5 дней в Венеции. Ч.3

День второй. Продолжение.

Широкая, прямая Новая улица идёт параллельно Большому Каналу, по ней можно дойти до самого вокзала, и некоторые идут, волоча за собой чемоданы. Воды канала отсюда не видно, улица деловая, здесь почти все знают куда идут и зачем. Карнавальных костюмов и масок поменьше, но и тут они встречаются, смешиваются с потоком обычно одетых людей, превращая лужи и морось в экзотический коктейль.

Пузатый полицейский посмотрел на нас, как на ненормальных, когда мы попытались выяснить, состоится ли заявленный парад карнавальных гондол.

Да, конечно, вы пришли на точно указанное в программке место, вот тут за углом городское Казино, а в двух шагах от него причал, но кто же будет участвовать в параде, если идёт дождь. Он вздохнул, из-за того, наверное, что ему приходится тут стоять и мокнуть, и направился к дверям магазинчика на углу. Здесь в тепле страж порядка повеселел, подмигнул сухопарой хозяйке, похожей на Софи Лорен, и тут же получил маленькую чашечку эспрессо.

Место, куда мы попали, следуя за полицейским, трудно назвать кафе. Половина тесного помещения занято большими мешками с печатями заморских стран. Полку у зеркальной стены украшают модели старинных фрегатов. За стойкой три продавца с трудом справлялись с желающими выпить кофе. Столиков нет, посетители держат свои чашки на весу, но кофе очень хорош, и очередь не уменьшалась.

Кофемолка работала без остановки, покупатели называли сорта, парнишка, без сомнения сын Софи Лорен, нажимал на рычаги, кофейные зёрна со стуком падали из стеклянных контейнеров в совок, потом, как в погремушке, дрожали в жерле машины, превращаясь в тёмный ароматный порошок.

Полицейский сделал глоточек, одобрительно покачал головой, мол, рекомендую, на втором глотке чашечка опустела. Удивлённо хмыкнув, толстяк махнул нам, прощаясь, и мужественно вернулся на свой пост под мелкий моросящий дождь.

От дождя и досады, что не состоится так ожидаемый нами проезд карнавальных гондол, мы решили спрятаться в Золотом доме, то есть пошли в музей Ка де Оро.

Готический фасад этого дворца считается самым красивым на Большом Канале. Декоративный рельеф, светло серого, будто вывязанного из макраме фасада украшает всё здание, как изящная маска, надетая на простое лицо обычного дома.

У этой маске угадываются те же черты, что и у Дворца Дожей. Похожи аркады и галереи, но это не уменьшенная копия, а благородный оригинал с двумя глубокими лоджиями, украшенными типичными для Венеции резными с восточным изыском арками и колоннами. Когда-то фасад был и впрямь золотым, то есть отделанным тонкими золотыми листами.

В середине 19 века, некто Медуна, реставрируя дворец, снял облицовку и продал её. Сам он за это угодил в тюрьму, но золотистый наряд дома был безвозвратно утерян.

Внутри дворца, после того, как уже в 19 веке князь Трубецкой подарил его божественной Тальони, сделали ремонт. Знаменитая балерина, не церемонясь, развалила внутренние стены и полностью перестроила дом, так что от дворца 15 века остался только великолепный фасад. Никто бы не посещал сегодня Ка де Оро, если бы в самом конце 19 века его не купил известный коллекционер и меценат барон Франкетти, который после реставрации передал и дворец, и свою коллекцию в дар городу.

Музей, как и подобает всякому хорошему музею, занимает три этажа, наполненных картинами, иконами, скульптурой. В крыльях у балконов небольшие временные экспозиции. Я, например, прилипла, и это после настоящих шедевров, к стенду с рисунками причёсок венецианских дам. Каждая причёска была снабжена небольшим описанием, в какое время носили, какое сословие, по какому случаю.

В нише на втором этаже "Святой Себастьян" Андре Монтенья , совершенно гобеленовая вещь. Краски приглушённые, тёплая гамма, будто выгоревшая на жарком солнце, нежный, слегка различимый мазок и мгновение, когда страдание уступает место смерти.

Мы посидели на мягких диванах, вытянутых в линию в центре длинных залов. Удобно: и ноги отдыхают, и картинами любуешься, а потом подолгу стояли на балконе каждого этажа, опираясь на каменные перила и разглядывая фасады на противоположном берегу Большого Канала.

Внизу, без ленточки-цепочки, гуляй, сколько хочешь, необычайно красивый внутренний дворик, к нему прилегает парадный вход, обращённый к Большому Каналу. Людей в музее немного, а уж в дворике и вовсе никого нет.

Здесь Ка де Оро в тишине и покое холит чудом сохранившуюся с пятнадцатого века красоту. Сюда надо было подплыть на гондоле, с опаской поставить ногу в атласной туфле на твердь широкой ступеньки, манерно подать руку галантному кавалеру, и прошествовать как в менуэте под просторной аркой, задевая, широкими юбками постаменты скульптур. Шелковая перчатка должна была скользнуть по витым перилам лестницы, где полумрак широкого коридора растворяется в свете и воздухе патио, к счастью почти нетронутого временем...

---

Несколько минут заняло у нас вынужденное посещение аптеки. Жаль, не глянула на номер дома, где эта аптека находится, но точно помню, что на той же Ново страда и с той же стороны, что и Ка де Оро. Конечно, лучше быть всегда и совершенно здоровым, но если уж попадать в аптеку, то только в эту. Провизор после того, что отпустила нам нужное лекарство, не только разрешила посмотреть на старинную часть помещения, отделённую от посетителей цепочкой, но ещё и свет там включила. Мы неожиданно оказались в деревянном нутре довольно просторной комнаты. Старинный прилавок с аптекарскими весами, подвесные светильники, двери со вставками из цветного венецианского стекла и целые ряды одинаковых глиняных кувшинчиков на ячеистых полках под потолком. Владельцы аптеки содержат эту комнату в образцовом порядке, не используя её под торговое помещение. Всего мгновенье под высоким деревянным потолком, витал алхимический дух, и, здраво оценив ничтожность шанса на материализацию, беззвучно растворился, как только мы вышли наружу.

Ещё утром, гуляя, где-то около Моста Риальто, мы увидели небольшую табличку со стрелкой, указывающей направление к церкви Дзаниполо. Посещение церквей в любом крупном европейском городе, на мой взгляд, должно быть, ну как бы сказать поточнее, умеренным. В Венеции было решено, кроме Собора Святого Марка зайти в две церкви: Марии дель Фрари и Дзаниполо.

Мой муж в церквях откровенно скучает, у многих произведения искусства, помещённые в культовую оболочку, приобретают дополнительную силу, то ему, напротив, полумрак и специфических запах мешают получать удовольствие. Верхом безобразия с его стороны было предпочесть Рубенсу в соборе Антверпена бокал тёмного пива. Пришлось разделиться: девочки в собор, мальчики в пивную.

В Венеции прикрыться крепкой мужской дружбой мой муж не мог, пива бельгийского тоже не было, магазины с умопомрачительными февральскими распродажами к этому часу закрылись на перерыв, и мы, медленно гуляя от витрины к витрине, подошли к церкви двух святых Джованни и Паоло, название которой венецианский язык превратил в Дзаниполо.

Венецианское наречие, северное блюдо, со своими приправами и специями, не стало литературным языком, конкурс на звание общепринятой итальянской нормы, выиграл благодаря трагедии Данте тосканский вариант. Но хотя официальным языком венецианский не стал, он не растворился в площадном гомоне толпы, и дошёл до наших дней в репликах простолюдинов из живучих комедий Карло Гольдони.

Отступление седьмое. О великом венецианце Карло Гольдони.

Эта твердь, перерезанная каналами, во все века притягивала людей незаурядных, и прославилась великими именами. Сколько мемориальных досок должно было висеть на домах этого города, чтобы отметить всех знаменитостей, родившихся, живущих, творивших или умерших здесь. На всех не хватило ни памяти, ни табличек, но некоторых всё же Венеция не забыла отметить.

На стене дома по ул. Сан Поло висит доска с надписью: 'Лета 1707 - Карло Гольдони здесь появился на свет при рукоплесканиях муз'. Дом-музей Гольдони - филиал музея Венецианского сеттеченто, а попросту 18-го века, который находится во Дворце Редзонико на Большом Канале. Половина этого, может не самого блистательного для Венеции века - это время Гольдони. Венеция уже не могущественная владычица морей и колоний, но блистательная хозяйка салонов и театров, сцена для праздников и беззаботного распутного веселья. Театральное венецианское ноу хау - комедию дель арте - полюбили во всей Европе, но зрелища должны обновляться беспрерывно, а комедия масок для избалованных венецианцев уже не достаточно хороша, слишком традиционна. Непрописанные, а лишь намеченные роли, статичные характеры хоть и любимых, но неизменных масок, повторяющиеся сюжеты и шутки всё меньше удовлетворяют развитые вкусы публики. Появление комедиографа Гольдони было совершенно логичным и необходимым, как выход главного героя во второй картине первого акта пьесы, без которого действие не могло уже развиваться.

Его жизнь, успех, любовь, одиночество, соперничество, богатство, нищета забвение и слава не имели бы никакого значения, если бы не феномен "сохраняемости" его пьес на сценах театров на протяжении 250 лет.

Во всех биографиях Гольдони отмечают, что его родители хотели видеть в нём ну если уж не врача, то, по крайней мере, адвоката. Ничто не меняется под небесами: врач или юрист, какая ещё профессия может тягаться с этими двумя показателями достатка и престижа, а главное успеха родителей в воспитании ребёнка. Гольдони учиться не любил, сбегал подростком с бродячей труппой театра, подолгу жил у деда, кстати, заядлого театрала, да и мать его была актрисой, правда после замужества она благоразумно оставила сцену. Гольдони исключали из школы, он не был примерным студентом, но всё же стал не актёром, а адвокатом. Мечта родителей осуществилась, в мемуарах Гольдони и пишет о своих успехах в суде, но клиентов было мало и Карло начинает подрабатывать написанием пьес и либретто.

Пьесы писали тогда, как сегодня конспекты лекций: тезис тут, тезис там, основные реплики, несколько ключевых фраз, чтобы сюжетная линия была понятна, а остальное артист сымпровизирует на спектакле, как студент на экзамене.

Шли годы, Гольдони женился на генуэзской девушке, поселился в Пизе, семейный человек, адвокат, да ещё и пишет пьесы-сценарии - так продолжалось до его сорокалетия. Вот и не верь после этого, что в сорок лет жизнь только начинается. За четырнадцать следующих венецианских лет Гольдони превращается в реформатора театра. Он, как истосковавшийся по брызгающему чернилами перу безумец, пишет и пишет по 10, по 15, по 17 пьес в год. Он репетирует и ставит их в театре, он работает с актёрами, приучает их учить роли, а не нести отсебятину, он создаёт комедию нравов, превращая шутки венецианских площадей в настоящую литературу.

Гольдони называет свои пьесы коллективными комедиями, в них осуждаются пороки, но как-то мягко без лишнего пафоса, возносятся добродетели, но с юмором без патетики. Да и как автору не понять и не прощать недостатки своих героев, если он сам далеко не всегда вёл жизнь праведника. Женщины, вино, карты. Когда только умудрился, успел стать драматургом, написавшим 267 комедий. Он уже был автором своего шедевра "Трактирщица", уже венецианская публика научилась вслушиваться в текст, а не только следить за действием, когда в город вернулась с длительных гастролей по Европе знаменитая труппа Труфальдино Сакке. Когда-то для этой труппы Гольдони написал "Слугу двух господ", и восхищался импровизациями Труфальдино, которые стали частью более поздней версией пьесы. Но труппа хотела привычную комедию масок и за новой пьесой обратились к другому Карло, сопернику и хулителю Гольдони к Гоцци. От успеха противника, от обиды и досады на непостоянную публику Гольдони уезжает в Париж. Это было в 1762. Гольдони уже не молод и сознаёт это. Он прощается с Венецией пьесой, в которой выводит самого себя художником, покидающим родные места, и уезжающим в Россию. Венеция рукоплещет, зрители кричат: "Возвращайся скорей", Гольдони плачет, обещает скоро вернуться, но это его последние дни в любимом городе.

В Париже Гольдони возглавляет труппу, на его спектакли ходят чаще, чем на родного Мольера, его превозносит Вольтер, а его пьесы переводят и ставят по всей Европе. Екатерина II выписывает себе два экземпляра его Мемуаров, Людовик XVI назначает его придворным учителем итальянского (наверное, тогда это было неплохое место) и кладёт ему приличное содержание. Всё рухнуло, когда пришла революция. Гольдони был уже стар, болен, почти ничего не видел, новые пьесы писать не мог, а старые перестали ставить, королевскую пенсию отобрали, и последние годы он прожил в нищете, забвении и не в Венеции.

На его последнем парижском доме тоже есть мемориальная доска со странной записью: "Здесь жил Карло Гольдони (1707-1793), автор 'Ворчуна-благодетеля' и других пьес". Французы упомянули "Ворчуна", не самую известную комедию, по-видимому, только потому что эта пьеса была написана по-французски.

Пенсию решением Конвента Гольдони вернули, правда, решение было принято за день до его смерти. В этом есть что-то комическое, но уже в духе совсем другого времени.

Нет народа, где в загоне
Не держали бы талант.
На сторонников Гольдони
Ополчается педант.
Как же быть, к какому роду
Отнести его труды?
Чтобы не было вражды,
В судьи выбрали природу.
И она дала ответ
В самом дружелюбном тоне:
"Совершенства в мире нет.
Но писал меня Гольдони".

Вольтер, перевод Михаила Лозинского.

___

Кампо - это венецианский заменитель слову пьяца. Чтобы выделить главную площадь города, площадь Сан-Марко, только её и называют пьяца - площадью, все остальные - кампо, то есть, поле, или ещё краше орто - огород. Эти названия пришли с тех времён, когда каждый незастроенный клочок земли на островах использовали для выращивания злаков и овощей.

Кампо Санти-Джованни э Паоло, на которую мы, наконец, добрались должна была бы быть третьей вехой после Пьяцы и Риальто на туристическом пути, так она хороша. Классический набор красоты: вода, архитектура и скульптура. Если стать к каналу с мостиком спиной, то ренессансный фасад Скуолы Гранде ди Сан Марко будет по левую руку, впереди - фасад готический церкви Дзаниполо, а справа, откуда вдруг выглянуло предзакатное солнце, тёмным силуэтом конника на высоченном постаменте стоит памятник кондотьеру Бартоломео Коллеони.

Остановившись перед Скуолой , мы разглядывали здание, в котором теперь находится городская больница.

Светло серый с желтоватыми вставками фасад отличается своей нарочитой несимметричностью: главный вход сдвинут к внешнему краю, второй портал меньше чем основной, рожки скульптур на крыше разной высоты. Уже ставший привычным венецианский балкон находится чуть выше, чем обычно, а выступающие из своих рамок фигуры львов у портала, наоборот слишком низко, прямо перед глазами. Это, лёгкая вариация на сложную тему фасада Собора Святого Марка, плоская, без мозаичных панно и объёмных куполов, но в её элегантной простоте угадывается самодостаточность шедевра.

Здание Скуолы упирается в фасад церкви, а может всё иначе, и оно отталкивается от него, вырастает на глазах волной полукружий на верхнем этаже, как в 15 веке, отталкиваясь от готики, выросло возрождение (архитектор Пьетро Ломбордо построил Скуолу в 1487 г, а заканчивал её Мауро Кодусси в 1495).

Отступление восьмое. Скуола - это не школа.

Скуолы - это братства, в которые в средневековой Италии объединялись горожане по самым различным признакам, как в корпорации или ассоциации в наше время. Примером для таких объединений послужили ордена францисканцев и доминиканцев. Члены скуол были известны также под названием Баттути - битые, потому что они бичевали себя во время процессий. Первоначально все граждане могли участвовать в деятельности скуол, но со временем дворянам было запрещено смешиваться с другими слоями населения, и с тех пор скуолы стали братствами среднего сословия.

В Венеции эти были филантропические сообщества помогли бедному населению города в трудные периоды голода, эпидемий, войн. Были скуолы основанные иностранцами, в их функции входила поддержка своих земляков, которые жили постоянно или прибывали на непродолжительный срок в Венецию. Правила деятельности скуол были определены в специальных сводах законов каждой из них.

Миряне, избрав себе в покровители полюбившегося святого, чаще всего объединялись по профессиональному признаку. Так Скуола Калегери объединяла сапожников, а Сан Джорджио дельи Скьявони - далматинских купцов (скьявони-славяне.).

Скуолы были не только социальными отделами для поддержки неимущих. Деньги благотворительных фондов братств шли на покровительство искусствам и развитие ремёсел. Большие братства, Скуоле Гранди, их в Венеции было шесть, строили и богато украшали дома своего сообщества, для этого они приглашали лучших мастеров Венеции, устраивали конкурсы на отделку своих резиденций.

Глядя на эти здания, невозможно не заподозрить, что скуолы соревновались между собой, желая подчеркнуть свою значительность, престиж и богатство.

С падением республики и приходом к власти наполеоновского правительства скуолы были разорены, их лишили всего имущества, здания были переданы городу, а произведения искусства частично пополнили музеи Венеции и Милана, частично увезены за границу, и, конечно, как при всякой конфискации многие пропали. Только Скуоле Гранде де Сан Рокко удалось сохранить и здание, и всю его художественную начинку.

Скуола Сан Марко- братство золотых дел мастеров и торговцев шёлком, вместе с монастырём и садами доминиканцев Сан Джованни э Паоло были приспособлены под Городскую больницу.

Праздничное нарядное здание Скуолы Сан Марко совсем не вязалось с его больничным предназначением. Нигде не было видно ни лодок скорой помощи, ни посетителей с передачами для больных и коробками конфет для медперсонала. Все ушли на карнавал, решили мы.

За мольбертом, пряча от последних капель дождя под зелёным зонтом готовую акварель, стояла молоденькая художница. Она мыла кисти в банке с мутной водой и, поглядывая то на самую верхушку фасада, то на свою работу, казалось, сверяла её с оригиналом. Потом захватила кистью с палитры черной краски и как на документе чётко вывела в углу картины свои инициалы.

Художница поставила на мольберт новый лис бумаги и прочертила карандашом тонкую линию, обозначившую разделение земли и неба, а мы пошли ко входу в церковь Дзаниполо выполнять свою экскурсионную программу. Сам вход в эту церковь выпадает из общей картинки фасада, как будто на строгую коричневую сутану доминиканца прикололи, а точнее прилепили богатое украшение.

Посещение оказалось платным, вместе с билетом выдали буклетик, в нём мелким шрифтом была напечатана история постройки и к бледненьким окошкам-фотографиям расходились стрелочки от подписей с указанием названия и автора скульптуры или картины. Спрятав буклет до лучших времён, мы побродили по обширному трёхнефному залу, разглядывая многочисленные памятники этого венецианского пантеона. Церковь Джованни и Паоло посвящена вовсе не известным апостолам, а двум братьям, мученикам, казнённым за веру в Риме во втором веке. Эта базилика была настоящим долгостроем, её возводили, перестраивали и украшали почти 200 лет.

Церковь предназначалась для захоронения дожей, поэтому каждый год, 26 июня, ее обязательно посещал дож в сопровождении высокой свиты, почему бы не проинспектировать место своего будущего захоронения.

Существует легенда, по которой церковь была построена благодаря видению, которое посетило дожа Джакомо Тьеполо. Этот дож гулял как-то по окраине Венеции, сетуя на то, что этот болотистый район был запущен и малонаселён, и вдруг перед ним на пустырь между редкими домами опустилась стая белых голубей с крестами на головках. После этого уже ничего не оставалось, как начать на этом месте строительство церкви.

Базилика Дзаниполо [Конь на фоне церкви не смотрится. ]

На самом же деле на этом месте на рубеже XVII и XVIII веков стоял манеж - Кавалерицца дей Нобили -, который служил ареной для кавалерийских утех венецианских патрициев и мог вмещать в себя более 70 лошадей.

Возможно, количество моих восторгов отмеренных на этот день уже подходило к концу, но кроме плафона Веронезе в капелле Розарио меня ничего не взволновало. Я без конца сравнивала многочисленные памятники покойным дожам и кондотьерам с надгробьями знаменитостям в флорентийской церкви Санта Кроче. Там у меня возникло чувство присутствия в святилище, где памятники великим флорентинцам звучали в грандиозном храме, как реквием по ушедшим. А базилика Дзаниполо больше походила на крытое кладбище, где конные, стоящие и лежащие скульптуры были частью рутинного ритуала.

Отступление девятое. О венецианских дожах.

Десять веков Венеция управлялась дожами. Началась эта тысяча лет в восьмом веке. Тогда дож был наместником Византийской империи.

Постепенно он всё больше стал оправдывать свое название, ведь на латыни дож - это вождь, предводитель. Всегда представитель одной из самых богатых и влиятельных семей Венеции, дож был властью и государственной, и военной, и церковной.

Постепенно сложилась многоступенчатая система выборов дожа. Сорок один выборщик, так называемый Комитет сорока (ещё один член был добавлен в Комитет, чтобы обеспечить обязательное большинство) избирал дожа из четырёх кандидатов, выбранных Большим советом из своего числа. Только для выбора Комитета проходило 11 туров голосования.

Когда, наконец, дож был избран, он облачался в специальную шапку, похожую на сплюснутый рог, пурпурную мантию с воротником из меха горностая, надевал красные башмаки и представал перед народом со словами "Это ваш дож, если это вас устраивает". После этого он принимал присягу, в которой торжественно клялся действовать согласно законам и на благо государства. Каждый год на Пасху дож получал новую парчовую шапку, её вручала дожу настоятельница женского монастыря Сан Заккария.

Существовала ещё одна традиционная церемония, в которой главным действующим лицом был дож. Это церемония обручения с морем. Вся Венеция собиралась поглазеть, на то, как дож в день Вознесения, выехав на галерном корабле Букентавр в море, бросал в воду золотое кольцо. Эта традиция появилась в 1000 году, после завоевания Долмации 26-м дожем. Золотое колечко дожа, выброшенное в волны Адриатического моря, должно было благоприятствовать мореплаванию и торговле венецианцев.

Закон требовал от дожа выполнения множества предписаний. Он не имел права один появляться на публике, сам встречаться с представителями иностранных государств, даже вскрывать официальную почту, он должен был в присутствии советника. Дожу было запрещено иметь собственность на территории других государств, никаких вилл на Карибах и Сейшелах, впрочем, ему и в Венеции собственность была ни к чему, потому что покидать Дворец дожей и базилику Сан Марко дожу возбранялось.

Должность дожа была пожизненной, случалось, что неугодного дожа отправляли в отставку, но чаще за все промахи, нанесённый ущерб или хищения семья дожа рассчитывалась уже после его смерти.

Дожу хорошо платили, он получал в 40 раз больше крупного чиновника, но его постоянно контролировали.

В 1355 году дож Марин Фальеро вступил в заговор с купцами, с целью свержения контролирующего его правительства. Купцы хотели льгот, а дож неограниченной власти. Заговор был раскрыт, дож был безотлагательно казнён, ему отрубили голову и в могиле поместили её между ног, в знак позора и глупости дожа-предателя.

То, что дож избирался пожизненно, объясняет стремление кандидатов прибавить себе года или придумать несуществующие болезни, так было больше шансов быть избранным. Горожане предпочитали одряхлевшего старика, чтобы не засиживался в кресле правителя. За всё время правления дожей в Венеции их было 120.

В базилике Сан Дзаниполо похоронено 25 дожей и среди них Пьетро Мочениго (1476-1481), выдающийся адмирал, в конце жизни избранный дожем, Себастьяно Веньера, победитель турок в битве при Лепанто (1571), тот, кто отомстил за страшную смерть Маркантонио Брагадине, коменданта гарнизона в крепости Фамагуста на Кипре. Комендант 11 месяцев выдерживал турецкую осаду, и когда его силы уменьшились с 7000 до 700 человек, он под белым флагом пошёл в турецкий лагерь просить мира. Турки, взбешённые длительным сопротивлением защитников крепости, сломали древко флага, а с коменданта медленно заживо содрали кожу. Потом её набили соломой, повозили по улицам и, наконец, привязали к носу корабля и отправили в Стамбул.

Через 26 лет кожа героя была выкрадена из константинопольского Арсенала, где она хранилась как военный трофей, доставлена в Венецию и помещена в урну в правом притворе церкви Дзаниполо.

Тут же похоронен и дож Томмазо Мочениго (1423) , который на смертном одре предупреждал венецианцев об опасности гнаться за землями на суше в ущерб владычеству на море, но венецианцы не вняли его словам.

Не прислушались они и к его страстной просьбе не выбирать дожем Франческо Фоскари. "И если вы, оборони Господь, - были последние слова Мочениго, - сделаете его дожем, то в самом скором времени обретёте войну. И у кого сейчас десять тысяч дукатов, будет только тысяча, и у кого сейчас десять домов, будет только один, и у кого десять перемен платья, мантий и сорочек, с трудом одну найдёт.."

Не поверили, выбрали именно Фоскари, и всё исполнилось, как предрёк Мочениго, даже дожу трудно стать пророком в своём отечестве.

Титул дожа упразднил Наполеон в 1797 году. За восемь лет до этого дожем избрали Лодовико Манина. Впервые был избран дожем человек, не принадлежащий к знатной венецианской семье. Его предки были из области Фриули и более 200 лет назад заплатили 100,000 дукатов, для того чтобы быть записанными в "Золотую книгу" - реестр венецианской знати.

Но благородства Манину было не занимать. Когда многие из членов Совета уже сбежали из урезанного до территории города и лагуны венецианского государства, Манин всё же провёл последнее заседание, а после снял свой головной убор дожа и сказал слуге: "Убери, это мне больше не понадобиться". В народе же пошла в ход злая поговорка: "Если дож из Фриули - республика мертва".

После церкви Сан Дзаниполо, где, боле менее, поровну разделено надгробное пространство между дожами, героями-генералами и художниками, мы вышли на площадь, здесь одному единственному наёмнику кондотьеру Бартоломео Коллеони был воздвигнут монумент.

Мы покрутились у памятника, пытаясь найти хороший ракурс для съёмки, но на фотографиях он не получился. Не знаю, чем объясняется парадокс этой нефотогеничности, но хороших снимков монумента я не видела ни в альбомах, ни в Инете. И всё же памятник великолепен.

Стройный параллелепипед с колоннами по углам служит постаментом роскошному бронзовому коню, чуть танцующему под тяжёлым в латах и шлеме рыцарем.

Подкову на грациозно приподнятой ноге и пышный тяжеловатый хвост лошади, мощные формы всадника, - всё это бронзовое великолепие мы видели в музее им. Пушкина в Москве, там стоит точная копия памятника. Всё отличие было в воздухе Венеции, пробивающейся синеве высокого неба, которые окружили грозного кондотьера со всех сторон.

Отступление десятое. Не столько о кондотьере, сколько о его памятнике.

Бартоломео Коллеони, наёмник, стратег, предатель и герой, которому город был обязан всеми крупными победами 15 века, хорошо знал нравы, оплачивающей его услуги Венецианской Республики. Он завещал часть своего огромного наследства Венеции при условии, что ему воздвигнут памятник на площади Сан Марко. Статуя была создана, однако закон запрещал установку памятников на этой площади. Тогда было решено поставить его на Кампо Сан Дзаниполо. Хитро рассудили, что скуола Сан Марко на этой площади заменит саму Пьяцу. Так и оказался военоначальник, предводитель венецианских войск на этой площади, в отдалении от главных туристических троп.

Памятниками Венеция не богата, места на суше мало, самим бы разойтись, скульпторов своих не держала, поэтому отцы города решили заказать статую флорентийскому мастеру Андреа Верроккьо.

Знаменитый скульптор принял заказ, который стоил ему немало нервов и стал последним в его жизни. Андреа начал с лошади, её модель своей красотой поразила венецианцев. До сих пор венецианцы называют памятник Cavallo, то есть просто Конь, игнорируя тщеславного кондотьера. А тогда, кто-то из знатных заказчиков решил, что раз так убедительно у мастера вышло животное, статую самого кондотьера надо заказать у другого художника. Всадника заказали Веллано из Падуи. Услышав об этом, Андреа был взбешен, он отбил у своей модели голову и ноги, разгромил мастерскую и вернулся во Флоренцию. Венецианские власти сообщили ему, чтобы даже не пытался вернуться, так как ему отрубят голову. На это Верроккьо разразился саркастическим письмом, в котором писал, что и не подумает возвращаться к безголовым заказчикам, которые грозятся отрубить ему голову, хотя и знают, что никогда не смогут приставить её снова. Он же, знаменитый мастер, может приставить лошади любую отбитую им самим деталь, да ещё и сделать её более красивой.

Письмо произвело впечатление, его с одобрением обсуждали горожане, заказ Веллано отменили, а флорентийца за двойное вознаграждение уговорили вернуться. Андреа восстановил свою первоначальную модель и отлил её из бронзы. Вот только до конца доделать памятник ему было не суждено. Во время работы, разгорячившись, Верроккьо вышел проветриться, простудился и несколько дней спустя умер.

Через год статую завершил Алессандро Леопарди, и, ничуть не стесняясь, поставил на памятнике только своё имя. Ещё через пять уже в 1495 году по его же проекту был сооружён пьедестал, вот тогда монумент, наконец, встал на то место, где он возвышается и сейчас.

После лёгкого шопинга, лёгкого ужина из сыра и вина, лёгкой вечерней прогулки до Пьяцы Сан Марко и обратно, мы лежали на широченной кровати, глядя то в потолок, то на переполненный рекламами экран телевизора и вспоминали, что увидели за день. Даже не верилось, что весь калейдоскоп музеев, церквей, площадей, мостов, каналов и улиц вошёл в этот неспешный, без суеты и напряжения дождливый денёк.

Планы на завтра мне пришлось строить водиночку, потому что на полуслове мой собеседник уснул. Думала почитать путеводитель, но через минут пять меня разбудили свалившиеся с носа очки.

Продолжение следует

Комментарии: 8, последний от 06/02/2011. © Copyright Пээр Ирина (irena956@gmail.com) Обновлено: 17/02/2009. 38k. Статистика. Путеводитель: Италия Иллюстрации: 11 штук.		Оценка: *7.556** Ваша оценка:
Аннотация: Продолжение второго дня. Ка де Оро, площадь Джованни и Пауло и всё, что пришло на ум во время воспоминаний об этой прогулке.

Пээр Ирина: другие произведения.

5 дней в Венеции. Ч.3