- Похоже, день сегодня не задался, - подумала Анна, шагая привычным маршрутом по мокрому от дождя асфальту на работу. День и вправду был серым, и мелкий моросящий дождь только подчеркивал его непривлекательность. Миновав Казанский собор, сиротливо мокнувший под каплями дождя, она перешла Невский, ухватив краем глаза единственное цветное пятно Спаса-на-крови, выделяющееся на сером фоне, и свернула в арку, аккуратно обходя вездесущие лужи, которые словно жили своей собственной жизнью, пытаясь незаметно заползти в двор-колодец с высокими стенами грязно-желтого цвета. Так было удобнее попадать в редакцию - через служебный вход, не обходя здание вокруг.
- Всегда одно и то же: как выходной, так дождь. Опять на два дня зарядил, - пробурчала Наталья, увидев входящую в комнату Анну в мокром плаще. - Тебе опять тот мужик звонил. Достали уже эти писатели.
Анна вспомнила, что сегодня должна отдать отзыв на рукопись, которую на прошлой неделе принес в редакцию какой-то мужчина. Это были рассказы о путешествиях. Написано было неплохо и с юмором, но это совершенно не укладывалось в направление их журнала. Может, поэтому она даже не стала дочитывать до конца - как обычно, завал перед выпуском номера, и совершенно не было времени отвлекаться на бессмысленное чтение. Почему-то у нее возникло ощущение, что где-то она уже его видела. Светловолосый, высокий, с серыми глазами и начавшими седеть усами, он смотрел как-то не так, не просяще, как многие авторы, а радостно, как человек, встретивший старого знакомого. Как обычно, сам издалека, с Дальнего Востока, в городе проездом, времени ждать отзыва нет, не сможете хотя бы просто пролистать и сказать свое мнение... Хорошо, хоть не стал подсовывать шампанское с конфетами, а то вылетел бы сразу вместе со своими рассказами.
Да еще увидел на бейджике имя, хотя его только слепой не увидит, и всё - доверительные разговоры по имени: "Анна то, Анна сё", хотя она уже давно привыкла, что её и не зовут иначе, чем Анна Витальевна. Пришлось даже пообещать, что она обязательно прочтет его рассказы. Но времени на работе катастрофически не хватало, а дома всегда находились другие дела. Как-то неловко получилось, но ведь понятно, что в их журнале печатаются вещи совершенно другого плана, и с редактором даже бесполезно об этом разговаривать. Так и скажу, поймет, наверное... Хотя, эти писатели такие капризные, все как минимум Львы Николаевичи Толстые и Федоры Михайловичи Достоевские. Ладно, переживет.
Разговор прошел, в общем-то, спокойно. Он только спросил, все ли рассказы одинаково слабые, или хоть что-то привлекло её внимание. Сознаться, что недочитала, было как-то неудобно, поэтому пришлось сказать, что все это просто не укладывается в политику их журнала. Мужчина как-то потух и закончил беседу, быстро попрощавшись. День был как обычно, суматошным: планерки, совещания, но в итоге номер был подписан, и все вернулись в свои крошечные кабинетики.
На столе так и осталась лежать одиноко злополучная папка с рассказами. Опять в понедельник припрётся писатель за своим творением. Как-то все же неловко получилось. Обычно Анна старалась выполнять обещания, просто сложилось всё очень неудачно. И погода еще ко всему не задалась. Похоже, придется все выходные читать.
Дома, на удивление, было тихо и спокойно, все куда-то разбежались по своим делам. Погода располагала к ленивому ничегонеделанию с книжкой в руках на диване под уютным торшером.
- Начнём, - приказала себе Анна и раскрыла папку в случайном месте. Глаза упали на строки, и снова появилось ощущение, что ей это всё почему-то знакомо...
"Пашка проснулся рано - его разбудил луч солнца, медленно поднимающегося над вулканом. Настроение как-то сразу стало тоже радостным и солнечным, даже в школу идти захотелось, ведь там он снова увидит Аню. Интересно в жизни получается - вот живут два человека, каждый сам по себе, у каждого своя жизнь, и даже дорожки у каждого разные, по которым они ходят. И не видят они, что совсем рядом идет тот, лучше кого на свете-то и нету. А потом раз - и словно глаза открылись. И, оказывается, без человека этого даже дышать трудно, не то, что жить. И как раньше ты жил, ничего этого не понимая? Но это ведь не расскажешь каждому - даже мама не поймет, хотя мама у него понимает и знает все на свете.
Вообще, ему повезло - у него и мама, и отец есть. И понимают его почти всегда. А вот некоторым не так везет - вот у Юрки, соседа по лестничной площадке и одновременно одноклассника, бати нет. Точнее, есть где-то, но совсем далеко и не с ними. Да и Аня с матерью вдвоем живут. Пашка, конечно, не лезет с расспросами, но об отце Аня ничего не рассказывает, значит, его вроде как и нет..."
"...Почему-то она казалась ему такой серьезной и взрослой, что даже подойти и заговорить он робел, хотя иногда они даже сидели за одной партой на факультативе по химии. Пашка мог подолгу смотреть, как девушка грызла ручку, слушая химичку Светлану Терентьевну, и как легким движением откидывала мешающую ей челку с глаз. Пашка уже знал, что учится она в параллельном классе, и зовут ее Аней, но от этого легче не становилось..."
"...Лето тянулось и тянулось. Казалось, что от тепла оно стало вязким и длинным, как мягкая ириска на солнце. На Украине у бабушки, конечно, было тепло и хорошо - речка, яблоки в колхозном саду, шелковица с деревьев в парке Ленина, но чего-то не хватало. Пашка точно знал, чего. Это, как воздуха не хватает в тесном и темном сарае - вроде воздуха много, а дышать нечем. Так и тут..."
"Счастье - это когда ты даже и не рассчитываешь, что на твое письмо кто-то обратит внимание, а оказывается, очень даже обратили. И стихи твои понравились, и вообще, она совсем не такая взрослая и серьезная. А как она смеется... Даже улыбается она не так, как девчонки из класса..."
"Как мало нужно человеку, чтобы быть счастливым. Стоять у окна, обняв тебя за плечи, смотреть в одном направлении и дышать тебе в шею. Или в ухо. И больше ничего не надо. Главное, чтобы это никогда не кончалось, и чтобы твоя мама подольше не приходила с работы. И чтобы так было всегда..."
"Почему так больно где-то глубоко внутри, и опять нечем дышать. Так уже было, когда ты была далеко, но ведь тогда же всё хорошо закончилось. Мы встретились, и всё было хорошо... Разве не может так случиться и сейчас? Зачем тебе нужен этот курсант, и почему ты так на него смотришь, когда вы танцуете? Неужели ты не видишь, как мне плохо? Хотя, наверное, уже не видишь... У тебя какой-то чужой, незнакомый взгляд, когда ты смотришь на меня, и глаза совсем не твои. И еще, ты совсем перестала мне улыбаться.
Наверное, так бывает, но одно дело, когда это происходит с кем-то другим, и совсем другое - когда касается тебя лично".
Аня вдруг поняла, где она видела эти такие знакомые серо-голубые глаза, и почему ей постоянно казалось, что они где-то встречались. Вспомнилось всё: и те два года, проведенные на Камчатке, и Пашка, и то, как вместе с ним и Наташкой Орловой ходили в кино, и он не давал ей смотреть фильм "Чайковский", всё смотрел и смотрел на неё, не отрываясь. Это было и приятно, и злило немного. А еще вспомнилось, как он пришел тогда, вечером, взъерошенный и злой, и почти сразу попросил обратно свои письма и рисунок корабля с алыми парусами. А еще запретил им с Наташкой петь на новогоднем вечере песню, которую они репетировали уже неделю. Песня была на его стихи, которые Пашка прислал в письме из отпуска с Украины, и там тоже было про Алые паруса и Ассоль, а музыку они с Наташкой подобрали. Так много всего всплывало в памяти - одно цепляло другое, за ними тянулось третье воспоминание. И всё это было как-то светло и трогательно.
- Стареем, мать, - подумала она с привычной иронией, - но до чего жизнь интересная штука, все-таки. Столько лет прошло, а как всё помнится. Хотя, вот не узнала же. Но он тоже молодец, мог бы хоть намекнуть. Ничего, придет, я ему выдам по полной, конспиратору хренову. - с этой мыслью она и заснула, а в понедельник был совсем другой день - солнце вырвалось из плена туч, и даже лужи были совсем другие, они не заползали в подворотни, а хвастались разноцветными отблесками друг перед другом. И на работу хотелось идти, и жить хотелось в такую погоду.
Только Пашка не пришел. И больше не приходил никогда.