Екатеринбург - Пхеньян - Канберра. Много ли общего между этими тремя разными городами? Казалось бы, что может быть нелепее, чем выстроить их в один ряд - столицы Урала, Северной Кореи и Австралии. Ведь даже в наш век глобализации между ними нет прямого воздушного сообщения. Тем не менее, для меня эти три города связаны воедино. В Екатеринбурге (бывший Свердловск) я родился и вырос. С детства я мечтал попасть в Корею и Австралию, а в Пхеньяне я собирал материалы для своей научной работы по истории Восточной Азии. А в Канберре я теперь занимаюсь восстановлением исторических событий, которые произошли в Китае, Корее, Японии на стыке двух эпох - колониализма и холодной войны, причём зачастую я делаю это на основе российских источников и материалов.
Интерес к Дальнему Востоку у меня проснулся очень рано. Пожалуй, это произошло даже прежде, чем я родился. В конце 1968 года, за несколько месяцев до моего рождения, моя мама, похоже, приняла слишком близко к сердцу советско-китайский конфликт, который тогда выразился в побоище на острове Даманском. Документальные кадры тех лет, показывающие разьярённую толпу китайцев в кепках и с красными книжечками в руках, ещё целое десятилетие продолжали устрашать население всего Советского Союза. Вероятно, это передалось и мне. С раннего детства, живя на самой границе Европы и Азии, я сам, по какой-то неведомой мне причине, начал учить китайский и корейский языки. Бывшие "Харбинцы" и "Шанхайцы" (как называли у нас репатриированных из Китая русских), которых советская власть ближе Уральских гор к Москве старалась не подпускать, немало помогли мне в занятии языком и ещё больше подстегнули мой интерес к "экзотической" культуре.
Эти люди сыграли огромную роль в моём твёрдом решении стать востоковедом. Встречи с художником Анатолием Жиденовым и с председателем корейского культурно-просветительского общества Владимиром Васильевичем Ким и его русской супругой, которая в конце 1940-х работала военной переводчицей, стали для меня уникальным экскурсом в атмосферу пред- и послевоенной Маньчжурии и Кореи. Их необыкновенные биографии, которые больше походили на цепочку счастливых случайностей на фоне океана людского горя, также произвели на меня неизгладимое впечатление. Их жизни стали для меня уникальным пособием по выживанию в нечеловеческих условиях, искусственно созданных идейными конфликтами ХХ-го века. Эти уроки мне очень пригодились, когда мне самому пришлось искать и принимать решения во время Афганской кампании (во время службы в Советской Армии в 1987-1989 гг.), или футбольных баталий за олимпийские медали в Атланте (в 1994-1996 гг. я работал в национальной футбольной команде Южной Кореи переводчиком у легендарного российского тренера Анатолия Бышовца).
Интересно, что любовь к Австралии мне тоже была привита выходцем из Китая, моим учителем английского - Ариэлем Витальевичем Грейссером. Как и у многих других репатриантов, его бабушка оказалась мудрее его родителей, переехав из Китая в Австралию. В начале 1980-х годов мой учитель смог её навестить, и поэтому мои частные уроки английского, проходившие у него дома, часто превращались в просмотры красочных слайдов и фотографий, сделанных им самим в Сиднее и Мельбурне. Таким образом, живя в самом центре Евразийского континента, в городе, который был закрыт для иностранцев, я вдруг обнаружил ту незримую, но прочную нить, что соединяет Урал, Дальний Восток и Австралию.
В существовании этой невидимой связи я убеждался бесчисленное количество раз находясь в Корее, в Маньчжурии и уже здесь, в Австралии. Например, в Северной Корее, недалеко от города Чхончжина до сих пор действует курорт, когда-то открытый семьёй Янковских. Многие южнокорейцы, проживающие чуть севернее 38-й параллели, т.е. те, кто до 1950 года получал образование в северокорейских школах, до сих пор умеют читать и считать по-русски. В городе Яньцзи (Корейский Автономный Округ в Маньчжурии) и в Пхеньяне (столице КНДР) и сейчас живут потомки декабриста Давыдова. А выпускники Харбинских школ с каждым годом всё активнее курсируют между Сиднеем и Екатеринбургом. Одним словом, встречая новых людей в Австралии, я как бы продолжаю расширять круг своих знакомств во всё той же среде, которая мне была так интересна и в России, а затем и в странах Дальнего Востока. Эти же самые связи оказали на меня самое сильное воздействие в процессе обретения профессии. Професии востоковеда.
Сейчас я заканчиваю докторскую диссертацию по корейской истории в Австралийском Национальном Университете в Канберре. Это большая историографическая работа, которая ставит своей целью нащупать взаимосвязи, существовавшие между корейскими историками-марксистами и их коллегами в СССР, Китае и Японии. Как это ни парадоксально, но корейская марксистская историография, которая пышно расцвела в годы японской оккупации и продолжала развиваться в первые послевоенные годы в КНДР, в середине 1960-х была уничтожена и полностью заменена на "Чучхейскую" историографию. Идеи Чучхе (гремучая смесь Марксизма-Ленинизма и традиционного корейского национализма) - официальная идеология Северной Кореи. В стране полностью зависящей от иностранной помощи (начала СССР и КНР, теперь от ООН и МВФ), эта идеология лицемерно призывает кичиться опорой на собственные силы и самодостаточностью. Таким образом, наработанные десятилетиями научные и культурные связи между КНДР и другими "братскими" странами оказались разорванными.
Собирая материалы для этой работы, я исколесил Южную и Северную Корею, Северо-восточный Китай и Японию. Были у меня встречи и с российскими историками-корееведами и северокорейскими учёными. И каждая такая встреча всё больше убеждала меня в том, что Австралия оказалась прочно привязана к событиям на Дальнем Востоке. Один мой северокорейский собеседник всё недоумевал: "Ну какой интерес для Австралии заниматься исследованием корейской истории, да ещё и стипендию тебе платить?" Действительно, стипендия предлагаемая Австралийским Национальным Университетом для студентов-докторантов позволила всей моей семье безбедно существовать на протяжении первых (самых трудных) лет после нашего переезда в Австралию в 1996 г.
Честно признаться, мне тоже это иногда кажется странным. Скажем, русское отделение у нас в Университете уже закрыли и, похоже, надолго, а корейское цветёт и развивается. И дело даже не в том, что Австралия высоко оценивает потенциал дальневосточного региона и стремится поддерживать высокий уровень академических исследований в этой области. При нынешнем не в меру прагматичном правительстве, всё австралийское корееведение уже давно бы испустило дух (что, кстати, едва не произошло в 1996-1997 гг.). Тем не менее, на выручку исследователям-корееведам мгновенно пришли не менее прагматичные южнокорейские спонсоры. Чем терять экономически выгодного патртнёра, гораздо дешевле содержать в Австралии несколько Восточных факультетов и тем самым постоянно стимулировать к себе интерес. А будет расти интерес, будут расти и продажи.
Что-то похожее произошло и с китаеведением и японистикой во многих других странах. Недаром совсем недавно одна научная конференция в Новой Зеландии открылась вступительной речью организатора, который с трибуны бил себя кулаком в грудь и уверял всех присутствующих в зале, и в первую очередь японских спонсоров, что "Новая Зеландия - это Азиатская страна". Вобщем, вся конференция могла бы с успехом пройти под лозунгом, "Навеки с Японией, навеки с братским японским народом". Что касается китаистов, то они теперь кормятся преимущественно средствами, перечисляемыми им из университетов Тайваня и Сингапура. Такая же ситуация, только в ещё более утрированной форме, характерна и для Российской науки. Неудивительно, что за последние 10 лет российское корееведение превратилось из анти-южнокорейского в про-южнокорейское. Кто платит, тот и музыку заказывает.
Однако, остаются незыблемыми отношения между людьми. Никакая политика и никакие деньги не в силах уничтожить и предать забвению те человеческие связи, которые формировались десятилетиями. Даже в Северной Корее, где привыкли критиковать весь белый свет (и Россию в том числе) за "отклонение от курса социализма", многие учёные-бюрократы с дипломами Уральского Политехнического Института с удовольствием и ностальгической улыбкой переходят на русский язык и вспоминают истории из своей студенческой жизни в СССР. Особенно восхищали корейских студентов 1970-х годов советские пивные автоматы, которые за 20 копеек наполняли их большие кружки. Они-то как раз до сих пор и сокрушаются по поводу безвременного распада Советского Союза. И похоже, что никто в КНДР уже не верит ни в какие перемены.
Тем не менее, даже в дальневосточных заповедниках сталинизма постепенно происходит переориентация и смена приоритетов. Если раньше китайцы и корейцы ездили учиться "азбуке коммунизма" в Советский Союз, то теперь в моде "науки капитализма". И теперь вместо России корейцы выбирают... Австралию, самую "социалистическую" из всех капиталистических стран. В 1997 году в Австралийский Национальный Университет впервые приезжала группа северокорейских стажёров-экономистов. Их целью было освоение капиталистических методов управления свободными экономическими зонами, которые как грибы растут теперь в Северной Корее. В этом году, когда дипломатические отношения Австралии с КНДР полностью восстановлены, Канберра снова ждёт студентов из Пхеньяна.
Остаётся лишь следить за тем, как будут развиваться события на невидимой оси Екатеринбург - Пхеньян - Канберра. Может быть, мне удасться внести небольшой вклад в дело разрушения железобетонных и компьютерных границ, разделяющих нас. И тогда люди снова смогут свободно встретиться и связаться с теми, кто был им когда-то близок и дорог. Прерванные связи будут, наконец, восстановлены. Из Канберры я смотрю на решение этой задачи с оптимизмом. А вот как это видится из Екатеринбурга и Пхеньяна?