(Леонид Петров. "Сеульский Вестник", Љ47б 1-30 июня 2000)
С Владимиром Давыдовым я познакомился в марте прошлого года во время своей научной командировки в Корейский автономный округ Китайской Народной Республики. Коренастый круглолицый мужчина средних летс экзотическими для этих мест усами сразу же выделяется из корейско-китайской толпы на улицаых города Яньцзи - административного центра округа. Его здесь знают все - от мала до велика, но зовут его здесь по-корейски - Пак Сын Мин, или по-китайски - Пяо Шенмин. Потомок сибирской ветви дворянского рода Давыдовых, которые после декабрьских событий 1825 года на Сенатской площади Санкт-Петербурга были лишены своего знатного титула и осели в Омске, теперь служит провинциальным чиновником во веншнеторговой компании КНР по эскпорту и импорту. Владимир - китайский гражданин и единственный официально зарегистрированный во всём автономном округе русский по национальности.
Несомненно, возникает вопрос: что же заставило этого русского человека поселиться здесь, в глухой провинции северо-восточного Китая, на самой границе с Северной Кореей и в нескольких часах езды от границы с Приморским краем России? Всем известно, что русская диаспора, проживавшая в Китае до начала 1950-х годов, практически полностью покинула эти места, сделав принципиальный выбор между СССР и Австралией. Что же заставило его или его родных остаться в предгрозовом Китае, да ещё и принять китайское гражданство?
- Это долгая история, - смеётся Владимир, - вообще род Давыдовых уже давно живёт в Омске. Там и сейчас вся моя родня по отцовской линии. Весь наш лишённый дворянского титула род осел в Сибири и традиционно занимается почтмейстерским делом. Дел был начальником почты, а вот отец - Иннокентий Владимирович Давыдов - пошёл в военное училище в Петрограде и во время гражданской войны оказался в полку генерала Семёнова, направленного в Сибирь. Младшая сестра отца в то время уже работала на красных и жила дома с родителями, где появляться ему было уже никак нельзя. Даже бабушка, открыв ему дверь, побоялась проявить какие-либо эмоции и лишь молча, собрав немного денег, на пороге благословила его в дорогу. Так он и простоял на лестничной площадке перед квартирой и, не простившись ни с отцом , ни с братьями, навсегда покинул Россию.
А мама у меня - кореянка из Сеула. Она до сих пор жива, но уже плохо видит и слышит. Её родственники всё время приглашают меня в Южную Корею, но был я там только раз на Олимипийских играх в 1988 году. Моих родителей судьба свела здесь в Маньчжурии, когда в начале 1920-х мой отец - офицер белой армии, отступая вместе с генералом Семёновым в Китай, остался здесь в эмиграции.
- А как же он сумел выжить в Китае без знания языка, как приспособился к жизни здесь, в Маньчжурии?
Приехав в Китай, отец как профессиональный военный быстро нашёл себе применение. Служил он и в специальном горном батальоне, сформированном генералом Чжан Дзюьчаном из бывших российских офицеров. Этот батальон стал одной из самых высокопрофессиональных боевых частей армии китайского милитариста Чжан Сюэляна в борьбе за власть в революционном Китае. Сам генерал Семёнов осел в Порт-Артуре и с 1927 года посвятил себя помощи русским эмигрантам. Уже в то время русские могли принимать китайское гражданство, но отец всегда считал себя русским человеком и никак не хотел отказываться от своего российского (не советского!) гражданства. Со временем он вернулся к мирному семейному делу и стал работать на почте в г. Фушуне. Там то он и познакомился с моей мамой. Её отец, врач Пак Юн Сун - один из активных лидеров корейского движения за независимость - был министром здравоохранения корейского Временного правительства в эмиграции, также помогал русским белоэмигрантам. Вскоре мои родители поженились и переехали в г. Мукден, где у них родился первый ребёнок.
- Могу себе представить сколько трудностей пришлось пережить вашей семье в Китае во время Второй мировой войны и тем более сразу после её окончания...
- В 1931 году, с приходом в Китай японцев и образованием марионеточного государства Маньчжоу-Го, моему отцу пришлось сотрудничать с колонизаторами. В те годы японцы активно искали поддержки со стороны малых народов населявших Китай. Они старались объединить русских, монголов, уйгуров и прочие неханьские народы в прояпонскую общественную организацию "Сихахуэй", за вывеской которой на деле скрывалась разветвлённая агентурная сеть японской секретной полиции. До конца Второй мировой войны мои родители жили в г. Хайларе, где отец работал у японцев штатным сотрудником в отделе образования. Он преподавал русский язык, географию, историю. В те времена эмигранты из России могли скопить небольшие средства и даже ездили на специально оборудованные для них курорты "Лукоморье" и "Новина" близ сверокорейского порта Чхончжин на берегу Японского моря. Организаторами этого роскошного пансионата были братья Янковские. Каждый, кто в то время жил в Китае или Корее, помнит это поистине сказочное место, куда съезжались русские из Харбина, Шанхая и даже Токио. Фотографии этого курорта сохранились в личных архивах людей, живущих теперь где-нибудь в Сиднее или Екатеринбурге. Всем им пришлось очень несладко в самом конце войны.
Тогда официальная японская пропаганда по-прежнему продолжала увещевать жителей империи о грандиозных победах на всех фронтах, и вот вечером 7-го августа 1945 года (за два дня до официального разрыва Москвой пакта о нейтралитете с Японией) советская военная авиация неожиданно начала бомбить дороги Маньчжурии. Всем стало ясно, что вступление Красной Армии в Китай - дело считанных часов. Мои родители бросились в дорогу, успев лишь посадить на телегу своих пятерых детей, да прихватив таз с солёными огурцами, который стал единственным провиантом для всей семьи на несколько недель. Последний поезд на Харбин (основной город северной Маньчжурии) был плотно набит семьями японцев, стремившихся немедленно эвакуироваться. Однако эшелону не суждено было доехать до места назначения, потому что он был обстрелян и остановлен посреди чистого поля грабителями. Несколько суток голодные и раздетые люди были вынуждены сидеть в вагонах ожидая своей участи.
С большими трудностями всё же добравшись до Харбина, мои родители продвигаться дальше уже не смогли. Транспорт был парализован, продуктов питания не было. Накануне вступления советских войск в город все национальные меньшинства дрожжали от страха перед опасностью погромов со стороны китайцев. Грабёж и насилие были открыто обещаны не только всем японцам, но и корейцам, которые сумели забарикадироваться в одном из каменных зданий. Там же оказались и мои родители с пятью моими старшими братьями и сёстрами. Лидером обороны осаждённых выступил богатый кореец - хозяин фирми по экспорту сои Хан До Хун. Он предложил Давыдовым вступить в переговоры с расположившимися не окраине города частями Красной Армии и просить их о защите от уже точивших ножи и топоры китайских мародёров. Несмотря на заведомо известный исход такого контакта, моя мать решилась пойти на отчаянный шаг, ради голодных и измученных страхом соотечественников. Она сама отправилась в советскую комендатуру и смогла предотвратить кровопролитие. Легко получив работу переводчика в штабе, она была зачислена на довольствие и кормила всю семью в то время, как мой отец, не желая попасть в руки чекистов, был вынужден скрываться.
Однако вскоре отец был арестован и как изменник родины приговорён к смертной казни. Подобная участь ждала многих, включая самого генерала Семёнова, остававшегося до августа 1945 года в Порт-Артуре. В надежде, что родина простит своего сына, он добровольно сдался Советской Армии. Он был арестован и вскоре отправлен в Хабаровск, где после изнурительного показательного процесса казнён. Тем не менее, моему отцу судьба уготовила ещё много сюрпризов. В последний момент сотрудники военной контрразведки, уведомив его, что "повесить его они могут в любой момент", предложили ему выбрать между смертью или немедленным сотрудничеством с органами НКВД. Понятно, что другого выбора у него просто не было и, переодевшись уже в форму чекиста, Давыдов колесил по всей Маньчжурии, работая переводчиком с япоского, китайского и корейского языков.
Лишь через полтора года ему удалось встретиться с детьми и женой, которая также служила где-то в штабе оккупационных войск. В пограничном с Кореей городе Тумыне, где и сейчас можно увидеть цементный обелиск, который согласно неровной и плохо читаемой надписи на русском, был установлен в 1946 году "в честь советских военнослужащих, погибших в боях с японскими милитаристами". Эта стелла была сооружена моим отцом и старшим братом по приказу советского командования. Я с детства помню их рассказ о том, как они гвоздём выцарапывали памятную надпись на ещё не застывшем цементе обелиска.
В благодарность за верную службу один из сотрудников военной контрразведки ласково обещал расстрелять отца лишь по возвращении в Союз, а его супругу - мою маму - взять себе в жёны. Не удивительно, что едва дождавшись момента ухода Советских частей из Китая, мои родители решили бежать. В то время они работали в г. Цицикаре. Исполнить задуманное им помог бывший японский офицер Сасаки, который во время войны работал инженером на Харбинском секретном заводе. Советские оккупационные власти, как правило снимали всё оборудование с бывших японских военных заводов в Маньчжурии и Северной Корее вплоть до стёкол и телефонных аппаратов и грузили всё это в эшелоны, ежедневно отбывающие в СССР. Штатные офицеры и солдаты японской Квантунской армии, будь то японцы, корейцы или китайцы, без разбору угонялись в Сибирь. Не желая потерять свою возлюбленную, которую он встретил в Китае, Сасаки стал выдавать себя за простого фабричного рабочего и тем самым подвергал себя смертельной опасности, грозившей ему немедленным военно-полевым трибуналом. Воспользовавшись всеобщей неразберихой, когда уходящая Советская Армия назло Мао Цзедуну и его армии передавала занятые территории гоминьдановской армии Чан Кайши, мои родители раздобыли грузовик и со своими документами и формой сотрудников НКВД вместе с Сасаки, который вёл машину, благополучно вышли из зоны советской оккупации. Было бы интересно разыскать этого самоотверженного человека и его потомков. Где они сейчас?...
- Значит война для них закончилась в 1947 году. А что же было дальше? Как же случилось, что половина вашей семьи оказалась в Северной Корее?
- Мои родители осели на самом юго-востоке Маньчжурии. В 1947 году была маркирована и закрыта граница между охваченным гражданской войной Китаем и оккупированной СССР Северной Кореей. Мои родители остались в Китае и устроились работать во всё том же приграничном Тумыне, где отец занимался снабжением и транспортом.
Когда в 1949 году коммунистами была установлена Китайская Народная Республика, Специальная комиссия ООН по делам беженцев подняла вопрос о потомках белоэмигрантов, проживавших в Китае, и пообещала финансовую поддержку странам, их принимающим. Вскоре начался массовый отток русских из Китая. Советское консульство проявляло здесь невиданную активность, всеми способами заманивая своих соотечественников в сталинские лагеря. Молодое поколение эмигрантов в Китае было воспитано в духе приверженности матушке России, и, значит, советский патриотизм был им не чужд. Они легко получали советские паспорта и ехали в СССР "строить социализм". Большая часть этих репатриантов попала в сталинские лагеря, а затем на Урал. Ведь у них отобрали право проживания в европейской части Союза, и их потомки до сих пор сокрушаются о наивности своих родителей.
Другой крупный поток эмигрантов с неменьшими злоключениями пошёл в третьи страны. Известны случаи, когда отчаявшиеся семьи садились на последний, отплывающий в никуда пароход или жили на нём месяцами, пока тот безнадёжно курсировал между Филиппинами, Сингапуром и Гавайями, моля по радио о разрешении на высадку людей без национальности. Живя на корабле, эти люди рождались и умирали, организовывали школы и мечтали о лучшем будущем. Как правило, на помощь несчастным приходила Австралия, проводившая в то время исключительно "белую политику" в отношении принимаемых иммигрантов. Поэтому семьи, где браки были смешанные, не могли расчитывать на благосклонность белых расистов.
Ехать в большевистскую Россию мой отец наотрез отказался. Тем не менее, сохраняя своё дореволюционное российское гражданство, он часто мечтал, что когда-нибудь он всё-таки сможет вернуться в родной Омск. В апреле 1949 года с открытием Яньбяньского университета в городе Яньцзи мой отец был приглашён туда первым преподавателем русского языка. Я же родился в 1950 году, когда началась Корейская война. Ким Ир Сен - тогдашний руководитель КНДР - предчувствуя плачевный исход этой военной авантюры, отправил многих своих видных деятелей культуры в Китай. Известные северокорейские поэты и писатели, историки и археологи, приехав в Яньцзи, внесли немалый вклад в развитие корейской автономии.
Географическая близость к Северной Корее и кровные связи с её народом предопределили дальнейшую жизнь нашей семьи. Отец остался в Китае, а мы все вместе с мамой до начала 1960-х годов жили и учились в Пхеньяне. Однако перед самым началом Великой пролетарской культурной революции (1966-1969) отец вызвал нас всех обратно в Китай (за что я ему до сих пор благодарен) и предупредил о начале больших перемен. В Пхеньяне остались лишь моя старшая сестра Елена, которая вышла замуж за известного корейского поэта Ким Чхоля, да брат Валерий, который решил стать военным. Они не пережили ужасов китайской Культурной революции, но для них судьба уготовила не меньше страданий там, в КНДР.
Елена (её корейское имя Пак Мён Сун) была переводчицей, с середины 1950-х годов работала в северокорейском книжном издательстве. В 1957 сопровождала советскую поэтессу из Сталинграда, автора популярных лирических песен Маргариту Агашину, которая приезжала в Пхеньян по приглашению Союза писателей КНДР. До сих пор Елена вспоминает с теплотой и нежностью о тех днях проведённых вместе с ней, как о лучших днях своей молодости и пока ещё не знает, что Маргарита Агашина, прожив долгую, по-женски непростую, полную драматических событий жизнь, умерла в апреле 1999-го.
В конце 1950-х, в течение двух лет Елена работала вместе со знаменитым северокорейским поэтом - Пэк Соком. Он был стойким приверженцем белого стиха и талант Пэка так остался бы не востребованным в КНДР если бы не его искусное владение русским языком, которым он овладел ещё до Второй мировой войны в г. Харбине. Вместе с Еленой они перевели на корейский множество произведений Пушкина, Белинского и других русских классиков. С другой стороны, развивающаяся литература социалистической Северной Кореи также требовала популяризации за рубежом. Таким образом, в кротчайшие сроки на русский язык был переведён роман Хан Соря "Сумерки". Однако лучше нашего отца в семье русским языком никто не владел, и Елена часто присылала тайком свои переводы в Китай к отцу на проверку.
В 1964 году, в разгар очередных политических репрессий, муж моей сестры поэт Ким Чхоль, был обвинён в причастности к попытке покушения на Ким Ир Сена. Одна из политических группировок Трудовой партии Кореи якобы пыталась взорвать самолёт премьера во время его посадки в Пхеньянском аэропорту, однако в последний момент самолёт сел на запасной аэродром и всех действительных и мнимых заговорщиков немедленно арестовали и приговорили к различным изощрённым наказаниям. Поэт и его полукровка жена оказались в подземной тюрьме близ г. Хочхон, на самом северо-востоке страны в глухой провинции Северная Хамгён. Одинадцать лет они прожили в подземелье, не видя дневного света. Там же, в тюрьме, у них родилось двое детей, которым только и разрешалось выходить на поверхность, чтобы погреться на солнышке.
Так они бы там и окончили свои дни, если бы не тщеславное стремление молодого Маршала Ким Чен Ира заработать себе авторитет тем, что он де реабилитирует тех, от кого его родной отец Ким Ир Сен в своё время упорно пытался избавиться. Среди отобранных для этой цели восьми семей бывших "врагов народа" (наряду с детьми погибшего в Южной Корее соперника Кима в борьбе за власть, инженером, репрессированным за ошибку в конструкторских расчётах и др.) оказался и бедный поэт Ким Чхоль вместе с моей сестрой. Они были освобождены в 1975 году, и говорят, что теперь сам Ким Чен Ир часто ставит их любовь и преданность друг другу в пример всем партийным работникам, когда вдруг речь заходит о семье и браке. Сама же Елена на это лишь горько вздыхает и говорит, что эта любовь обошлась ей очень дорого...
Та часть нашей семьи, что оказалась в Китае в самый разгар Культурной Революции, пережила не менее трагичные эпизоды. В годы пролетарского бунта мой отец был арестован по подозрению в шпионаже в пользу... СССР. В то время не было ни закона, ни тюрем. Его просто посадили в подвал и держали несколько лет, пока шло "дознание". Хунвейбины пытались уличить его в том, что после войны Советская Армия якобы специально оставила его в Китае с тем, чтобы шпионить в вредить делу строительства социализма. В доказательство приводили даже мою внешность, заявляя, что "все дети у Давыдова похожи на корейцев, а вот только Владимир выглядит как русский, наверное он тоже шпион!" В конце 1960-х меня даже возили на суд к отцу, чтобы хорошенько изучить мою внешность.
В то время я был призван служить в армии. Как бы странно это ни показалось, но служил я на советско-китайской границе недалеко от острова Даманский, только с другой стороны... Да, да, на том самом, который в 1968-1969 годах оказался в центре международного конфликта. Там шли ожесточённые бои, и я получил два ранения - одно пулевое в плечо, другое - удар прикладом в области сердца, от которого так окончательно и не оправился. Зато до сих пор помню, на каком участке границы какую мину зарыл.
Мой младший брат, хулиган и лентяй, в те страшные годы возглавлял хунвейбиновскую дивизию и тоже был вызван на процесс по делу отца. Тогда он, не моргнув глазом, фактически подписал мне смертный приговор. Правда, когда умер Мао Цзедун и судили "банду четырёх", его, конечно, привлекли к ответственности, и уже меня спрашивали, давать ли ему высшую меру наказания. Вобщем, мы с ним квиты. Теперь у него свой бизнес в Приморском крае, он часто в гости приезжает и денег в долг просит.
А что касается отца, то кончилось всё тем, что он совсем ослабел, и его мучители поняли, что больше он этих страданий не выдержит. Умирать его отправили домой, чтобы не портить статистическую отчётность. В то время в Корейском автономном округе кроме нас больше иностранцев не проживало. Поэтому хунвейбины решили, что самое время прикратить истязание и в 1971 году отпустили отца домой, где он прожил всего лишь несколько недель. Перед смертью он просил меня похоронить его в Омске на кладбище, где покоились его родители. И я дал ему слово, что выполню его завещание. Можете себе представить, что мне потребовалось 11 лет, чтобы сначала пробить барьеры китайской бюрократии, а затем страх и нериязнь советских чиновников. Все эти годы я хранил урну с прахом моего отца у себя дома, и лишь в начале 1980-х мне было официально позволено захоронить её в Омске - там, куда всю свою жизнь отец так стремился.
- А каковы ваши связи с Северной Кореей сейчас? Часто ли бываете там?
- До начала 1990-х годов в Пхеньян я ездил достаточно регулярно. Знание языков открывало мне много возможностей. Одно время по приглашению спецслужб КНДР я даже проходил специальную подготовку в качестве секретного агента. Они меня специально обучали сеульскому произношению. И действительно - выгляжу я как европеец, говорю на полдюжине языков - ну чем не северокорейский шпион под маской американского бизнесмена? Однако со временем произошли серьёзные изменения в отношениях между Севером и Югом, и меня, не доучив, отправили обратно в Китай. Правда предупредили, что если стану работать на южан, то мой племянник Пхеньяне университет никогда не закончит. Кажется всё обошлось. Сын Елены теперь работает журналистом в сельско-хозяйственной газете.
Мой брат Валерий - военный, так и живёт в КНДР. Часто в гости друг к другу ездим. В прошлом году вместе съездили в Кёнсон, на то место, где когда-то был русский курорт братьев Янковских. О "Лукоморье" мы много слышали в детстве от их бывшего главного охотника - Якоба Соломахина, который тоже жил у нас в Яньцзи и умер в 1956 году. Вообще отношение сейчас к русским в КНДР не самое лучшее. Мне то и дело приходилось избегать неприятностей, показывая свой китайский паспорт. Возвращался в Китай я через КПП Намьян-Тумынь, основную магистраль соединяющую провинцию Северная Хамгён КНДР с Корейским автономным округом КНР. Видел, что голод в стране самый настоящий. Люди исхудавшие, на дороге трупы. После этой поездки, которая была два года назад, в Северную Корею больше не ездил.
А вот летом 2000-го года в Китай погостить приезжала сестра Елена. Основной целью её визита была помощь по уходу за больной мамой, ведь последние месяцы она сильно болела и даже в сознание не приходила. Наверное это последний раз когда они смогли встретиться, ведь для граждан КНДР любой выезд за границу сопряжён с непреодалимыми трудностями. Не смотря на свои русские корни, Елена никогда не бывала в России. Она честно признаётся, что это всегда было её заветной мечтой, однако она уже не верит, что когда-либо этой её мечте суждено сбыться. Вообще, Елена очень пессимистична в прогнозах. - "Я уже не верю ни в какие перемены", говорит она. Однако на вопросы об общей ситуации жизни в КНДР, Елена говорит что за последний год стало значительно лучше.
С подписанием нового двустороннего договора между Россией и КНДР отношения между двумя странами стали постепенно улучшаться. И у Елены появляется робкая надежда, что если не ей, то её детям всё-таки удастся побывать на родине их деда - Иннокентия Давыдова. Дай-то Бог!