Мне тогда было около шести, и, конечно, собаку я помню много лучше, чем людей, которые со мной играли, хотя среди них были и знаменитые. Так что все подробности - со слов тетушки, сохранявшей великолепную память и образность речи до восьмидесяти лет.
Собака была чистокровным доберман-пинчером, по-видимому, единственным в нашем городе, по кличке Джильда. Старшим она признавала только дядю, точнее мужа тети, маминой старшей сестры, остальным дозволялось ее обслуживать и только, но я, зато, мог делать с нею все, что угодно: ездить верхом, драть за уши, чуть ли не отнимать косточку. Командовать Джильда начинала лишь в садике при доме: не подпускала к краю обрыва, к выходу на улицу (там, правда, всегда помещалась охрана) и когда звали вернуться, чуть ли не за шиворот отправляла вверх домой.
Дядя очень любил Джильду, гордился ее сообразительностью и выучкой - раз как-то двое порученцев пришли за какими-то документами в его отсутствие. Собака их знала, не раз видела вместе с хозяином, поэтому они ничего не боялись. Дома никого не было, они прошли в кабинет - Джильда приветливо провожала, но когда они решили взять что-то со стола, она загнала их на диван, где им пришлось маяться до прихода кого-то из домашних. По-видимому, особой причиной этого поведения Джильды было то, что гости решили позвонить по стоящей на столе 'вертушке', правительственному телефону, к которому Джильда получила приказ никого, даже меня, не подпускать: несколькими днями раньше я обиделся на то, что за завтраком не было макарон, пробрался в кабинет и, подражая дяде, повертел ручку этой самой вертушки, покрутил диск и потребовал макароны! Попал-то я, можете себе представить, к председателю правительства - о макаронах он тут же распорядился, но смеху было столько, что дядя категорически потребовал от Джильды никого к вертушке не допускать! Вот и просидели бедные порученцы битых два часа на диване, не смея спустить ноги и дать кому-нибудь знать.
Дядя пользовался большим влиянием, да и был в немалых чинах - первый заместитель наркома внутренних дел Закавказской Федерации. Он был, по-видимому, единственным человеком с университетским образованием в тогдашнем правительстве. Детей у них не было, и меня, единственного мальчика в большой разветвленной семье, тетя с дядей при каждом удобном случае (бесконечные болезни младшей сестренки и т.д.) забирали к себе. Поэтому мы с тетей ездили 'отдохнуть' то в Боржоми - дворец кого-то из Романовых, то в Гагры - дворец принца Ольденбургского. Ехали, конечно, в дядином салон-вагоне, а на воскресение приезжал и он вместе с Джильдой. Вот было удовольствие для нас двоих!
Джильду знали все приходящие в гостеприимный тетин дом - я оговорился - в тетину квартиру и во весь дом, где они жили. Это был правительственный четырехэтажный дом в тихом переулке над обрывом, но почти в центре Тбилиси. Дом, видимо, строился как крепость, способная выдержать осаду: все подходы просматриваются, в трех подземных этажах - всевозможные службы, убежища, склады и т.п. На верхнем этаже в двух объединенных квартирах жил Л.П.Берия, под ним - квартира дяди, рядом старый большевик Вано Стуруа (сейчас там живет его внук, известный режиссер Роберт Стуруа, дом остался привилегированным).
Лаврентий (в Грузии его только так и зовут, как Сталина - Сосо, а Шеварднадзе - Эдик) пытался играть с Джильдой, хотя она не очень-то подавалась. Иногда он переключался на меня, придумывал какие-то задания и, как вспоминала тетя, пророчил, что мое место за письменным столом и буду я обязательно что-то новое придумывать. (Он-таки не ошибся - я стал физиком-теоретиком, а когда как-то рассказал эту историю А.Д.Сахарову - ему доводилось не раз встречаться с Берия, Андрей Дмитриевич посмеялся, но потом всерьез добавил, что у Лаврентия было редкостное психологическое чутье - он, например, мгновенно понимал как с кем из присутствующих нужно говорить).
И вот в 1935 году произошло событие, ради описания которого мне пришлось все это рассказывать. Лаврентий уговорил Сталина приехать в Тбилиси, где тот не был со времен советизации - понимал, по-видимому, что это то место, где его больше всего не любят (и здесь оправдывалась поговорка, что нет пророка в своем отечестве - клясться им и превозносить его начали лишь после ХХ съезда и в пику Хрущеву), а может, действовали и не слишком приятные воспоминания детства и юности...
Подготовка, как говорят, была всесторонней: из забвения вытащили мать, старую Кеке, сочиняли рапорты и представления, 'чистили' город, разучивали новые песни, гоняли арестантов и школьников озеленять окрестности и т.д. и т.п.
Жить в самом Тбилиси, как предполагалось, Сталин должен был в квартире Лаврентия, его дочь Светлана, которую хотели познакомить с бабушкой, - в квартире у наших, под присмотром тети. Поэтому меня отправили к родителям, а Джильду сослали на ближайшую правительственную дачу, в Крцаниси.
Не знаю, где ночевал Сталин, но торжественное застолье ему устроили именно в Крцаниси. Дядя за столом не сидел - он еще где-то в 1919-м или 1920-м г., будучи наркомом юстиции Терской республики (была такая на Северном Кавказе) отказался выполнить личное указание Сталина и чуть ли не выставил его из кабинета. Сосо такие вещи не прощал, и хотя они потом не раз встречались, в доме у Серго Орджоникидзе, с которым дядя дружил издавна, лучше было лишний раз не светиться. Поэтому он стоял снаружи. Стоял - и вдруг забеспокоился - где же Джильда?
Обошел все внутренние помещения - нет собаки. Остался главный зал. Дядя осторожно приоткрыл дверь и - о ужас - Джильда - под столом, у ног Сталина, он ее поглаживает левой рукой и собирается протянуть какой-то кусок. Дядя в ужасе шепчет: 'Джильда!', а она - никакого внимания!
Тем временем дядины попытки отозвать собаку замечает уже и Сталин: 'Хорошая собачка, умная, - говорит он дяде, - пусть посидит тут'. И Джильда просидела у его стула до конца продолжительного, по грузинским обычаям, мероприятия, рыча на всех, пытавшихся подойти к вождю с бокалом, чтобы чокнуться, - Сталин, впрочем, и сам не любил, чтобы к нему подходили: следил, чтобы пили до дна, посматривал на пьющих и делал для себя какие-то выводы ('Что у трезвого на уме...', многим, думаю, эта выпивка стоила жизни - Сосо не любил напоминаний о своем прошлом и людей, которые что-то о нем могли вспомнить, поэтому в 1937-м Грузия в относительном, конечно, масштабе пострадала больше любого другого региона).
Все присутствовавшие, естественно, видели Джильду и слышали слова Иосифа Виссарионовича. Надо ли говорить о том, сколько тостов было её посвящено. Домой Джильда возвращалась знаменитостью союзного значения: даже пес и тот понял величие Вождя, почувствовал его гениальность, его обаяние, его силу! Тетя говорила, что охранники вытягивались, когда Джильду выпускали во двор, а Лаврентий присылал ей особо лакомые косточки. Он все пытался ее к себе приручить, взять на ночь и уложить у своей кровати - но Джильда сопротивлялась, выла у двери...
С вождем она встретилась еще раз, по-видимому в Гаграх (там, говорят, и меня ему представляли, но я этого не помню), и сразу его узнала...
·
Когда в конце 1936 г. дядю под каким-то предлогом посадили в психушку, тетю в начале успокаивали, что он переутомился и болен, что это необходимое лечение, пускали к нему, был как-то там и я (одно из самых ярких ранних воспоминаний). Потом перестали пускать, выселили в полуподвальную клетушку - все вещи, кроме носильных, было приказано оставить. Видимо, вселившегося в квартиру старшего из братьев Кобуловых интересовала громадная библиотека дяди вместе с архивом - там, похоже, хранились какие-то бумаги, проливающие свет на подпольное прошлое Кобулова.
Джильду Лаврентий приказал привести к нему домой: 'Этой собаке цены нет! Вот что значит интуиция!'. Нина Берия через общих знакомых передавала, что Джильда не приживается, никому не позволяет себя ласкать.
В 1938-ом дядя умер в больнице. Хотя он формально не был арестован, в 1956 году его реабилитировали, а еще позже стали упоминать в печати. Лет через тридцать бывший директор той больницы проговорился нам, что дядю отравили, но он, врач, не имел к этому отношения... Думаю, в злосчастной судьбе дяди не последнюю роль сыграло желание Лаврентия получить приласканную Сталиным собаку.
Джильда умерла в тот же день, что и дядя, за несколько дней до смерти она отказалась есть и так выла, что ее отправили куда-то подальше.
Да, чуть не забыл: был еще один человек, которому Джильда явно благоволила. Это Анетта, глухонемая младшая сестра Лаврентия. Джильда как бы сочувствовала ей, позволяла себя гладить и кормить. Анетта не интересовалась политикой и после выселения тети продолжала к ней приходить - тетя выучила когда-то какие-то знаки азбуки глухонемых и кое-как с нею объяснялась. Анетта со своей матерью и матерью Нины жила в бывшей квартире Лаврентия, приносила иногда сладости нам, продолжая считать детьми, и всегда вспоминала при этом Джильду: ее она изображала, вытягивая как для поцелуя губы и помахивая ладонями у ушей, а затем начинала похныкивать. После расстрела Берия ее вместе с обеими старухами отправили в какой-то, по-видимому, закрытый инвалидный дом. Больше о них мы ничего не слышали, и Джильду уже мало кто из посторонних вспоминал, разве только возникавшие время от времени жены бывших ответработников, отсидевшие в лагерях по десять-пятнадцать лет, чудом выжившие и всегда поражавшиеся тому, что тетю не посадили...
"Вестник" (США, Балтимор), ?9(320) 30 апреля 2003 г. http://www.vestnik.com/issues/2003/0430