(Фрагменты книги о Польше)
Варшава... Какое интимно-трогательное, какое романтическое, женственное сочетание звуков! "Вар-ша-ва!.." - и зашелестели кроны вековых деревьев, защебетали птицы в Саксонском саду, тихо шепнула что-то прогретому за день берегу низкая и ленивая волна Вислы, и откуда-то издалека ветер принёс звуки старинной мазурки... Да и в слове "Польша", на мой взгляд, притаился некий утончённый, сокровенно-эротический смысл, совершенно несовместимый с трёхдневной щетиной на лице, лоснящейся мускулатурой торса и бряцаньем оружия. Полное впечатление, что в этой стране безраздельно владычествует Женщина, а мужчина ей - лишь помощник, поклонник, верный (или неверный) спутник. Возможно, это утопия, но сегодня мне кажется, что подобные страны не могут быть агрессивными, грубыми, опасными...
Выдумки, скажет мне кто-то, когда-нибудь любая страна может стать агрессивной. Просто ты поддался обаянию варшавской весны, начисто забыл о былых польских недругах России (Баторий, Сигизмунд Третий, князь Понятовский, Юзеф Пилсудский ...) и знаешь о том, что и "Польша", и "Варшава" - слова женского рода.
Ну да, ну да... А вот Краков, Севастополь, Киев, Ленинград - слова, принадлежащие к роду мужскому. Вслушайтесь в их звучание! Это имена воителей, подлинных героев, крепких мужиков. Они сражались до самого конца, зубами и когтями отстаивая свою свободу. Боролась за собственную независимость и Варшава... но эта нежная и изнеженная, утончённо-поэтичная панна почти всегда (у меня почему-то сложилось именно такое впечатление) терпела поражение. Или всё же не всегда? Пытаюсь вспомнить: время Мицкевича или Костюшко... Марии Склодовской или Шопена... Екатерины II и Александра Суворова... Болеслава Пруса или графа Огиньского... наполеоновские войны и 1944 год... Ну да, пожалуй, Варшава всё же была слабой женщиной. Слабой, упрямой и прекрасной...
Тут впору прервать эти рассуждения какому-нибудь досужему историку, опровергнуть мои умозаключения неожиданными и убийственными фактами, тем более что эти несколько строк, которые вы только что прочитали, всего лишь плод ассоциативного мышления, а вовсе не результат серьёзного исследования. Но я даже спорить не буду. Иногда гораздо важнее чувства, нежели холодная логика.
...Мы уже пять дней в Варшаве, а всё никак не найдём время зарегистрироваться здесь. Это нужно сделать непременно, а то на границе, когда будем выезжать из Польши, таможенник спросит: "А вы, шановне паньство, собственно, где были?.."
С утра пораньше профессор Галина Янашек, жена писателя Э. Куровского, везёт нас на Раковецкую, в какое-то вполне заурядное госучреждение. Место для парковки автомобиля находим в двух кварталах от здания, а потом минут десять идём пешком. Поднимаемся по лестнице на второй этаж. Очереди почти нет, но всё же приходится подождать минут пятнадцать в узком коридоре. Выкрашенные в тусклый колер стены, несколько стульев у двери, суетливые пробежки госслужащих от кабинета к кабинету, их скучающие отрешённые взгляды - всё это очень напоминает мне наши жилбытконторы и "паспортные столы" в милиции. Дама, встретившая нас (пани профессора, меня и мою жену), даже не улыбнулась, узнав, что к ней явились гости из России. Впрочем, ей-то что за радость от этого? Разговаривала она исключительно с пани Галиной, которой даже не предложила сесть. Вся процедура заняла несколько минут. Закорючка на клочке бумажки, дата, подпись, печать - всё.
А потом едем в Старый Город. Хотим ещё раз попытать счастья - проникнуть-таки в музей Марии Кюри-Склодовской, который был все эти дни закрыт. Подходим к дому N16 на улице Фрета - оказывается, открыт музей! Ну да, ведь сегодня 4 мая. Праздники уже закончились.
Входим в парадную, поднимаемся по лестнице. Ясно, что долгие годы здесь был именно жилой дом, а никакой не музей. Это видно сразу. Приближаемся к столику, где сидит женщина средних лет. Интересуемся, сколько стоит входной билет. "Бесплатно", - отвечает она. Вместо билета получаем буклет о музее: скромный, сложенный пополам листок бумаги, ксерокопия. На первой странице - портрет Марии Кюри, на последней - медаль Нобелевского лауреата (аверс и реверс), а в середине на двух страничках - биография учёной. Последняя фраза звучит так: "Этот музей размещается в доме, где родилась Мария Склодовская-Кюри, на улице Фрета в Варшаве и находится под опекой Польской Химического Общества, основателем и почётным членом которого была Мария Склодовская-Кюри".
Спрашиваю, можно ли здесь фотографировать.
-Пани працуе научичелькой в школе (Пани работает учительницей в школе), - говорю о жене.
-Проше бардзо, - следует любезный ответ.
"Вот и хорошо, - думаю. - Жена преподаёт физику. Возможно, эти снимки ей пригодятся для работы".
Экспозиция небольшая, всего два зала. Экспонатов немного - всё больше фотографии и копии документов (а может быть, подлинники, как знать). Личных вещей Марии Склодовской не так уж много. Только то, что связано с работой. Вот за стеклом чёрная мантия академика, а рядом - что-то из бытовых предметов, очки или пенсне... впрочем, точно не помню. На скромном, но изящном письменном столе - керосиновая лампа и фрагменты рукописи, а рядом - небольшой книжный шкаф, где на полках рядом с книгами нашла место химическая посуда. Рядом - ещё один столик, круглый, на нём стоит электрическая настольная лампа, довольно уютная. Здесь же - несколько физических приборов (что для чего предназначено - долго не вникаем, а экскурсовода нет), назначение этих предметов понятно, пожалуй, только специалисту. Вот, по сути дела, и всё. Да и что ещё можно увидеть в подобных музеях?
***
На одной из улочек Старого Города находим фотовыставку, из любопытства заглядываем туда. Вход бесплатный. Девятнадцать авангардистских снимков - фрагменты человеческого тела, веточки, листики, пейзажи, пятна... Довольно предсказуемая выставка.
Куда дальше? Вспоминаю, что мы не были ещё на площади Канония, о которой увлечённо рассказывает путеводитель по Варшаве: "Канония - миниатюрная площадь позади кафедрального собора. Её название восходит ко времени, когда в домах вокруг неё жили варшавские каноники. Здесь всегда царит тишина и покой. Нельзя избавиться от ощущения, что вот-вот из подворотни выйдет женщина в средневековом чепце или погружённый в раздумье ксёндз со старинным молитвенником в руках".
Каноники... Кто это? Позже, уже дома, я узнаю, что это члены капитула (коллегии священников) католических и англиканских церквей, а пока мы просто ищем эту площадь - сначала на карте, а потом и въяве. А знаете, приятно вот так, бесцельно и бессистемно, бродить по улицам незнакомого города и открывать для себя всё новые и новые уголки, которые потом останутся в сердце на долгие годы. Эта треугольная, мощёная брусчаткой площадь окружена трёхэтажными домами, выкрашенными в оранжевый и жёлтый цвета, и кажется уснувшей. Слово "площадь" - это, пожалуй, для неё слишком громко. Так, сорок шагов вдоль, сорок - поперёк. У обочины дремлют несколько автомобилей. В самом центре Канонии на низеньком постаменте стоит небольшой колокол, что-то вроде памятника. "Постамент" - это тоже чересчур. Ну, бетонное возвышение, сантиметров пятнадцать. Да и сам колокол совсем не гигант, я даже повыше буду. Здесь и в самом деле очень тихо и пустынно. Туристические тропы проходят чуть в стороне, там, где главные улицы Старувки. Вот в невысокую арку входят девушка с парнем (а вовсе никакой не ксёндз) и исчезают в чреве полутёмного двора. Что там - подъезд? Внутренняя площадка у дома? Этого нам не дано узнать. Солнце освещает лишь краешек площади, скорее похожей на двор-колодец старой Москвы, большая же часть её остаётся в тени. Тишина стоит такая, что кажется, будто это вовсе не столица европейского государства, а какой-нибудь провинциальный городишко на юге Украины или в Прибалтике. Для полноты картины не хватает лишь кошки, уютно потягивающейся после полуденного отдыха...
***
Вечером пани Галина угощает нас супом, который называется "Хлодник литовский". Это блюдо приходится мне по вкусу настолько, что прошу немедленно продиктовать рецепт.
-Что ж, это не сложно, - говорит пани профессор. - Варится свёкла с листьями, потом добавляется лук, варёное яйцо, кислое молоко. Кушать надо в холодном виде...
-Вкусно! - восхищаюсь я супом и прошу добавки.
Вообще, хозяева дома кормили нас так, будто мы приехали из голодного края. Каждый день на столе были фрукты (однажды даже арбуз - это в конце апреля!). Мы перепробовали с десяток сортов колбас, ветчины и сыров, несколько видов йогуртов, кофе и чая. Однажды пани Галина побаловала нас нежнейшей индейкой с рисом и дольками ананаса (между прочим, очень вкусно!).
Когда хозяйка возилась на своей кухоньке, я шёпотом просил жену:
-Пойди помоги, а то неудобно: профессор университета готовит нам завтраки и ужины...
Но пани Галина категорически отказывалась принять эту помощь:
-Нет, нет, вы гости...
После наших трапез оставалась целая груда использованной посуды. Жена рвалась на кухню:
-Разрешите, хоть тарелки помою...
-Наташка! - удивлялась пани Галина. - Как ты можешь... мыть посуду - в гостях?!
(Однажды она услыхала, как я назвал жену именно так - "Наташка", и ей понравилось это и отчего-то рассмешило, и потом пани Галина изредка повторяла это с явным удовольствием. А позже, гораздо позже я узнал, что её матушку звали Наталией.)
-Эх, пани Галина, - вздыхала "Наташка". - Вы даже не понимаете, какое это счастье!
-Цо? Мыть посуду?!
-Нет. Счастье, когда круглые сутки есть горячая вода!
До поры до времени мы всё же не отдаём себе отчёта в том, кто такая пани Галина. Только позже до меня доходит, что эта тактичная и добрая женщина - не просто профессор двух университетов (хотя, конечно, и это вовсе не пустяк!), а учёный первой величины, известная во всём мире специалистка по славистике и компаративистике (сравнительному изучению литератур).
Детство и юность Галины Янашек пришлись на очень непростое время. Когда в Польшу пришла война, Галине было всего восемь лет. Отец, подполковник Армии Крайовой Вацлав Пётр Янашек, погиб во время Варшавского восстания в 1944 году. Мать Наталия Гожджик-Ревиньская вынуждена была до конца жизни жить в Канаде, в эмиграции. Дело в том, что её второй муж был полковником польской армии и членом генерального штаба. В 1939 году он, как и многие другие военные, попал в Румынию. После войны очутился в Канаде. Следом за ним выехала и его жена.
Маленькую Галину, как и многих детей-сирот, вывезли в Силезию. Там девочка закончила первые два класса гимназии. В 1947 году её разыскал старый товарищ отца, полковник Я. Мазуркевич, который в подпольной Армии Крайовой в целях конспирации именовался псевдонимом "Радослав". Он забрал Галину к себе в Варшаву. А через несколько месяцев семья Мазуркевичей была арестована за деятельность в Армии Крайовой (АК). Опекать Галину взялась директор женской гимназии имени М. Кюри-Склодовской доктор Ядвига Занова.
-А вы сами присутствовали при аресте полковника Мазуркевича? - спрашиваю я у пани Галины. - Как это было? Когда? Ночью, днём?
-Я была дома в тот момент, когда забрали жену "Радослава". Это случилось ночью. А его самого арестовали в другом месте и чуть позже...
***
Признаться честно, об Армии Крайовой я никогда всерьёз не задумывался, хотя, конечно, слышал о ней. "Должно быть, это были такие же партизаны-подпольщики, какие действовали и в других оккупированных странах Европы", - думал я.
-Армия Крайова боролась с гитлеровцами во время оккупации Польши и была самой большой в Европе подпольной армией, - рассказывала мне пани Галина. - Мой отец был сапёром. Во время Сталинградской битвы его группа взрывала немецкие поезда, которые ехали на восток. Главной их целью в те дни было ослабить удары по Сталинграду. Отряды Армии Крайовой нападали на гестаповцев, отбивали у нацистов политзаключенных, приводили в исполнение смертные приговоры "фольксдойчам" (гражданам немецкого происхождения, которые пользовались привилегиями во время оккупации) и немногочисленным в Польше предателям народа. А ещё преследовали тех полек, которые показывались на людях в компании с немцами. В кинотеатрах, например, этих женщин обливали кислотой или краской...
Судьба генерала Мазуркевича меня заинтересовала, и я, вернувшись в Россию, стал искать информацию об АК в Интернете и на "бумажных носителях". Информация оказалась довольно запутанной и противоречивой. Всё зависело от позиции того, кто рассказывал об АК, от его "политической ориентации".
Вообще-то в Польше было две "армии" Сопротивления: Armia Krajowa (Армия Отечества), которая действовала под руководством "буржуазного" польского эмиграционного правительства, и Armia Ludowa (Народная Армия), которой руководила Крайова Рада Народова. Позже именно вторая, Народная Армия, реорганизовалась в дружеское Советскому Союзу Войско Польское. В общем, это были две самостоятельные военно-политические организации на территории оккупированной Польши.
Документы, найденные мной в Интернете, поведали, что "АК была создана главным образом для защиты классовых интересов польской буржуазии, ограничивалась в своей деятельности в накапливании оружия, военном обучении, разведывательной деятельности, создании штабов и других организаций, призванных при крахе оккупационного режима обеспечить установление в Польше власти эмигрантского правительства. Реакционно-настроенное руководство Армии Крайовой стремилось к восстановлению польского государства в довоенных границах, реставрации довоенного общественно-политического строя".
А об Армии Людовой сказано так: "Создана в 1944 году, объединила Гвардию Людову, отряды "Союза борьбы молодых", народной милиции и батальонов хлопских (крестьянских). Во главе этой Армии стояла Польская рабочая партия (ПРП), рассматривавшая вооруженную борьбу с фашистскими оккупантами не только как средство ослабления противника, но и как необходимое условие освобождения и установления демократического строя".
...Когда началась Вторая мировая война, основной военной силой антигитлеровского подполья была Армия Крайова, подчинявшаяся польскому правительству в эмиграции. В 1944-1945 гг., после освобождения Красной Армией польских территорий от германской оккупации, борьбу с АК с целью её ликвидации повели уже не немцы, а органы советской военной контрразведки "СМЕРШ", войска НКВД СССР, а также карательные органы просоветских властей Польши.
Вернёмся немного назад. К началу 1944 года Красная Армия приблизилась к границам Польши. В это время польское эмиграционное правительство пришло к выводу о том, что наступил момент, когда 300-тысячная Армия Крайова должна поднять восстание. Предполагалось, что Польшу освободят западные союзники, а не советские войска. 4 января Красная Армия пересекла польскую границу 1939 года. В феврале эмиграционное правительство в Лондоне утвердило план "Буря" об изгнании из Польши немецких войск до подхода Красной Армии. Оно имело все основания не доверять Советскому Союзу и опасаться его вступления в Польшу. Речь шла не только о территориальных потерях, но и о смене всего социально-политического устройства Польши. Понять это нетрудно. Вероломство Сталина в полной мере проявилось ещё в 1939 году, когда после советской экспансии приняли массовый характер репрессии, аресты и депортация мирного населения.
Однако, сопротивляясь советскому нажиму, командование Армии Крайовой и его представители на местах допускали крайности. Зимой 1944 года, например, капитан Адольф Пильх (псевдоним "Гура"), командир одного из отрядов АК, встретился в Столбцах с нацистами, офицерами СД и вермахта, просил об оказании срочной помощи. Ему было выделено 18 тыс. единиц боеприпасов, продовольствие и обмундирование.
Короче говоря, к лету 1944 года Армия Крайова подорвала доверие к себе. Как раз в это время легионеры АК завели речь о перемирии с Советской Властью и сообщили о готовности повернуть оружие против немцев, но партизаны Белоруссии увидели в этом военную хитрость. Тем не менее, эти предложения звучали все настойчивее. Командиры АК в одном из обращений к партизанам заявили, что поляки всегда хотели дружить с "кровным и большим славянским народом" и что "взаимно пролитая кровь" указывает им дорогу к взаимной договорённости. Свои намерения отказаться от конфронтации с белорусскими партизанами подтверждало и правительство Польши в Лондоне. Однако инициатива была упущена...
Начались повальные репрессии. 20 июля 1944 года штаб войск НКВД 3-го Белорусского фронта издал приказ о задержании лиц, принадлежащих к вооруженным формированиям эмигрантского правительства Польши. Руководство Армии Крайовой в этот период относилось к СССР (при всем недоверии к нему) довольно лояльно - как к участнику антигитлеровской коалиции ("союзник наших союзников").
-АК призывала бойкотировать немецкие "гадзиновки" ("рептильные газетёнки"), и игнорировать театры, которые работали под немецким руководством, - продолжала свой рассказ пани профессор. - Армия Крайова издавала подпольные газеты и распространяла их в Польше, а ещё тайно вела курсы средней и высшей школы, поскольку легальные учебные заведения немцы закрыли.
В августе войска НКВД ужесточили действия против отрядов Армии Крайовой. 1 августа 1944 г. началось Варшавское восстание, а 25 августа штаб войск по охране тыла 3-го Белорусского фронта огласил Директиву о задержании и разоружении отрядов АК, которые по приказу своего командования двигались на помощь восставшей Варшаве. Разоружение и роспуск отрядов АК и аресты её командиров убедили рядовых бойцов Армии Крайовой и её руководство в необходимости оставаться в подполье и оказывать сопротивление враждебным действиям советской стороны.
В октябре 1944 г. Москва потребовала от органов НКВД резкого ужесточения политики по отношению к подполью. Отныне аресту подлежали не только офицеры АК, но и рядовые, даже те, кто уже летом был задержан и отпущен сразу после разоружения.
К началу сентября советские войска подошли к реке Висла. На другом берегу была Варшава. Казалось, что через несколько дней Висла будет форсирована, польская столица освобождена и Советская Армия двинется дальше на запад. Но прошло более четырех месяцев, прежде чем Сталин отдал приказ продолжить наступление.
Варшавское восстание, рассчитанное на двое суток, вылилось в 63 дня кровопролитных боев и закончилось поражением восставших. Мольбы к советским властям о помощи оставались без ответа. Четыре месяца Советская Армия стояла на берегу Вислы, не делая попыток поддержать польское Сопротивление. Просьбы западных союзников СССР предоставить в их распоряжение советские аэродромы для доставки воюющей Армии Крайовой вооружения и медикаментов также отклонялись Сталиным.
В результате поражения Варшавского восстания погибло около 40 тысяч польских партизан и бойцов АК, а также 180 тысяч варшавян. Сам город был почти полностью разрушен фашистами. За четыре месяца Советская Армия смогла накопить силы, получить свежее пополнение и обновить боезапасы. В начале января 1945 года началось решительное наступление. Первым Белорусским фронтом командовал маршал Г. Жуков. 17 января Варшава была освобождена от немцев.
Новая волна арестов членов АК и других организаций польского антигитлеровского подполья началась зимой 1945 года. Это вызвало брожение среди тех "аковцев", которые летом и ранней осенью вступили в ряды Войска Польского и участвовали в боях за освобождение Польши. Весной случились несколько вооруженных выступлений в частях и подразделениях Войска Польского на востоке Польши.
В январе 1945 года командующий Армией Крайовой генерал Леопольд Окулицкий ("Медведь") объявил о роспуске АК. Но, несмотря на жестокие меры, антикоммунистическое подпольное движение в Польше продолжало действовать. Участились случаи дезертирства, росло число уклонявшихся от службы в Войске Польском. Целые подразделения Войска Польского нередко переходили на сторону отрядов АК. Одним из немногих надёжных орудий подавления подпольного движения оставались войска НКВД.
Начались массовые аресты участников подполья в городах и селах. Арестованных помещали в спецлагеря НКВД на территории Польши и в польские тюрьмы. На эти лагеря и тюрьмы регулярно совершали нападения отряды Армии Крайовой. Так, например, 9 мая 1945 года (в День Победы!) крупный отряд АК совершил нападение на городишко Граево, разогнал городскую администрацию польского временного правительства, изъял все ценности из банка и, освободив из тюрьмы заключенных, скрылся.
16 августа в Москве был подписан договор о советско-польской государственной границе, установленной по линии Керзона. Немецкие части спешно отступали на запад...
Руководство польского подполья понимало, что продолжать широкомасштабную партизанскую борьбу невозможно. Однако, несмотря на это, в некоторых регионах страны деятельность партизанских отрядов продолжалась. Поэтому внутренние войска НКВД боролись против антисоветских выступлений в Польше вплоть до середины 1946 года...
***
Как относиться ко всем этим событиям сегодня? Что это было - борьба польского народа за независимость, стремление поляков вернуть свои территории, отобранные Гитлером и Сталиным, или же ожесточённая война "буржуазных кругов" старой Польши против Советской власти, смертельная битва двух общественно-политических формаций? Повторяю, ответ зависит от того, с какой позиции это рассматривать...
Разве трудно понять тех, кто поддерживал Армию Крайову? До начала Второй мировой войны Польша и была-то по-настоящему свободной всего лишь лет двадцать. А до 1920 года она - то под Россией, то под Австрией, то под Пруссией или Германией - почти два века!.. И вот в двадцатые-тридцатые годы повеяло свободой. Много ли это - двадцать лет? Целое поколение родилось и выросло "при капитализме". Кто-то стал хозяином магазина или лавки, кто-то ещё только строил планы на будущее, мечтал разбогатеть, а кто-то прозябал в нужде. Но тут два сильных соседа договариваются между собой и делят польские территории. Правительство Польши уходит в эмиграцию, народ начинает борьбу за "своё". Далеко не каждый поляк хочет того, чтобы на территории его страны установилась Советская Власть. В Западной Белоруссии или, например, во Львовском "воеводстве" у кого-то остались родственники. Война - великая беда, но и удобная возможность вернуть свои угодья, фабрики, магазины, аптеки... Пусть только Германия и Советский Союз перегрызут друг другу глотки...
Долгие годы у нас в СССР бойцы французского Сопротивления считались (и по праву считаются!) героями, бесстрашными воинами, отважными борцами против фашизма. Но ведь и они отнюдь не собирались устанавливать во Франции порядки, навязанные "коммунистической Москвой"...
Нетрудно понять и настроение правительства СССР. Ещё ведь до войны договорились с Гитлером, разжились жирным куском (территорией "Восточной Польши"). Это, кстати, ещё доказать надобно, чьи это земли - польские или, скажем, белорусские (украинские). Позже, после трудных месяцев поражений и отступления Советская Армия, наконец, мощно зашагала на Запад. Это - дорога победителей. Но тут - досадная помеха: Армия Крайова, которая поначалу вроде бы настроена лояльно по отношению к СССР, а потом становится врагом, пытается даже "договориться" с нацистами... а позже опять хочет дружбы...
Так или иначе, но в итоге - миллионы погибших, десятки тысяч разрушенных семей, несчастные судьбы поляков, белорусов, русских, украинцев, немцев, евреев...
-...После войны, - рассказывала пани Галина, - у нас преследовали тех патриотов, которые некогда состояли в Армии Крайовой. Присланные из Советского Союза войска НКВД вели охоту за теми, кто посвятил свою жизнь борьбе с немцами. Их обвинили в сотрудничестве с фашистами. Обвинения были выдержаны в истинно геббельсовском ключе. Полковника "Радослава" (в то время Мазуркевич был ещё полковником) арестовали на волне дьявольских чисток в сталинские годы. А звание генерала он получил уже позже, когда реабилитировали и его, и других руководителей Варшавского восстания. Кто-то сумел выжить, но многие были убиты в Польше и в Москве. Не хочется даже об этом говорить, очень уж это действует на нервы... Раньше я часто думала о том, что это даже лучше, что мой отец погиб во время восстания, а то ему пришлось бы провести долгие годы в сталинских казематах...
Читаю документ на одном из сайтов Интернета: "Крест Варшавского восстания учрежден Указом Сейма ПНР от 7 июля 1981 года. В соответствии с положением, крестом Варшавского восстания награждались военнослужащие и гражданские лица, принимавшие непосредственное участие в Варшавском восстании 1944 года. [...] Несмотря на реакционные антисоветские цели командования АК и эмигрантского правительства, Варшавское восстание стало массовым патриотическим выступлением жителей Варшавы против немецко-фашистских оккупантов за освобождение своей родины. Первое награждение крестом Варшавского восстания состоялось в дни празднования 37-й годовщины Варшавского восстания. Среди первых награждённых были: бригадный генерал Ян Мазуркевич ("Радослав"), бригадный генерал Франтишек Каминский, полковник Мария Виттек..."
***
...Мы включаем телевизор и с удивлением находим там... "нашу" телевикторину "О, счастливчик!", которая позже превратилась в телеигру "Кто хочет стать миллионером?". Ясно, что это лицензионная программа, поэтому весь антураж сохранён в точности: тот же дизайн студии, то же оформление титров, цифр и пр., примерно тот же тип вопросов, только уже с польской спецификой, та же мимика игроков и интригующие паузы ведущего - всё то же. И даже размеры призов те же: 100, 200, 300... 1000, 2000, 4000 и так до миллиона. Но - в злотых! А это значит, что больше, чем в рублях...
М-да... лучше заняться чем-нибудь другим. Такие телевикторины быстро надоедают.
Вечером едем с пани Галиной в кино. Куровский отказывается, сославшись на нездоровье.
-Халющенько ("Галочка" по-нашему. - авт.), - говорит он жене, - что-то сегодня нога у меня разболелась...
Не очень-то хочется и мне (уж лучше бы в театр), но пани Галина предложила составить ей компанию, и я не могу отказать нашей радушной хозяйке.
-А что там сегодня идёт?
-Амэрыканьска пэнкношч.
Ага, "Американская красота" ("Красота по-американски"). Что-то я слышал об этом фильме... кажется, ему дали "Оскара"... не помню. Должно быть, очередная голливудская муть.
Усаживаемся в "Малюх" и по полупустым улицам Варшавы (вечером на дорогах польской столицы машин не так уж много, по нашим, московским, меркам) добираемся до кинотеатра "Silver screen", который совсем ещё недавно, "при коммуне", именовался "Москвой".
...В 1951 году Галина стала студенткой отделения славистики Варшавского университета. Возглавляла студенческое научное объединение, тогда же начала изучать творчество Карела Чапека. В 1956 году Галина Янашек становится магистром славянской филологии. В это же время и замуж выходит - за словацкого студента-географа Коломана Иваничку.
После окончания Университета пани Галина работала преподавателем польского языка и литературы в Словакии, в Братиславском университете. Разработала четырёхлетнюю программу полонистики для студентов, изучала связи польской и словацкой литератур, занималась проблемами литературного перевода, руководила дипломными работами. Лекции пани Галины пользовались огромной популярностью у студентов. Через девять лет она стала доктором наук. В соавторстве со словацким лингвистом Фердинандом Буффом она подготовила польско-словацкий и словацко-польский словари, написала самоучитель польского языка, который успешно продавался в книжных магазинах Словакии, и двухтомную антологию польской литературы, снабдив её множеством комментариев и стилистических пояснений. А ещё сотрудничала со словацкими журналами и издательствами, всячески пропагандировала польскую культуру и литературу, писала предисловия и обширные эссе. Написанное рукой доктора Янашек-Иваничковой предисловие к "Фараону" Болеслава Пруса выдержало четыре издания.
Но пани Галина занималась не только польской, но ещё и чешской и словацкой литературами. Молодая славистка принимала участие в деятельности Общества компаративистики в Братиславе, в Международном Конгрессе славистов в Праге (1968 г.), в Международной Ассоциации компаративистики в Бордо (1970 г.), читала лекции в Кракове и в Киеве. Удивительная работоспособность! Фактически Галина Янашек была неформальным "послом" польской литературы в Чехословакии.
...Я впервые в кино за последние десять лет. Занятно: долгие годы в России я в кино не ходил, мне казалось, что это слишком дорого да и не очень нужно, а тут, в Польше, пошёл всё-таки. Удивлён роскошью и размахом этого кинотеатра: эскалаторы, обильный буфет, продуманный дизайн всего вокруг, оригинальная мебель, сияющий (стеклянный, что ли?) пол, ненавязчивая, под сурдинку, музыка. Нас встречают предупредительные молодые люди в униформе. Это обслуживающий персонал.
Пани Галина ведёт нас в буфет. Недавно я обмолвился, что люблю мороженое, вот пани профессор и пожелала угостить меня. Я отказываюсь, но пани Галина настаивает на своём. Жене моей она покупает порцию поп-корна и кока-колу. В свои сорок лет мы чувствуем себя здесь детьми.
Тоненькая девушка с фонариком провожает нас в полумраке зала, показывает наши места. Вообще-то, мы и так легко нашли бы. Это всё американский понт, амэрыканьска пэнкношч. Усаживаемся в удобные кресла. Я оглядываюсь по сторонам. Мне всё интересно: и эти кресла, в которых можно развалиться, как дома, и отверстия в подлокотниках, чтобы туда ставить стакан с кока-колой (всё продумали, черти!), и то, что зал заполнен едва наполовину.
Начинается сеанс. Первые пятнадцать минут нас терзают рекламой на польском и английском языках. Терпеливо ждём начала фильма. "Нет, - думаю, - уж лучше бы тележурнал показали, "Новости дня", "Фитиль" или что-нибудь в том же духе, как когда-то при социализме..." Многие рекламные ролики публике, собравшейся в зале, кажутся смешными. Позади меня то и дело хихикают девчонки.
И вот - фильм. С непривычки поражает качество стереозвука. Любой громкий хлопок в фильме, выстрел или удар чувствительно отзывается в ушах зрителей, и тогда пани Галина, сидящая справа от меня, вздрагивает и тихо восклицает:
-Езус Мария!
Меня это неизменно забавляет. Что-то назойливо вертится в моей голове, будоражит память. "Езус Мария", "Езус Мария"... Где-то это было, в книге какого-то нашего классика - Куприна, что ли?.. а может быть, польского или украинского... или в кинофильме о средневековой Польше... или о Литве...
...В 1974 году доктор наук Галина Янашек-Иваничкова возвращается на родину, воспитав целую когорту учеников, которые позже стали профессорами, докторами наук, переводчиками, послами, поэтами, редакторами издательств. В Институте Славистики польской Академии наук Г. Янашек становится профессором. Одновременно с этим пишет для польских журналов и газет. В 80-е годы она уже вице-директор Института. Более тридцати лет является членом комитета славистики Польской Академии наук. Постоянно принимает участие во всех международных съездах славистов. Читает лекции в Чехии, Японии, выезжает во Францию, в Канаду, работает в университетах Варшавы и Катовице. Занимается вопросами изучения постмодернизма - сначала французского, позже западнославянского. Ею написаны 10 книг о славянской литературе (в первую очередь о чешской, словацкой и польской, а кроме того - о литературе российской, болгарской и народов бывшей Югославии). 200 статей опубликованы на польском, словацкой, чешском, русском, французском, японском, английском и болгарском языках. А кроме того - рецензии, эссе, комментарии, исследования... Г. Янашек-Иваничкова перевела множество научных и литературных работ с чешского, словацкого, английского и французского языков на польский, а кроме того - с польского, французского или английского на словацкий!
И - десятки наград в Польше, Чехии, Болгарии, Словакии... Золотая медаль Карела Чапека получена пани профессором в Чехии. Президент Польши награждает Г. Янашек-Иваничкову Офицерским Крестом Возрождения Польши...
...-Бумс!
-Езус Мария!
Самое ужасное, что фильм-то... на английском языке. И ничего страшного в том не было бы (в нижней части экрана - титры по-польски), но моя жена не понимает польский текст. Польскую речь чуть-чуть понимает, а написанное - увы. Не знает правил чтения. Мы выходим из положения так: я шепчу ей на ухо перевод польских титров. При этом явно мешаю соседям, но они терпят.
-Пшескадзам пани? - спрашиваю у девушки, сидящей за моей спиной. ("Я вам не мешаю?")
-Не-е...
Кое-что в титрах иногда непонятно и мне. По смыслу однако догадываюсь, что это какая-то похабщина. Такие слова я вряд ли нашёл бы в польском словаре. Любопытство заставляет меня изредка спрашивать у пани слависта, что означает то или иное выражение. Иногда пани Галина отвечает, иногда же говорит чуть смущённо:
-Это так... неприличное...
Приходится догадываться по смыслу.
А фильм оказывается, паче чаяния, очень трогательным, живым, для американцев довольно неожиданным. И совсем уж меня сразила наповал любимая нами с детства песенка битлов "Because" во время заключительных титров, исполненная в современном ключе и вовсе не английским квартетом "Beatles".
Love is old, love is new
Love is all, love is you
Because the sky is blue
It makes me cry
Because the sky is blue.
***
...На улице Гагарина мы выходим из машины и идём к стандартному серому зданию. Полдень. Жара вроде бы стала поменьше, но всё равно душно. Хорошо бы дождичек сейчас... Сегодня пятое мая. Интересно, думаю я, а летом здесь как? Небось, сущее пекло?..
-Что это? - спрашиваю у Куровского. - Где мы?
-Центр славянской культуры, - отвечает пан Эдвард.
-А что там?
-Сейчас увидишь.
По сути дела, это книжный магазин - не такой большой, как, скажем, "Молодая гвардия" или "Библио-глобус" в Москве, но Варшава, похоже, и не страдает мегаломанией. На полках собраны книги на чешском, польском, болгарском, украинском, русском языках. Места явно недостаточно, а потому в торговом зале расставлены столы, и там тоже - книги, журналы, газеты. На стенах висят репродукции каких-то совершенно незнакомых мне живописных полотен. Нас встречают директор Ян Забродский и председатель Российского Дома науки и культуры в Варшаве Татьяна Хохлова. Эдвард Куровский представляет нас хозяевам. Я по-европейски прикладываюсь к ручке Татьяны. В России, кажется, я вряд ли сделал бы это, но здесь, в Варшаве, мне хочется быть галантным.
Минут десять брожу по магазину и листаю книги, а потом пан директор приглашает нас к столу, который стоит тут же, в конце зала, у окна, где на стене висит герб Польши. К этому времени появляется профессор-славист университета в городе Ольштыне Б. Бялокозович. На визитке, которую пан профессор подарил мне чуть позже, значится: "Базыли Бялокозович, руководитель кафедры восточнославянского литературоведения, Институт восточнославянской культуры".
Хозяева приготовили кофе с бутербродами. Я вынимаю из сумки "Гжелку", которую привёз из России. Пан Бялокозович принёс польское смородиновое вино. Долго на всё это не смотрим, открываем водку и вино, разливаем в рюмки. Пани Галина пить отказывается, остальные же делают по нескольку глотков. Позже к нам присоединяются ещё двое. Одного из них мне представили как "профессора-украиниста", второй же, очевидно, частый гость этого Центра, оказался полковником в отставке. Этот пожилой седовласый мужчина, - я не понял, то ли белорус, то ли поляк, - зашёл сегодня в магазин явно случайно, но охотно принял приглашение.
Мы сидим за столом и потягиваем алкогольные напитки, закусывая бутербродами с паштетом и колбасой, а тут же, в торговом зале, чуть поодаль, бродят редкие посетители и роются в книгах. По всей видимости, они не обращают внимания на нас. Возможно, привыкли к той картине, которую могут сейчас наблюдать. Похоже, что это всё-таки не совсем книжный магазин, а нечто вроде клуба, куда заходят те, кого интересует литература и культура славянских народов. Ян Забродский замечает в зале пожилую женщину и приглашает её к столу, но та отказывается.
-А кто это? - шёпотом спрашиваю я пана Эдварда.
-Тоже профессор университета...
"Сколько же здесь сегодня профессоров-славистов? - думаю я. - Пани Галина, Бялокозович, а ещё "профессор-украинист" (его имя я не расслышал) и эта женщина...И в самом деле - Центр!.."
Украинист молчалив и сдержан, он больше слушает, нежели говорит, и кажется мне чем-то расстроенным. Отставной полковник тоже помалкивает, но я успеваю узнать о том, что его дети живут в Подмосковье. Главную же скрипку играет профессор Бялокозович, обаятельный грузный мужчина в очках. Он очень общителен и держится весьма демократично, я сразу проникаюсь к нему искренней симпатией, тем более что и говорит он по-русски просто безукоризненно, не каждый русский владеет так родным языком. Ну, ещё бы! Пан Бялокозович учился в России, в Горьковском государственном университете, а закончил своё образование в Ленинграде. Тема его дипломной работы - "Лев Толстой и польское литературно-общественное движение", а в Варшавском университете, ещё будучи ассистентом, он вёл семинары по поэзии Н. Некрасова и по роману Л. Толстого "Война и мир"... Мы с паном Эдвардом по случаю этой встречи нарядились торжественно, в костюмы и галстуки, а вот Бялокозович одет просто: рубашка без галстука, тёмный пиджак, светлые брюки.
Беседуем о польско-российских отношениях, о политике. Конечно же, это неизбежно, когда за одним столом собираются представители разных стран и многие видят друг друга впервые. Не анекдоты же травить, в самом деле.
-У нас в Польше есть русофобы, - говорит Бялокозович. - Даже в правительстве. Ну, не любит кое-кто Россию, и это нетрудно понять: сейчас Польша живёт под знаком катыньской трагедии. Ведь только-только приоткрылась завеса тайны, расставлены точки над "i"... Но всё же, думаю, такое отношение к соседнему государству нельзя назвать разумным, дальновидным. С Россией нужно дружить, сотрудничать. Я знаю, что до сих пор ещё у вас помнят польские продукты - фрукты, овощи, а ещё косметику и медикаменты, сделанные в Польше. С Россией надо торговать, а не враждовать.
-А скажите, - обращаюсь я к Бялокозовичу, - правда ли, что Пушкин и Мицкевич были близкими друзьями? В России существует (или, может, существовала раньше) легенда о том, что однажды в непогоду эти два поэта укрылись одним плащом, чтобы не промокнуть. Потом этот один на двоих плащ рассматривали у нас чуть ли не как символ дружбы двух народов, ещё одно свидетельство единения братских литератур и прочая...
-Трудно сказать, укрывались они одним плащом или нет, - отвечает профессор. - Легенда эта родилась, очевидно, из первых строчек стихотворения Мицкевича "Помник Пётра Велькего", "Памятник Петру Великому": "З вечора на джу стали двай млодженьцэ под едным плашчем, взёвши ще за рэнцэ..."
-"Вечером под дождём стояли два юноши под одним плащом, взявшись за руки..." - повторяю я по-русски.
-Точно, - улыбается Бялокозович. - Там, дальше, по тексту: "один из них - странник, пришелец с запада, а другой - поэт-пророк русского народа, известный своими песнями на всём севере". Конечно же, понятно, о ком это сказано.
-Получается, что Мицкевич так о себе и Пушкине написал?
-"Знали ще з собом недлуго, леч веле - и од дни кильку юж со пшиячеле..."
-"Они были знакомы не так уж долго..." - перевожу на русский, - "но через несколько дней уже были друзьями". Значит всё-таки дружили...
-Конечно, дружили. Впрочем, всё не так однозначно... - профессор садится поудобнее, с явным удовольствием продолжая свой рассказ. - Они познакомились в Москве в 1826 году и несколько лет довольно часто встречались в доме княгини Зинаиды Волконской. Потом, спустя два года, Мицкевич, сосланный в Россию, переехал в Петербург, и там поэты часто виделись у Дельвига, друга Пушкина. Мицкевич часто отзывался о Пушкине с большой симпатией, да и Пушкин тоже. "Мирный, благосклонный, он посещал беседы наши. С ним делились мы и чистыми мечтами и песнями..." Это Александр Сергеевич написал в своём стихотворении "Мицкевич". Помните, наверно?..
Я, конечно, не помню, но на всякий случай киваю.
-И ещё там было сказано так: "Он говорил о временах грядущих, когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся..." Обратите внимание: "соединятся"! То есть когда-то потом, позже. А стало быть, пока что никакой "великой семьи" нет и в помине.
-В каком смысле?
-Тут надобно принять во внимание тот факт, что в каком-то смысле эти два поэта стояли "по разную сторону баррикад". Пушкин был всё-таки, как ни крути, представителем Российской империи, метрополии, и его взгляды в определённой мере, скажем так, противоречили идее национальной самодостаточности, которую проповедовал Мицкевич. Наверно, именно в 1828 году могла произойти сцена, описанная польским поэтом в стихотворении "Памятник Петру Великому": "под одним плащом, взявшись за руки..." Мицкевич словно противопоставил эту трогательную картину всему тому, что олицетворял собой памятник русскому царю: самодержавие, империя, угнетённые народы и так далее... Да и в самой столице, в Петербурге, Адам Мицкевич видел концентрацию недобрых, дьявольских сил истории.
-Они с Пушкиным по-разному смотрели на идею панславизма, объединения славянских народов?
-Мицкевич мечтал о свободной Польше.
-Хотите сказать, что Пушкин был против того, чтобы Польша была свободной?
-Полагаю, что он не был лишён определённых имперских взглядов. Известно ведь, что после своей женитьбы он сблизился с царём в Царском Селе, собрался писать историю Петра Великого и издавать политический журнал. Плодом такого сближения поэта и государя стали стихи "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина", напечатанные вместе со стихотворением Жуковского под общим названием "На взятие Варшавы". Пушкин прославлял штык российского воина, не обращая внимания на то, что этот штык является стражем деспотических порядков в России. Что это, если не служба царю? Между прочим, стихотворение "Клеветникам России" было написано по заказу Николая I и прочитано царём ещё до публикации...
-Интересно... - говорю я. - В своё время в школе нам об этом не рассказывали. Нам втолковывали, что Пушкин всегда "восславлял свободу"...
-Ответом Мицкевича была третья часть поэмы "Дзяды", где польский поэт рассказал, как преследовали поляков в мученической Польше, поведал о бесчисленном множестве жертв. Вероятно, написал он это не для того, чтобы возбудить ненависть поляков к угнетателям-россиянам, а чтобы поляки помнили свою историю, не забывали... Примерно в это же время Мицкевич сочинил цикл стихотворений, известных как "дополнение к третьей части "Дзядов"" или просто "Петербург". Туда вошли такие стихи, как "Памятник Петру Великому", "Дорога в Россию", "Олешкевич", "Моим друзьям-москалям", "Петербург"... в общем, всего семь вершей.
-На территории бывшего СССР слово "москали" звучит как ругательное...
-А тем не менее, стихотворение написано проникновенно, искренне, с глубоким чувством. Мицкевич хотел сказать, что призывает к борьбе не с русским народом, а с той государственной системой, которая угнетает этот народ, как, впрочем, и все остальные народы Империи. Мицкевич поднял знамя за свободу и поляков, и русских. "Горечь крови и слёз моей отчизны пусть обжигает и сжигает, но не вас, а лишь ваши оковы".
-Гм, для украинской "старовыннои" литературы такие тексты и мотивы тоже характерны... - замечаю я. - "Оковы", "слёзы моей отчизны"... все поголовно "пригнибэчэни"... угнетённые то есть.
-Вы изучали украинскую литературу? - интересуется Бялокозович.
-Девять лет. И даже в аттестате у меня по "украше" стоит пятёрка, если я ничего не путаю, конечно, давно ведь это было...
-Значит, вам легче понять польскую литературу, да и язык тоже...
-И всё равно считаю, что нет литературы лучше русской. Откровенно говоря, уроками украинской литературы я тяготился. Из всего школьного курса мне понравились разве что пять-шесть произведений: "Захар Беркут" Ивана Франко, "Лесная песня" Леси Украинки, какие-то рассказы Остапа Вишни... Возможно, чтобы сегодня глянуть мне на украинскую литературу другими глазами, надо что-то перечитать, ... ну, не знаю, Коцюбинского, что ли, или Панаса Мирного...
-А что нравилось в русской?
-Гоголь, Тургенев... Пушкин, конечно - но главным образом его проза. Вот кто был великим прозаиком! Стихи его меня как-то мало трогали...
-Мицкевич в своём стихотворении "Друзьям-москалям", обращаясь к русским поэтам, спрашивает: те же вы, какими были? Не изменились ли? Остались ли верны своим идеалам? Он написал довольно резко: "Можэ кто з вас ужэндэм, ордэрэм зганьбёны, душэ вольно на веки пшедал в ласкэ цара и джищь на прогах его выбия поклоны... Може платным ензыкем триумф его слави и теши ще зэ своих пшиячул мэнченьства..."
Заметив, что я понимаю далеко не всё, профессор переводит:
-"Может быть, кто-то из вас продал душу свою вольную царю и сегодня на его пороге бьёт ему поклоны... Может быть, кто-то из вас продажным языком прославляет его триумф и радуется мучениям своих друзей..."
-Это он о ком?
-Какое-то время считалось, что это намёк на Пушкина и Жуковского, на их публикацию, именуемую "На взятие Варшавы". Но много позже по автографу стихотворения определили, что написано это было в 1830 году, а значит до выхода в свет сборника стихотворений Пушкина и Жуковского. Пушкин не знал об этом. Он решил, что Мицкевич упрекает его в предательстве идеалов молодости. Пушкин мог ответить ему вполне официально, очередным ура-патриотическим вершем, но он не сделал этого, потому что был велик, благороден. К тому же он очень уважал Мицкевича. Однажды на вопрос, почему Александр Сергеевич не желает отправиться в дальнее путешествие куда-нибудь за границу, тот ответил примерно так: "А зачем? Красоту природы я могу вообразить себе даже лучше, чем она есть в жечивистошчи... мм... в действительности. А ехать туда для того, чтобы познакомиться с выдающимися людьми... Но я ведь знаю Мицкевича, а лучше него я никого не найду..." Ну так вот, Пушкин отозвался о стихотворении своего польского друга так: "Нет, он хотел высказать всю работу чувств и мыслей, вызванных потрясающим ударом, и в этом признании найти отраду для сердца и отповедь для великого противника". В черновых бумагах Пушкина были найдены стихотворения из цикла "Петербург". В это время Пушкин постоянно обращался в мыслях к Мицкевичу и даже перевёл на русский две его баллады.
-Выходит, поэты всё-таки не стояли "по разные стороны баррикад"...
-Пожалуй, это так... Более того, своим творчеством они оказывали заметное влияние друг на друга, вдохновляли друг друга. Причем, считается, что Мицкевич оказывал на Пушкина гораздо большее влияние, нежели Пушкина на Мицкевича. Опишет польский поэт в своих стихах наводнение в Петербурге - и в голове Пушкина уже рождаются яркие образы, замыслы. "Медный всадник", например, возник под влиянием стихотворений "Олешкевич" и "Памятник Петру Великому". Мицкевич клеймит позором памятник царю, называет это сооружением "каскадом тиранства": "Леч скоро слоньце свободы заблыщне и вятр заходни огжее тэ паньства, и цуж ще стане з каскадой тыраньства?"
-"Но скоро солнце свободы засияет, и ветер западный согреет эти страны, и что же станет с этим символом тирании?" - перевожу я.
-Правильно. Хорошо бы теперь это выразить в стихах, - шутит профессор.
-Так где же тут влияние друг на друга? - не понимаю я.
-Адам Мицкевич здесь похож на героя пушкинского "Медного всадника", который молча грозит памятнику кулаком. Но вот отличие: стихотворение "Памятник Петру Великому" Мицкевича предсказывает победу тому, кто борется с тиранией, а в "Медном всаднике" индивидуальный протест обывателя терпит полное поражение.
-Ну, это всего лишь разные варианты конечного результата...
-Тем не менее, достаточно симптоматично, не правда ли? Они вообще часто спорили друг с другом в своих стихах. Особенно по поводу стихотворения Мицкевича "Петербург". Там, например, сказано о дамах российской столицы так: "Белые, как снег, румяные, как раки". Пушкин тут же в ответ: "Девичьи лица ярче роз". Мицкевич напишет: "Тут люди бегут, каждого гонит мороз, каждэго мруз гони... у каждого в глазах желание пересилить себя, выдержать... лица бледны..." А Пушкин в ответ: "Люблю зимы твоей жестокой недвижный воздух и мороз". Мицкевич: "Блотнэ околицэ... мм... на болотистой окраине царь приказал поставить не город для людей, а для себя столицу...". А Пушкин ответил ему так...
-"И думал он: "Отсель грозить мы будем шведам", - догадываюсь я.
-Точно! Или вот ещё: у Мицкевича - "дома разных стилей и разных размеров, как животные со всех концов земли, за оградами стоят железными, словно в клетках..." А Пушкин...
-"Люблю твой строгий, стильный вид..."
-Кажется, всё-таки "стройный вид"...
-"Невы державное теченье", - продолжаю я, - как там дальше?.. "береговой ея гранит, твоих оград узор чугунный"...
-Верно, - кивает головой профессор. - А вот ещё любопытное: "Але кто видзял Петерсбург, тэн пове..." Нет, по-русски: "Но кто видел Петербург, тот скажет, что построил его, наверно, сам сатана"! Короче говоря, вся эта идиллия - "взялись за руки под одним плащом" - похоже, всего лишь символ, красивая поэтическая выдумка. Да, они дружили, но это была дружба-соперничество. На многие проблемы общественного устройства они смотрели по-разному. Но после смерти русского поэта Мицкевич опубликовал во Франции некролог и подписал его так: "Друг Пушкина". Когда-то Пушкин даже начал было переводить на русский язык поэму Мицкевича "Конрад Валленрод", но бросил...
-Почему?
-Понял, что не умеет переводить с иностранного... вернее, не может жить в ритме тяжкого труда переводчика, не может заставить себя заниматься переводом регулярно. Возможно, были и другие причины. Существует, например, такая версия: Пушкин не был согласен с Мицкевичем, который считал, что порабощённый человек во имя своей борьбы может даже перейти на сторону врага и служить поработителю, коварно предвкушая возможность отомстить... Пушкину был чужд этот "макиавеллизм", проповедуемый в поэме...
-Но что-то же он всё-таки перевёл из Мицкевича?
-Пожалуйста, вот, например:
Нет на свете царицы краше польской девицы.
Весела - что котёнок у печки -
И как роза румяна, а бела, что сметана;
Очи светятся, будто две свечки, -
- произносит профессор. - В польском оригинале, правда, "очи блышчо ще як две гвяздэчки", "глаза блестят, как две звёздочки", да и о румяной коже, опять-таки, там ни слова не сказано. Но это, согласитесь, уже несущественно.
-Кажется, Мицкевич был литовцем, - вдруг некстати вспоминаю я. - Ведь это он написал когда-то: "Отчизна милая, Литва!.. Тот дорожит тобой, кто потерял тебя..." Да и Пушкин, кажется, называл его "пророком Литвы"...
-Так начинается поэма "Пан Тадеуш": "Литво! Ойчизно моя! Ты естэшь як здорвье..." То есть "ты как здоровье". "Иле че тшеба цэнич, тэн тылько ще дове, кто че страчил..." "Только тот, кто тебя потерял, поймёт, как тебя нужно ценить"... Да, это верно, родиной Мицкевича была Литва... славянская Литва! В его родном Новогрудке ведь жили то русины, то татары, потом город был занят литовский князем Эрдзивилом, который построил там себе замок. Род Мицкевичей берёт своё начало либо из русинов-славян, либо из литвинов. Адам Мицкевич был "крэсом всходним", то есть "выходцем из восточной окраины" Речи Посполитой... А кстати, каково происхождение Александра Сергеевича Пушкина? - хитро сощурившись, профессор внимательно смотрит на меня.
-Ну-у... - я только развожу руками.
-Важно то, что Мицкевич говорил по-польски, думал по-польски, писал по-польски...
...Директор Ян Забродский включает магнитофон. В коллекции Центра десятки кассет с записями славянской музыки - польской, украинской, русской, чешской... Директор говорит о том, что некоторые из них записаны по инициативе Центра славянской культуры. Слушаем польские мелодии и пьём лёгкое смородиновое вино.
Я завожу речь о том, что почти закончил перевод одной из самых успешных книг Э. Куровского "Похищены в Сингапуре". Повесть была выпущена в Польше тиражом около 130 тысяч экземпляров. Для такой небольшой страны это - успех.
-Знаете, - говорю я, - на первый взгляд, книга написана в жанре детской приключенческой литературы. Так оно, в общем-то, и есть. Сюжет довольно прост: террористы угоняют в Сингапуре самолёт и заставляют пилота посадить авиалайнер на одном из островов Индонезии. Двоим пассажирам удаётся бежать - мальчику-поляку и девочке-немке. Они попадают в чужой мир, в джунгли, в тропическую экзотику, к людям, у которых издревле своеобразные обычаи и оригинальные взгляды на смерть и человеческое существование... вообще, весь уклад жизни совсем не такой, как, скажем, у европейцев. Юный поляк вскоре теряет свою немецкую подружку, ищет её, перебирается с острова на остров. А девчонка лежит в одной из хижин туземцев, почти в беспамятстве, в жестокой лихорадке... В общем, все признаки авантюрной литературы. Но гораздо больше, чем сюжет, меня заинтересовали сцены, описывающие быт и нравы индонезийских народов: похороны, "рыцарские" турниры, обряд жертвоприношения, своеобразную кухню... Мы ведь совсем ничего не знаем об Индонезии, а страна удивительная! Думаю, что взрослому читателю будут интересны прежде всего эти страницы.
-А хорошо бы попробовать напечатать эту книгу у нас, в России, - говорит Татьяна Хохлова. - Например, в Рязани. У меня есть на примете одно издательство...
Я не очень верю в то, что это возможно. Гораздо проще напечатать книгу дома, в Мичуринске, в типографии Н. Сапрыкина, он всегда идёт мне на встречу. Правда, в этом случае книга опять будет "незаконнорожденной", как и все другие мои книжки, без ISBN и прочих бюрократических штучек, а значит ни в каких официальных реестрах не появится. Стало быть, и её не заметят тоже. В Мичуринске заметят, конечно, но где-либо дальше - вряд ли...
Полгода назад в стенах этого Центра была презентация книги Э. Куровского "Высокое небо", которую я перевёл на русский язык. Пришли гости, поздравили пана Эдварда с 50-летием литературной деятельности. Профессор Бялокозович прочитал доклад о творчестве Куровского. Пан Эдвард привёз из Мичуринска, где "Высокое небо" было напечатано, около 50 экземпляров книги. Хватило не всем.
-Последнюю книжку кто-то попросту стащил, - сказал мне Куровский с улыбкой.
Часа через два стали собираться домой. Я ещё раз прошёлся вдоль книжных стеллажей, полистал книги. Есть интересные, много таких, но... уж больно дорого. "Москва-Петушки", например, стоит раза в два дороже, чем в России. Впрочем, это понятно: пока довезёшь книгу из Москвы...
***
Новый день полон тепла и света. Асфальт звонок и горяч. Возле президентского дворца на улице Краковское предместье замечаем группу манифестантов. Это совсем молодые люди. Один из них кричит что-то в мегафон в адрес нынешних польских властей. Мы не хотим вдаваться в подробности: майская улица залита солнечным светом, пахнет зеленью и цветами... да и времени нет. Сегодня уезжаем домой.
Но это будет вечером, а пока садимся перекусить на лавочку во дворике, примыкающем к Краковскому предместью. В кафе идти не хочется. Это дорого. А кроме того, зачем же мы таскаем с собой бутерброды и бутылку минеральной воды?
Возле нашей лавки валяются пустые бутылки, бумага, яблочные огрызки, хлебные корки. Кто-то совсем недавно пил здесь пиво и водку.
Жена вынимает из сумки яблоко и протягивает его мне.
Рядом, на соседней лавочке, сидит костлявая старушенция. Увидев яблоко, она вдруг произносит:
-Як Эва Адамови. (Как Ева Адаму.)
Потом старушка начинает ворчать:
-Тут были какие-то свиньи (якищь щвине). Ездят по всему свету, а у себя дома так и не научились вести себя.
Мы молча киваем. Что тут скажешь? Бабуля права: очень уж намусорено.
-Раньше никто никуда не ездил, не могли, - продолжает старушка, - а сейчас - пожалуйста, в Италию, - по-польски это звучит "во Влохи", - куда угодно, а культуры нет.
Мне бы промолчать - о чём мне разговаривать с этой женщиной? - но я, чувствуя удивительный прилив смелости и уверенность в том, что смогу теперь говорить по-польски, отвечаю старухе так:
-Тэж естэмы обцокраёвцами. (Мы тоже иностранцы.)
Она смотрит растерянно и недоверчиво. Видимо, взвешивает, стоит ли продолжать диалог. Я улыбаюсь ей, и мой вид, вероятно, успокаивает её. Кроме того, старушке очень хочется поговорить.
-Да, теперь жизнь трудная, - невпопад продолжает она. - Теперь за всё плати - за газ, за квартиру, за свет, - а пенсии мало. В магазинах всё есть, а уже ничего не купишь.
-У нас, в России, точно так же: старикам трудно.
Бабка оживляется.
-Но, может быть, Путин сделает так, чтобы вам было лучше. Прежний у вас был пияк, - это она, несомненно, о Ельцине. - Врачи сделали ему колёровэ сэрцэ, вот он и пил.
Я не понимаю, что такое "колёровэ сэрцэ", хотя в общих чертах смысл ясен, конечно: об операции на сердце, перенесённой Борисом Ельциным, не знает только ленивый.
Старуха удивляется тому, что мы говорим с ней по-польски.
-У меня была тут знакомая, русская, - говорит, - по-нашему ни слова не могла сказать, а вы вот можете.
-Я изучал польский специально, - отвечаю ей.
Она кивает.
-Против русских ничего плохого не скажу. А вот как немцев здесь, на этой улице, вижу и слышу их речь - меня всю трясёт.
Бабка красноречиво показывает, как именно её трясёт: колотится всем своим тщедушным тельцем и, кажется, даже чуть-чуть закатывает глаза.