Перельман Марк: другие произведения.

Сухум, Сухум - печаль воспоминаний

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 21, последний от 20/03/2010.
  • © Copyright Перельман Марк
  • Обновлено: 14/12/2006. 14k. Статистика.
  • Рассказ: Израиль
    • Оценка: 5.56*18  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Хороший был город Сухум. Я в нём бывал почти ежегодно с 1947 г. по 1989 г...
    Я никого не обвиняю: виноваты, в действиях или в бездействии, все.
    В очередной раз было показано сколь тонок слой, точнее налёт нашей культурности, и как быстро люди, к счастью всё же не все, могут вернуться в состояние питекантропов.
    •   
      
       К середине 80-ых мы начинали было временами обсуждать - на абстрактном уровне, правда, - а не переехать ли в Сухум? (По грузински - Сухуми, но мы привыкли к русскому произношению.) Море, климат, приятные люди, два физических института... Но если попадали в Сухум зимой - командировка, конференция - настроение менялось: дождь, какая-то общая унылость, Тбилиси зимою был более живым.
       А летом все возвращалось на круги своя: пышная зелень - пальмы, олеандры, эвкалипты (мы ведь не видели Средиземноморья!), пляжи - правда галька, а не песок, кругом кофейни и шашлычные - вечерами на набережной сплошное удовольствие, непременные встречи с приятелями и знакомыми, обязательный кофе, может быть и легкий выпивон, но пьяных не видно, хулиганов - тоже нет.
       А как в Сухуме можно было покушать! В "Нарте" на набережной копченная козлятина, аджарские хачапури - лодочка из запеченного теста с растопленным свежим сыром, на котором яичница-глазунья! Ну а как предел мечтаний: собраться мужской компанией у кого-то дома, стол застелен газетами, на которые вываливается груда ставриды горячего копчения, на полу вокруг батарея бутылок с пивом, все раздеты до трусов и никаких ножей и вилок, маленькая стопка водки для сугрева и пошли... А иной раз местный друг-умелец съездит на свое секретное место в секретное время и возвратится с катранами - маленькими черноморскими акулами: какая там осетрина в сравнении... На базаре старая гречанка Нина с настоящей благоухающей аджикой, растертой в каменной ступке - собственную подметку сжуешь, причмокивая!
       После всего этого идешь на набережную, если хватает сил, - прохладиться и выпить пару чашечек кофе.
       Компании на набережной - это было заглядение. Помню как еще в 60-ых там, где позже построили "Нарту", днем засиживались "пикейные жилеты", да-да! - такие же как у Ильфа-Петрова. Они-таки действительно обсуждали объявят ли наконец Сухум порто-франко, вспоминали свои экспортно-импортные "дела", турецкие фелюги с "колониальным товаром", контрабанду и скандалили по поводу былых обид. Самым обидным словом у них было почему-то "итальяшка", я так и не смог выяснить кто во времена оны им столь досадил. В итоге в знак примирения кто-то, на сей день финансово более удачливый, брал на всю компанию кофе - конечно садэ, т.е. без сахара (для них 15 коп., если не ошибаюсь, за чашечку).
       Еще один предмет постоянных, но беззлобных пререкательств в таких, да и в других сборищах - национальность (нет в Сухуме хоккея, футбольные команды слишком слабы - о чем же спорить, не о политике же?). Ну никак не могли сухумчане выяснить кто есть кто. Наш приятель, врач Марлен Папава, гордость Абхазии, серебряный призер Олимпийских игр по стрельбе из пистолета, разводил руками:
       - Отец говорит, что мы абхазцы, а дед, его отец, что мы мегрелы - а в общем, мы все говорим по-русски.
       Сухум был, по сути дела, полностью интернационален, Гудауты были почти целиком абхазскими (фактическая цитадель абхазизма, если можно так выразиться, - горное селение Лыхны), Гали и деревни вокруг - мегрельскими.
       Абхазская письменность очень молода: у моих друзей хранилась поэма Руставели в переводе на абхазский - первое издание напечатано грузинским шрифтом, второе - кириллицей. Владетельные князья Абхазии носили две фамилии - грузинскую, Шервашидзе, во внешних сношениях и абхазскую, Чанба, во внутренних делах (один из князей Шервашидзе был венчанным морганатическим супругом вдовствующей императрицы Марии Федоровны, матери Николая 2-го, об этом предпочли забыть при недавнем переносе ее праха из Копенгагена в Петербург). Возникающая в 20-ом веке абхазская литература и первый ее писатель Давид Гулия подвергались насмешкам; романист и злобный острослов Коциа Гамсахурдия, отец будущего президента Грузии, говорил: "Несчастная литература, у которой основоположник еще жив!"
       Так что у абхазов возможность выбора языка была по сути ограниченной: русский (Фазиль Искандер, Георгий Гулия - сын основоположника) или грузинский, равно далекие от абхазского. А то можно было выбрать и мегрельский - он из группы картвельских языков, но я, к примеру, улавливал разве два-три слова из длинного и очень быстрого разговора. (Грузия всегда противилась письменности на мегрельском - были изданы две-три книги, но очень-очень давно.)
       Происходили и совсем невероятные вещи. Так, сын одного из плененных в Германии немецких физиков кончил школу в Сухуме, полностью овладев местным волапюком. Когда через ряд лет он приехал из Германии повидаться со школьными друзьями, то влюбился в актрису грузинского театра и увез к себе домой. С мужем и свекровью новоявленная немецкая жена изъяснялась по-сухумски, немецкий ей не давался, а детей она обучила своему родному мегрельскому. И говорят, это было уморительное зрелище: дети в магазине переводили ей все с немецкого на мегрельский.
       Русский сухумский, надо сказать, тоже своеобразен: мы издавна, живя в Тбилиси, привыкли к внесению в русский многих слов других языков (на базаре вас могут не понять, если вы попросите баклажаны, на тбилисском русском они - бадриджаны и это еще самая близкая по звучанию замена). Так в Сухуме таких замен - много больше.
       Ну а перемешанность национальностей могла свести с ума любого этнографа - если начать ориентироваться по религии дедушек-бабушек, то большинство, вероятно, надо было отнести к язычникам. Так что с возникновением и развитием национализма и сепаратизма в Абхазии - надо было очень постараться.
       Объяснение тут может быть и такое: при населении всего около полумиллиона автономная республика должна была изображать государство. Поэтому в ней было несметное количество настоящих и бывших министров, зам. министров и т.п., казалось, что каждый взрослый сухумчанин уже побывал большим начальником или собирается вот-вот им стать. Но представляете сколько при этом было недовольных, требующих немедля увеличить число номенклатурных единиц - самое простое, путем самоопределения и удаления чуждых элементов.
       Ну и, конечно, завидные участки для вилл и усадьб: когда-то принц Ольденбургский, близкий родственник Романовых, выстроил себе дворец в Гаграх, чем же нынешние шишки - генералы, "новые русские", не освоившие еще Лазурный берег, - хуже? Принц, правда, основал курорт с лечебными процедурами, культивировал разведение ценных растений, осушение болот и т.д., но это мелочи - они и не видны, а вот дворец...
       Особое место в сухумской жизни занимали кофейни. Утром, когда кофевар жарит на жаровне мешок зёрен в большом барабане и вращает в нем ручку с лопастями, запах убивает на расстоянии в десятки метров - совсем как некогда на Мясницкой в Москве у магазина "Чай-Кофе".
       Дома, конечно, любая хозяйка варила кофе сама, по своим рецептам, но оно было без привкуса общения. А в городе у каждого уважающего себя человека, местного или часто приезжающего, был излюбленный кофевар, как правило армянин, который знал, что именно нужно его посетителю и заплатит он сегодня или с зарплаты. Так что споры по поводу их искусства не утихали.
       По моему просвещенному мнению лучшим был Оник, по прозвищу "Дважды армянин Советского Союза", размещавшийся напротив входа в обезьянний питомник. И прозвище-таки было им вполне заслуженно: вскоре после войны в числе многих репатриантов-армян он попал из Бейрута в Ереван, жизнь на строившей социализм исторической родине не понравилась, и он умудрился, под предлогом восстановлению армянских семей (было и такое), переехать в Сан-Франциско. Но тамошний капитализм тоже оказался не столь сладким и вот он вторично в СССР.
       - Оник, - спрашивал я, - а почему же ты приехал сюда, а не в Ереван, в Дилижан?
       - Да ну их, - отвечал он, - там полно своих армян, никаких дел не сделаешь!
       - А чем же тебе не угодила Америка?
       - Вы сами не понимаете, в какой золотой стране живете, - Оник начинал аж кипятиться, - да разве в Америке есть такой почет? Вот ты, хоть и профессор, мне руку пожмешь, за кофе спасибо скажешь. На свадьбе дочки у меня тамадой сам профессор Ахалая был, все соседи видели. А там я был никто! Да и заработок здесь совсем другой: думаешь я за электричество плачу? Перекинул провод на линию и все - ну придет контролер, я его угощу, раз в месяц сотню суну, а там бы меня разорили и слова не дали бы сказать. Нет в Америке нашему человеку не место!
       Отношения с клиентами у Оника тоже складывались своеобразно. Когда мы заходили под его навес, новых посетителей он отваживал:
       - Воды нет. Света нет. Гуляй в другое место.
       А нам потом говорил:
       - В Америке любой бы на это пожаловался, у меня сразу лицензию бы забрали. А тут - ничего. Да и зачем я буду их угощать? Они, эти москвичи (в его устах - страшное ругательство), самые плохие люди: чебуреки кушают - представляете, вместе с моим кофе! Потом чашки жирные - ну совсем необразованные, дикари какие-то, этого даже в Сан-Франциско не делают!
       И Оник, надо сказать, был во многом прав: посещения питомника входило во все, наверно, экскурсии по Абхазии, так что контингент их состоял, в основном, из представителей класса-гегемона, отдыхавших в профсоюзных здравницах.
       В питомнике, относящемся ко Всесоюзному институту экспериментальной медицины, были выставлены напоказ "отработанные", не интересные для научных целей обезьяны. Мы, по блату со стороны Оника или профессора Ахалая, допускались вовнутрь, где был забавный обезьянний детский сад (к приматам мы и сами не подходили - они легко подхватывают любые болячки).
       В самом Сухуме санаториев не было: все их помещения в пригородах, в Синопе и Агудзерах, в 1945 году отдали, по инициативе Л.П.Берия, Физико-техническому институту; туда поместили пленных немецких физиков и технологов, которые должны были, по плану, заниматься атомными разработками. Нарочито подчеркнутая секретность сосредоточила тогда в Сухуме основные силы зарубежной агентуры. А группа Курчатова могла спокойно заниматься своими делами в Москве и в закрытых городах...
       В Сухуме оставался только Дом композиторов, в межсезонье там проводили иногда научные конференции. Разросшийся сад, хорошая столовая с системой заказов на следующий день, кинозал на крыше - делали там для нас заседания не только полезными, но и приятными: по два фильма в вечер, дома мы в кино и не попадали.
       В Доме композиторов были и почти постоянные обитатели: большой номер, который зимой иногда доставался нам с женой, каждый год занимали Майя Плисецкая и Родион Щедрин, рядом обычно обитал Микаэл Таривердиев. Мужчины вдвоем, под ироничным взглядом Майи Михайловны, увеселяли общий пляж неустанными попытками устоять на доске с парусом, виндсерфинге.
       Изредка удавалось вытащить на пляж и коллег-физиков из Института - им нужно было просто перейти через дорогу, но традиционная лень научных работников по отношению к близким объектам заставляла тянуть и тянуть время. Выбирались они впервые разве тогда, когда море начинало холодать, и то мы обычно сидели на берегу, вспоминали свои студенческие шутки или, много реже, начинали спорить о чем-то научно злободневном.
       В домах у моих приятелей все было по разному. У Меира Михелашвили, моего сокурсника, обсуждали когда же наконец его выпустят (17 лет в "отказе" после заявления о репатриации в Израиль). В семье Эмухвари старый князь все менял по карте распределение земель "своих" владений между тремя зятьями. У Игоря Гельбаха, некогда сотрудника моей лаборатории, собиралась местная и приезжая богема (сейчас он - романист и драматург в Австралии). В доме Михаила Георгиевича Ахалая, профессора-хирурга, пропивали очередную вазу: деньги у пациентов он не брал и они традиционо отдаривали его вазами, которые наутро жена несла в комиссионку - там смеялись, одни и те же вазы регулярны путешествовали в дом и обратно. Ну и конечно отмечали появление нового домашнего вина, молодого маджари, которое пьется как лимонад и только потом проявляет себя...
      * * *
       Хороший был город Сухум, я в нем бывал почти ежегодно с 1947 г. и по 1989-ый, жил порой почти по месяцу (помните установленные еще Сталиным после войны сроки отпусков: месяц для эмэнес, полтора - кандидату, два - доктору), возили детей.
       Страшно было слышать о череде захватов и осад Сухума в 90-92-ых годах, об убитых там сыновьях товарищей, о мародерстве со всех сторон, об организации вывоза еврейской общины (заплатили всем и на пару часов освободили дорогу до аэродрома в Адлере). Люди вдруг обрели национальность - коренную или пришлую - оказались достойными или недостойными жить в городе и в республике...
       Разгромлено было все, что можно и что нельзя: сожжены научные лаборатории, обезьян из питомника пускали бежать по пляжу как мишени для пьяных инсургентов (среди них проходил практику и Басаев). Беженцы в Тбилиси, в России, плачущие при воспоминаниях дети...
       Сухумчан я встречал в Тбилиси - надо было собирать им обиходные вещи: бежали в чем были; встретил товарищей и здесь, в Израиле - тяжело вспоминать. А вот какова судьба кофевара Оника - не знаю и не у кого спросить.
       Я никого не обвиняю: виноваты, в действиях или в бездействии, все.
       В очередной раз было показано сколь тонок слой, точнее налёт нашей культурности и как быстро люди, к счастью всё же не все, могут вернуться в состояние питекантропов.
      
  • Комментарии: 21, последний от 20/03/2010.
  • © Copyright Перельман Марк
  • Обновлено: 14/12/2006. 14k. Статистика.
  • Рассказ: Израиль
    • Оценка: 5.56*18  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка