Он вошел, вернее, ввалился в квартиру, в своем духе, принося с собой холод и влагу бесконечного осеннего дождя. Не глядя на Дашу, он сбросил прямо на пол свою огромную охотничью куртку и сказал ей небрежно:
-- Собирайся. Скорее. Ты же знаешь, Толян не привык ждать, а на этот раз он, похоже, заждался нас. Второй день свадьбы подходит к концу, а его ближайшего компаньона с супругой так и нет. А куда, скажите, было деваться, если мне надо было перетереть важные вещи с Виктором Михайловичем?
Он явно был доволен: видимо, все его переговоры и "терки" закончились неплохо, что он и подтвердил своей следующей фразой:
-- Ничего, Толян будет доволен, когда я расскажу ему о результате встречи. А что, очень даже неплохой подарок на свадьбу!
Даша молча стояла и смотрела на него, и сама не знала, почему ее буквально передергивает от отвращения: и его жесты, и его манера время от времени стирать капли пота с мощной бычьей шеи, и его ухмылки, и небольшие, вечно прищуренные желтовато-карие глаза. Соседки завидовали ей: еще бы -- заботливый, обеспеченный муж, просто подарок, -- Даша ни дня в своей жизни не работала, могла заниматься только собой.
Это она и делала: прически, маникюр, тренажерные салоны, зимой лыжи и солярий, летом поездки в Ялту или Египет. Она не могла понять только одного: почему всё это вызывает у нее невыносимое отвращение. Соседки сказали бы, что она просто с жиру бесится, а она чувствовала самую настоящую тоску, беспросветную, как будто идешь вдаль по бесконечным темным коридорам, а они не кончаются никогда, потому что всегда приводят к началу снова и снова.
А сегодня ей приснился смутный сон, но такой страшный, ясный, как будто она видела его наяву. Ей приснилось, будто ее муж умер, и она вышла сообщить эту новость, не особенно расстроившую ее, соседке. Но вернуться обратно в квартиру она не могла: со всех сторон ее окружали глухие стены, в которых можно было разглядеть двери, но они являлись не более чем декоративным украшением. Куда бы она ни стучалась, приходя всё в большее отчаяние, слышала только мертвенный бетонный отзвук, как в наглухо замурованном склепе. И все же, когда одна из дверей, ее собственная, наконец, отворилась, она вошла в комнату, не уверенная в том, что хочет это делать, то ее взгляд сразу упал на черный пластиковый мешок, в котором должен был находиться труп ее мужа. А дальше она с ужасом увидела, как край мешка начинает приподниматься, и оттуда сначала высовывается его огромная рука, а затем и весь он, по-прежнему живой, с торжествующей ухмылкой кадавра, которая яснее всяких слов говорила: Даша никогда и никуда от него не денется
И теперь она обреченно стояла перед ним, машинально поправляя роскошные белокурые волосы, которые мягкими волнами ложились на ее плечи, и почему-то не могла оторвать взгляда от лужи, медленно собиравшейся на полу под брошенной Владимиром охотничьей курткой. Она поймала себя на мысли, что испытывает облегчение.
Позорное облегчение, потому что он вернулся в хорошем настроении (а таковое бывало у него только в двух случаях: если удавалось удачно поохотиться или как следует выпить). Значит, сегодня он не станет швырять об стену ее любимого персидского кота. Когда он делал это, Даша вся сжималась: ей казалось, что он вымещает всю свою злость на коте за жену, которая не любит его и не полюбит никогда, и это безнадежно, и никакие деньги не помогут, потому что, если быть до конца откровенным, он просто купил ее, красивую, но нищую студентку, одинокую в чужом городе, без родителей. И она согласилась, изнемогая от тоски и еще одного странного чувства, которое назвать можно было только по-французски - "дежа вю", но в этом девушка ничего не понимала и не была вполне уверена, хочется ли ей это понять.
Владимир наконец соизволил посмотреть на нее:
-- Ну, долго еще мне тебя ждать? Вадим уже заждался, а он на колесах с самого утра. Конечно, ничего с ним не станется: пусть деньги отрабатывает. Кажется, я неплохо ему плачу. -- Он хохотнул. -- Водитель и секьюрити по совместительству!
Дашу передернуло от отвращения. Она отвернулась и, взяв пачку "Вог", закурила. Ее пальцы заметно дрожали, но голос был совершенно спокоен:
-- Я уже давно готова. А вот ты, кажется, одет не по-праздничному.
Он только хмыкнул:
-- Толяна я устраиваю в любом виде, а уж с той новостью, которую я ему сегодня принесу!.. Да он о свадьбе своей забудет! Кстати, а почему ты сделала такую прическу?
-- Какую? -- спросила Даша, чувствуя, как в ней нарастает неуправляемая агрессия.
Вещь! Он всегда считал ее своей вещью! Да и как могло быть иначе, если он ее купил? Да, да, моя дорогая, будем же откровенны хотя бы сами с собой. Он купил тебя, как красивую куклу в магазине, и теперь имеет полное право быть недовольным, почему кукла сменила прическу.
-- Ты похожа на попугая, -- сказал он, брезгливо сморщившись. -- Ну, пошли, ладно.
-- Прическа называется "ирокез", -- с вызовом бросила Даша ему в спину.
-- Бунт на корабле? -- фыркнул он. -- Ладно, на этот раз я тебе эту выходку прощу, но следующая станет для тебя уроком, поверь мне, дорогая. -- Он широко и страшно улыбнулся и сунул Даше в руки огромный букет розовых роз. -- Невесте подаришь, -- пояснил он.
Больше он на нее не оглядывался.
Зал ресторана, где проходило торжество, показался Даше похожим на преддверие ада. Она стояла у порога в своем роскошном норковом манто и чувствовала, что нет такой силы, которая заставит ее переступить этот порог.
-- Ты раздеваться будешь? -- хмуро посмотрел на нее Владимир.
-- Я ненадолго, -- неожиданно дерзко отозвалась она.
Владимир только пожал плечами.
К ним уже подходили жених -- здоровенный Толян, копия дашиного Владимира, и невеста -- Надежда, хрупкая изящная девушка, похожая на китайскую статуэтку. В ее взгляде Даше почудилась некоторая затравленность, и на миг она пожалела ее: пройдет полгода, и этот взгляд сделается потухшим, одурманенным психотропными препаратами или наркотиками -- естественной платой женщин, выбравших золотую клетку безделья и состояние безысходности в обществе богатого мужа.
Владимир облапил Толяна, как медведь, и, больше не обращая внимания на свои оставленные "половины", они прошли вглубь зала, оживленно жестикулируя и о чем-то рассказывая друг другу, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не перебивать собеседника.
Видимо, движение ее было несколько неловким, потому что она уколола палец острым шипом и теперь, как завороженная, смотрела на капельку крови, выступившую на пальце. И снова "дежа вю" -- когда-то бывшее чувство, острое, как шип этой розы, насквозь пронзило ее сердце. Она подняла глаза, но не видела ничего: только мелькание ядовито-красных, зеленых, синих пятен цветомузыки. Официанты метались между столами, не успевая уносить пустые грязные тарелки, с которых гости швыряли в рот еду, как в топку, вряд ли задумываясь над тем, что же они вообще поглощают. Искаженные лихорадочным весельем лица, ошалевшие от водки глаза, истерический хохот и визг. Адское представление. И "дежа вю", "дежа вю"... Здесь ей не место.
-- Я ухожу, -- сказала Даша Надежде. -- Мне пора, -- и, чтобы не видеть ее растерянного взгляда, быстро отвернулась и направилась к выходу.
К своему "камаро" она бежала так стремительно, как будто боялась, что ее могут остановить, и она не узнает что-то очень важное для себя. Что? Она не знала этого, но была убеждена: это что-то должно произойти сейчас, немедленно, иначе жизнь для нее не будет иметь ни малейшего смысла. "А будет ли смысл, когда ты узнаешь то, к чему так стремишься? -- прошептал чей-то знакомый голос в ее голове. Не станет ли после этого только хуже?" -- "К черту!" -- сказала ему Даша и, опустив стекло, закурила.
Бешеная скорость и непрерывно льющий дождь, как будто он хотел затопить всю землю, странно успокаивал ее: как будто невидимая граница пройдена, и уже совершенно неважно, что случится с ней дальше.
Дорога в пригороде, тускло освещенная бледными, еле живыми фонарями, совсем раскисла, и продвигаться ей приходилось осторожно. Фары скользили по влажным стволам деревьев, причудливому переплетению ветвей кустарников, таких же безнадежных, как коридоры, как сама ее жизнь.
Неожиданно свет скользнул по одинокой фигуре, застывшей около одного из деревьев. Игра света и теней на какой-то миг нарисовали за спиной этого человека прозрачные красно-золотые крылья.
Сама не понимая, что делает, Даша нажала на тормоз.
Это был молодой человек, высокий, стройный, светловолосый, хрупкий на вид, из тех, кого принято называть унисекс. Одетый в свободную черную куртку, с небольшой дорожной сумкой через плечо, он спокойно смотрел на Дашу огромными серыми глазами, как на свою старую знакомую.
-- Здравствуйте, принцесса, -- его губы тронула легкая улыбка.
Непроизвольно прижав к губам уколотый розой палец, на котором уже засохла капелька крови, Даша медленно вышла из машины и приблизилась к молодому человеку. Норковое манто, видимо, совсем не грело ее, потому что она дрожала от холода и дождя. Как завороженная, она подошла вплотную к молодому человеку с красно-золотыми крыльями.
-- Какая неожиданная встреча, Мария-Луиза, -- произнес он, осторожно взяв ее руку в свою и коснувшись губами пораненного пальца девушки. -- Знаете, мне всегда казалось странным, почему мы буквально повторяем наши прошлые жизни. Неужели нет способа всё изменить?.. Вы помните?..
Она больше не видела ни промозглой осени, ни бесконечного дождя, не замечала вязкой грязи, хлещущей из-под колес пролетающих мимо машин. Только его и только одно мгновение летней ночи, только сводящий с ума аромат белых роз.
-- Когда-нибудь эти розы назовут вашим именем, принцесса, -- тихо произнес светловолосый молодой человек, опустив глаза, словно не решаясь прямо посмотреть в лицо ближайшей подруги французской королевы.
Она была растеряна, она не знала, что сказать, она смотрела на его голову, склоненную перед ней, думая лишь о том, что больше всего на свете ей хотелось бы только коснуться своими губами его губ. И пусть потом больше не будет ничего -- ни праздников, ни яркой жизни, ни богатого мужа, ни самой королевы Она даже была уверена, что где-нибудь, за этими благоухающими кустами роз, прячется какой-нибудь соглядатай, чтобы потом рассказать при дворе шепотом, на ушко, всем, -- как он видел неприступную красавицу, принцессу Ламбаль ночью в парке с бастардом д'Азир.
Она слышала только его тихий голос, только его непонятные стихи:
Легкость, прозрачность, жестокость...
Мысли и взгляды легки.
Путь наш - в костер и пропасть,
Мы - только сон, мотыльки...
Только стремиться к Свету,
Искрою льда сгорать...
Утром летит... К обеду
Он уж готов умирать.
Сердце из льда. Ты пойман.
Сердце проткнут иглой.
Крылья ломая в шторме,
Ждем голубой покой...
О мотыльках не плачут.
В лед превращая страсть,
Гибнут в огне... Мой мальчик,
Крылья даны - упасть...
Ее роскошные белокурые волосы казались платиновыми от лунного света. Она решилась. Она прикоснулась к его подбородку. Он поднял глаза, прозрачные, серые, широко распахнутые, как у ребенка, и его светлые волосы тонко пахли белыми королевскими лилиями, от которых кружилась голова.
-- Даниэль, -- прошептала она, склоняясь к его губам. -- Я люблю вас.
Но она успела только почувствовать еле уловимый аромат жасмина, потому что в то же мгновение кусты тревожно зашелестели.
-- Даниэль... В сторону, -- раздался тихий голос, от интонаций которого делалось смертельно страшно.
Зеленоглазый красавец с роскошными черными волосами, небрежно завязанными на затылке в длинный хвост, нехорошо усмехнулся.
-- Да вот пошел искать своего братца, а он, как оказалось, занимается поэтическими упражнениями в ночном парке!
Принцесса вспыхнула от гнева:
-- Граф де Монвиль! Да какое вы имеете право шпионить! Чем бы мы здесь ни занимались, вам до этого не должно быть никакого дела! Подите вон, если вы считаете себя человеком чести!
-- Человек чести никогда не позволит, чтобы его принцесса, -- он откровенно издевательски поклонился. -- Была скомпрометирована.
Принцесса надменно вскинула голову:
-- Это угроза?
Он лениво пожал плечами:
-- Да понимайте это как хотите!
Он стоял перед ней, Ангел с Черными Крыльями, Ледяной Ангел, и она чувствовала себя всего лишь безнадежно слабой женщиной, не способной сражаться с теми, у кого есть Крылья. Уже чувствуя себя почти уничтоженной, она произнесла:
-- Я люблю Даниэля.
Улыбка Ледяного Ангела оставалась по-прежнему безмятежной.
-- И я люблю его. Но, мадам, я люблю, тогда как с вашей стороны это всего лишь прихоть избалованной мужским вниманием красавицы. Я не отдам вам его.
-- Я люблю его! -- в отчаянии выкрикнула она.
-- Ваш муж может очень расстроиться, -- холодно вымолвил он и коснулся плеча Даниэля. -- Дани, пойдем. Нам пора.
-- Да, Гийом, -- прошептал Дани, с отчаянием глядя ему в глаза, где видел только отражение бесконечной любви, заключенной в самой себе.
-- Прости, -- беззвучно произнес Гийом одними губами и, выхватив шпагу, в одно мгновение развернул ее эфесом вперед и ударил Дани в висок. Дани пошатнулся и молча упал к его ногам. Принцесса закричала.
-- Потише, мадам, -- по-прежнему холодно произнес Ледяной Ангел. -- Во дворце услышат. А о нем, -- он указал глазами на бесчувственное тело Даниэля. -- Забудьте. Для вашего же блага. На этот раз я говорю с вами совершенно искренне, как друг. Не касайтесь Огненного Ангела, иначе он сожжет вас. Я свой конец выбрал добровольно, но не хотел бы, чтобы он постиг вас.
Когда Даниэль пришел в себя, летний день уже клонился к вечеру, и в распахнутое окно доносился легкий ветерок, играющий с тонкими занавесками. Он совсем ничего не помнил, и только смутное ощущение тревоги наполняло его душу. "Кажется, никогда еще в Париже не было так тихо", -- подумал он, и тут же почувствовал странный запах гари, который усиливался с каждой минутой.
Еще через мгновение он услышал доносящиеся откуда-то голоса. Смутный шум морского прибоя или, быть может, надвигающегося шторма
Даниэль попробовал приподняться и едва не закричал от невыносимой боли: голова раскалывалась так, что лучшим выходом сейчас ему казалось найти в себе силы встать и разбить ее об стену. Предметы в комнате искажались и плыли, как в тумане. Кажется, около окна стоял его брат, неподвижный, как изваяния в Версале и смотрел в небо, постепенно приобретающее темный, кровавый оттенок.
Даниэль застонал, и Гийом мгновенно обернулся. Видимо, он вошел совсем недавно, потому что даже не успел снять охотничий костюм.
-- Брат... -- прошептал Даниэль.
Гийом бросился к нему, на ходу сбрасывая камзол и отшвыривая его в сторону.
-- Любовь моя... -- В его прозрачных изумрудных глазах Дани видел только бесконечную Адриатику Любви и такую же бесконечную тревогу. -- Как ты себя чувствуешь?
Его лицо было так близко, а волосы еще хранили теплый аромат полевых цветов, что Дани, чувствуя, как все сильнее кружится голова, сумел произнести только:
-- Люблю тебя...
Их губы соприкоснулись.
Где-то вдали что-то сильно хлопнуло, как будто раздался выстрел, а вслед за ним еще один. И еще.
Дани вздрогнул.
-- Что это такое, Гийом?
Он поцеловал его глаза и лег рядом, как будто хотел заслонить от всего мира.
-- Ничего, малыш, -- улыбнулся он. -- Сегодня я был на королевской охоте. Знаешь, день, видимо, выдался на редкость неудачный. Его Величеству не повезло. Вернувшись в замок, он записал в своем дневнике: "14 июля. Ничего". Вот и я говорю тебе -- ничего.
Дани отодвинулся от него почти испуганно:
-- Это не может быть правдой. Я сумасшедший... Я понимаю... Но я чувствую... Хотя и не помню ничего.
В воздухе нарастал резкий высокий мотив, звенящий, как струна, невыносимый, рвущий на части голову. Дани поднялся с постели и, обхватив голову руками, шатаясь, нетвердыми шагами подошел к окну. Гийом следил за ним с тревогой, как будто брат ненароком мог увидеть то, что видеть ему нельзя.
Дверь распахнулась без стука, и в комнату вошел дворецкий Жермон Самиаза. При виде его Гийом мгновенно вспыхнул от гнева.
-- Тебе чего здесь надо, пройдоха? -- крикнул он. -- Или я звал тебя? И вообще, с каких это пор ты взял обыкновение входить в комнату без доклада, без стука?
-- Скоро все так будут к вам входить, -- буркнул Самиаза, нисколько не смутившись и швырнул на стол несколько листков желтой бумаги.
Гийом мгновенно встал и подошел к нему.
-- Что еще за мерзость ты приволок? -- он смотрел на слугу надменно и, казалось, едва сдерживал желание запустить в него подсвечником.
-- Это то, что сейчас читают в Париже про вас с братом, -- сказал Самиаза. -- Вы становитесь поразительно популярными. Но что касается меня, я отказался бы от популярности подобного рода.
Гийом наступил ногой на один из листков, упавших на пол.
-- Сжечь немедленно, -- приказал он.
-- Слушаюсь, -- поклонился Самиаза и подошел к Даниэлю, стоявшему у окна и пытающемуся что-то разглядеть в темноте.
-- Не видать ничего? -- спросил он подозрительно ласково.
Даниэль только покачал головой.
-- А Марианну помните? -- продолжал дворецкий, и в его взгляде блеснула зеленая искорка.
Голова уже была сплошной ослепительно-белой вспышкой боли, и Даниэль смог сделать только отрицательное движение.
-- Ты чего к моему брату пристал? Пошел вон! -- крикнул Гийом. -- Забрал свое дерьмо и проваливай! А еще раз услышу, как ты про дочку свою с Даниэлем говоришь, башку твою железную проломлю, клянусь чем угодно!
Самиаза усмехнулся:
-- Верю, верю, прекрасный господин! Братцу-то своему уже который раз проламываете? -- И он кивнул в сторону Даниэля, одновременно незаметно вкладывая в его руку совсем небольшой предмет.
Это было уже не в первый раз. Так он поступал постоянно, когда Гийома не было рядом. Но в любом случае голова болела нечеловечески, и Даниэль принял бы из его рук даже яд. Он незаметно проглотил отвратительную на вкус пастилку, но даже не заметил ее горечи. Он знал: еще минута, и боль начнет отступать. Наступит отлив, и мир, хотя и не станет отчетливым, но хотя бы не будет терзать его, как клещами.
-- Бедный, бедный господин Даниэль, -- по-стариковски причитал дворецкий. -- Даже Марианну забыл, дочку мою. Только в окно смотрит, желая знать, что там, в темноте, в будущем А ведь это так просто!
Он отступил назад, в кромешный мрак комнаты, и перед Даниэлем распахнулись два огромных желто-черных крыла, внутри которых пылало пламя, пылало его будущее...
Ослепительно-чистый день распахнулся перед Даниэлем. Его можно было назвать только "солнцем в лазури": таким бесконечным счастьем сверкало небо и весь мир, осыпанный золотом Сентября.
Даниэль видел только Гийома - черноволосого красавца с прозрачными зелеными глазами, глубокими, как море, как сама Любовь. Даниэль, не удержавшись, провел рукой по его волосам. Его пальцы коснулись лепестков ало-черных роз, букет которых стоял на столе, и шелковые лепестки словно сами собой легли в ладонь Даниэля. Он прижался лицом к лицу Гийома, а из его пальцев на волосы брата падали дождем благоухающие розы. Сам не понимая, что делает, Даниэль как будто готовил брата к... Чему? Его сердце вздрогнуло и остановилось, как будто пронзенное шпагой.
Впервые Гийом не прижал его к себе: он смотрел за окно, туда, где по улице прямо к их дому текла пестрая толпа женщин и, как показалось Даниэлю, мужчин, переодетых женщинами. Их лица невозможно было назвать человеческими: в них пылало животное сладострастие. Они хотели их, хотели их крови.
-- Дани, малыш, -- быстро произнес Гийом. - Я только отдам приказ слугам получше запереть ворота, пока мы с тобой не приготовимся встретить их как подобает. Я вернусь через пять минут. Готовь пока шпаги, малыш.
Он не дал Дани опомниться ни секунды и вышел. Какие слуги? У них больше не осталось слуг! Им просто нечем было бы заплатить. С ними оставался из неизвестных Даниэлю побуждений только дворецкий Жермон Самиаза.
Вот и сейчас, стоило Гийому скрыться за дверью, как Самиаза мгновенно появился в комнате, как будто только этого и ждал. Даниэль не обращал на него ни малейшего внимания. Он помнил только одно: брат ушел один, без него, он находится рядом с обезумевшими людьми, вооруженными ножами, пиками и топорами. С людьми, о которых говорили, будто они ели хлеб, макая его в человеческую кровь. И Даниэль верил в это, видя их черные, горящие ожесточенным звериным блеском глаза.
Он совершенно забыл, что едва одет. Едва ли можно было назвать одеждой его тонкую батистовую рубашку, сквозь которую просвечивало солнце, так что было видно его гибкую стройную фигуру. Солнце ореолом горело на его светлых волосах, солнце рисовало за его спиной огромные красно-золотые крылья.
Даниэль метнулся к стойке и выхватил из нее шпагу, и тут дворецкий подал голос:
-- Куда это вы собрались, молодой господин?
Он стоял у двери, неподвижный, как скала, и в этот момент Даниэлю сделалось ясно: этот гигант, то и дело бросавший на него неприязненные взгляды, ни за что не выпустит его на улицу. Самиаза медленно опустил руку и повернул ключ в замке.
Даниэль побледнел и судорожно сжал рукоять шпаги.
-- Предатель... -- только и сумел выговорить он.
-- Не стОит вам выходить, юный господин, -- лениво произнес бывший пират, небрежно поигрывая старинной мизерикордией, почти утонувшей в его огромных ручищах, и только солнце, отразившись от лезвия, предназначенного для того чтобы добивать поверженного противника, бросало отсветы на стены.
По-прежнему сжимая в руках шпагу, Даниэль медленно продвигался к окну, не сводя глаз с Самиазы, который при виде его движений оставил свой наблюдательный пункт у двери и тоже осторожно, кругами, как волк, пошел по комнате, пытаясь подобраться к Даниэлю как можно ближе.
Шум за окнами нарастал, как плеск огромных волн. Еще немного - и это обезумевшее море ворвется в комнату. Даниэль стиснул зубы, схватил кресло и швырнул его под ноги Самиазе, а сам бросился к настежь распахнутому окну. Там, внизу, он увидел Гийома, окруженного толпой разъяренных людей, и в том, что сейчас произойдет, сомнений не оставалось ни малейших.
-- Гийом! - дико закричал Даниэль. - Держись! Я иду к тебе!
И в тот же момент Самиаза, тигром прыгнувший на него, схватил его сзади за локти.
-- Ты никуда не пойдешь! - негромко сказал он. - Хочешь полюбоваться, как будут потрошить твоего братца, -- так я только "за"! Вы так долго считали, что вам всё позволено: прожигать жизнь - а вы, юный господин, только и делали, что буквально прожигали ее! - соблазнять беззащитных служанок... -- Его лицо скривилось и стало совсем уродливым. - Стойте и смотрите, как его разделают! Как будто в мясной лавке! - И он счастливо расхохотался.
-- Брат! - снова закричал Даниэль. Из стальных объятий дворецкого ему было не вырваться, но безумный страх за Гийома сделал свое дело: за спиной Даниэля полыхнули огненные крылья.
Он услышал, как взвыл дворецкий и даже ясно представил его лицо, мгновенно покрывающееся страшными ожогами. Но все-таки Самиаза не сдавался. Огонь отшвырнул его, и слуга отпустил локти Даниэля, но даже оказавшись на полу, он продолжал пытаться удержать его, -- теперь уже за ноги.
-- Каждый, кто проявит сочувствие, или - тем более - любовь к Граалю, будет разорван на куски! - прохрипел он. - И этого приказа никому из вас не отменить!
Будто в замедленной съемке Даниэль увидел, как крупная рыжеволосая женщина подбирает с мостовой булыжник, размахивается...
-- Гийом! - закричал Даниэль.
Он обернулся. Дани увидел его растерянный - потерянный взгляд, в котором прочитал: "Прощай. Люблю". В следующую секунду булыжник ударил в висок черноволосого красавца. Он пошатнулся и упал, а толпа склонилась над ним с воем и ревом, как будто получив сигнал: раздеть, разрезать на части, вынуть сердце, оторвать голову...
Даниэль схватил со стола бронзовый подсвечник и, не оборачиваясь, швырнул его в ту сторону, где должен был находиться Самиаза. Железная хватка ослабла, и Дани - Огненный Ангел с Золотыми Крыльями легко взлетел на подоконник, чтобы броситься вниз, к брату.
Ангела предать невозможно...
Уходи, если хочешь... Я волной осторожно
Коснусь твоих глаз, от солнца медовых,
Я утренней розой вернусь к тебе снова,
И ты улыбнешься, с тобой - лишь рассвет
И Огненный Ангел, которого нет.
Нас вместе связала лишь прошлая жизнь,
А здесь среди нас - зеркала, витражи,
Нам сердце изранит любовь, словно лед,
И, словно охотник, собьет всех нас влет,
Судьей и расплатой за бывшую боль
Бьет Ангелов в сердце слепая любовь...
Жермон Самиаза дико взвыл: оказывается, Даниэль на самом деле схватил тяжелый подсвечник и швырнул его в дворецкого, едва не размозжив ему голову.
-- Браво, Дани! - воскликнул Гийом. - Пошел прочь со своими идиотскими разговорами, холоп! Как видишь, мое обучение может быть очень эффективным, и если ты немедленно не уберешься, я лично, своими руками, спущу тебя с лестницы, не побрезгую!
Пятясь задом, как обожженный хищник, Самиаза подобрался к двери. Его глаза горели откровенной ненавистью. Он открыл дверь, но перед тем как исчезнуть, взглянул на Дани, который ясно прочитал в этих прищуренных глазах: "Я с наслаждением буду наблюдать за тем, как будут убивать вас обоих!"
-- Всё хорошо, Дани, -- тихо произнес Гийом, обнимая дрожащего, как от холода, брата. - Я только об одном хотел спросить тебя... Может быть, нам лучше поступить так, как и многие аристократы - уехать из Парижа? Здесь немного неспокойно, а, например, в Бретани мы будем чувствовать себя в безопасности.
-- Мы нигде не будем в безопасности, -- прошептал Дани, прижимаясь лицом к его плечу. - Я знаю это. Лучше спасайся один, я буду только рад этому...
Гийом ласково улыбнулся и коснулся губами его глаз.
-- Я сам решу, что для меня лучше, малыш, -- мягко произнес он. - Я не знаю, что такое - безопасность, и единственное, чего я всегда хотел, -- быть с тобой. Всегда. Всю жизнь. До конца. Любить тебя даже со стертой памятью... Во всех жизнях видеть только тебя одного...
Дани, пошатываясь, дошел до постели и рухнул на нее. Кажется, "отрава" Самиазы начинала действовать, и он больше не чувствовал боли, только ее отдаленное присутствие где-то за гранью сознания. Тяжелый болезненный сон наваливался на него. Уже почти ничего не понимая, он спросил:
-- А про кого это он всё время говорил? Что за Марианна?
-- Не обращай внимания, малыш, -- сказал Гийом. - Спи. Этот старик просто выжил из ума, сам не понимает, что несет. Думаю, мне нужно как можно скорее его уволить.
"14 июля. Ничего". В этот день с лица земли исчезла Бастилия, крепость которой была точной копией разрушенного Монсегюра, где несколько сотен лет назад войска Симона де Монфора сожгли на одном костре Огненный Грааль и его Хранителя, Ледяного Ангела...
Мария-Луиза думала о нем постоянно, но никогда так и не решилась произнести вслух его имени. Сероглазый Ангел всегда стоял перед ее глазами, и по ночам она писала стихи. Слова, предназначенные для него и которые он никогда не прочитает...
Она находилась в Англии, в полной безопасности, когда узнала, что обстановка в Париже накалилась до предела. Тот, кого она любила и кто, скорее всего, никогда не любил ее, должен был умереть... Мария-Луиза заявила, что ее долг - в это страшное время находиться рядом со своей королевой, и вернулась в пылающую Францию, зажженную Огненными Крыльями Грааля, который сам же должен был погибнуть в этом огне. Она не могла сказать всей правды, да и не хотела этого. Единственное, чего ей хотелось: умереть одновременно с ним.
И она даже увидела его - из окна своей тюрьмы, когда его отправляли на гильотину в обществе таких же несчастных, теснящихся, как скот, на позорной телеге, со связанными за спиной руками. Его светлые волосы, грубо срезанные на затылке рукой палача, озаряло слепящее солнце, рисуя за его спиной золотые крылья. Крылья, которыми он никогда не сможет воспользоваться. После того, как на его глазах толпа растерзала его брата, он ничего не видел, а широко распахнутые растерянные серые глаза искали только его. Его одного... И теперь Мария-Луиза знала, какую участь предрекал ей черноволосый красавец. Она знала: ее разорвут на части так же, как и его самого. Ее голову пронесут на пике по всему городу. Люди, превратившиеся в зверей, уже сделали это с ним... Но ей и это было безразлично: все-таки перед своей страшной кончиной она успела увидеть его, Ангела с Огненными крыльями...
И вот теперь она сидела рядом с ним на обочине дороги, и он держал в своих руках ее руку и, как когда-то давно, в парке, благоухающем розами, тихо говорил:
Как эмигранты в холоде времен,
Мы тянемся друг к другу -
Лишь коснуться, прижаться и, заплакав, отвернуться,
Поняв, что эта связь - всего лишь давний сон...
-- Ты так и не нашел своего брата, Дани? - спросила она.
Дани пристально посмотрел ей в глаза, а потом тихо ответил:
-- Нет... И не думаю, что найду. Видишь, у меня почти совсем не осталось времени. Я знаю, кто он, но он не помнит меня, только беспорядочно ищет по свету, ломая судьбы всех, кто окажется рядом с ним, пленившись его ледяной ангельской красотой. А мне уже не осталось места в этом мире, поэтому я ухожу, Принцесса. Запомните, ваши цветы - это белые розы...
Она смотрела на него, никому не нужного Ангела, посреди непрекращающегося дождя, бесприютного леса, пустой дороги и непролазной грязи, а слышала только его стихи:
Снова озноб и холод...
Сердце вмерзает в лед...
Темные переходы
Между чужих широт,
Между времен и масок,
Между сухих цветов...
Здесь не хватает красок,
Света и голосов,
Крылья здесь - не расправить -
Низкие потолки -
Тем, -- кто карать и править,
Тем, -- кто ведет полки,
Нас загоняя к стенам,
Чтобы стрелять верней...
Падай... -- Закрытой темой,
Эхом прошедших дней...
Сзади оглушительно заскрежетали тормоза остановившейся машины. Даша вздрогнула. Сказка, навеянная неизвестным Ангелом, в которой были только бархатные вечерние сумерки, темные парки, аромат белых роз и любовь, не боящаяся даже самой страшной смерти, рассеивалась, как предутренний туман.
-- Дорогая, -- голос Владимира звучал откровенно издевательски. - За что я люблю тебя, так это за твои безумные выходки. С лицом, круглым, как полная луна и красным от спиртного, с нехорошей улыбкой, он медленно приближался к ним в сопровождении двух здоровенных секьюрити.
-- Если уж и искать тебя, то в какой-нибудь компании бомжей. Но на этот раз... Помнишь, малышка, три часа назад я обещал тебе урок, если "бунт на корабле" не закончится? Ну так вот, получай его!
Он смерил светловолосого молодого человека презрительным взглядом, а потом грубо схватил Дашу за локоть и потащил к своей машине.
-- Оставьте ее! - закричал Дани. С таким же успехом он мог обращаться к фонарному столбу.
Владимир швырнул ее в машину, прижав своей спиной дверь. Даша рыдала, выкрикивала что-то безумное, пыталась разбить стекло, но все это было бесполезно, и ей приходилось только смотреть сквозь поток слез, как двое огромных парней избивают третьего, тупо, жестоко. Он молчал, и их еще больше возбуждало его молчание. Девушке казалось, она слышит их хриплое надрывное дыхание и страшный тихий хруст.
Наконец, они выдохлись совершенно, и один из секьюрити, стер пот со лба и громко произнес:
-- Всё, хозяин. Он не жилец.
Владимир холодно усмехнулся.
-- Вот и отлично, подведите этого урода сюда, пусть моя любимая жена полюбуется, что бывает с теми, кто осмеливается даже встать со мной рядом!
Секьюрити подхватили с земли тело молодого человека. Сейчас на него действительно было страшно смотреть. Наверное, еще страшнее, чем в том Черном Сентябре: не лицо, а сплошная кровавая маска, окровавленные светлые волосы. Но все те же тускло мерцающие Огненные Крылья.
Он поднял на Дашу измученные серые глаза и с трудом произнес разбитыми губами:
-- Теперь у вас все должно быть хорошо, Мария-Луиза. Хотя бы потому, что я так и не встретил своего брата. Он не знает меня, а, значит, не может и любить. Будьте счастливы, Принцесса, и забудьте о прошлом: его нет, оно прошло, исчезло, как исчезну сейчас я.
-- Единственные умные слова, приятель. - Владимир сплюнул в грязь и достал из пачки "Парламента" сигарету. - Бросьте его куда-нибудь подальше от дороги, чтобы внешний вид трассы не портил.
-- Одну минуту, хозяин, -- с готовностью отозвались секьюрити и, подтащив свою жертву к склону, швырнули его вниз.
-- Ну, вот и всё, -- сказал Владимир спокойно, садясь за руль. - Судя по его внешнему виду, искать его никто не станет. Не так ли, Дашенька?
Девушка ничего не ответила на его слова: она находилась в глубоком обмороке, постепенно переходящем в сон, где звучали только стихи Ангела, которого не было:
Мое сердце рвут осколки льда,
Тот, кто видит, говорит - "просто вода".
Здесь кровь всегда называют водой...
И всюду дождь над этой землей.
Мои Крылья темнеют, сгорая в огне,
Словно пепел книг, мелькнувших во сне,
И я знаю - нет ничего страшней глухоты,
Стертой памяти, облаченной в цветы,
Что бьет прямо в сердце, и хлещет вода,
Смывая Любовь, города, года.
Только лезвие это вернется к тебе,
Безразличное к боли или мольбе,
И весь мир заполнит поток дождя -
Мой ответ. Тебе. Уходя.
Ей снился странный сон: как будто на бесконечной дороге, залитой дождем, как ее бесконечными слезами, остановился автомобиль, и из него вышел высокий черноволосый человек в длинном светлом плаще. За его спиной дрожали от ветра огромные черно-синие крылья. Казалось, он идет, не касаясь ногами грязной земли, и нисколько не сомневается, куда ему нужно идти.
В кромешной тьме он подошел к неподвижно лежащему, умирающему молодому человеку, склонился над ним и приподнял его голову.
-- Дани... -- прошептал он. - Я нашел тебя. Я долго искал, но все-таки нашел. Мне пришлось пройти всю Европу в поисках тебя, а, значит, ты не имеешь права умереть сейчас... Если жив я, ты не можешь быть мертв...
Темные ресницы Дани вздрогнули, а на губах мелькнула легкая улыбка.
-- Брат... Я люблю тебя...
Темнокрылый Ангел склонился над ним, золотистые и черно-синие крылья переплелись, и в тот же миг все пространство озарилось немыслимой, ослепляющей вспышкой света. Тьма превратилась в ничто, а когда она вернулась, на земле по-прежнему лил бесконечный осенний дождь, как будто оплакивая участь одинокой принцессы. Колючие ветви деревьев и кустарников склонялись от пронизывающего ветра. На опустевшем пригородном шоссе остался только одинокий, не известно кем брошенный дорогой автомобиль.
Принцесса спала, и ей снились бесконечные благоухающие поля белоснежных роз. Она спала и улыбалась во сне...