День второй.
Завтрак в гостинице прошёл чинно и тихо. Маленькие, как для летней веранды стулья с металлическими, покрашенными в белый цвет решётчатыми спинками и елозящими мягкими подушечками на сидениях не располагали к длительному отдыху. Поел, кофе попил - уходи. По залу тихо сновал официант, по-моему, филиппинец. В углу расположилась немолодая пара из Франции, радостно закивавшая нам в ответ на "бонжур". Мадам одобрительно хмыкнула, когда мы попросили поменять безвкусные круасоны на обычные булочки. К слову сказать, официант потом каждое утро, вынося нашу корзинку с бриошами, радовался, что запомнил, какая выпечка нам понравилась, а какая нет.
Мы вышли на прогулку довольно рано, около восьми. По плану было посещение Собора, но до открытия оставалось больше часа, и мы направились к Мосту Риальто.
Центр Венеции - это некое пространство, в котором, как в компасе, есть два противоположных ориентира, две точки: Собор Сан Марко и Мост Риальто. К ним ведут многочисленные стрелки-указатели, к ним текут два сталкивающихся в тесных переулках потока людей. Расстояние от одного до другого невелико, но атмосфера, окружающая эти столпы главного туристического маршрута совершенно разная. Соборная площадь - центр государственности и религии, Риальто - торговли и купеческого шика.
Есть в них какое-то физическое, сходное почти с половым различие. Разный запах, цвет и форма, соединение притяжений и отталкиваний, пристрастий и неприятий. Даже темп движения иной: расслабленно гуляющий у Собора, и озабоченный, расталкивающий зевак у Моста.
Прямо перед мостом мы совершенно случайно заглянули в здание главпочтамта. Оказалось, что мы зашли в Фондако-деи-Тедески - Немецкое подворье. Там, где теперь за обычной высокой загородкой сидят уставшие служащие, отправляющие телеграммы и переводы, когда-то в 16 веке снимали комнаты купцы из Баварии. Главный зал, плохо освещённый, с давно неметеным полом мог бы и сегодня вполне подойти под склад заальпийских товаров. А ведь когда-то фасад, этого серого теперь здания, был расписан фресками Джорджоне и Тициана.
Возле моста редкие пешеходы, с трудом выбравшись из горлышек, прилегающих улиц, образуют неожиданно густой поток.
Первый взгляд на мост Риальто из под арки, как из под нависших бровей, и мы в сумятице зонтиков и фотовспышек поднимаемся на плоский горбик моста. Мост этот, как певичка без особого таланта и индивидуальности, но вымуштрованная, и хорошо знающая сольфеджио, примелькавшись на открытках и в кадрах фильмов, стал казаться безусловно красивым и необычным. Его автор победил в конкурсе и Сансовино, и Паладио. Считается, что эту победу удалось одержать проекту Антонио да Понте, так как только он предложил построить мост в один пролёт. Но молва не уставала повторять, что известным архитекторам сенат Венеции предпочёл инженера из соляного министерства, только из-за его фамилии, ведь Понте в переводе и есть - мост.
Через несколько дней нам повезёт у этого моста послушать объяснения Чичероне, никогда без него не обратили бы мы внимания на две небольшие лепные таблетки, украшающие фасад дома на левом берегу Канала.
Отступление третье. Рассказ Чичероне.
После обнародования проекта моста Риальто в венецианском обществе начались бурные его обсуждения. Заключались пари и велись жаркие споры. Большинство было уверенно, что мост, так как спланировал его да Понте - Мостовой, построить не возможно. Синьоры и синьорины забавлялись, издеваясь над утопическим проектом. Небезызвестная в свете венецианка во всеуслышание заявила, что скорее у неё между ног будет полыхать пламя, чем горожане увидят новый мост. Вслед за ней, не стесняясь присутствовавших добропорядочных матрон, некий ловелас со смехом продолжил насмешки, и сказал, что скорее на его славном детородном органе вырастет ноготь, чем на месте, где он сейчас стоит, появится мост.
Невежам было невдомёк, что уж в чём в чём, а в грамотности и прагматизме архитектору отказать было нельзя. Широко расставив ноги, и крепко упёршись ими в берега Большого Канала, поднялся прочный, широкий с многочисленными крытыми лавками мост. А на лепных украшениях дома появилось два барельефа: синьора, которая присела на корточки прямо над пламенем костра, и синьор, который и присесть то толком не может, потому что между ног у него вырос не просто ноготь, а третья нога.
Мы покрутились между лавками, поглазели на витрины, присматривая сувениры, сфотографировали в окне траттории блюдо со свежими морепродуктами, которое выглядело, как подготовленная натура для натюрморта и повернули назад к площади Сан Марко.
Вот храм Святого Марка. Он
Украшен россыпью колонн
Из яшмы, мрамора, порфира -
Богатой данью полумира.
Причудлив и могуч собор:
Восточный каменный узор
И минарет, ввысь устремлённый,
И купола... Скорей мечеть,
Чем церковь, где перед Мадонной
Нам надлежит благоговеть...
(Байрон)
У входа уже вытянулась очередь, но, к нашему удовольствию, тоненькая и быстро исчезающая в массивных дверях Базилики.
Нравится мне этот название - базилика. Уж очень хорош перевод - царский дом. И слово, и тип здания пришли из Древней Греции и к религии никакого отношения не имели. Это был именно царский дом, покои правителя - базилевса, но особые, не только жильё, а и место работы. Христианская церковь успешно переняла фасон: прямоугольное, вытянутое к апсиде помещение, разделённое на несколько нефов.
Нартекс, а попросту, прихожая, в которой по закону в средние века должны были оставаться те, кто ещё не прошёл обряд крещения, в Базилике Святого Марка очень внушительных размеров, видно много, так называемых оглашенных вытягивали тут шеи и напрягали слух, чтобы услышать воскресную мессу.
Сегодня в нартексе находится книжная лавка, и у плаката о том, что в церкви нельзя есть, громко разговаривать, фотографировать, выгуливать собак и пользоваться мобильником, стоит охранник-полицейский, провожающий глазами туристов. И всё же, спешить внутрь не стоит. Лучше здесь попривыкнуть к тому, что ноги ступают по неровным каменным полам 1000-го года, а шея будет побаливать, из-за того, что невозможно не смотреть вверх на мерцающий золотыми мозаиками потолок. Мы без всякого умысла наступили на розовый мраморный квадрат с отметкой того места, где встречались Фридрих Барбаросса и папа Александр III в 1177 году. Это произошло у центральных дверей, бронзовые рельефы которых подарил собору император Константинополя. Ни одно судно в те далёкие времена не рисковало прибыть в Венецию без подарка для собора. Перепадало, конечно, и другим церквям, видно здесь уже не было места для колонн, капителей, скульптур и других заморских художественных диковин.
Те, кто хочет увидеть крестильную купель с совершенно языческой фигурой бронзового Иоанна на крышке и гробницы дожей, из притвора могут пройти в Баптистерий, а нас уже тянет в огромное чрево собора. Мозаичное золото потолков окрашивает всё вокруг в цвет благородного богатства, которое теряет здесь свою бесстыдную праздную сущность благодаря строгому византийскому канону. Пространство кажется глубоким и таинственным, возникает ощущение, что мы видим лишь часть этого здания, всё целиком не охватить и не обойти.
Возможно, религиозный человек иначе воспринял бы эту расходящуюся широкими лучами золотистую ванну, у меня же вообще не возникло ощущение церкви в этом бесконечном круговороте людей, стеклянных мозаичных картин и дорогих мраморных панелей. Не место для общения с Богом, а уникальные декорации для спектакля.
Обычное ощущение, что действо не вмещается в стенах и выходит на улицу, здесь не срабатывает. Всё происходит наоборот: там на площади, где алтарём служит великолепный мозаичный фасад, с картинами и скульптурами, складывающимися в книгу из невероятной смеси истории, естествознания, морали и веры, там действие только начинается. Оттуда, после многих репетиций и генерального прогона перед чудесным порталом, актёры и зрители, кто, робея, а кто с беспечной уверенностью входят под просторные золотые своды. Натура становится точечной, сложенной из кусочков мозаики, а только потом рельефной, выходящей из стен, скульптурной. Ритмика арок, и куполов организует все изображения в единый ансамбль, из которого не выделяются и не выпадают картины, написанные в разное время и разными мастерами.
Чтобы увидеть одно из чудес собора, Золотой алтарь - Пала дэ Оро, мы прошли весь собор, купили билеты у турникета, протиснулись между крутящимися трубками безобразного сооружения и оказались в скрытой от неплательщиков алтарной части Собора.
Плоское, составленное из квадратиков и прямоугольников, украшенное камушками разного цвета и зашитое в стекло сокровище, осталось для меня мёртвым экспонатом. Не тело, а мумия, не творение, а изделие. Я старательно всматривалась в эмалевые иконки, густо облитые золотом, как торт шоколадом, и тянула время - надо же как-то оправдать собственные восторженные объяснения, которыми я с самого утра прожужжала все уши менее впечатлительному участнику нашей экскурсии.
Отступление четвёртое - очень маленькое.
Пала дОро или Золотой алтарь создавали на протяжении 500 лет в четыре этапа, это по одной версии, а по другой, всё это великолепие сотворил венецианец Джампаоло Бонисенья в 1345 г., на самом деле он окончательно завершил работу старых мастеров.
Эта прямоугольная доска, ведь с итальянского именно так переводится слово "пала", диной 3,48 метра и высотой 1,4 метра, состоит из 80 икон, правда в каком-то путеводителе говорилось про 250 образов, не знаю, не знаю. Каждая из эмалевых икон оправлена в золотую орнаментальную рамку, усыпанную драгоценными и полудрагоценными камнями.
Несколько недлинных пролётов ведут на верхнюю галерею базилики, где находится Соборный музей. Прикупив в книжной лавке музея альбом с видами Венеции, мельком глянув на четвёрку коней в полутьме ниши, мы первым делом вышли на балкон, дохнуть воздуха.
Стоя на на выступе крыши у ног бронзовых коней, чувствуешь себя, как на трибуне для приёма демонстрации. Хочется выкрикивать лозунги и слышать в ответ приветствия счастливого народа, гуляющего по Пьяце и Пьяцетте Сен Марко.
Просторная, слегка обезображенная в эти карнавальные дни сценой-прыщиком площадь, казалась нам сверху оркестровой ямой, в которую забыли выставить стулья. Люди, наполнявшие прямоугольник площади, никак не могли найти себе места, но не оставляли её, как верные долгу оркестранты, готовые играть стоя. Только голуби благоразумно спрятались от непрекращающегося дождика
Глядя на серую мокрую площадь, я вспоминаю её же, залитую солнцем до рези в глазах, звенящую нашим истошным счастьем первого выезда за рубеж.
Отступление пятое. Воспоминание, 10 лет назад.
Недовольный и уставший экскурсовод, наконец, избавился от нашей изрядно надоевшей ему группы. После экскурсии по еврейскому гетто за всю дорогу до площади Сан Марко он не промолвил ни слова, но тут вдруг оживился и бодро сообщил время и место сбора для прогулки на гондолах.
Перед собором колыхалась огромная очередь, наверное, в августе народу собирается больше чем на карнавал. Покружив по площади, мы решили в очереди не стоять, драгоценное время не терять, а пойти во Дворец Дожей. Две очень пожилых женщины, которых моя мама опекала всю дорогу, пошли вместе с нами. Я почувствовала себя почти гидом, и, почитывая путеводитель, гордо шла во главе нашей маленькой компании.
Во Дворце я быстро поняла, что ничего не знаю, и что путеводитель мне не поможет. Огромная коммуналка, где размещались и правительственные учреждения, и личные покои дожа, и суд, и тюрьма поражала богатством, красотой, размерами. На лестнице Гигантов я ещё что-то лепетала, на Золотой говорить расхотелось.
Среди обилия произведений искусства и роскоши интерьеров, как ни странно, не возникало ощущения музейности, специальной напиханности шедеврами, они жили в этих стенах, просто случилось чудо, и сюда стали пускать всех подряд.
Окончательно замолчала я в зале Коллегии. Разве Веронезе и Тинторетто нуждались в моих жалких комментария? Соревнуясь в изысканности и совершенстве, боги и люди почти жили на плафонах и картинах. В Зале Совета десяти и в Зале Большого Совета живопись достигла точки кипения, и, пенясь, начала переполнять стены и потолки. Таким пузырящимся кипением запомнился мне "Рай" Якопо Тинторетто. Проходя по мосту Вздохов, мы вздыхали только о том, что экскурсия заканчивается, мы тянули это удовольствие, как могли, но всему приходит конец. Оргазм сменила расслабленная усталость.
Не знаю, почему ноги в музеях устают больше чем от прогулки на воздухе? Выйдя на Сен Марко, мы решили куда-нибудь присесть.
Тогда, десять лет назад, стульев было много, они стояли вокруг столиков, вынесенных из двух знаменитых кафе "Флориан" и "Квадри".
Столики "Квадри", залитые жгучим солнцем, были пусты и безжизненны, все хотели найти клочок прохлады. На теневой стороне площади перед арками галереи "Флориана" играл оркестр. Тяга к красивой и богатой жизни вместе с усталостью победили здравое скупердяйство, и мы, все пятеро опустились на мягкие стулья самого венецианского из венецианских кафе. Официант, в отличие от нас не потный, в отглаженной белоснежной рубашке с чёрной бабочкой, протянул меню дамам. Главную роль в этом малобюджетном кино сыграла моя мама. Она вдруг совершенно изменилась, помолодела, стряхнула усталость, шёпотом перевела своим подопечным старушкам цены из лир в доллары, они же не стали даже листать тощенькое меню-сценарий. Вслед за примадонной, как провинциальные актрисы второго плана, старательно справляясь с ролями респектабельных дам, они дружно повторили текст.
- Капучино, плиз, - в реплике прозвучало гордое пренебрежение остатками пособия от Института национального страхования.
Я как главный режиссёр этого фильма кроме кофе заказала бутерброды и пирожные, а мой муж, за неимением других желающих взялся спонсировать этот проект.
Мы по-братски разделили три бутерброда и три пирожных - всем хватило попробовать, а ещё мы любовались фарфоровыми чашками и маленькими вилочками с позолоченными зубчиками. Конечно, в счёте было очень много строчек: с нас, как принято в этом знаковом месте, взяли и за скатерть, и за обслуживание, и за музыку. Но сегодня ни один из нас не сможет вспомнить суммы счёта, зато в памяти, как на дне кофейной чашечки осталась сладкая капелька взбитых сливок, которую уже не достать серебряной ложечкой.
Площадка на козырьке крыши огибает собор и после длинного пассажа по симметричным клавиатурам галерей Пьяцы, глаз легко скользит по двуструнной деке Пьяцетты, надо только завернуть за угол балкона.
Эта "площадка" по величине вполне могла бы называться площадью, но тогда пришлось бы у неё отнять имя главного святого Венеции.
Марк, сильное имя, в переводе молот, значительный святой, евангелист, стал покровителем Венеции, чтобы придать должный блеск и подтвердить силу могущественной державы. А объяснение нашлось в легенде, по которой Марку, после того, как он основал христианскую общину в древней Аквилее, по дороге в Рим привиделся ангел, который и возвестил будущему святому что его тело будет покоиться в Венеции. Предшественник Марка Теодор слабоват был для такого города, куда ему до апостола и евангелиста. Одни символы у Марка чего стоят: лев - царь зверей и знак всемогущества Господа, книга, на странице которой приветствие Христа своему ученику, и перо, достойное записывать слова Всевышнего.
Пьяцетта пытается примирить двух покровителей, даёт им одинаковые колонны, но верхнюю ступень пьедестала Теодор и крылатый лев Марка разделяют только здесь. У Теодора кроме внушительного столба нет ни собора, ни площади, ни даже площадки.
"В голубой простор глядел крылатый
Лев с колонны. В ясную погоду
Он на юге видит Апеннины,
А на сизом севере - тройные
Волны Альп, мерцающих над синью
Платиной горбов своих ледяных..."
(Иван Бунин).
Вот и Бунин ни словечка о Теодоре, как будто не замечает второй колонны, на которой тот стоит в полный рост.
Не видит его и Анна Ахматова:
"С книгой лев на вышитой
подушке,
С книгой лев на мраморном
столбе.."
Да и намного раньше, на картине Франческо Бассана "Папа вручает дожу шпагу, благословляя его перед битвой с Барбароссой", художник изображает Пьяцетту весьма детально, но обходится одним столбом с крылатым львом на макушке.
Марк стал не просто покровителем и хранителем Венеции. Со временем его крылатый лев слился с нею, стал её трендом, гербом и флагом, некой графической заменой названия, символом, который претендует на частичку сущности своего города.
Налюбовавшись видом Пьяцетты, мы возвращаемся в собор. Долго стоим на галерее, почти под куполом, где так близко от глаз мерцают мозаики потолков, превращаются в единую картину узоры на полах и разукрашенным гребнем поднимается вверх скульптурная алтарная преграда. Здесь в углу в нише стоят бронзовые кони. Четвёрку подлинных византийских лошадей запрятали сюда от солнца и дождя, они горделиво выпячивают крупы в лучах мягкой подсветки. Эти красавцы успели побывать с гастролями в Константинополе, Риме и Париже. Сегодня их показывают за деньги вместе с другими экспонатами музея. Музей богатющий, но квадрига своей красотой нежной мощью и незаурядной биографией затмевает гобелены, трон, картины и предметы культа.
Отступление шестое : о воровстве и его пользе.
Выйдя из собора, мы попытались составить небольшой реестр украденных ценностей, которые украшают площадь и собор.
- Две колонны, без которых невозможно представить Пьяцетту, были вывезены из Константинополя в 12 веке. Вообще то, везли три колонны, но при выгрузке одну не удержали, и она затонула. Почему было решено не поднимать со дна лагуны ценную мраморную колонну неизвестно, но две оставшихся стали швейцарами парадного подъезда Венеции.
Фигура Теодора на одной из колонн - это сборный памятник. Его собрали из частей нескольких римских статуй, может, поэтому он напомнил мне Железного дровосека из Изумрудного города. У его ног то ли поверженный, то ли пасущийся крокодил, он и вовсе состоит из нескольких десятков кусков, вот такое Лего.
На второй колонне тоже не совсем крылатый лев. То, что представляется нам атрибутом Святого Марка, на самом деле химера, привезённая из Персии, древняя скульптура, датируемая четвёртым веком. Её не только превратили в крылатого льва, но ещё подставили под передние лапы увесистую книгу, чтобы символ был совершенно убедительным.
Примечательно, что стоять между этими колоннами не рекомендуется, и не потому, что могут упасть, а потому что примета такая - к несчастью стоять на месте казней. Об этом написано во всех без исключения путеводителях. Почему же там всегда толпится народ? Легче поверить в то, что множество людей не читают путеводителей, чем в то, что вся эта толпа не верит в приметы.
- Два пилона у бокового входа в собор вывезли после побед в военной кампании на Ближнем Востоке тоже в 12 веке. Их выполнили сирийские мастера в 5 веке.
- Порфирная скульптура четырёх римских правителей, возможно один из них Диоклетиан, находится в углу собора возле Дворца Дожей. Она так отличается от стиля всего здания, что сразу наводит на мысль о своём чужестранном происхождении. Эта скульптура 4 века египетская, прибыла сюда кружным путём из той же Византии, венецианцы не желали признавать в ней портреты тетрархов и дали тесно прижавшимся друг к другу фигурам совсем другое толкование.
Местная легенда гласит, что это злобные сарацины, которые вознамерились украсть из собора сокровища. В момент сговора они в наказание за преступный замысел были превращены в камень. Заповедь "не укради" не высекли на пьедестале, наверное, потому, что воры в Венеции вплоть до середины 19 века могли сдать добычу государству и таким образом не только избежать кары, но ещё и получить проценты от суммы, в которую было оценено награбленное.
- Про четвёрку коней, вывезенных из Константинополя, уже упоминалось. Примечательно, что когда Наполеон вывез это чудо в Париж и украсил ими арку Карусель, Венеция попыталась надавить на его совесть. На все просьбы у императора был один ответ: "Воюйте!" Отвоевали, правда, не венецианцы. Коней вернули, но, конечно, не в Константинополь: эстетическая прописка оказалась сильнее исторической.
- Золотая алтарная доска тоже была сделана в Константинополе в 10 веке, и вся её дальнейшая история - это процесс приспособления под интерьер собора вывезенного в 13 веке трофея.
- Оттуда же из Византии крестоносцы привезли бронзовые двери 11 века с ручками в виде львиных голов.
- Но самый главный трофей - это, конечно, мощи Святого Марка. Их захватывающая история, пожалуй, интересней самого жития евангелиста.
Можно сказать, что мощи святого после его смерти зажили своей, полной приключений, жизнью. Неужели два обычных венецианских купца просто так решили украсть для Венеции мощи нового покровителя в Александрии? И что было раньше? Украденные мощи для храма, или храм заложили для хранения мощей?
Церковь к моменту появления мощей покровителя уже была. Она стояла на том же самом месте, где сейчас высится собор, и исполняла роль церкви для дожей. Чтобы помолиться, правителям не нужно было далеко отлучаться от места жилья и работы. Сюда поместили, вывезенные из Александрии мощи Святого Марка и в их честь заложили, а точнее перестроили и не раз базилику.
В начале нашей эры Александрия была крупным центром христианства. Марк Евангелист проповедовал в этом городе, там же он был убит язычниками, по преданию в 68 г. н.э.
К 8 веку ситуация в Александрии изменилась совершенно, области Египта и Сирии стали арабскими, и Лев Армянин, император Византии, к которой относилась и Венеция, запретил своим подданным посещать эти земли, захваченные мусульманами.
Но два венецианских купца, Буоно и Рустик, история даже сохранила их имена, не считаясь с эдиктом императора, пристали со своими десятью кораблями к египетской гавани Сория. Видно дела торговые были важнее всех прочих, не пропадать же товару. После завершения своих коммерческих дел они отправились в Александрию поклониться мощам покровителя родного города.
В церкви их встретили хранители святыни, монах Ставриций и священник Теодор, они то и поделились с венецианцами своими страхами за святыни храма, халиф, мол, решил, что для постройки своего дворца, ему как раз подойдёт мрамор из христианских церквей. Купцы сразу же смекнули, что представляется случай стать героическими спасителями мощей Марка, и сумели убедить священнослужителей, что в Венеции останкам святого будет намного лучше и спокойнее. Было придумано как скрыть исчезновение мощей. На их место положили мощи святой Клавдии, прикрыв их покрывалом от Святого Марка с нетронутыми печатями. Клавдия, видно не представляла столь значительной ценности ни для христиан, ни для разоряющих храм мусульман. В любом случае, венецианцы ни о равенстве полов мучеников, ни о судьбе всех прочих святынь не задумывались, может прославиться хотели, а может избежать наказания за нарушение запрета императора. Ну, причалили к запретному берегу, так ведь с какими мощами вернулись, победителей ведь не судят
.
Сарацины - таможенники груз не досматривали по причине брезгливого отношения к нечистому мясу свиньи, именно свиными тушами были прикрыты святые мощи. А вот местные христиане что-то заподозрили. В их храме распространилось такое сильное благовоние, что они решили проверить, на месте ли мощи. Но в раке лежали мощи, сделать анализ на ДНК александрийцы не могли, и, несмотря на чудесный запах, успокоились, тем более, что на покрывалах печати были в целости.
По дороге в Венецию, ночью, Святой Марк явился одному монаху по имени Доминик, кого там только не было на корабле, и приказал убрать паруса. Моряки же при свете дня обнаружили, что если бы они не послушались Марка, то разбились бы о скалы острова, мимо которого корабль благополучно прошёл в тёмную ночь.
Купцы сразу в Венецию корабль не привели, они заехали в город Умаг и оттуда послали весточку дожу Анжело Партечипцио. Хотели точно знать, что никто их не привлечёт к ответу за высадку в мусульманских землях. И только получив соответствующие заверения в письме дожа, который не только простил нарушителей, но ещё и пообещал наградить их, купцы направили корабль в венецианский порт.
Но история мощей на этом не закончилась. Сын Анжело, тоже дож решает строить собор на месте домашней церкви дожей, где были помещены мощи. Строительство начать ему не удалось, этим занялся его сын Джованни. Когда храм был построен, мощи тайно поместили в специально подготовленную мраморную колонну. Место их хранения было известно только дожу и настоятелю базилики. Храм постоянно достраивали и украшали. В 976 году собор сильно пострадал от пожара, огонь не заметили во время восстания против дожа Пьетро, наверное, пожарники тоже были заняты убийством правителя.
С дожем разобрались, выбрали нового, но во время ремонта и перестройки храма мощи потерялись. Никто не знал, в какой колонне они находятся.
Более ста лет мощи вроде бы где-то были, но где никто не знал. Собор приобрёл совершенно другой вид, в 11 веке он был основательно перестроен, можно сказать был возведён заново, и при этом строительстве мощи даже не пытались найти. Приближался день освящения храма, как же тут без святыни. Объявили по городу пост, повсюду молились о явлении мощей. И точно 25 июня 1094 года во время крёстного хода венецианцы стали свидетелями чуда: от одной из колонн в центральной части храма откололся кусок мрамора, и все увидели бронзовую раку с мощами Святого Марка. Народу дали поликовать, несколько дней святыня была выставлена для всеобщего обозрения. Тут уж народная молва разгулялась во всю. Стали передавать друг другу историю о поднятой из раки руке с золотым перстнем на пальце. Помните, в одном из фильмов Рома, глуповатому царю являлась из лохани рука водяного с грозящим пальцем, и скрежещущий голос актёра Миллера вещал: "Должок!". Никаких голосов в соборе не звучало, дело закончилось мирно, почти подетски. Один из правителей с молитвой попросил Святого отдать ему кольцо в качестве сувенира, и Марк поднял руку ещё раз, даря на память колечко знатному почитателю. После этого второго явления мощей было решено скрыть их, но на этот раз о месте сокрытия знали уже все прокураторы церкви. Мощи поместили в крипту церкви, которую ещё через триста лет вообще закрыли для посещений и богослужений.
Для мощей, как и для Венеции, новая история началась после падения Наполеона и республики. Останки Святого извлекли из крипты, раку реставрировали, и мощи перезахоронили под престолом главного алтаря, где они и хранятся до сих пор.
Последнюю точку в нелёгкой судьбе мощей поставили совсем недавно в 1968 году, когда Венеция передала часть своего сокровища каирскому храму Святого Марка. Какие части хранятся в Венеции, какие вернулись на родину - не знаю, но египетские экскурсоводы утверждают, что из Каира для восстановления справедливости голова святого была перенесена в кафедральный собор Святого Марка в Александрии.
2008г. Февраль.