Аннотация: Ну, я и решил все же хоть что-то понять, и поскольку операция была на печени, я -естественно - спросил, а с какой стороны должна быть печень, никогда с этим раньше не сталкивался.
C медициной я, как вероятно, все дети того, "допрививочного" времени, сталкивался часто: считалось, что нужно успеть в детстве переболеть скарлатиной, дифтеритом, ветрянкой и т.д. Я эту программу успешно выполнил, свинку почему-то пропустил. При повышении температуры вызывался старый доктор Киршенблат, Давид Абрамович, который помнил все болезни и все симптомы своих бесчисленных пациентов. Он, кряхтя, прослушивал легкие с помощью деревянной трубочки, старого-старого стетоскопа, простукивая грудь жестким пальцем - изобретениям 20-го века типа фонендоскопа он не доверял - прописывал какие-то сложные составы, рыбий жир и почти обязательный каломель, которые мы жутко ненавидели, но под угрозой родительской палки пили.
Интереса к медицине это не вызывало.
Чуть постарше мне нравилось ходить к тетке, в Институт переливания крови: там были микроскопы, водоструйный насос, термостаты и какие-то сооружения из стекляных трубок, а мне разрешали что-то выделывать из таких трубок на горелке. Поскольку все это дома посчитали интересом к медицине, то срочно достали школьный микроскоп и коробки с готовыми препаратами.
Готовые препараты можно рассматривать раз-два-десять, не более, готовить их самому, кроме, пожалуй, срезов луковиц и разных сортов писчей бумаги - скучно. Куда интересней были попытки усовершенствовать сам микроскоп, но это уже физика. И к невысказываемому сожалению родителей поступал я не на медицинский, а на физический.
Так что я был отдельно, а медицина - отдельно, и до поры до времени никаких точек пересечения не возникало: врачей - в принципе - уважаю, но к близкому знакомству не стремился..
Но вот как-то в Ленинграде я вдруг остался без гостиницы, даже мой приятель, известный хирург Анатолий Михайлович Гранов, не смог помочь в этом плане и уговорил ехать к нему домой. Сидим, ужинаем, болтаем, смеемся и вдруг А.М. говорит: "Нет-нет, надо ложиться, завтра сложная операция" и начинает о ней рассказывать. Тут выясняется, что я ни разу в жизни не был в операционной и не видел как это делается. Толя аж возмутился: "Завтра идешь со мной, операция показательная и не вздумай отговариваться! Поймешь, наконец, всю прелесть медицины!"
Что делать? Поехали утром к нему в больницу. Пока Толя решал какие-то административные проблемы (зав. отделением все же), я помогал его сотрудникам делать стенгазету, и все были довольны. Но затем приходит ассистент: профессор зовет.
Пришлось пройти обычную для них процедуру: руки моют так и этак, халат, бахилы, шапочка, маска, что-то еще и идем во-внутрь. А там над столом высится малосимпатичный живот, который мажут чем-то ядовитым. Бр-р! Я хочу было повернуть назад, но приставленный ассистент говорит: "Нельзя! Профессор будет нервничать, а у него очень сложный случай."
Ну выставили меня рядом, как я понял, с анестезиологом, А.М. режет, второй врач громко объясняет все происходящее студентам, сидящим амфитеатром. Потом оба вытаскивают кучу чего-то разнообразного и малоаппетитного из разреза, отрезают, сшивают, переставляют, зашивают и т.п., затем обратно запихивают. Анестeзиолог непрерывно нечто измеряет, рапортует, доливает, открывает-закрывает краны - тут я понимаю несколько больше, все же механика.
А в целом очень скучно, операция продолжается часа два, курить хочется, но выйти невозможно, стою болван-болваном, даже считать что-то в уме не получается. Ну я и решил все же хоть что-то понять, и поскольку операция была на печени, я - естественно - спросил, а с какой стороны должна быть печень, никогда с этим раньше не сталкивался. Анестезиолог почему-то чуть не грохнулся на пол - хорошо еще оказалось, что А.М. во время операции ничего не слышит.
Дело-то было в том, что он решил разыграть всех: сотрудникам объявил, что я - видный профессор-терапевт из Тбилиси, а анестезиологу велел приготовить стаканы с чем-то успокаивающим, когда буду падать в обморок. Так я всех и подвел - в обморок не упал и репутацию тбилисских терапевтов надолго испортил. А все потому, что нет у врачей опыта по обсуждениям на научных семинарах, где и не такие глупости услышишь.
В операционной мне пришлось еще раз побывать, но вопросы там задавать я никак не мог: зубной врач, приятельница мамы, вдруг однаружила у меня какую-то опухоль на языке. Казалось бы, для непрерывно говорящего физика-теоретика вещь естественная (сколько раз приходилось слышать: "Типун тебе на язык!"). Но она не успокоилаь и погнала меня к онкологам, которые сказали, что нужна биопсия или, лучше, вообще ее вырезать. А поскольку язык для меня - орудие производства, пришлось соглашаться.
Операция сама по себе забавная: снизу приставляют к лицу столик, на который после анестезии и вытаскивают язык. Я, конечно, потребовал сделать так, чтобы можно было самому смотреть - интересно ведь!
Бог ты мой! Никогда не думал, что язык у меня и на самом деле такой длинный, тащили его, правда, чуть ли не от желудка. Хирурги посмотрели, посовещались и решили вырезать целиком, без биопсии - меня даже не спрашивали. Вырезали такую крохотульку, миллиметра два-три, действительно типун, что ли, и давай язык обратно запихивать, а он не лезет! Сказали, что как пройдет онемение из-за анестезии, все будет в порядке, а пока ни есть, ни пить - рану на языке не зашивают.
Так меня с языком, болтающимся сбоку, домой и доставили.
Болит отчаянно, есть-пить нельзя, курить хочется без удержу, а дым в рот - ни в коем случае!
Вот я и придумал: взять сигарету и курить через нос. Честно говоря - противно очень, но чего не сделаешь в такой ситуации. А тут еще товарищ, который вез меня из больницы, растрезвонил историю с языком и с сигаретой в носу по всему институту - экскурсии стали приходить, через дверную фрамугу на меня посмотреть - билеты он, правда, не догадался продавать.
Врачи сделали из того вырезанного типуна препараты, хирург показал мне их под микроскопом и сочувственно добавил, что видимо все же рак, но с ампутацикй языка (представляете перспективу? Как я лекции читать буду и с коллегами спорить?) спешить пока не стоит. Надо показать препараты его руководительнице в Москве - она лучший специалист, случай редкий. Ну а в Москве сказали, что ничего страшкого, опухоль доброкачественная, так что язык остался при мне.
И вы думаете это добавило интереса к медицине?
Ну, а следующий случай совсем меня в медиках разочаровал.
Наш домашний врач, любимая детьми тётя Женя, вдруг обнаружила у сына, ему было лет семь, шумы в сердце. Показали в Тбилиси всем, врачи пожимают плечами, а Женя не успокаивается: надо вести в Москву, к Бураковскому. Да как к нему, академику, директору института пробиться? Это у себя мы всех знаем, всюду пройдем, а там...
И вдруг Женя звонит: Бураковский в Тбилиси, сегодня вечером делает доклад в Медицинском институте (он уроженец Тбилиси, здесь и начинал учиться). Я, конечно, рванул на доклад: огромный конференц-зал полон, пришлось стать у самой эстрады. Профессор показывает кинофильм: операция на открытом сердце, поясняет каждый шаг, комментирует все действия. Часа через два доклад кончился, председатель просит задавать вопросы, а зал молчит: то ли не поняли, то ли боятся оскандалиться с глупым вопросом. Очень неприятная ситуация для докладчика! У физиков в таком случае драка была бы - ползала бы пытались что-то спросить или сказать, крик стоял бы вселенский.
Я понял, что наступает мой час, опыт стольких обсужденbй - здесь ведь есть и динамика течения жидкости-крови и т.п.: задаю один вопрос за другим, проблемы близкие физикам, а потом я же не боюсь показаться неучем. Докладчик увлекся - разъяснял, спорил, а после подошел ко мне прямо с эстрады: "Коллега, а где Вы работаете, я Вас раньше не видел." Тут и пришлось признаваться, что я физик, а пришел потому, что болен ребенок.
Бураковский засмеялся, признался в любви к физикам и назначил придти к нему рано утром - мальчика он осмотрел, приказал купить ему велосипед и сказал, что все само пройдет.
Так что задачу общения с врачами я выполнил - и без знания медицины.
А тут вдруг к нашему институту присоединилась лаборатория в Сухуми. Организовал ее очень интересный человек, Михаил Георгиевич Ахалая, которого и сотрудники, и вся Абхазия звали Михой. Профессор-хирург, лауреат еще Сталинской, в молодые годы, премии, заслуженный изобретатель СССР и т.д.и т.п. Всю войну он провел фронтовым хирургом, многочисленные ордена не носил, только медаль лауреaта с профилем Сталина, обменять ее, как было предложено, отказался: "Все знаю, даже больше, чем вы, но он - мой Верховный Главнокомандующий, а я помню фронт 41-го года и 45-го!" О военных годах не говорил, только как-то вдруг начал рассказывать о концлагерях, которые обследовал в Западной Белоруссии и Польше, потом жена его нас ругала - ночью был сердечный приступ, даже скорую пришлось к ним, двум врачам, вызывать.
Когда в 1992 г. Сухуми был осажден российско-абхазскими войсками, он отказался эвакуироваться: "Я и в 80 лет военный хирург, вдруг понадоблюсь." Так что после захвата города мы полгода его искали, даже с помощью миссиии ООН: скрывался, оказалось, в горах Сванетии, у бывших пациентов. В Тбилиси попал, к дочери, ограбленным - больше всего жалел о невосстановимой медали. Одежду, предметы первой необходимости мы тогда все собирали для беженцев - с этим было легче...
Но я отвлекся.
Миха и его сотрудники часто приезжали к нам, в институт, но и мы летом, в отпуске, к ним в лабораторию захаживали, кофе на набережной по вечерам вместе пили. Постепенно выяснилось, что помимо каких-то кибернетических моделей, меня абсолютно не интересовавших, они занимаются вполне конкретной и очень для физика привлекательной деятельностью.
Слова "нанотехнология" тогда еще не существовало, но они именно ею и занимались. Постараюсь в нескольких словах пояснить. Наночастицы окиси железа (размер порядка десятитысячной миллиметра) всегда полностью намагничены. Поэтому, если пустить их плавать в жидкости, то почти ничего не заметно, но при включении магнитного поля они все поворачиваются и так сцепляются друг с другом, что жидкость (она называется магнитной) становится твердым телом!
Ну, а в медицине имеется, среди прочих, проблема транспорта лекарств (ее порой называют даже основной проблемой): для лечения, скажем, печени, нужно доставить в ее определенный проток долю миллиграмма лекарства. Но для этого нужно либо оперировать, что не всегда безопасно, либо пустить в тело пациента целый грамм, а то и два такого препарата - авось тысячная или десятитысячная доля сама дойдет до нужного места! Так что в таких условиях использовать сильнодействующие препараты - невозможно.
Ну, а теперь генеральная идея (ее и другие выдвигали, не только Миха): привяжем нужный препарат к магнитным частицам, пустим этот микросгусток в вену и под рентгеном проведем его, двигая снаружи магнитом, в нужную точку. А вот если в теле есть опухоль - сосредоточим в ней много таких частиц, удерживая на месте магнитом, потом нагреем их полем СВЧ и выжжем опухоль без хирургии.
Хорошо? Перспективно? Несомненно!
Нужно только изучить, как именно частицы двигаются, как они выводятся, куда с какой скоростью попадают, что там делают и т.д.
Так что заходишь в такую лабораторию, а друзья суют под нос фотографии с электронного микроскопа: вот печень морской свинки через шесть часов, вот через двенадцать, вот через сутки и т.д. А теперь садись, теоретик - мы же биологи, и объясняй, что, как и почему получается - мы с вашими уравнениями Максвелла не знакомы, не наше это дело, нам бы кормить этих свинок, вспрыскивать им нечто, резать и делать снимки, а тебе - думать!
Вот так и влезаешь в биологию или медицину - считайте как хотите, главное - в операционную не тащат. Ну а то, что ты в законном отпуске - это никого не волнует: сиди себе на пляже, смотри по сторонам, но при этом и думай, мы тебе не мешаем. Сказать, что чего-то не знаешь, не умеешь - это противно самой природе физика-теоретика: он в этом плане похож на девушку, которая никому ни в чем отказать не может - душа не позволяет (не надо только, прошу, давать точные определения!)
Пришлось считать, обдумывать, писать статьи, выступать на Всесоюзных конференциях (они регулярно проводились на базе этой лаборатории). Все шло и притом - явно вперед, но тут вдруг начались революционные перемены, лабораторию разгромили в ходе войны, архив пропал, сотрудников разбросало по странам и городам. Миха пытался было восстановить кое-что в Тбилиси, забрал у меня случайные архивные снимки, но это было трудно, и он сам скончался, не выдержал привычный в его семье обычай долгожительства...
Так, по-видимому, и закончилось мое участие в медицине.