Их свадьба была скромной, но подаренных денег хватало на поездку. Конкурс Париж - Рим выиграла итальянская столица, потому что билет туда оказался дешевле.
Через три дня после поцелуев на площадях и ужинов в кафе, после фотографий на фоне развалин и фонтанов они почувствовали какую-то странную тревогу и раздражение. Для сохранения сладости медового месяца надо было срочно что-то предпринять.
Он решил поменять обстановку, и вместо того, чтобы, как было запланировано, на поезде отправиться во Флоренцию, предложил взять машину и по дороге заехать в Сиену.
Она боялась смены планов, вдруг именно это нарушит хрупкую иллюзию счастья. Взялась, было, убеждать мужа, что без подготовки, ничего толком увидеть в Сиене не удастся. Но делала это как-то вяло, ей надоело читать путеводитель, разбираться в карте города, узнавать номера автобусов и расписание работы музеев. У неё болели ноги и спина, раздражала спортивная неутомимость мужа, которому не хотелось жаловаться на усталость.
Вчера вечером она так убедительно зевала после душа, что он даже не пытался проявлять инициативу, чмокнул в щёчку, и на боковую. От обиды она долго не могла уснуть, слишком легко удалось добиться того, чего, как оказалось, она вовсе не хотела.
"Си-е-на", - зазвучало на тонкой струне, будто кто-то неумело пропиликал на скрипке, и слоги растянулись, как конфета-тянучка, сладко и липко.
Он обожал место за рулём автомобиля. Тут он был ведущий, а не ведомый. Ему не хватало этой роли в обыденной жизни. Руководить не получалось ни на работе, ни дома. А за рулём, благодаря отличным навыкам водителя, он был главным.
Машина досталась недорогая, маломощная, но новенькая.
Объяснения служащего о выезде в сторону Флоренции она не слушала, понадеялась на мужа. Тот уверенно кивал головой, взял предложенную карту и, наконец, завёл двигатель. Приноравливаясь к машине, он проскочил нужный поворот, развернулся, но въезда на Вия Дель Соль, не нашёл. Водители, к которым он обращался, что-то экспансивно объясняли, размахивая руками, каждый раз ему казалось, что он всё понял, но Солнечная улица не находилась, он начал злиться на жену, просто потому что на Рим было злиться бесполезно.
Рыжеволосая девушка за рулём с трудом поняла, какую улицу они потеряли, потом страшно обрадовалась, громко защебетала что-то, и, увидев, что красный свет светофора сменился на зелёный, решительно встряхнула медной гривой, мол, давай за мной.
Его взгляд стал напряжённым, то ли потому что надо было не потерять из виду машину провожатой, то ли потому, что его на мгновение ослепили лучики солнца, сверкнувшие в рыжих волосах.
"Почему бы моей не перекраситься?", - подумал он, но вслух не сказал.
"Надо будет попробовать такой оттенок", - мелькнуло у неё.
Спустя несколько минут, когда машина уже катила по трассе, она разула сандалии и задремала.
Дорога казалась ему такой лёгкой, неутомительной. Было нежарко, тихонько играла музыка, не надо было разговаривать, восхищаться увиденным, отвечать на вопросы. Он иногда посматривал на жену, та посапывала, сидела в расслабленной, но неестественной позе с запрокинутой головой. Приоткрыв стекло, он закурил.
Через час она проснулась, помассировала затёкшую шею, потянула носом.
"Курил, а ведь решили в машине ни-ни",- но промолчала, стараясь сберечь тишину и покой.
"Си-е-на!!", - взвизгнули тормоза на светофоре.
Покружив по окраине, они по стрелкам добрались в центр и въехали на оборудованную стоянку.
Взбираться на холм не пришлось, к старому городу вели эскалаторы. Грязные движущиеся ступеньки по кусочку отсекали события этого дня. Реальность отступила и началась Сиена.
Первая же улица, украшенная флагами с гербами, втянула их в каменные внутренности средневекового города.
В одном из окон стояла скульптура девушки со смазанными чертами ещё не оформленного лица, вдруг она глиняной рукой отодвинула занавеску и посмотрела на них бесцветными глазами.
"Си-е-на", - звуки гулко покатились по каменным ступенькам.
Серая, с проплешиной на боку и острыми ушами собака медленно брела рядом с худым мальчиком в трико и шутовском колпаке. Собака сверкнула желтыми глазами, и они поняли, что это волчица, старая, с обвисшими сосками и медным лбом. Её морда показалась им странно знакомой.
- Волчица с Капитолия, - охнула она.
- Ну да, ещё скажи, что мальчишка - Сенио, племянник Ромула, где же его братец Аскио, только его, чтобы основать этот городок и не хватает.
Колокольчики на колпаке звякнули: "Си -е - на".
Мальчик улыбнулся, махнул им рукой и повёл вперёд к площади.
На Кампо было многолюдно. Они стояли посередине этой вытянутой, глубокой, как створка раковины площади, где в воздухе среди бела дня носились призраки Палио. Тёмные одеяния рыцарей, беззвучные столкновения мечей, и вздох на мёртвых губах гибеллина: "Glory al Siena".
А потом громко, под немелодичные звуки труб: "Caduta de Firenze! Vittoria!" Колокольчики на шляпе у мальчика опять затрепетали, он засмеялся хрипло, как старик, и вдруг схватил их за руки, и потащил под навес кафе. Она чуть не упала, споткнувшись о брошенный ржавый шлем.
Солнце уже нагрело дворцы, выстроившиеся по краям площади, и, казалось, подрумянило их бледные камни, как в печи. Всё было зыбким, не совсем правильной формы. Они обратили внимание на чашку кофе, оставленную кем-то на столе. Свет отражался от наклонной, непараллельной столешнице поверхности напитка. Зелёный фартук официанта, синяя скатерть и красный хвост флажка закружились в цветном безумии на фоне золотистых камней зданий и мостовой.
Они вовремя ушли с открытого пространства, и из уютного укрытия наблюдали за яростной, но бескровной дракой черни. В ход пошли красные помидоры, их сок, смешанный с пылью, пачкал белые рубахи дерущихся. Полицейский наклонился к одному из упавших, но, удостоверившись, что ножевого ранения нет, помогать подняться не стал.
Вдруг площадь преобразилась, мальчик силился им что-то объяснить, но они не слышали ни слова из-за гула толпы. Стало трудно дышать, воздух, будто выкачали из этого наклонного блюда. Пропали и рыцари и дерущиеся мужланы, резко запахло конским навозом и кожей. Громкие крики ликования и разочарования напугали её. Он прижал жену к себе, испытывая радость от близости и от того, что может успокоить её. Жители разных районов продолжали бурно реагировать на результаты розыгрыша лошадей и жокеев по жребию.
Возбуждение охватило всю массу людей, собравшихся здесь из разных столетий и мест. И только жокеи, среди которых не было ни одного тосканца, отличались сосредоточенностью и спокойствием. Каждый из них вместе с лошадью уже получил благословение в церкви и сейчас они не произносили ни слова, чтобы не растерять частичку благодати, и избежать обвинений в подкупе и сговоре. Злобного вида охрана никого не подпускала к жокеям и скакунам, опасаясь попыток соперников покалечить животное или наездника.
Они вдруг почувствовали, что площадь начала вращаться. Сначала медленно и тяжело, а потом всё быстрей и быстрей. Их бросило в сторону к деревянному столбу, к которому они прижались как к оси этой огромной карусели. В этот момент вихрь из лошадей, крика, разноцветных плащей, лент и пыли трижды пронёсся по площади, которая уже, казалось, была готова оторваться от города, и вместе с толпой полететь к белёсому выцветшему небу. Всё длилось сто секунд и оборвалось на самом пике напряжения.
Площадь враз опустела, мальчик бродил среди редких в этот полуденный час прохожих. Колокольчики не звенели, не слышны были шаги и голоса людей, тишина заполнила город до краёв.
И он, и она дышали тяжело, будто сами промчались по Кампо, пришпоривая полудиких лошадей. Официант принёс кувшин лимонада со льдом, разлил кислый напиток по стаканам, льдинки стучали о тонкое стекло: "Си-е-на".
Их провожатый внезапно появился у столика, бесцеремонно взял стакан, сделал несколько глотков, вытер губы рукавом, бросил на скатерть монетку.
Он украдкой спрятал медный грош в карман, положил в блюдце несколько евро и махнул официанту. Втроём, он, она и мальчик, пошли по уже совсем пустой площади, стараясь не наступать на разделяющие брусчатку на девять частей, светлые полосы травертина. За ними понуро брела волчица. Они подошли к прямоугольному фонтану, его каменная ванна была пуста. Волчица оскалила пасть, зарычала, а потом завыла. Пронзительный этот вой, наконец, разбил тишину. Мальчик покачал головой, колокольчики ожили, погладил волчицу и властно, как хозяин собаке, приказал лечь. Волчица обречённо прильнула к парапету фонтана и окаменела. А они уже без удивления смотрели на зеленоватую воду, наполнившую резервуар.
Она почувствовала, что осталась одна. Стало страшно. В голове только обрывки мыслей. Она судорожно оглядывалась по сторонам, где он? Где хоть кто-нибудь?
Монах вышел из здания Ратуши, она бросилась к нему, не зная как спросить о муже.
- Ты Джанноцца, что ищет возлюбленного Марьотто?
Она испугалась ещё больше, имена звучали напоминанием о чём-то, что вспомнить невозможно.
- Поднимись на "Мотовку", оттуда видно всё, увидишь его, если любишь.
Монах показал на вход в башню ратуши, и она стала подниматься по крутым ступеням, с трудом различая дорогу в свете воткнутых в стенные держаки факелов. Она вслух считала бесконечные ступени. Кровь стучала в горле от усталости и страха. Она поверила монаху без рассуждений и с каждой ступенькой гадала: люблю, не люблю.
И вдруг с ужасом подумала: а он? Имеет ли значение его любовь? Сомневалась ли в любимом Джанноцца, когда притворилась мёртвой и дала положить себя в холодный склеп, или ей была важнее собственная жертвенная любовь. Откуда пришли эти мысли? Откуда она знает эту историю любви и смерти?
Уже нет сил идти. Ещё ступенька, ещё.
498, 499, 500!
Город повернулся к ней красными крышами, щелями улиц и просветами площадей. Голова кружилась, глаза слезились, она смотрела на Сиену, почти теряя надежду. Но вдруг стены и крыши домов стали таять прямо на глазах, растворяться в воздухе, исчезать. Она увидела его, бредущего по желтым холмам между двумя заброшенными крепостями.
Кроме него в этой безжизненной пустыне был только всадник в богатом плаще кондотьера Сиены, украшенном геральдическими чёрными ромбами на золотом фоне и виноградной лозой с зелёными листьями. Конь знатного правителя был убран в такие же цвета, и длинная попона с широким шлейфом плаща трепетали на медленном марше.
Она побежала вниз, факела уже не горели, ступени исчезли, и через мгновение она оказалась в зале дворца, или музея.
Он стоял у фрески Симоне Мартини. Всадник с энергичным лицом победителя, кондотьер Гвидориччо де Фольяно застыл, не успев выехать из монотонного пейзажа. Передняя нога его коня замерла уже на обрамлении картины, задевая надпись: "ANO DNI MCCCXXVIII" - год победы в сражении.
-Ты моя Маэста, - его голос дрожал, - без тебя я ... Он не знал, как сказать ей о печали и безысходности бесконечного пути по выжженным холмам Тосканы, где в мареве колеблющегося воздуха он сотни раз видел её на троне под балдахином, украшенном бело-чёрными гербами Сиены. Она исчезала и появлялась вновь, как надежда на избавление от отчаяния и одиночества.
Монах появился бесшумно:
- Ты не казнён, Марьотто? Обычно у любви нет сил на спасение влюблённых. В Сиене эта плутовка помогает лишь зодчим и кондитерам.
На узкой улице они опять увидели своего провожатого, мальчик улыбнулся им как старым знакомым. Запах жареного миндаля, корицы и ещё каких-то специй привлёк их к открытой настежь двери. Повариха, усатая баба с забранными в чепчик волосами, колдовала у медного таза, в котором булькало сладкое варево.
Неодобрительно поглядывая на них, всё же вынула из короба несколько печений, неровных, темноватых и твёрдых. Плеснула в стаканы красного вина из кувшина и добавила туда по ложке мёда. У мальчишки загорелись глаза, он взял печенье, осторожно обмакнул его в вино, откусил кусочек : "Риччарелли!" Толстуха ухмыльнулась, вытерла край стола и выложила из деревянной формы круглую плоскую хлебину. Запах сиенского лакомства заполнил маленькую кухню.
Он не любил сладкого, но хозяйка с таким трепетом отрезала кусочек ковриги, что не попробовать было неловко. Пирог оказался неожиданно острым, будто сдобренным перцем, пряным и в тоже время медовым, полным изюма, сухофруктов и орехов.
"Ты, синьора, макай риччарелли в вино, с тебя хватит", - сказала хозяйка. "А панфорте - сильный хлеб - это для синьора", - и опять ухмыльнулась. Денег повариха не взяла, закачала головой так решительно и злобно, что они растерялись и поспешили убраться из жаркой кухни ведьмы - кондитерши.
Бегом, бегом по улице, пахнущей страстью и миндалем, потом уже шагом на звуки колоколов к Дуомо, к центру, к стержню, к сокровищу Сиены.
Всё опять переменилось. На соборной площади запах гари, жгут тряпьё, лютнист перебирает струны, склонил голову понуро, в шляпе для подаяний на мостовой ни гроша.
"Си-е-на",- жалобно и пронзительно на одной ноте.
Мальчик вбежал в дом на углу, дверь за ним со скрежетом закрылась. Колпак с колокольчиками мелькнул в окне.
Они в растерянности стояли на площади среди мраморных колонн и камней, у недостроенного фасада Собора. Ветер волочил мусор, и приподымал с земли длинные предзакатные тени. Слепой нищий с сурком чуть не наткнулся на неё. Она отшатнулась, увидев его лицо, всё в пятнах и наполненных кровью пустулах. Чёрная оспа гуляла по Сиене, убивая без разбору, уродуя без жалости, издеваясь над богатым и не гнушаясь бедняком.
Куда же спрятаться, как вырваться из города, который забыл распрощаться со средневековьем?
Они шли, взявшись за руки, желая покинуть эту площадь с её кострами, печальными звуками лютни и Собором с замурованным порталом.
Но площадь не отпускала, они опять и опять подходили к длинным ступеням Собора, возвращались к бело-зелёной полосатой башне Кампанилы, которая протыкала небо своей пирамидальной верхушкой.
Музыка постепенно стала меняться: резко заверещала блокфлейта, загудел рожок. Разгоняя дым кострищ, подул свежий ветерок, и тихо издали зазвучал орган, возвещая исцеляющее забвение.
Двери Дуомо отворились, они вошли, и в наступившей тишине услышали чистый высокий тенор. Мелодия поднялась к стрельчатому своду, наполняя Собор то скорбью об ушедших, то мимолётным счастьем избавления от болезней, страданий и страха.
Краски выцвели, они стояли посреди черно-белого пространства, которое двигалось рывками, как в старом кино. На тёмном полу прямо под их ногами проявлялись фотографически чёткие рисунки. Большими квадратами они укрыли весь пол, и люди бездумно наступали на лица и одежды инкрустированных персонажей, на деревья, цветы и животных. Рисунки то пропадали, то появлялись вновь, становились то ярче, то бледнее, изображения переходили из квадрата в квадрат, будто те, кто их создали всё ещё искали для каждого образа нужное место.
-Пизано, Пизано, только о нём и вспоминают, пиная мои шедевры ногами, - шуршал зловещим шёпотом призрак.
Другой, с разбитым носом и согбенной спиной, только пожал плечами и попытался невесомой рукой смахнуть пыль со статуи Святого Петра.
Западная стена Собора была застроена лесами, мастер стоял на самом верху, он подбирал и вставлял цветные стёкла в огромную розу окна. Ему помогал мальчик подмастерье.
Они смотрели, как заполняются лепестки оконного проёма, и когда заходящее солнце мягко осветило вставшие на место стёкла, и к чёрному и белому добавились горящие краски витража, они узнали своего провожатого. Мальчик стоял под потолком, махал им своей шляпой, колокольчики опять ожили, и эхо разнесло тихий звон по всему Собору. От него вздрогнула и застыла под их ногами римская волчица, а мраморный лев, чуть не уронил колонну, стоящую у него на спине.
Из каменного мира ушедших мастеров они перешли в маленькую светлую библиотеку. Густо расписанные яркие стены оглушили их. Буйство красного, зелёного, синего, жёлтого и золотого не давало разглядеть сюжет. После ужаса и благоговения, одиночества и отчаяния им хотелось найти повод для радости, и они наслаждались фресками, как фруктовым коктейлем, куда намешали всего, что удалось купить на рынке. Мальчик появился рядом, лицо его не выражало никаких чувств, стало похоже на физиономию карточного джокера. Он натянул свой колпак, разгладил складки на трико, и исчез.
- Посмотри вверх!
Она послушно задрала голову и увидела среди замысловатого орнамента, сказочных животных и цветов маленького шута в высоком колпаке с колокольчиками, которые замолчали навсегда.
"Си - е - на", - вздох после долгого поцелуя.
Они вышли из Собора. Завершался обычный экскурсионный день. Закрылась касса у входа, свернул ноты виолончелист, зажглись фонари, хотя было ещё довольно светло.
Нереальность ушла. И они не могли говорить о ней.
Просто хотелось быть вместе, всё время, всегда. Они побрели к машине, пора было найти ночлег, но остаться в Сиене до утра они не решились.
Несколько дней спустя в римском аэропорту он, рассчитываясь за колу и кофе, нашёл в кошельке медную монетку. Они смотрели на стёртый кружочек с чьим-то профилем и непонятной надписью, передавали его один другому, согревая прикосновениями, и почти поверили, что были в Сиене на самом деле.
(Сиена. В.В. Рождественский. 1912г.)