К выходу книги "неотторжимые от Сиона" (О семье Бабаликашвили)

Много лет назад на радиостанции РЭКА я слушала одну из передач Шуламит Шалит и вдруг мой слух поймал знакомое имя -- Нисан Бабаликашвили. А ещё через несколько минут узнаю, что он, оказывается, умер. Очень расстроилась...

Перед глазами сразу встала картина: Тбилиси, я с Гией Маргвелашвили (литературовед и критик) и его женой, искусствоведом Этери Думбадзе, в гостях у Шурика -- поэта и писателя Александра Цыбулевского, а там и его друг Нисан Бабаликашвили. Из всех сидевших тогда за столом в живых осталась я одна... Не помню, о чем мы говорили, что ели, что пили. Запомнила только Шурика, который со смехом произнес: "Надо же -- месяц Нисан и имя Нисан", и -- тихую улыбку на бледном лице Нисана.

Я была такой "нееврейкой" в тот период, что, кажется, даже не знала, что в еврейском календаре был месяц нисан, не знала ни про научную работу и интересные открытия востоковеда Нисана, ни о том, что он уже много лет преподавал иврит на официальном уровне, в Тбилисском университете.

В 2006 году в "Новостях недели" (в приложении "Еврейский камертон") была первая публикация эссе Шуламит Шалит "Неотторжимые от Сиона" -- о тбилисском раввине Израиле Бабаликашвили и о его семье -- жене Малке, двух сыновьях -- Иосифе и Нисане (только его одного я знала лично) и двух дочерях -- Хае-Мерав (Цаце) и Риве. Резонанс на выход этой работы в печати оказался столь широк, что ее перепечатали сначала на сайте "Еврейская старина", потом в московском "Еврейском слове", где ее прочел приехавший в Москву из США родственник их семьи. Прежде чем переслать газету в Грузию, он позвонил в Иерусалим, Цаце, а она, в свою очередь, сестре Риве. А та в ответ смеется, потому что ей только что звонили из Тбилиси: популярный Вестник еврейской общины Грузии "26 веков" публикует рассказ о Бабаликашвили в своем мартовском номере за 2007.

И да здравствует наш "Еврейский камертон" газеты "Новости недели"!

Через 10 лет, к 30-летию кончины Нисана Бабаликашвили, Ш.Шалит вернулась к этой теме и опубликовала новое эссе "Дорогие мои "Картвели эбраэлеби"", где рассказала уже обо всех членах этой необыкновенной семьи. А для меня слова "Картвели эбраэлеби" -- грузинские евреи, как бальзам на душу! Я жила среди них, я дружила с ними, я хорошо их знала!

Тем временем в Москве решили издавать книгу Александра Цыбулевского "Поэтика доподлинности". Московский писатель, литературовед, председатель Мандельштамовского общества Павел Нерлер предложил мне быть соредактором этой книги, и я с радостью согласилась. Среди прочего, я должна была давать пояснения, кто есть кто в "Записных книжках" Цыбулевского. Работать оказалось очень трудно и, в первую очередь, психологически, ведь как автора, так и многих других его и моих друзей, я знала лично, а теперь их уже нет среди нас... Узнав, над чем я работаю, Шуламит Шалит попросила свою уже давнюю знакомую Цацу (Хаю-Мерав) Бабаликашвили, сестру Нисана, написать свои воспоминания о Шуре, бывшем дорогим гостем в их доме. Глубокие и поэтичные, на мой взгляд, воспоминания, были также опубликованы в газете "Новости недели", в приложении "Еврейский камертон".

Не могу не привести одной маленькой цитаты:

"Приходу Цыбулевского как-то по-особенному бывал рад наш папа, рабби Израиль Аронович Бабаликашвили. А понравившегося ему человека отец всегда и без видных стараний умел вызывать на задушевную беседу. Благодаря своей наблюдательности отец очень скоро заметил, что Шуре как-то неловко за свои поверхностные познания в вопросах еврейской истории, религии и поэтому вел свои беседы именно в таком "русле". Позднее Шура признавался моему брату Нисану: "Беседы с твоим отцом -- это краткий курс моего еврейского университета!"".

Чем привлек меня этот отрывок? Под впечатлением такого рода бесед Шурик приходил к своим грузинским друзьям Маргвелашвили и делился с ними знаниями о еврейской традиции, о праздниках, обычаях. А потом приходила я, и мне все это пересказывалось. Так что и я могу считать себя заочной ученицей знаменитого рабби!

А с самой дочерью раввина Бабаликашвили, Цацей, я познакомилась 12 июня 2017 года в Иерусалиме, где состоялась презентация книги Александра Цыбулевского "Поэтика доподлинности", приуроченная к Международной книжной ярмарке. Как соредактор книги я получила несколько ее экземпляров прямо из рук нашего гостя, Павла Нерлера, и один смогла подарить сестре Нисана -- Цаце Бабаликашвили.

Не прошло и полугода, как я держу в руках подарок от Цацы -- прекрасно изданную книгу "Неотторжимые от Сиона", названную по первому эссе Шуламит Шалит. Ее составители -- Цаца и Рива (официально Хая-Мерав и Ревекка) Бабаликашвили.

В книге 548 страниц! Две сестры, дочери раввина, совершили подвиг, проделав колоссальную работу по сбору, переводу, комментариям огромного материала о своей семье.

Я не уверена, что держала когда-нибудь в руках такую чудо-книгу, изданную на трех языках: русском, грузинском и иврите!

Вот она -- необыкновенная книга в 548 страниц, на трех языках!

На обложке -- картина Евгения Харнама "Иерусалим -- наша вечная столица"

Все материалы органично дополняют друг друга: что-то можно прочесть в переводе, где-то дана ссылка. Тщательно подобраны и прекрасно обработаны фото семьи и друзей. Я поймала себя на том, что с увлечением перечитываю написанное Шуламит Шалит и в 2006-м и в 2016-м. Впрочем, в книге много имен, много авторов -- это и профессора из Грузии, России и Израиля, и друзья, и коллеги, и ученики...

Конечно, и издатель книги был замечательный, это Рахель Торпусман, с которой я, кстати, тоже имела честь познакомиться в тот день на книжной ярмарке. С той же нежностью и любовью, с какой эта книга написана, переведена с одного языка на другой и третий, она и скомпонована, и сформатирована, и издана в типографии "Цур-От". Хорошая книга невольно вызывает поток собственных воспоминаний и ассоциаций. Как-то мне прислали текст об одном известном раве (слово рав для меня уже привычнее, чем раввин). Каково же было мое удивление, когда я увидела, что написал статью мой бывший сосед по Батуми Арнольд Левин. А известный рав оказался его прадедом! Значит, тихий спокойный дядя Сема, скромный бухгалтер в банке, в доме которого его жена заплетала мне косички, кормила вкусным масляным печеньем с ароматом ванили, который я помню до сих пор, тот самый дядя Сема, который отводил потом меня в школу... Он приходился знаменитому Хволесу внуком?! А рав Бабаликашвили, выясняется, был учеником Хволеса!

Я снова и снова обращаюсь к книге "Неотторжимые от Сиона". Вот "Тетрадь помыслов и стремлений, печалей и радостей" -- это записи самого рабби.

Как поразительно он мыслил, как ясно излагал свои мысли!

У него родился сын, именно тот, которого я помню, Нисан. Рабби записывает:

"Станет ли он достойным сыном своего народа? Какие обязанности накладывает на него его еврейское происхождение? В чем сила еврея, живущего в галуте, вне пределов своей земли и в течение столетий сохранившего свою веру и традиции? Чем отличается еврей от других народов? Внушить уважение к другим народам, Богом созданным, и вместе с тем не смешаться с ними!"

Бог помог рабби! Сын вырос достойным человеком. Много успел за свою короткую жизнь.

Увы, не все записанное его отцом удалось сохранить, многое было изъято при бесконечных обысках с последующими отсидками в тюрьмах. Отобрав у человека свободу, власть подорвала и его жизненные силы. Не это ли причина того, что родившиеся после его заключения сыновья скончались такими молодыми?

Но каким же одаренным свыше был этот ребенок, Израиль Бабаликашвили, будущий раввин и учитель столь многих учеников, чтобы вырвавшись из цепких лап батрачества, пробиться за счет своих собственных способностей. Мальчик из глухого грузинского селения добрался до учебы сначала в местных хедерах, потом у рава Хволеса в Цхинвали, а затем в известной хабадской ешиве "Томхей тмимим" (Поддерживающие непорочных)!

Невозможно без слез читать страницы, посвященные рано скончавшимся братьям, таким безмерно талантливым... О маме Малке, о традициях и всем укладе жизни в доме увлекательно рассказывает все та же Цаца. А как трогательно рав заботился о всестороннем воспитании детей. Ради этого сам засел за изучение и светских наук, обзавелся специальной литературой, словарями... В их доме собирались не только на еврейские праздники, но и просто почитать редкие книги, обсудить их, послушать классическую музыку, посмотреть альбомы живописи. Для меня было неожиданностью услышать, что тихий скромный Нисан любил громко петь арии из опер во время долгих поездок-экспедиций вместе с Шурой. И как внушителен представленный в книге список научных трудов Нисана с фотоиллюстрациями Шурика Цыбулевского!

Увы, ни Израиль Бабаликашвили, ни его сыновья, ни Шурик не дожили до того времени, когда у многих евреев, и оставшихся в пределах бывшего СССР и еще больше -- у тех, кто приехал на свою историческую родину, появилась или проявилась тяга к своей истории, к своей вере...

Так, на днях вышла в свет книга покойного В. Баткина "Рут" (по мотивам свитка Рут). Нисану бы понравилось, как, опираясь на Танах, Баткин сумел описать тот период жизни нашего народа. Но об этой книге отдельный разговор...

Кстати, сам Нисан сделал прямой перевод свитка Рут с иврита на грузинский язык.

Я подумала, что если когда-нибудь поеду в Тбилиси, то на еврейском кладбище посещу не только могилу моей прабабушки Малки, но и Шурика Цыбулевского, и членов семьи Бабаликашвили. Благословенна их память! И спасибо за книгу!

Первая публикация: "Новости недели", приложение "Еврейский камертон" за январь 2018 г.

Приложение

Март 2016 Газета 'Новости Недели', Израиль Приложение 'Еврейский камертон'

Хая-Мерав

Шура в нашем доме

Хочу рассказать об Александре Цыбулевском (1928-1975). Он был писателем, поэтом, литературоведом. Но мне захотелось рассказать о Шуре в нашем доме. Для меня это как счастливая возможность вновь окунуться памятью в свое прекрасное прошлое, воочию увидеть сам дом в Тбилиси, родных, братьев, которые так дружно собирались вокруг не только обеденного стола, но и письменного - и вели интересные беседы на самые разные темы со своими друзьями. Одним из самых дорогих гостей был Шура Цыбулевский. Приходу Цыбулевского как-то по-особенному бывал рад наш папа, рабби Израиль Аронович Бабаликашвили. А понравившегося ему человека отец всегда и без видных стараний умел вызывать на задушевную беседу. Благодаря своей наблюдательности отец очень скоро заметил, что Шуре как-то неловко за свои поверхностные познания в вопросах еврейской истории, религии и поэтому вел свои беседы именно в таком 'русле'. Позднее Шура признавался моему брату Нисану: 'Беседы с твоим отцом - это краткий курс моего еврейского университета!'. Нисан же, будучи сыном раввина, хорошо знал не только еврейские традиции, но и иврит, получив хотя и домашнее, но достаточно основательное образование. Будучи студентом второго курса на факультете востоковедения Нисан был приглашен преподавать иврит и на своем курсе, и на третьем. Поэтому можно считать естественным, что уже тяжело больной Шура именно Нисана просил проводы в последний путь организовать по еврейским канонам - с чтением Теилим (Псалмов) и поминальной молитвы - кадиша. Такова была воля Цыбулевского, и она была неукоснительно исполнена. Нисан сделал, что мог и более того. Известно, что у евреев покойника нельзя оставлять в комнате одного, а если нет родных, бывает, что нанимают для этой цели уважаемого человека из синагоги. Всю последнюю ночь Нисан провел рядом с покойным другом, читая положенные в такой ситуации молитвы. На следующий день из России проводить в последний путь Шуру Цыбулевского прибыли его друзья - их было человек семь. Соседи Шуры по дому на ул. Хетагурова распределили гостей между собой, принимая как близких людей в течение семи дней траура. И в этом проявились любовь и уважение к Шуре. Хоронили его в гробу - уже по грузинскому обычаю, предварительно не закрывая лица. Мне это было непривычно, но я помню его лицо одухотворенным, как будто над ним витал неземной свет шхины. Мы жили в самой живописной части старого Тбилиси, кстати, недалеко от грузинской синагоги, потому что была тогда в Тбилиси и так называемая 'ашкеназская' синагога, где собирались европейские, у нас говорили, 'русские' евреи. Мы занимали двухкомнатную квартиру на первом этаже, а на втором этаже жила наша бабушка, мать нашей мамы Малки. В одной комнате у нас была столовая с огромным столом и книжными полками вдоль стен. В другой - спальня с двумя глубокими нишами. Сейчас мы в них заглянем, добавлю только, что в застекленном коридоре стоял еще диван, а на кухне, в углу, находились запасные раскладушки - все это для гостей. Одна из ниш была отцовской вотчиной - часть полок со священными книгами, а часть с 'рабочим инструментарием' - кисти, краски, черные кожаные ремешки для наложения тфилин, пергамент для заполнения мезуз, пачки художественно оформленных ктубот (брачных договоров). Вторая ниша служила для запасных постелей, опять же для приема гостей, которые не переводились, поэтому частенько нас, даже взрослых уже детей, всех четверых (два брата и две сестры), отправляли к бабушке на второй этаж. Но над этой горой постельных принадлежностей, горой из одеял, матрасов и подушек, находились две 'тайные' полки Нисана. Эта ниша была занавешена, а на полках хранились особые книги - так называлась полу- или вообще запрещенная литература, тут были Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Марина Цветаева, Анна Ахматова. Кажется странным, что такое происходило даже в 1960-е годы. Познакомились Нисан и Шура Цыбулевский в Институте востоковедения Академии наук Грузии, куда Шуру приняли в 1960-м, в год его основания. Нисан был принят научным работником только в 1967-м. Шапочно они были знакомы и раньше, но тут как-то быстро сблизились и тесно общались. Вскоре Шура оказался в нашем доме. Приобретать редкие книги Нисану помогало то, что одно время он работал в Книжной палате товароведом. А к его 'тайным' полкам доступ имели, разумеется, далеко не все. Шура представлял собой исключение. Я помню манеру Цыбулевского усаживаться в глубоком кресле с томом Мандельштама, Ахматовой... Любил вслух прочитать понравившиеся места. Бывало, какие-то их этих книг перекочевывали в его фотограмметрическую лабораторию, куда его принял сам академик Георгий Васильевич Церетели, которого обожали оба - и Шура, и мой брат, но и Цыбулевский не впускал к себе кого попало, а только тех, кого не опасался, кому можно почитать вслух, кто не настучит... Он ведь свое уже отсидел... Иногда, сидя в этом кресле, Шура не читал, а молча, но с явным удовольствием наблюдал за происходящим в доме: моя сестра Рива (ее называли Ревекка Израилевна), музыкальный педагог, принимала своих учеников: брат Иосиф преподавал математику и физику, к нему приходили те, кому нужна была 'срочная помощь' перед контрольными или экзаменами; на кухне со своими 'талмидами' (учениками) занимался отец... Перед уходом Шура подходил к нашей маме, давая ей точную и трогательную оценку увиденному, не забывая поблагодарить 'тетю Малку' за угощение и обязательно добавлял: 'И еще спасибо вам за Нисана!'. Нам, домочадцам, было очень лестно, что он, такой красивый и немногословный, в общем, человек, будучи старше Нисана на десять лет (Шура родился в 1928-м, а Нисан в 1938- м), дружит с нашим братом, дает ему на суд свои еще неизданные сочинения: 'Что сторожат ночные сторожа', 'Владелец шарманки' и др. Это с легкой руки Шуры Цыбулевского наш дом называли то 'школой', то 'библиотекой', то 'информационным центром'... Думаю, что под впечатлением бесед с отцом и с Нисаном написались у Шуры такие строки:

Кривые лесенки. Шагал Не смог бы сам кривее... Есть счастье в том: я тут шагал Где все вокруг - евреи... А прокопчённый мир суббот, Легенд крутое тесто. Горели все и рабби тот, Не сдвинувшийся с места.

Он часто приводил к нам своего единственного сына Сашу, который подружился с моим племянником Ароном, сыном брата Иосифа. Они играли в свои детские игры. Странным казалось, что оба мальчика не любили играть, как другие мальчики, в 'солдатиков', в войну... И горько, что судьба их обоих не пощадила: оба остались сиротами в раннем детстве. Шура в качестве фотографа сопровождал Нисана во многих его научных экспедициях, например, в Дагестан, в Крым. Работы Цыбулевского вошли как иллюстрации к академическим трудам Нисана, при жизни которого вышли три номера основанного им журнала 'Семитологические штудии'. Вот лежит передо мной третий номер. Здесь опубликована статья моего брата, написанная после их совместной поездки в Крым: 'Н.И. Бабаликашвили. О нескольких еврейскоязычных караимских эпиграфических памятниках из Чуфут- Кале. // Семитологические штудии. Тбилиси, III. 1987'. И в том же номере успели дать некролог на смерть Нисана Бабаликашвили. Получается, что судьба подарила им почти равное число лет на земле: Шура прожил 47 лет, Нисан - почти 48. Мне кажется, в этом институте прошли лучшие годы жизни и Шуры и Нисана. Тогда же у Шуры появились и другие преданные и искренние друзья. Среди самых верных я считаю Тамару (мы ее называем Тома) Фрадкину, Марию Недоспасову, Георгия Антелава... В 1998 году в журнале 'Литературная Грузия', ? 7-9 появились рядом воспоминания Георгия Антелавы и о Нисане Бабаликашвили - к его 60-летию (стр. 216-220), и об Александре Цыбулевском - к 70-летию (стр. 221-225, о нем -в соавторстве с М. Недоспасовой и А. Гвахария). Сами они не дожили до своих юбилеев, но для меня и для сестры Ривы есть какая-то грустная и трогательная

символика в том, что их имена рядом, как будто они снова вместе. Хая-Меров Бабаликашвили - сестра Нисана Бабаликашвили, друга Александра Цыбулевского. Под редакцией Шуламит Шалит

Оставить комментарий © Copyright Победина Белла Обновлено: 15/09/2020. 18k. Статистика. Эссе: Израиль Иллюстрации: 1 штук. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: "Станет ли он достойным сыном своего народа? Какие обязанности накладывает на него его еврейское происхождение? В чем сила еврея, живущего в галуте, вне пределов своей земли и в течение столетий сохранившего свою веру и традиции? Чем отличается еврей от других народов? Внушить уважение к другим народам, Богом созданным, и вместе с тем не смешаться с ними!"

Победина Белла: другие произведения.

К выходу книги "неотторжимые от Сиона" (О семье Бабаликашвили)