Аннотация: Повесть о солдате, который не хотел служить в армии. Действия происходят в 1984 году в психиатрической клинике в Подмосковье.
Иллюстрации Екатерины Носуревой.
'Неоновый рай'
'Знаешь, Мэри, что такое человеческая душа? - прошептал он с закрытыми глазами. - У животных нет души. Она - та часть человека, которой становится известно, когда с мозгом его что-то неладное. Лично я всегда это чувствовал, Мэри. Ничего не мог поделать, но чувствовал'.
Галапагосы, Курт Воннегут
Глава 1. Судебный барак
Военный Уазик с красным крестом на двери зашуршал шинами по крупной гальке и остановился возле парадного входа психиатрической больницы ?2 имени В.И. Яковенко. Из кабины выскочил рослый офицер и тройным прыжком взлетел на крыльцо. Рабочий день уже давно закончился, но в здании светились два окна. Капитан подёргал ручку и чертыхнулся - дверь была заперта. Порывшись в кармане, он достал монету и постучал ей в окно. Занавеска отдёрнулась и сразу же задёрнулась. Через несколько секунд дверь открылась, и офицер скрылся в темноте. 'Слазьте, приехали, - подумал я и посмотрел на моих конвоиров. - Последняя остановка: станция Петушки'. Два солдата сидят у меня по бокам и крепко держат меня за руки. Больше часа мы были в пути и всё это время они молчали, и руки мои не отпускали, по-видимому, им запретили даже на меня смотреть не то, что разговаривать. Пару раз я поймал их беглые взгляды и увидел в них осуждение, непонимание и страх.
- Может, выйдем, покурим? - попытался я освободить руку.
- Не положено! - стиснул мою руку конвоир.
- М-м-м, - понимающе промычал я.
Спустя несколько минут офицер выскочил на крыльцо и помахал рукой.
- Выводите его! - крикнул он и исчез в дверном проёме.
- Вставай! - толкнул меня солдат в бок. - Ты сам идти сможешь?..
- Конечно, смогу, - не спеша выбрался я из машины и побрёл к крыльцу в сопровождении конвоя.
При входе в больницу резкий запах медикаментов ударил мне в нос и напомнил детство. В вестибюле было тихо, темно и прохладно. Сбоку из открытой двери стелилась неоновая дорога света - туда меня направили мои поводыри. В небольшой приёмной за столом сидел бородатый врач в очках и чепчике и записывал показания офицера.
- Вы свободны, ждите меня в машине, - распорядился капитан.
- Есть! - отдали солдаты честь, и вышли из приёмной.
- Ну, мне всё понятно, - щёлкнул врач ручкой и посмотрел на меня. - Диагноз знакомый... Определим его в судебно-медицинский барак и понаблюдаем за ним пару месяцев, - сделал он паузу и оценил меня взглядом. - Или может обратно в армию, а молодой человек?..
- Делайте што хотите, - проворчал я и опустил голову. - Мне всё равно.
- Да он нам в армии не нужен! - возмутился капитан. - В тюрьму его отправьте, доктор, там ему место...
- Ну, это не мне, а комиссии решать, - пощёлкал врач ручкой.
Я поднял голову и посмотрел на психиатра. Лицо у него было умное, но глаза злобные и немного нервозные. Отроду ему было лет тридцать пять, и бороду он отрастил явно для солидности.
- Вам отсюда две дороги заказаны, молодой человек, - поправил он очки на переносице и погладил редкую бороду. - Обратно в армию или в тюрьму. Вы это понимаете?..
- Уж лучше в тюрьму, - ухмыльнулся я. - Там спокойней.
- Ах ты, гад! - вскочил офицер со стула. - Вот видите, доктор, он сам туда хочет...
- Ничего-ничего, полежит у нас с недельку и сам в армию запросится, - злорадно улыбнулся врач. - У нас ведь не санаторий, товарищ капитан, условия экстремальные...
- А в армии он пойдёт под трибунал, - пробубнил капитан и сел на стул. - Ты за что механика покалечил, бандит?!
'Э-э нет, под трибунал я не пойду, потому что присягу не принял, - подумал я и нагло взглянул офицеру в глаза. - А механика я за дело избил, только жалко, что с его дружками не успел рассчитаться'. Одним воскресным вечером я закончил работать над агита-ционно-показательным плакатом и начал собираться в казарму, хотелось поспать на кровати - три ночи я спал в мастерской под столом. Время было уже позднее и новобранцы все спали, но 'дедушки' с 'черпаками' бодрствовали и говели до полуночи на выходных. Замполит нашей части, у которого я как писарь-художник, был в личном подчинении, разрешил мне ночевать в мастерской до тех пор, пока я не закончу работу. Военная часть, в которую я попал служить с пересыльного пункта в Москве, была кадровая и образцово-показательная. Мне можно сказать повезло - о такой службе мечтают многие солдаты, но не я. Дедовщины в этой части практически не было, так как старослужащих было двадцать человек, а новобранцев двенадцать. Были ещё в части прикомандированные 'партизаны', но они не вмешивались в наши отношения.
К службе в армии я был хорошо подготовлен в техникуме и на улице и морально-физические испытания меня не пугали. Физически я был развит нормально и подъём с зарядкой для меня были не в тягость. Также кушал я всегда немного, и семь часов сна мне было достаточно. К моему внешнему виду никто не мог придраться, я всегда был чисто выбритый, подшитый и начищенный. Может это не нравилось старослужащим. Конечно, больше всего им не нравилось, что я писарь-белоручка и нахожусь в личном распоряжении замполита, поэтому меня нельзя напрягать. Как-то раз я забыл закрыть дверь в мастерскую и ко мне зашли два 'дедушки' и велели мне заняться оформлением их дембельских альбомов. Я культурно им объяснил, что я писарь, а не художник и рисовать не могу. Для подтверждения своих слов я взял сапожный нож и начал оттачивать карандаш. Тесак в моих руках, по-видимому, подействовал на 'дедов', и они ушли недовольные. Я знал, что такая наглость в армии не прокатит и мне придётся за это ответить.
Выйдя из мастерской, я закрыл дверь и почувствовал, что за моей спиной кто-то встал. Медленно развернувшись, я увидел двух знакомых 'дедов' и механика-хохла, который работал рядом в мастерской. Я понял, что сейчас меня будут бить, и оценил обста-новку. С тремя солдатами мне было не справиться, а убегать смысла не было никакого - разве что поискать дубину на ходу, но дубины в военных частях, где попало, не валяются. 'Эх, жаль, что я тесак с собой не прихватил, - подумал я и приготовился к бойне. - Так бы они от меня побегали как курицы по балке. А может рвануть к пожарному щиту? Там есть багор и вёдра - можно отбиться. Нет, не успею, забьют по дороге, козлы!'. После короткого разговора со мной 'дедушки' приказали 'хохлу-черпаку' заняться моим воспитанием, потому что это была его прямая обязанность, а не их. Механик был слегка подвыпивший и удар у него получился замедленный - я сгруппировался и прыгнул на него. Завалив хохла на землю, я попытался перевернуть его на себя и прикрыться телом, но через несколько секунд я потерял сознание, получив чем-то тяжёлым по голове.
Пришёл я в себя от позывов к рвоте и острой боли в затылке. Хорошо облевавшись, я собрался силами, встал и открыл дверь. Лицо у меня практически не пострадало, но на затылке выросла большая шишка, и болели бока от сапог. В казарму я решил не идти и заночевал в мастерской под столом. Всю ночь я толком не спал и думал, как поступить с моими обидчиками. Не мог я просто так взять и забыть о случившемся, да и 'деды' не дали бы мне этого сделать. Первым я решил проведать механика - он работал один в мастерской, а потом уж заглянуть к 'дедушкам', если получится.
- Ну что ж, это мы в его личном деле отметили, - похлопал врач по журналу. - Хулиган... Мария Матвеевна, вы позвонили в барак?
- Да-да, Сергей Леонидович, позвонила, - ответила женщина из соседней комнаты. - За ним скоро придут...
- Ну, тогда осмотрите его, пожалуйста, - попросил её врач.
- Проходите сюда, - позвала меня медсестра.
Я вошёл в соседнюю комнату и подошёл к крупной женщине, сидящей за столом. Мощным телосложением и строгими чертами лица она мне напомнила мою украинскую бабушку. Такая баба коня на скаку остановит и в горящую избу войдёт.
- Хронические заболевания есть? - спросила она.
- Не-е-е, - покачал я головой, - я же солдат...
- Сейчас и плоскостопных забирают, - сделала медсестра пометку в журнале. - А инфекционные болезни были?
- Да нет, кажется, не было, только корью в детстве болел.
- Боткина болел?
- Нет...
- Зубы целы?
- Мг-г.
- Открой рот.
- А-а-а, - повиновался я.
- Ладно, иди за ширму раздевайся, - встала медсестра из-за стола и подошла к платяному шкафу. - Какой у тебя размер одежды?
- Сорок шестой, - зашёл я за ширму и стянул сапоги.
- А обуви?
- Сорок второй, - размотал я портянки.
Несколько минут медсестра копошилась шкафу, подыскивая для меня одежду.
- Трусы и майку тоже снимай, - положила она бельё на кушетку и бросила ботинки на пол.
- Зачем?
- Мне надо тебя всего осмотреть. Не стесняйся, сынок, давай раздевайся.
- Ладно, - стянул я нехотя трусы и майку.
- Так-с, ну у тебя всё в порядке, - быстро провела осмотр медсестра. - Хотя нет, погоди, а что это у тебя за ссадины на боках? Подними-ка руки.
- Это я с койки упал, - приподнял я руки.
- От падения таких синяков не бывает, - потрогала она мои рёбра. - Больно?
- Терпимо...
- Постойной боли нет?
- Нет.
- Хорошо, значит, перелома нет. Так, ещё какие-нибудь ушибы есть?..
- Шишка на затылке, - вспомнил я.
- Ну-кась повернись, - осмотрела она мою голову. - Тоже упал?
- Мг-г, - промычал я.
- Понятно. Ты случаем не эпилептик?
- Не-е-е...
- Ну ладно, если что-нибудь заболит, обратишься к медсестре в бараке.
- Хорошо.
- Ну а сейчас одевайся...
- А можно мне моё бельё одеть? - взял я двумя пальцами заношенные трусы. - А то это какое-то несвежее.
- Нет, сынок, не можно, - собрала она мою одежду и села за стол. - Бельё у нас старое, но чистое, давай одевайся.
Я облачился в затхлую робу и надел стоптанные боты без шнурков. 'В таких шароварах и скороходах далеко не убежишь, - подтянул я штаны и взглянул на ботинки. - Ох и ласты, по-видимому, сорок пятый размер'.
- Извини, но твоего размера не было, - улыбнулась медсестра. - Ну, тут недалеко идти.
- Дойду как-нибудь...
- Да ты присядь, сынок, за тобой скоро придут.
- Спасибо, - сел я на кушетку и взглянул на медсестру.
- Я у тебя в кармане пять рублей нашла, - показала она купюру. - Я их в опись внесу, ты сможешь ими воспользоваться, у нас есть магазин.
- Ладно, - кивнул я головой.
Перед тем как заглянуть к механику я сунул лезвие 'Нева' в один карман, а пять рублей в другой, предварительно свернув купюру как фантик. Ночью я обдумал все детали и решил 'косить' из армии. Эту идею я вынашивал в себе уже давно и не считал это дело позорным как многие новобранцы. У меня отсутствовало чувства долга, которые нам навязывали коммунисты, и я не хотел умирать и убивать людей за их бредовые идеи. Объяснять это нашим военным было бесполезно и не целесообразно. Поэтому на призывных комиссиях я прикидывался 'шлангом', жалуясь на слабое здоровье, но после двух обследований меня признали абсолютно здоровым и зачислили в строевые войска. Мысль о том, что мне придётся служить в армии, вводила меня в депрессию и паранойю. Зная свой скверный характер, я понимал, что это может трагично закончиться. С подчинением у меня всегда были проблемы - приказы я не выполнял, а если исполнял - то делал плохо, больше урона приносил.
С раннего детства во мне поселился бесёнок, которым я не мог управлять. Он дёргал меня за язык, и я высказывал людям правду в глаза, что многим не нравилось. Впервые это проявилось, когда моя мама везла меня в детский сад. Зима была очень холодная, и мама закутала меня словно куколку в пуховую шаль. Одна женщина в переполненном автобусе спутала меня с девочкой и начала со мной заигрывать и говорить что у меня красивые глазки. Мама не стала её поправлять - подумала, что та успокоится, но тётка продолжала лебезить и называть меня лапочкой. Я долго терпел, но не выдержал и громко заявил: 'Я не девка! А ты тётка - писька-какашка!!!'. В автобусе все смолкли, а женщина побагровела и вытаращила зенки. Моя мама чуть не сгорела от стыда, но автобус вовремя остановился и мы выскочили за две остановки до садика. А после окончания первого класса у меня проявились плутовские наклонности. Получив табель, я обнаружил небольшое количество пятёрок, а мне так хотелось порадовать родителей, и я поставил сам себе пятёрки: по истории, астрономии и иностранному языку. Мама долго подшучивала надо мной по этому поводу и сохранила этот табель, а папа прозвал меня маленьким фармазонщиком.
Первые три года учёбы в школе у меня прошли без особых проблем. Старые преподаватели умели ладить с детьми, но на смену им пришли учителя: жестокие и бессердечные люди. Нашего одноногого директора фронтовика сменила учительница по географии из станицы. Ольга Карповна Зозуля была коммунист и эту должность заслужила у партии, работая с трудными подростками в спецшколе. Спустя пару лет моя школа превратилась в колонию общего режима. И новых учителей директриса подобрала по своему образу и подобию, а выглядела она как надзирательница из концлагеря. Ольга Карповна носила тёмные кримпленовые платья с белыми воротничками и сапоги-чулки на тракторной платформе, а летом полувоенные туфли. Косметикой она практически не пользовалась - только подводила глаза иногда. После летних каникул она всегда устраивала утренние проверки: вставала на парадном входе и выявляла накрашенных девиц и пацанов с чёрными руками от кожуры грецкого ореха. В такие дни я заходил в школу через мастерские или продуктовый люк в столовой. Директриса меня сразу невзлюбила и повесила ярлык хулигана - лишний раз попадаться ей на глаза я не хотел.
Когда я был в пятом классе, к нам в школу пришла новая математичка и стала нашей классной руководительницей. Ираида Константиновна Руднева как многие математики была немного не в себе, пребывая в другом измерении. За урок она разбивала десяток мелков об доску и такала без остановки как сорока: за полчаса она сказал 284 раза 'так', и я сбился со счёта. Также она сильно картавила и была рыжеволосой еврейкой, но по паспорту числилась русской. Ираида Константиновна была всегда взъерошенная и вечно куда-то спешила, теряя на ходу вещи. На месте она спокойно стоять не могла да и сидеть тоже. Её нервозность передавалась всем - кто вступал с ней в контакт. Когда она подходила к доске - в классе всегда начиналось заметное оживление. Ираида начинала писать уравнение и незаметно входила в математический раж, забывая обо всём на свете. От доски она отходила вся в мелу как припорошённая снегом ёлка, а руки она обычно вытирала об подол своего платья. У неё была два кримпленовых платья: одно коричневое, а другое бардовое. Наверное, директриса её в школу взяла из-за платьев, но у Ираиды они были другого фасона и без белых воротничков.
Восьмой класс я окончил с аттестатом 3.8 балов, но характеристику мне выдали тюремную - с ней могли принять только в колонию строгого режима или расстрелять, чтобы не мучиться. Ираида Константиновна потрудилась на славу - в характеристике не было ни одного хорошего слова, только приписка в конце утешала: занимался спортом и имел хорошие способности. Я отлично понимал, что с таким 'волчьим билетом' в нормальное учебное заведение не стоит соваться, но по просьбе мамы я отнёс документы в престижный техникум и сдал вступительные экзамены на четвёрки. По балам я проходил по конкурсу, но прочитав мою характеристи-ку - приёмная комиссия ахнула и обомлела: никто не хотел бандита в техникум брать. Когда я забирал свои документы, одна миловидная девушка посоветовала мне попробовать поступить в другой техникум, где был вечный недобор, но прежде обратиться в школу - чтобы мне переписали характеристику. В школу я решил не ходить, но идея с другим техникумом мне понравилась, учиться в профтехучилище я не хотел, да и в школе тоже. Изъяв характеристику из папки, я поехал в другой техникум сдаваться. Там меня встретили дружелюбно и приняли документы, не заметив исчезновения характеристики. Но после окончания первой сессии заведующий отделением сделал запрос в мою школу и, получив копию характеристики - был шокирован и парализован. С этого момента я стал его врагом номер один, и он начал на меня охоту.
Виталий Федотович Краснодед был отпетый коммунист и воспитанник Ставропольского детского дома. Прожив в Ростове двадцать лет, он так и не смог избавиться от своего гаркающего акцента, а говорил он как Михаил Горбачёв с сильным ударением на 'ГА'. В техникуме он занимал должность заведующего отделением и преподавал 'Охрану труда'. Семьи у него никогда не было, хотя как мужчина он выглядел неплохо, правда, роста он был маленького - поэтому носил обувь на каблуке, но он не пил - не курил, был аккуратен и пунктуален, но свою личную жизнь так и не сложил. Может поэтому он был психически неуравновешен и ненавидел людей, а может, оттого что вырос в детдоме. Свою неудовлетворённость он вымещал на студентах и молодых сотрудниках техни-кума. За свою карьеру он выжил десяток учителей и исключил сотню студентов. Двух моих друзей из группы он исключил лишь за то, что они со мной общались, и успеваемость у них была хуже - чем у меня. У меня с успеваемостью были проблемы, но мне везло, и я умудрялся сдавать все сессии и зачёты. Это Виталия Федотовича очень бесило, но он ничего не мог поделать. Многие преподаватели симпатизировали моей борьбе с самодуром и ставили мне завышенные оценки иногда.
В тишине гулко хлопнула входная дверь. В приёмную вошёл коренастый санитар и поздоровался с офицером и доктором.
- Привет, Мария, - встал он в дверях.
- О-о, здравствуй-здравствуй, Виктор, - улыбнулась медсестра. - Давненько я тебя не видела...
- А кого вы нам сегодня даёте? - заглянул он за ширму и взглянул на меня. - Самоубийцу или симулянта?..
- А мне почём знать, - пожала медсестра плечами. - Для меня они все пациенты.
- А для меня дезертиры! - прорычал Виктор и встал в прежнюю позу. - А почему его к нам селят, а не в свободное?..
- Ему надо побыть под надзором, - перевязала медсестра шнурком мою форму. - Это указание врача...
- Родине надо служить, а не под надзором здесь валяться! - возмутился санитар. - Что за поколение выросло?! В наше время о таком и не слышали. В армии было за счастье служить.
- Ох, Вить-Вить, жизнь нынче другая, - запричитала медсестра.
- Да какая жизнь, Маруся?! У них же всё есть! Они просто с жиру бесятся, бесы!!!
- Ой, ладно, Боцман, не бранись! - отмахнулась она и встала из-за стола. - Не всем же в море плавать...
- Ой, ну простите, ходить! - вильнула медсестра мощным задом и подошла ко мне. - Твоя форма останется у нас, когда будешь выписываться, вернём. Понял?
- Да-а-а, - встал я с кушетки.
- Ну а сейчас иди с санитаром, - указала она рукой на порог.
Боцман стоял в дверях, опершись плечом о косяк, и изучал меня взглядом. Я тоже оценил его взглядом и понял, что с таким дядькой лучше не шутить. Виктор Семёнович Казанцев физиономией смахивал на бурята и был сложён как баобаб, хотя роста он был среднего, но всё у него было круглое и мускулистое: руки, ноги, туловище и голова, а вот шеи у него вообще не было. В рукопашном бою такого крепыша не задушишь и в голову и корпус не пробьёшь. В Боцмане хорошо чувствовались физическая сила и несгибаемый морской дух. С таким в разведку за 'языком' ходить не страшно. На одной кисти у него были вытатуированы якорь и ласточка, а на другой - восход солнца над морем. Рукава халата у него были закатаны по локоть, и из-под халата виднелась летняя тельняшка. Крепко взяв меня под руку, санитар увлёк меня к выходу. В процессе ходьбы с меня начали сползать брюки, пришлось поддерживать их рукой.
- Вам солдаты нужны? - спросил капитан санитара.
- Зачем? - остановился Боцман.
- Ну, для этого негодяя, чтоб не сбежал...
- От меня не сбежит, - усмехнулся санитар и крепче сжал мою руку. - Конечности переломаю. Да и куда тут бежать?.. Быстро поймаем.
- Он очень шустрый, по-видимому, занимался борьбой, - предостерёг офицер. - Втроём еле связали. Эй, солдат, ты чем занимался?..
- Бальными танцами, - пробурчал я.
- Не умничай, танцор! - одёрнул меня Боцман. - Тебе чё, яйца мешают?..
- Нет, штаны спадают...
- Попридержи язык, умник, и портки тоже, - набычился санитар. - А то всего лишишься. Понял?!
- Мг-г, - кивнул я головой.
- Сам справлюсь, товарищ капитан, от меня ещё никто не убегал...
- Ну как знаете, уважаемый, вам видней, - повернулся офицер к врачу и продолжил беседу.
- Пошли, Нуриев, допрыгался ты до дурочки, - потянул Боцман меня за руку. - У нас знаменитостей в отделении много. Так что будет не скучно, танцор.
На улице сгустились осенние сумерки. Мои конвоиры стояли возле машины и спорили с сержантом-водителем о моей судьбе. Младший сержант Михаил Шлёнкин знал меня лучше, чем конвой. Первую неделю он работал со мной в мастерской - вводил меня в курс событий и даже пытался со мной подружиться. Миша занимал в части аж две с половиной должности и был на особом счёту у командования. Он был водителем замполита и 'скорой помощи', а также подрабатывал 'шитьём' - то есть был писарем иногда. Плакатным пером он владел не хуже меня, но работа художника ему не нравилась - он любил больше 'баранку' крутить. Парень он был не плохой, но уставной и слегка хитроватый. Во время работы он как бы невзначай интересовался моей жизнью и присматривался ко мне со всех сторон. С работой художника я освоился быстро, и это ему очень понравилось, но биография у меня получилась неинтересная, что ввело сержанта в апатию и зевоту. Но всё же иногда я забывался и вставлял в разговор словечки из ростовского жаргона - это настораживало Шлёнкина, потому что он поручился за меня перед замполитом.
Спрыгнув с крыльца на землю, я увяз ботинками в гальке и чуть не упал. Санитар поддержал меня за руку и потащил за собой. Пройдя возле машины, я подмигнул сержанту и зашаркал по тропинке в темноту. Крепко держа меня за руку, Боцман буксировал меня в тихую гавань. Идти в побег я не собирался - поэтому я закрыл глаза, и мы продолжили лавировать средь луж и листьев без особых проблем. Тропинка, по которой мы шли, часто петляла и катилась с холма, но я, ни разу не споткнулся и не вступил в лужу, по-видимому, санитар хорошо знал эту дорогу. 'А он неплохой рулевой', - подумал я, и мы остановились. Открыв глаза, я ничего не увидел - но почувствовал теплоту и затхлость жилья. Санитар загремел ключами, открыл дверь и втолкнул меня в темноту. Тусклый аварийный свет осветил узкую комнату с двумя лавками, вмонтированными в стены и дверью-люком метр двадцать высотой.
- Пижаму снимай, - закрыл Боцман дверь.
- Зачем?
- Сымай, говорю! - оттолкнул он меня с прохода и подошёл к люку. - У нас в трусах все ходят.
- Не холодно? - скинул я ботинки под лавку, а брюки с меня спали сами.
- Не замёрзнешь...
- А тапочки есть?
- Нет! У нас босиком все ходят...
- Почему? - бросил я пижаму на лавку.
- По кочану! Так положено! - забряцал санитар ключами. - Не задавай много вопросов, пацан, сам поймёшь, если не дурак. Так, ты готов?!
- Всегда готов, - отдал я пионерский салют и подошёл к люку.
- Ну, давай, накреняйся, членовредитель-остряк, - пригнул Боцман меня за шею. - Добро пожаловать в помойник! - открыл он дверку и втолкнул меня в неизвестность.
Яркий люминесцентный свет ослепил меня на миг - люк захлопнулся и лязгнул замок. Медленно приоткрыв глаза, я затаил дыхание и оцепенел от ужаса. Адреналиновые мурашки пробежали у меня по ногам и у меня задрожали колени. 'О боже, куда я попал?! - подумал я и начал терять равновесие. - Ну и рожи! Черти и вурдалаки. А где же Вий?'. Опёршись рукой о спинку кровати, я перевёл дыхание и меня затошнило. Воздух в помещении был тошнотворный: смесь медикаментов, пота, мочи и фекалий. Такого бу-кета зловоний нет даже на продуктовой свалке. Ну а публика собралась просто ужасная. Таких уродов я не видел никогда.
В небольшом холле на кроватях копошились полуголые существа - людьми их назвать было невозможно, потому что лица у них были нечеловеческие. В центре зала возле стола на лавке лежат два чахлых мужика, свесив костлявые конечности на пол. С одним из них я встретился глазами, он смотрел сквозь меня - в его глазах не было ни злости, ни печали лишь безразличие и пустота. Неподалёку от стола на посту сидит молодой санитар, уткнувшись в газету. Моё появление у него не вызвало восторга. Он даже не взглянул на меня. Возле санитара на спинке кровати восседает худо-злобный дядька и смотрит на меня как щука на верховодку. Взгляд у него нехороший, пронизывающий и холодный. 'А вот и Вий, - подумал я и отвёл глаза в сторону, не выдержав его взгляда. - Только сильно похудевший и превратившийся в Кощея Бессмертного'. Рядом с ним на соседней кровати собралась компания из трёх человек: здоровый мужик весь в наколках и два молодых парня по бокам.
- Эй, ты солдат?! - помахал рукой размалёванный дядя.
'На солдата он не очень похож, - подумал я и обошёл массивный обеденный стол. - Больше смахивает на икону или индейца из племени Маори'. Тело у мужика было всё усеяно в татуировках, которые могли сделать только на зоне. Мелких наколок у него было не счесть, а больших было четыре; на груди у него красовалась Дева Мария с младенцем в облаках, а на спине четырёх купольная церковь; на правом плече голова Иисуса на кресте, а на левом - оскал тигра. Эти татуировки были сделаны профессионально с тенями и ретушёвкой, а большинство маленьких наколок, по-видимому, были сделаны по пьянке или в малолетстве. Бугай сидел на кровати вальяжно - как пахан на именинах: по-турецки в трусах и без майки. Хотя все пациенты были в майках, наверное, нравилось ему отпугивать публику своими картинками.
- Присаживайся, вояка, - указал он рукой на кровать. - Ну как ты, отвоевался?..
- Ну как бы да, - сел я на свободное место.
- И мы тоже. Как тебя звать?
- Боря.
- А меня Коля, - козырнул он двумя пальцами. - А это Андрей и Упырь.
- Кто-кто? - удивился я.
- Меня зовут Вовой! - вякнул ушастый коротышка, сидящий с другого конца кровати.
- Дык ты ж Вольдемар, а не Вова! Буга-га-га!!! - заржал Николай и обнял его за плечо. - Ладно-ладно, не обижайся, Вова, ты же знаешь, я беса гоню по полю...
- Вечно ты меня подкалываешь, Колёк, - застеснялся Вольдемар и опустил голову.
- А ты не подкалывайся, Упырёнок, - пощекотал он его пальцами под рёбра. - А то заколем или клопом назовём, они тоже кровососы.
- Не-е-е, не на-а-а-до, - рассмеялся он и прижал руки к бокам.
Вольдемара Васильевича Чебана прозвали Упырём из-за неудачной попытки покончить жизнь самоубийством в туалете. Вскрыться он толком не смог из-за страха, но вену слегка надрезал, а потом испугался и начал сосать кровь - подумал, что таким образом спасётся. Но спустя несколько минут он ещё сильнее испугался - сходил под себя и начал блевать кровью и звать на помощь. Военные его нашли в плачевном состоянии и долго не могли понять, что он хотел сделать. Сначала он говорил, что хотел покончить собой, а потом что хотел попить крови. С русским языком у Вольдемара были проблемы: понимал многое, но объясниться не мог. Родился и вырос он в небольшой деревне под Бендерами. Первый язык у него был молдавский и молодое вино он с детства пил вместо компота. При поступлении в больницу сопровождающий прапорщик охарактеризовал его как вампира-самоубийцу с детским мышлением, и это немного удивило медработников. Уж кого они только не видели, но такого экземпляра ещё не было. Дежурный врач в этот день был подвыпивший и ожидал увидеть статного потомка Дракулы, но увидев Вольдемара, он разочаровался и сказал что тот не вампир, а упырь с ярко-выраженной олигофренией на лице.
Дежурный врач пожалел Вольдемара и определил его в свободное отделение, но спустя неделю он закатил там истерику и попытался повеситься на сливном бачке - когда узнал, что через два месяца его комиссуют и отправят в Молдавию. Вольдемар не хотел возвращаться домой и тем более с 'белым билетом' - это был бы позор на всю деревню. В юности он мечтал об армии и очень переживал, что его могут не взять из-за маленького роста. На одной медкомиссии его практически забраковали и посоветовали кушать морковку и висеть на турнике. Вольдемар начал грызть морковь как кролик и висел в доме на всех дверных рамах и перекладинах. К следующей медкомиссии он был на два сантиметра выше допустимой нормы и мог подтянуться двадцать раз. Жизнь в деревне у него была тяжёлая и невесёлая - работать приходилось каждый день, и армия была своего рода освобождением из этого рабства. Уходил Вольдемар в армию с улыбкой на лице - мечтая, что попадёт служить на подводку и останется сверхсрочно на флоте, но его забрали в стройбат.
Четыре месяца службы для Вольдемара стали сущим адом, а родная деревня показалась райским уголком. Из-за маленького роста и смешной физиономии над ним издевались даже новобранцы и над именем его все надсмехались тоже. Папа Василий назвал своего единственного сына Вольдемаром в честь немецкого унтер-офицера, который квартировал у них в доме во время войны. Офицер кормил его шоколадом и сделал две деревянные игрушки, которые он хранил как реликвию. Василий мечтал, что его сын будет похож на этого немца, но Вольдемар уродился непонятно в кого. Маленький с грушеобразной головой и большими ушами он напоминал Василию двоюродного брата-акробата, который разбился в молодости в цирке. Хотя для своего роста Вольдемар был развит неплохо, и сила у него была - только духа не было, и постоять он за себя не мог. В армии он быстро превратился в раба и стирал портянки всему взводу. А один дембель приметил эту слабость и взял его под свою опеку, а потом изнасиловал в каптёрке и начал предлагать другим подонкам. Искажённые слухи об этом дошли до офицерского состава, но меры вовремя не были приняты и Вольдемар решил свести счёты с жизнью - другого выхода он не видел.
В надзорном отделении Вольдемара поселили в тихую палату - где лежали умирающие 'овощи', которые его боялись и редко вставали с койки. А в холле он познакомился с Николаем, который радикально изменил его мировоззрение и планы на будущее. За пару недель Коля воспитал из Упыря романтика с большой дороги и научил - как надо жить на свободе. С открытым ртом и преданностью в глазах Вольдемар часами просиживал у него на койке, слушая рассказы о тюрьме, побегах и воровских разборках. После таких лекций он решил не проситься в армию обратно, а вернуться домой и стать вором в законе. Упырь начал во всём подражать Коле и бегал за ним как хвостик, копируя его манеры и походку. Николаю это льстило, и он учил его всем премудростям жизни. У Вольдемара и правда было детское мышление - он не разбирался в людях и не знал, как поступить во многих жизненных ситуациях, по-видимому, молодое вино и мотыга пагубно сказались на его рассудке.
Раздалось лязганье замка. В холле все смолкли и уставились на дверь возле поста санитара. В отделение вошёл Боцман с небольшим радиоприёмником под мышкой. Молодой санитар сложил газету, встал и вышел, закрыв за собой дверь.
- Я смотрю, вы уже познакомились, - подошёл Боцман к нам. - Таки быстро...
- Дык мы ж однополчане! - оскалился Николай и раскрыл пальцы веером. - Свояки...
- Ваш полк в Афганистан надо отправить, - одарил санитар нас презрительным взглядом. - Толка будет больше.
- Дык мы ж с удовольствием, но нам пиф-паф не доверяют, - скорчился Николай и скрутил пальцами двустволки. - Только кирку и лопату, и то не всегда, - взвёл он 'курки' и протяжно крякнул. - У меня на второй день ремень отобрали, пряжка им моя не понравилась. Во-о дела?!
- Я бы вам ничего не доверил, десантировал бы без парашютов в Кандагар! - рыкнул Боцман и обратился к парню сидящему рядом со мной: - Андрей, введи новичка в курс событий. Объясни ему что почём и почему, чтобы залётов не было. Лады?
- Ладно, сделаю, - покивал он головой.
- А ты, Нуриев, посиди пока со своими свояками, - ухмыльнулся Боцман и в развалку пошёл в коридор, - а к отбою я тебя позову.
- Хорошо, - кивнул я головой.
- Плыви отсюда, бобёр усатый, - просипел ему вслед Николай и скрючил пальцы как когти. - Как-нибудь я с тобой расквитаюсь, мудак полосатый.
Внешне Боцман был похож на упитанного бобра перед зимовкой. Подстрижен он был под бобрик и носил небольшие усики. Черты лица у него были мелкие и невыразительные - в нём явно преобладала азиатская кровь. Весил он килограмм девяносто, что для его роста было немало, но это его не портило. Лишний вес у него распределился пропорционально по телу, и кожа у него блистала и лоснилась от энергии и калорий. Боцман всегда вёл здоровый образ жизни и занимался спортом. Выпивать он любил, но знал меру и никогда не курил. В молодости он хорошо освоил бокс и самбо, а потом занялся подводным плаваньем и охотой. Борьба и мордобой ему быстро разонравились, хотя задатки самбиста у него были отличные. Колченогий и кряжистый он рвал своих оппонентов на части, но после одного трагичного поединка он решил уйти из самбо. При неудачном падении его соперник свернул себе шею и был временно парализован. По своей натуре Боцман был добросердечный человек, и этот случай запал ему в душу. Он не хотел никого калечить и тем более носить вину в душе за это. Подводное плавание стало его стихией и привело его в Морфлот. Первые годы он служил в водолазной команде, но подводные перегрузки сказались на его здоровье и он переквалифицировался в боцмана на сторожевой катер.
- В общем, законы тут херовые, братка! - щёлкнул Андрей двумя пальцами и провёл пальцем по горлу. - Беспредел хуже, чем на зоне, но выжить можно. Самое главное не буянить и не бить никого в присутствии медперсонала. Врубился?..
- Ну, это понятное дело, - почесал я разбитые костяшки на кулаке, - я ж не маньяк...
- А кто тебя знает?! - ухмыльнулся Андрей и взглянул на мою руку. - А ты чё, трубы себе вскрыл?
- Мг-г.
- А говоришь не маньяк, - усмехнулся он. - А зачем ты вскрылся?..
- Жить надоело, - ответил я.
- То бишь служить? - улыбнулся Андрей.
- Да нет, - покосился я по сторонам, - служить я хочу.
- Мы тоже, - захихикал Андрей.
- Слышь, кореш, ты нам эту туфту не чеши! - шикнул Николай и загнул пальцы 'козами'. - Мы здесь все служить хотим, но не можем, понятия не позволяют. Буга-га-га!!! Врачам это втирай, а не нам. Понял?!
- Ну, понял, - потупил я взгляд.
- Во-о-о смотри! - показал он мне свою левую руку всю в старых шрамах от вскрытия вен, правая рука у него была повреждена намного меньше. - Мы тоже косим. Усёк, свояк?..
- Замётано, нет базара, - пробубнил я. - Я же не знал, за што вы здесь торчите...
- Ну а теперь ты всё знаешь, братан, - развёл руками Николай. - Я смотрю, ты парень смышлёный, не дурак. Значит, сживёмся тогда.
- Конечно, сживёмся, - согласился я. - А где я могу упасть?.. Устал, спать хочется.
- А свободных шконок нет, бродяга, - заиграл Николай толстыми пальцами на невидимом пианино. - С этим делом тут туго как в карцере... придётся спать на полу.
- Посиди пока на моей шконке, - указал Андрей глазами на соседнюю койку, - а к отбою что-нибудь придумаем.
- Ладно, я подремлю в уголке, - пересел я на кровать и моментально отключился.
Каждую произнесённую фразу Николай сопровождал жестикуляцией рук и загибанием арматурных пальцев. Это дело он делал умело - как дирижёр, а руки у него были показателем его прошлой жизни и требуют подробного описания. Во-первых, ручища у него были мускулистые как у культуриста, несмотря на временное похудание. Во-вторых, руки у него были все в шрамах и наколках как у сада-мазохиста. Костяшки на кулаках у него были разбиты и имели выпуклую форму - как будто были накачены парафи-ном. На пальцах у него были наколоты кольца и маркизы, а на локтях узорчатые паутины. На правой кисти у него была вытатуирована четырёх купольная церковь в миниатюре, а на левой сиял красно-синий шрам от многократного ожога 'мастырки'. По-видимому, ему приходилось на зоне не только неоднократно вскрываться, но и делать себе ожоги, чтобы не работать и обкалывать себя картинками.
Николай Юрьевич Клюев родился и вырос в городе Дзержинске и был призван в армию в двадцать пять лет. За это время он успел обчистить два магазина, четыре года отсидеть, жениться, сделать ребёнка, развестись и второй раз жениться. От молодой жены он ожидал через полгода приплода, но военные решили его призвать в армию. Несколько лет военкомат давал ему отсрочку, наверное, не хотели новобранцев пугать, но в 1984 году из-за нехватки призывников его отправили в стройбат. В военкомате отлично понимали, что такой человек никогда не будет служить и подчиняться, но для отчётности он сгодился. С зеками конечно военные просчитались - не стоило их даже в стройбат призывать и тем более сгонять в одну кучу. Они ведь не восемнадцатилетние подростки и для них 'деды' не авторитет, а козлы - которых надо мочить, где попало. В первую же ночь зеки-новобранцы, которых было двадцать человек, под предводительством Коли Клюва вступили в бой с 'дедами' и, одержав нелёгкую победу, ввели в ка-зарме лагерный режим.
Утром офицеры забрали у всех зеков ремни с отточенными пряжками и попытались навести в части порядок, но видимое спокойствие продлилось недолго. Вечером в казарме вспыхнули беспорядки, переросшие в массовую драку. На следующий день офицеры переселили половину зеков в другую казарму, и в части установился видимый порядок. Старослужащие перестали доставать зеков и несколько месяцев все жили спокойно. Зекам выдали новые ремни, и они слонялись по части расхлёстанные и небритые как партизаны. Офицерам этот бардак не нравился, и они попытались испугать зеков дисциплинарным батальоном, но это не сработало, а только озлобило их и подтолкнуло к ответным действиям. Зеки узнали домашние адреса некоторых офицеров и намекнули, что могут пострадать их семьи в таком случае. Многие офицеры призадумались и остепенились: зеки не солдаты и слов на ветер не бросают.
К строительным работам зеки отнеслись с большим энтузиазмом и охотой. На объектах они прятались в подвалах или воровали стройматериалы - работать их заставить было невозможно. Спустя пару месяцев Николай наладил прочные связи со скупщиками стройматериалов и у него появились дармовые деньги. По вечерам в каптёрке начали собираться зеки с 'дедами' и устраивать праздничные банкеты. Закончились эти гулянки поножовщиной и сильным пожаром. Когда в часть приехали внутренние войска с пожарниками Николай и четверо его подельников вскрылись и сдались без боя. Разбирательство закончилось очень быстро. Всех замешенных зеков признали невменяемыми и отправили в психушки - этим инцидент был исчерпан. Когда главврач барака увидел Николая, он ему сразу сказал, что через пару месяцев его комиссуют, и попросил не буянить в больнице. Коля пообещал ему, что постарается вести себя достойно, но обстоятельства сложились иначе и он застрял в надзорном отделении надолго.