Сон в лесу Фонтенбло
Ветер швырнул на подоконник горсть кленовых листьев, и вместе с ними в открытое окно впорхнули темно-фиолетовые нежные цветы, увивающие каменные стены Фонтенбло. Рене не знал, как они называются, но это никогда не заботило его. Один из цветков упал в его руки, на белоснежную шелковую простыню, и он сбросил его с кровати на пол. Он смотрел только на Алена, который не отрывал взгляда от окна, и налетающий осенний, все еще теплый ветер, слегка играл его черными шелковистыми волосами. Рене знал: он не смотрит на него только потому, что не хочет, чтобы брат увидел новое выражение его изумрудных, всегда таких по-мальчишески беззаботных и веселых глаз. Он не хочет, чтобы Рене понял: это новое выражение зовется тоска и безнадежность. Рене, не удержавшись от острого чувства боли, жалости и любви поцеловал его мягкую прядь, но тот так и не повернул к нему голову.
По опустошенным апартаментам беспорядочно металась молодая красивая женщина, черноволосая, с немного растрепавшейся прической, что придавало ей некий пикантный шарм, то и дело спотыкаясь о какие-то коробки и картонки и гневно отшвыривая в стороны попадающиеся ей на пути кресла из белой златотканной тафты. Она нетерпеливо топнула маленькой ножкой, обутой в синий атласный башмачок:
-- Женевьева! Где ты пропадаешь?
-- Она сейчас придет, -- отозвался Ален, наконец, отведя взгляд от окна. - Успокойся, Франсуаза, ты успеешь.
-- Да откуда тебе это знать, кузен (mon cousin, mon cher, mon amour)? - она отшвырнула в сторону дорожный плащ. - Тебя вообще, кажется, ничего не волнует? Такое впечатление, что я попала в недавнее прошлое, и вы с Рене ждете, что слуги принесут в постель завтрак. А потом ты, конечно, позовешь его на охоту в твои любимые леса Фонтенбло, с которой, как всегда, ничего не привезешь. Конечно, тебя ведь не интересует добыча. Главное - упиваться бешеным бегом коня среди вековых деревьев, среди цветущих трав и прозрачных источников, чувствовать, как капли дождя охлаждают разгоряченное лицо. -- И она пропела простенькую старинную песенку:
"Все травы Сёли,
Все розы Флёри,
Все воды Куранса -
Три чуда Франции".
Ален улыбнулся, и вновь на какое-то мгновение Рене узнал эту неподражаемую, обожаемую улыбку, как солнце, пробивающееся сквозь лед:
-- В глубине души ты не можешь не понять меня, Франсуаза. Да и этой ночью тебя, кажется, все устраивало, самая прелестная из кузин. Успокойся, подожди еще пять минут.
Франсуаза опустилась в кресло, и ее красивое лицо приобрело почти счастливое выражение.
-- Я никогда не забуду этого, -- произнесла она. - Вы с Рене - оба - всегда были бесподобны. А тебя, Ален, я вообще обожаю, ты ведь знаешь. Но сегодня - совсем другой день. Мы ведь договаривались отправиться в Англию. Вроде так шел разговор. Ну ладно, утром для меня стало небольшим сюрпризом то, что вы не едете со мной. Разве я не сделала тебе одолжение? Я доверилась тебе, а ты, вместо того, чтобы позаботиться о моей безопасности привез нас всех в Фонтенбло... Мне всегда казалось, что Англия немного в другой стороне, или я не права? Признаться, ты вывел меня из себя, дорогой мой кузен. Замок без слуг - это нечто очень романтичное! Господин граф, все слуги в отпуске или на улицах с топорами и пиками в руках, а у него, видите ли, ностальгия проснулась! Ты живешь в прошлом или в своей дремучей Бретани! Интендант замка! Блистательный граф д'Антраг, посредник и примиритель верховной власти и фундамента, которым в течение многих столетий являлись сеньоры, аристократия... Кажется, так ты говорил?
-- Верно, -- спокойно произнес Ален. - Что ты мне еще припомнишь, милая кузина? Быть может, черную полосу в моем гербе? Я должен стыдиться самого себя и своих предков? Да, мое имя было популярным в Бретани во времена короля Артура. Может быть, напомнить тебе, что искали король Артур и его рыцари с некрасивыми именами? - Грааль! Перевести тебе значение этого слова? - "Sang royale" - королевская кровь, благодаря которой возник источник Фонтенбло. А теперь его больше не существует вот уже семьдесят лет. Или тоже скажешь, что это мистика?
Черноволосая красавица нахмурилась:
-- Давай, во-первых, по порядку. Сначала по поводу черной полосы в гербе. Ты сам не понимаешь, что это будет камнем в мой огород? Ты делаешь все возможное, чтобы отвлечь меня от поездки. Я знаю, что ты batard. Думается, король и королева знали это не хуже, чем я. А еще твое имя... Тебе никогда не приходилось оправдываться, почему тебя так назвали - самым непопулярным среди аристократов именем, пользующимся особой любовью только в твоей глухой и варварской Бретани. И не стыдно тебе? Конечно, нет. К тому же я тоже могу предъявить тебе счет: я поверила тебе, а ты хочешь бросить меня на растерзание этой дикой толпе. Или ты забыл, как тебе пришлось отправиться в ссылку в свой непопулярный, как и ты сам, Фонтенбло, отвечая за несдержанность языка? Это неактуально, особенно когда думаешь о Версале, вернее, о том, что от него осталось. Ты такой же рыцарь и настолько же безжалостен, как и Франциск I, который встречал свою очередную супругу испанку, стоя на балконе с любовницей - алчной и хитрой.
Она на мгновение замолчала, а потом неожиданно для себя улыбнулась:
-- А как красиво ты, единственный и надменный, покинул это представление господина Бомарше, провожаемый изумленными до возмущения взглядами короля и королевы! И только твой бедный брат бросился за тобой: "Ален, что с тобой?" -- "Я ничего вреднее в своей жизни не видел. Вот увидишь, малыш, эта невинная с вида пьеса исковеркает всю нашу жизнь, чтобы не сказать больше. Если бы я знал раньше! Я, наверное, на время постарался бы забыть о своем происхождении и вызвал бы на дуэль этого продажного писаку, господина Бомарше. Но теперь уже поздно". А теперь же я начинаю понемногу опасаться тебя с твоими мессианскими идеями. Они еще никого не доводили до добра, и революция - порождение тех, кто подобен тебе, одержимых такими же безумными идеями!
-- И твои слова тоже не актуальны, сестрица. Твои слова - тоже из прошлого. - Ален говорил рассеянно, а на его лице блуждала почти счастливая улыбка, как будто он прислушивался к удивительной музыке, которая звучала только в его сознании.
Она же продолжала как во сне:
-- Я вспомнила ту сцену в театре и лицо королевы, тогда еще юное, прекрасное, изумленное, возмущенное. В тот момент я больше всего боялась за тебя. Темноволосый красавец с яркими, как адриатические зеленые волны, глазами, за спиной которого шипели: "Ничего, вот скоро придет наше время, и ты первым отправишься под нож". Конечно, оказалось, я не зря беспокоилась: тебя удалили из Парижа в Фонтенбло. Возможно, для твоего же блага (всем известно, как Мария Антуанетта любила Фонтенбло), хотя королева и говорила что-то о твоем возмутительном поведении. А ты... Ты даже ни слова не сказал в свое оправдание: только смотрел на нее мягко (за такой взгляд отдали бы полжизни все дамы Франции!) и тонкая улыбка лучом света играла на твоих губах. А потому и ее возмущение растаяло под этой улыбкой, как весенний снег, и кончилось все тем, что она поцеловала тебя в лоб со словами: "Сохраните себя, мое бесценное сокровище. Ваша улыбка стоит всех бриллиантов мира. Уезжайте же скорее, чтобы мне не пришлось оплакивать вас раньше времени"...
Он улыбался, а Франсуаза, обманутая его неподражаемой улыбкой, произнесла, с надеждой глядя в его глаза:
-- Признайся, что ты пошутил неудачно, что это - одна из фраз в твоем духе, нелепая и необдуманная. Ты всегда сначала говорил, а потом думал, совсем как наш король Франциск I. В отличие от Александра Македонского.
-- Я не поеду никуда, Франсуаза, -- спокойно ответил он и не отвел взгляда от ее лица, сразу же ставшего одновременно разочарованным, испуганным, растерянным, рассерженным.
-- Хочешь - оставайся! - почти выкрикнула она. - Защищай в одиночку эти стены и галереи, эти бесчисленные книги и картины, этих павлинов и карпов! Они имеют куда большее значение, чем сестра! Но в конце концов, это ваше с Рене дело, но я еще слишком молода, чтобы умирать. А вас я вообще не понимаю, да и некогда мне понимать. Я знаю только одно: здесь не долее чем через два часа будет рота этих голодранцев, а я не хочу валяться потом в одном из этих роскошных фонтанов с отрезанной головой. Впрочем, я ничего не могу в этом изменить. Ну да ладно, мне пора. Я не забуду вас. - Она приблизилась и поочередно поцеловала юных аристократов. - Тебя, Рене... Тебя, Ален. Вы - самое прекрасное, что было в моей жизни. Прощайте.
Неподражаемо изящным движением она поправила и без того безупречную прическу и взглянула в зеркало.
Раздался тихий стук, и в комнату вошла молоденькая служанка, совершенно скрытая огромной охапкой белоснежных серебристых лилий.
-- Сколько же можно ждать тебя, Женевьева? - воскликнула Франсуаза. - И что это у тебя в руках? Совсем с ума сошла? Лучше бы лишний раз проверила багаж и карету.
-- Это я приказал ей, -- коротко бросил Ален. - Извини, Франсуаза, но кроме Женевьевы, у нас не осталось слуг. Это мне нужно.
-- Да ты - просто больной, кузен! - сказала Франсуаза. - Впрочем... Мне даже жаль, что я не увижу твоей последней шутки.
Изумрудные глаза Алена потемнели:
-- Шутки? - эхом повторил он. - Для нас всех этот бунт стал одной большой шуткой. Мы все дошутились, моя дорогая. Но теперь все будет по-другому. Так, как это было предсказано Нострадамусом:
"Tard arriue l'execution faite,
Le vent contraire, lettres au chemin prinses:
Les coniurez quatorze d'une fecte,
Par le Rosseau senez les entreprinses".
-- Ладно, -- оборвала его Франсуаза. - С тобой, летящий мой ангел, оставаться еще опаснее, чем с этими... Как их... Санкюлотами. Я уже поняла, что ты решил переписать историю заново, и нам не по пути. К тому же...если я буду продолжать разговаривать с тобой, да еще в подобной манере, то пройдет не меньше часа, а в моем положении это - непростительная роскошь.
-- Где оставить цветы? - робко спросила Женевьева.
Ален жестом показал на постель.
Франсуаза побледнела:
-- Как хочешь, конечно, Ален, но ты - больной! И брата туда же за собой тянешь. Почему бы нам не уехать вместе? Или отпусти хотя бы Рене... Со мной...
Ален молча опустил голову. Его вид, потерянный и растерянный, поразил Рене. Брат никогда не выглядел настолько беспомощным, почти беззащитным, в котором ничего не осталось от того великолепного аристократа, уверенного в себе и бесподобного, остроумного и неотразимого, каким его привыкли видеть - всегда сильного, способного справиться с любой трудностью, с любой проблемой. Приблизившись к Алену, он обнял его. Теперь роли словно изменились, и Рене решил, что брат нуждается в его поддержке.
-- Прости, Франсуаза, мы слишком много видели в сентябре в Париже. - обратился он к разгневанной и перепуганной не на шутку красавице. -- Я не оставлю Алена. Прощай, не будем больше говорить об этом; это слишком больно.
-- Чтобы ты была со мной через пять минут, Женевьева, -- приказала Франсуаза и, резко хлопнув дверью, вышла из комнаты.
-- Да, мадам, -- быстро отозвалась девушка, подходя к постели и осыпая цветами шелестящий и блестящий, как вода, шелк. Лепестки лилий мягко опускались на волосы Алена, превращаясь в подобие ореола и делая его похожим на приготовленную к закланию жертву.
Белые и серебряные цветы с душным, сладким и терпким запахом смерти, казалось, будут сыпаться бесконечно, и внезапно Рене показалось, будто Ален и на самом деле, как сказала только что Франсуаза, сходит с ума.
-- Все, Женевьева, -- сказал Ален. - Иди, мадам ждет. Прощай.
Из глаз девушки потоком хлынули слезы.
-- Я никогда не забуду вас, господин граф. Я люблю вас, -- быстро пролепетала она и скрылась за дверью так стремительно, словно боялась сказать что-то еще, что говорить нельзя, невозможно.
-- Очаровательная и милая малышка, -- улыбнулся Ален мечтательно. - Я не хотел бы, чтобы она погибла. Хотя... -- и он замолчал. ("Какая в конце концов разница?" - закончил за него Рене).
Рене поцеловал его глаза.
-- Я люблю тебя, -- произнес он. - Правда, в тебе что-то сильно изменилось в последнее время. Неужели это произошло тогда, во время сентябрьских событий? Я знаю: если бы не ты - меня не было бы в живых. Мне тогда показалось: я оказался в городе безумных. Я не узнавал знакомых улиц. Может быть, уже тогда я сошел с ума. Мы шли по городу, среди возбужденной толпы охотников, которые непонятно почему, не чувствовали близкую добычу. Я видел, как растрепанные женщины и оскаленные мужчины громят церкви, выволакивают трупы из усыпальниц и здесь же, на улице, разрывают на куски. Наверное, они съели бы их, как когда-то съели убийцу Генриха IV Равальяка. Нас с тобой они точно съели бы. Почему они не замечали нас? Я видел, как дети играют как в мяч головой кардинала Ришелье... Я видел, как на улицах закалывали ножами, штыками всех, на ком были замечены белые шелковые чулки. Людей нашей породы убивали камнями, рвали руками. Почему они не замечали нас? Я чувствовал, что должен быть вместе с теми, кто был расстрелян за монастырской оградой. Я должен был, слышишь, Ален? Ты ответишь мне, почему ты увел меня оттуда, и почему они так и не заметили нас?
Ален молчал так долго, что Рене уже начинал думать, что никогда не дождется ответа. Он зарылся лицом в ворох удушающих своим ароматом лилий, а чей-то голос пропел в голове: "Твой ангел хочет убить тебя".
-- Ладно, малыш, -- наконец произнес он. - Теперь уже почти все равно, и ты все равно должен все знать... Вот только я не знаю, с чего начать. Мы всегда затруднялись что-либо сказать, когда речь заходила о нашей истории. Я тоже молчал, но до тех пор, пока мы не оказались в обезумевшем Париже и решили покинуть страну. В тот день, когда нам с тобой чудом удалось выйти из города, как когда-то в эпоху Ренессанса Бенвенуто Челлини. Ты ведь помнишь, о чем я говорю?
-- Конечно, -- отозвался Рене. - Когда он ушел от стражников, и те не заметили его. Я всегда считал это сказкой.
-- Я, признаться, тоже, но в тот день мне почему-то показалось, что если когда-нибудь меня спросят о том, как мне удалось избежать сентябрьской резни, то правдивый рассказ в лучшем случае не захотят слушать, в худшем - сочтут меня обманщиком. Я понял, что история моих предков - вовсе не сказка, не выдумка, просто я привык воспринимать их именно так: спасибо нашим учителям-энциклопедистам. Так что Франсуаза совершенно права: мы все виноваты в том, что случилось, но только мы и сможем все изменить. Мы должны ответить за то, что сами стали началом этой революции, мы не имеем права покидать свою страну, ведь ее основали наши с тобой предки - Меровинги. У меня, наверное, нет времени, и я не смогу объяснить тебе все, что я чувствую. Я хочу, чтобы мы с тобой остались здесь, я хочу, чтобы мой Фонтенбло, мой чудесный источник жил и дальше, чтобы он возродился уже через год после того, как здесь пройдет войско этих варваров. Конечно, если ты считаешь, что тебе это не подходит, то можешь уйти. Мне даже немного жаль, что я не позволил Франсуазе забрать тебя с собой. - Ален замолчал и отвернулся.
-- Ты мой брат, -- тихо сказал Рене, не поднимая на него глаз. - И независимо от того, что думаю, я привык подчиняться тебе: ты старше, ты лучше понимаешь, что делаешь.
Ален быстро вскинул голову. Осеннее, ослепительное, последнее в этом году солнце щедро лилось через огромные прозрачные стекла, и пол королевских апартаментов казался золотым; золотые отблески играли на рассыпанных повсюду белоснежных лилиях - символе королевской власти и превосходства, и в этом перекрещивающемся свете - золотом и белом - молодой черноволосый аристократ казался ангелом, неведомо почему решившим посетить этот мир, сошедший с ума. Внезапно он поднял руку, и в солнечных лучах сверкнул изысканный браслет, когда-то принадлежавший мадам Помпадур, -- в виде двух дельфинов, устремленных вперед, но не разрывающих тесных объятий до такой степени, что у них было не два хвоста, а всего один, и это было прекрасно. Подобного существа еще не создавала природа.
-- Какая красота! - только и смог вымолвить Рене.
-- Это тебе, Белен, -- произнес Ален, и браслет в его руках начал медленно таять, словно растворяясь в солнечных лучах. - Это все, что у нас есть. Это все, что было. Это все, что мы можем дать тебе. Это то, что спасет тебя и нас всех, так не будь же слишком жесток к нам...
Рене прижался головой к плечу Алена.
-- Ты - самое прекрасное, что было в моей жизни. Без тебя мне ничего не нужно. Только быть с тобой. Жить в лесу, как дикие звери, чтобы никто даже не догадывался, что мы с тобой существуем на свете. Я дышу тобой, я люблю тебя, я - это ты. Для тебя я сделаю все, что угодно. Такого никогда не было и не будет на свете. Только бы держать тебя за руку...
-- Ты не веришь мне? - спросил он.
-- Это больше не имеет значения, я останусь с тобой даже в том случае, если, как решила Франсуаза, ты сошел с ума и намерен защищать замок в одиночку, -- ответил Рене.
В распахнутое окно издалека донеслись крики и ржание лошадей. День был теплым почти по-летнему. Рене видел бездонно-синее, наполненное бесконечным счастьем небо и стаю птиц, свободно реющую над темно-зелеными, с золотыми нитями, кронами леса. Изредка налетающий нежный ветер был похож на ласковый поцелуй.
-- Нет, конечно, -- спокойно отозвался Ален. - Я здесь для того, чтобы совершилось правосудие, которое не умирает никогда.
-- Для этого ты и велел Женевьеве принести столько лилий? - неожиданно догадался Рене. - Ты уже заранее похоронил нас обоих?
Ален кивнул.
-- И как? - спросил Рене.
Ален протянул руку к изголовью постели и достал оттуда два кинжала, один из которых вложил в руку Рене.
-- Ты думаешь, у меня получится? - с сомнением спросил Рене.
-- Я помогу тебе, -- ободряюще улыбнулся Ален. - На самом деле все довольно просто.
-- Ален, -- произнес Рене с трудом, -- мне кажется, я не смогу убить тебя... Я слишком люблю тебя.
-- Это так просто, проще и быть не может, -- серьезно откликнулся Ален. - Нужно всего лишь сжать кинжал в правой руке лезвием вверх, только и всего.
От душного аромата лилий голова кружилась, и на мгновение Рене почувствовал, что ему становится все труднее дышать. В ушах стоял непрерывный звон, а глаза застилала темная золотая пелена. Рене со все возрастающим ужасом смотрел на брата, и вокруг все расплывалось. Он слышал свой голос, но он звучал как сквозь плотную завесу и казался принадлежащим другому человеку:
-- Я не могу... Я никогда не смогу сделать этого...
Он видел только бесконечно сменяющие друг друга призрачные картины: стройный, ослепительно прекрасный силуэт замка, объятого стеной пламени, из которого как будто поднимался темный устрашающий дракон, багровое солнце, отражающееся во всех источниках Фонтенбло, золотоволосый юноша с улыбкой, напоминающей луч света в ледяной воде, его тонкая, пронизанная светом рука с тремя серебряными лилиями, изумрудные глаза Алена, в которых пылало бешенство. Рене слышал только его изменившийся голос, срывавшийся на отчаянный крик:
-- О господи, ну почему я всегда все должен делать сам в этой жизни?
Последним, что услышал Рене, были спокойные и уверенные слова: "Правосудие не умирает никогда. Чудесный источник, а вместе с ним и страна возродится не долее, чем через год, даже если кому-то покажется, что это не так".
Он действовал спокойно и удивительно четко: одновременно нанес удар в сердце брата и сам успел упасть на кинжал до того, как его ослабевшая рука успела бы выронить оружие. Ворвавшийся в окно ветер прошелестел катреном Нострадамуса:
"Все, поздно! Экзекуция свершилась! Нет законов
Для писем, ветра, моего пути:
По воле Аллегорий Галереи Первой пали все заслоны.
Все тайны Саламандры Россо мне открыл. Теперь -- суди!"
Когда санкюлоты вошли в комнату, они увидели, что два юных аристократа, видимо, перед самым их приходом успевших заколоть друг друга, лежат рядом, среди белоснежного шелка и серебристых благоухающих лилий, почти не запятнанных кровью. Прекрасные лица молодых людей хранили безмятежное спокойствие, в открытых, еще не успевших остекленеть глазах, читалось ясное "люблю тебя", а губы были чуть тронуты легкими улыбками. Солдаты остановились, почему-то не решаясь пройти вперед.
-- Что делать, командир Перигор? - спросил один из них.
-- Оставьте все, как есть. Ничего не трогайте, -- откликнулся он. - Некоторые из этих аристократов умеют умирать удивительно красиво. Настоящее произведение искусства. В точности как этот их Фонтенбло...
-- А где же мы остановимся? В замке, рядом с ними?
-- Нет, конечно, -- спокойно произнес Перигор. - На ночь остановимся в деревне неподалеку.
Он вышел из комнаты и тихо прикрыл за собой двери.
-- А здесь - все сжечь, -- негромко приказал он. - Все до основания. Выполняйте немедленно.
А потом командир отряда видел только темные тучи, фиолетовые, с багровым подбрюшьем и оранжевый закат на полнеба, отразившийся в прозрачных озерах и ручьях Фонтенбло. А потом тучи и огонь, охвативший замок, стали чем-то единым, огромным, заполнившим горизонт, превратившись в живое существо, напоминающее дракона. Дракона, наконец, освободившегося от своего заточения, и непонятная, не испытанная до этой минуты тревога и страх проникли в его сердце. С тех пор - он знал - до самой старости, он будет то здесь, то там, то на городских улицах, то на полях сражений, видеть этих молодых людей. Их глаза станут преследовать его и в то время, когда все остальные думают исключительно о своей душе, он снова узнает их на льду замерзшей реки в далекой северной стране, куда он придет вместе с войском новоявленного императора и прочтет в них новое беспощадное выражение. В его мозгу кто-то произнес четко и немного иронично: "Правосудие не умирает никогда".
Эту фразу он вновь вспомнит в той заснеженной стране, в которой против иностранных солдат ведет войну даже сама природа, земля и леса, и погибшие воины превращаются в чистые источники и яростный огонь, беспощадный холод и лед, способный уничтожать. Среди пламени, взметающегося вверх наподобие ужасного темного дракона, он опять услышит спокойные слова: "Правосудие не умирает никогда" и почему-то вспомнит, что после пожара в Фонтенбло сохранилась только галерея, посвященная братьям, - Галерея Близнецов.