Выйдя в холл, мы подошли к Боцману и сказали куда идём. Получив от него разрешение, мы направились в ординаторскую, обойдя Рахима стороной. Чурбан сидел в углу кровати закутанный с головой в одеяло как в паранджу. Сквозь щель в одеяле он наблюдал за отделением и настораживался, если кто-то проходил возле него. А кровать его стояла на проходе, и движение там было периодическое. Войдя в коридор, мы подошли к дверному проёму без двери и остановились.
- Без разрешения сюда не входи, спрашивай, понял? - заглянул Андрей вовнутрь. - Сандра Ивановна, водички попить можно?!..
- Попей, попей, Андрюша, - ответила медсестра из соседней комнаты и застучала спицами.
- Пошли, - потянул он меня за руку. - Только никуда не отходи.
- Хорошо, - встал я рядом и осмотрелся.
Ординаторская состояла из двух смежных комнат: первая была процедурной, в ней стояли две кушетки, стол и бидон с водой, а вторая комната была в два раза больше и была разделена перегородкой сделанной из старых дверей. В первой половине находилась ординаторская, а во второй - спали медсёстры. Дверь в ординаторскую была сделана из двух половинок и укреплена двумя засовами помимо замков. Калитку медсёстры всегда старались держать закрытой и не разрешали пациентам входить вовнутрь, но в вечернее время это правило часто нарушалось. Футон неоднократо побывал в ординаторской и разведал обстановку. Он придумал трюк, который прорабатывал с каждой сменой, и сегодня у него всё прошло как по маслу. Федя заполз по-пластунски в "процедурку" и вытащил из-за бидона туалетную бумагу. Когда калитка была закрыта медсестра, сидящая за столом - видела входящих пациентов, а не вползающих.
Выбравшись в коридор, Футон спрятал газету под матрас соседней кровати, затем встал и спросил у медсестры разрешение войти. Не обнаружив за бидоном бумагу, он обратился к ней и чтоб её не утруждать открыл калитку и подскочил к столу. Федя специально выбирал такое время, когда медсестра сидела за столом и была чем-то занята. Медперсонал это не сильно смущало - потому что многие пациенты заходили в ординаторскую за сигаретами и передачами. Медсёстры не подозревали что Футон такой коварный воришка и алкаш. А банка со спиртом ему не давала покоя - он часто просыпался ночью и думал о ней как о женщине. Сначала он хотел её похитить ночью, но потом передумал. Некоторые медсёстры не закрывали верхнюю дверку на ночь, но в "процедурке" практически всегда спал на кушетке санитар. Понаблюдав за медработниками, Федя понял, что это дело можно сделать днём на выходных. В воскресенье режим в бараке был ослабленный; врачей нет, и медработники оттягивались по полной программе, распивая казённый спирт и забывая закрывать за собой двери. Как правило, в эти дни в "надзорку" проникала вся контрабанда со "слободки".
- Сандра Ивановна, а вы кашне вяжите? - зачерпнул Андрей воду алюминиевой кружкой привязанной тесьмой к ручке бидона.
- Наверное, мохер? - сделал он пару глотков и передал мне кружку.
- Мохер, мохер, Андрюша, - отложила она вязанье на стол и пристально посмотрела на нас. - А что это вы сегодня все моим вязанием интересуетесь?.. Перед тобой дед косой забегал, всё советы мне давал, как петлю накидывать надо, будто я сама не знаю. Затеваете что-то, мальчики?..
- Ну что вы, Сандра Ивановна, - облокотился Андрей об калитку. - Что мы можем затевать?.. Просто скучно. Делать не чего - развлечений нет. Вы вот вяжите, а у нас вообще ничего нет: ни кино - ни домино.
- Сами виноваты, - подметила она.
- Ох, жизнь такая клятая-мятая, - пожаловался Андрей. - Включили бы приёмник, веселей бы жить стало.
На письменном столе стоял японский портативный Панасоник, который принёс Боцман.
- Так он не работает, - пощёлкала она кнопкой. - Виктор его в починку взял.
- А Боцман разбирается в радиотехнике? - удивился Андрей.
- Да-а, он во всём разбирается понемногу.
- Даже в иностранной?..
- Ну, наверное, если взял ремонтировать, - пожала Сандра плечами и взглянула на меня. - А кто это с тобой пришёл, новенький?
- Ага, он самый, - отошёл Андрей от дверного проёма.
- Здрасьте, моя фамилия Басов, - зачерпнул я кружкой воду.
- Знаю-знаю, мне из приёмной уже позвонили, - посмотрела она в журнал. - Ладно, устраивайся, Борис Басов, если что-то понадобится, не стесняйся, обращайся, меня зовут Александра Ивановна.
- Хорошо, - выпил я воду и поставил кружку на ручку бидона.
- Спокойной ночи, Сандра Ивановна, - потянулся Андрей к верхней дверке. - Может дверь прикрыть?.. Уж скоро отбой.
- Не стоит, мальчики, идите спать, - взяла она спицы со стола и продолжила вязать.
- Пойдём, погуляем по нашему Бродвею, - увлёк Андрей меня в коридор. - С публикой тебя познакомлю.
- Пошли.
- Короче, в коридоре у нас лежат легко-помешанные, - указал он рукой на испуганных "скелетов", лежащих на кроватях. - Не рыба, не мясо, а так плесень-шелуха подзалупная. В палатах у нас лежат тихо-помешенные, ну а в холле - буйные. Вот и весь расклад, братка.
- В коридоре лежать лучше, чем в холле, - подметил я. - Санитар не пасёт...
- Конечно, лучше, но кто тебя сюда поселит?! - ухмыльнулся Андрей. - Ты будешь лежать в холле, пока врачи не выявят степень твоей опасности. Ты ж самоубийца. Кто знает, чё у тебя на уме.
- Понятно, - покивал я головой.
- Слы, а чё Боцман тебя Нуриевым назвал, если ты Басов?..
- Та-то я пошутил в приёмной, сказал, што бальными танцами занимался, а он меня сходу Нуриевым окрестил.
- Да-а-а, Бобёр это может, ему палец в рот не клади, откусит по локоть, - пощёлкал Андрей зубами. - А кто он вообще такой, Нуриев?.. Фамилия знакомая, но я его не помню.
- Дезертир в балете, - усмехнулся я. - Сбежал во Франции с гастролей.
- А-а-а, ну понятно, Боцман в своём репертуаре, - остановился Андрей возле последней палаты и постучал пальцем в дверное окошко. - А здесь у нас лежат звёзды. Царь как всегда дрочит, а Гитлер делает вид, что спит. Оцени картинку.
В узком изоляторе лежали два пациента и две кровати пустовали. Царь сидел в углу на дальней койке под вибрирующим одеялом, а Гитлер свернулся калачиком на соседней койке, укрывшись одеялом с головой.
- Боцман меня предупреждал, што у вас знаменитостей много, - отошёл я от изолятора. - Ничего не скажешь, фартовый притон.
- Ага, ягода-малина, но Ленина со Сталином у нас нет, - усмехнулся Андрей. - Они недавно переехали на слободку.
- Ох, и весёлое местечко, - покачал я головой. - Знала б моя мама, куда я попал.
- Моя маманя точно не знает. Я ей письма никогда не писал.
- Почему?..
- Да не люблю я писать. Чё я писарь?..
- Кстати, а отсюда письмо можно отправить? - поинтересовался я.
- Не-е-е, писать не чем, да и бумаги нет. Одни старые газеты за восьмидесятый год...
- А на той стороне?
- Там всё есть, но конверты просят не заклеивать.
- Почему?
- Врачи все письма читают перед отправкой, развлекаются твари.
- Вот гонят! - хмыкнул я. - Шо за понт тогда письма писать?..
- Такие тут порядки, братка, - причмокнул Андрей. - Надзорно-постельный режим. На слободке можно маляву мужикам отдать отправить. Там многие выходят из барака...
- Ясненько, - взглянул я на дверь-люк напротив изолятора. - А шо это за лаз?
- Это кладовка. Скоро пойдёшь сюда за бельём.
- Понятно. Слышь, Андрюха, так, где же мне подельника найти?.. Я ж никого здесь не знаю.
- Ну, наверное, придётся мне к тебе в подельники податься. Сам ты с этим делом не справишься. Но смотри, если тебя повяжут - не сдай меня врачам. Понял?
- Та штоб я сдох! - побожился я. - Не сдам! Внатуре!
- Тихо-тихо, не кричи, - посмотрел Андрей по сторонам. - Здесь у стен есть уши.
- Хорошо, - прошептал я.
- Пошли в холл, а то Боцман щас вскочит, - потянул он меня за руку. - У меня есть план, я думаю, он должен сработать.
- Расскажи...
- Ну, в общем, так, когда ты пойдёшь за бельём, я сяду на лавку к Протасу поболтать, а потом переберусь на другую лавку к Маяковскому.
- К кому-кому? - улыбнулся я. - И он тоже здесь?
- Ага, у нас все сливки общества собрались, - кивнул Андрей головой в сторону туалета. - Вон длинный чудик на шконке лежит. Архитектор-интеллигент, нормальный чувак, но угрюмый.
На койке возле туалета лежал тридцатилетний парень внешне похожий на Маяковского. Константин Сергеевич Викентьев был метр девяносто ростом и поэтому частенько укладывал ноги на спинку кровати. Находился он в этой клинике уже три месяца и не знал когда выйдет на свободу. Всё зависело от его ментального здоровья и желания продолжать жить. После развода с женой Костя потерял смысл в жизни и у него участились приступы эпилепсии и агрессивного поведения. Раньше припадки у него случались не часто, но в последнее время практически каждый месяц. Родители его были очень обеспокоены этим и решились на последнюю меру. Костя сам предложил им положить его в психушку, он чувствовал, что стоит на грани срыва. Один раз, напившись водки, он взял кухонный нож и поехал в Москву к жене, но очередной приступ остановил его на перроне.
Из столицы ему пришлось уехать к родителям в провинциальный Чехов, который с детства навевал ему меланхолию и суицидные мысли. Окончив школу в Чехове, Костя поступил в строительный институт в Москве и удачно там сложил свою карьеру. Всё у него шло по плану и без запинки: на третьем курсе женился - родилась дочка, родители жены подарили квартиру, дипломировался и получил хорошее распределение, появилась карьерная лестница, но всё закончилось разводом и падением ниже плинтуса. Костя очень увлёкся работой и забыл о жене, а она была девушка видная и быстро нашла ему замену.
В городском диспансере мест свободных не было и Костю направили в эту клинику, но и здесь свободных коек в нормальном бараке не оказалось, и его временно поселили на "слободку" - такое часто случалось. Полтора месяца он лежал там и дела его не шли на поправку, но не бывает худо без добра - как в отделении появился зек с языком как помело и начал доставать Костю. Несколько дней он молча слушал бредни зека, а потом не выдержал и размазал его по стенке, а другому зеку, который вступился за него, сломал челюсть и вывихнул руку. Зеков увезли в хирургический барак, а Костю закрыли в изолятор, где он пролежал неделю, а потом был переведён под надзор в холл. Спустя некоторое время ему предложили переехать на ту сторону, но он отказался - ему понравилось лежать в "надзорке": пациентов здесь было меньше и не разрешалось ходить. Конечно, иногда психи устраивали гонки в коридоре, но это быстро пресекалось санитарами или блатными. Свободно передвигаться по отделению не разрешалось никому, надо было спросить разрешение у санитара, чтобы куда-то пойти. Все пациенты в холле разговаривали жестами или шёпотом, но когда санитара не было на посту - начинался галдёж и гоготание.
В холле Костя познакомился с Протасом и у них завязались дружеские отношения. Лёха разделил свою "хату" и назначил Костю "паханом" гражданских дураков, а сам остался зеками и солдатами руководить. Сначала Косте эта идея не понравилась, но Лёша настоял на своём и всё подробно разъяснил и разложил по полкам: дескать, следить за порядком по любому надо, а то психи начнут гадить под койки. Также Протас дал Косте две клички: Маяк из-за высокого роста и Маяковский из-за внешней схожести с поэтом. Косте эти прозвища понравились, потому что кличек у него никогда не было, и с преступным миром он был не знаком. С детства он был положительный мальчик и его ставили в пример другим подросткам. По всем предметам он успевал и преуспевал, участвуя в различных олимпиадах и первенствах как многоборец. По вечерам он посещал художественную школу и дом пионеров, где занимался чеканкой и моделированием. В школе Костя был редактором редколлегии и почти круглым отличником, но выскочкой и подхалимом он никогда не был - поэтому школу с золотой медалью не окончил, но в институт поступил без проблем.
Неделю в изоляторе Костя лежал под серой, и в нём что-то ёкнуло и изменилось. Первый укол был самый болезненный, и он с трудом его пережил - потому что укололи его в четыре точки: по кубу под лопатки и по кубу в ягодицы. Уж слишком сильно он разбушевался, и медики решили отключить его на сутки. Последующие два укола ему кололи в одну точку - в задницу, и он пережил их без проблем и вышел из изолятора другим человеком. Сера его изменила - выжгла мягкость и милосердие и вывела нервные шлаки из организма. Он перестал думать о самоубийстве и свыкся с мыслью, что у него нет жены - его муки и страдания выбило клином, и он увидел свет в конце тоннеля. Костя даже внешне изменился - стал более мужественный и дерзкий. Он подстригся на лысо и ходил в отделении как все; в казённых трусах и майке, хотя ему полагались привилегии как гражданскому пациенту, но он оставил себе только вьетнамки. Его родители были шокированы этими изменениями, но их успокаивало то, что он перестал думать о жене и не сложившейся карьере - из института ему пришлось уволиться по состоянию здоровья. Родители навещали Костю каждую неделю и привозили много еды - аппетит у него был завидный, несмотря на болезнь, да и с Протасом приходилось всем делиться.
- А чья эта лёжка под стенкой? - указал я рукой на пустующую кровать.
- Там Футон спит, сосед мой, - запрыгнул Андрей на свою койку и сел к спинке. - Ладно, садись, давай обсудим все детали.
- Давай, - уселся я рядом.
- Короче, всё очень просто, когда ты выйдешь из коридора, Рахим сразу на тебя уставится.
- А чё ты так думаешь?
- Потому что он всегда на стрёме сидит. Боится всех и вся, ишак педальный, - взглянул Андрей на чурбана. - Приведение грёбанное. Ты видел, как он за нами пас, когда мы из коридора вышли?..
- Не-е-е, не видел. Он же в одеяле замотан.
- Замотан, он-то замотан, но в щель за всеми пасёт. Щас он следит за холлом, но если в коридоре начнётся возня - он туда переключится. Короче, я его повадки знаю, изучил. Он отвлечётся на тебя, а я подпрыгну к нему и сорву одеяло.
- Думаешь, сработает? - усомнился я.
- Должно сработать, - покивал Андрей головой. - Иначе бы не предлагал. Я же буду с него одеяло срывать, а не ты. Но потом ты должен действовать как десантник. Понял?
- А што я должен делать?
- Если Рахим спрыгнет с койки, ты на него свой матрас кидай и запрыгивай на шконку...
- На его матрасе спать? - скривился я. - В падлу...
- А ты думаешь, в кладовке ты лучше получишь?! - ухмыльнулся Андрей. - Там матрасы все обоссанные и вонючие. Не выбирай, не теряй время, хватай любой, какой под руку попадётся, и возвращайся в холл. Врубился?
- Мг-г-г. А если он истерику устроит, заорёт?..
- Ну, я же тебе говорил, этого нельзя допустить. Ты должен как-нибудь его успокоить - закрыть рот. На твоём месте я бы его в солнышко ударил, чтоб перебить дух.
- Перебить-то я могу, но што потом?..
- Потом - суп с котом! - развел Андрей руками. - Как карта ляжет, братка, я ж не колдун, не знаю. Но думаю, что чурбан сильно вякать не будет. Хотя я только догадываюсь, как он себя поведёт. Один раз Протас сорвал с него одеяло и убежал в коридор. Рахим за ним хвостиком бегал и блеял как овца. Я думаю, всё будет нищтяк, братка. Чуйка у меня такая есть.
- А если он прямиком к медсестре побежит жаловаться?
- Тогда будет кирдык и суровая кара. Сандра тебя врачам сразу сдаст. Она никого не покрывает.
- И тогда я буду спать на полу, - приуныл я, - как собака...
- Ага, или со звёздами в изоляторе, - захихикал Андрей. - Ты ж у нас тоже звезда. Нуриев как-никак... Нура балерун.
- Та ладно, не гони.
- Ну, балерин. Или как правильно будет?..
- Наверное, балетмейстер, - опустил я голову и задумался о последствиях, которые меня ожидали.
- Слы, ну если хочешь, давай оставим эту затею. По-большому, мне по-барабану, где ты будешь спать, спи на полу.
- Та я понимаю, Андрюха, дай мне немного подумать, прикинуть...
"Может не стоит трогать чурбана? - взглянул я на Рахима, а потом на пол. - Заночевать на полу?.. Нет, не получится. Задний ход давать уже негоже. Блатные не поймут - скажут, что за базар не отвечаю. Значит, придётся согнать его с койки. И делаю это не потому, что он мусульманин, а потому что у меня выбора нет. Я к правоверным ненависти не питаю и отношусь хорошо. У меня даже есть родственники узбеки, которых я люблю и уважаю".
У моей украинской бабушки из Запорожья две племянницы вышли замуж за узбеков и поселились в Бухаре. Старшая сестра вышла замуж за пожилого Бая, у которого умерла жена, и осталось трое детей. Она ему родила ещё двоих мальчиков и организовала женитьбу для своей младшей сестры, правда жениха она ей нашла не богатого, но молодого, честного и трудолюбивого. Сыграв свадьбу, младшая сестра начала рожать детей и за пять лет родила двух девочек и одного мальчика, но адаптироваться в Узбекистане она не смогла. Старшая сестра быстро приняла узбекские законы и стала мусульманкой. У неё было большое хозяйство и уважаемый муж, который работал в райсобесе начальником. А у младшей сестры муж работал водителем грузовика, и жили они в хибаре на окраине Бухары.
В семидесятых годах в Узбекистане стали часто случаться землетрясения, и младшая сестра чудом спаслась - вовремя выбежав с детьми из дома. Их хибара обрушилась у них на глазах и похоронила все вещи. Времянку муж отстроил кое-как, но толчки продолжались, и младшая сестра боялась спать в доме. Летом она спала с детьми в саду, но зимой было холодно и ей пришлось перебраться в хибару, где она спать не могла. Всё это очень сильно сказалось на её здоровье, и она начала увядать на глазах. Бай, увидев это дело - решил помочь родичам с жильём, но младшая сестра наотрез отказалась жить в Узбекистане. Она хотела вернуться на Украину, но жилья у неё там не было. Когда она уезжала к мужу в Бухару она отдала свою комнату государству и не имела прав ни на что. Близких родственников у неё не осталось, а дальние родственники не могли приютить семью из пяти человек.
После долгих раздумий Бай решил написать прошение о её репатриации депутату Верховного Совета Валентине Терешковой - она в то время занималась решением этих вопросов. Прошение он составил грамотно и приложил кучу справок от врачей. Спустя несколько месяцев они получили ответ, что с их делом будут разбираться и попробуют им помочь. Через год им предложили новый дом в посёлке под Запорожьем, и они довольные уехали из Бухары. По дороге на Украину они остановились у нас в Ростове, и я увидел своих узбекских родичей. Выглядели они как басурманы, и пахло от них потом, костром и пылью, а от детей ещё чем-то сладким - как позже выяснилось нугой - они её постоянно жевали. Вместо чемоданов у них за плечами висели баулы, и сын их был одет в мою детскую одежду и внешне смахивал на меня. Когда их дом накрыло, моя мама по просьбе запорожской бабушки выслала им две посылки с моими детскими вещами и постельным бельём. Вещей у них с собой было не много, но они были счастливы, что обрели покой и дом на Украине. К сожалению, счастье их продлилось недолго. Спустя три года узбек трагически погиб в поле. Он работал комбайнёром в совхозе и в обеденный перерыв лёг в траву поспать, а пьяный водила решил срезать дорогу: узбек умер во сне, а хохлу дали восемь лет.
Но впервые я познакомился со своим родичем-узбеком, когда мне было девять лет - в гости к нам приехал Бай. Дядя Тахир выглядел не так как его родственники, и пахло от него восточными пряностями и жасмином. Одет он был прилично, но как-то старомодно и с азиатским душком. На голове у него была фетровая шляпа, и костюм носил он с белой косовороткой. В одной руке он держал кожаный чемодан, а в другой - дыню-торпеду. С вокзала он приехал на такси и подкатил к дому к самому подъезду, где сидели бабки-сплетницы со всего двора. Моментально по району поползли слухи, что к нам приехал Бай из Бухары. Спустя несколько дней к нам заглянул участковый и поинтересовался приезжим. А на следующий день тот же таксист заехал за нами, и мы поехали кататься по городу - это показалось для меня большим шиком. После осмотра города мы заехали на базар, и дядя Тахир купил там четверть барана. Этим же вечером он приготовил узбекский плов и напоил нас зелёным чаем, который я раньше никогда не пробовал. Он привёз с собой прессованную плитку зелёного чая, и каждый вечер мы пили с ним чай, сидя на ковре, на полу. Его поселили ко мне в комнату, и он спал на ковре, хотя ему предложили кресло-кровать, но он не любил спать на кровати.
В быту дядя Тахир был очень аккуратный и чистоплотный мужчина. В доме он ходил в традиционной одежде и тюбетейке и регулярно молился на небольшом коврике, который он привёз с собой. Раз в неделю он брил лицо и голову опасной бритвой - эта процедура занимала у него около получаса, и мне нравилось за ним наблюдать. Побрившись, дядя Тахир натирал кожу жасминовым маслом и полировал платком лысину до блеска. Семья у него была зажиточная но, несмотря на это он решил сделать золотые коронки в Ростове. В Узбекистане ему бы это удовольствие обошлось бы в три раза дороже, и он решил убить двух зайцев: сделать себе зубы и познакомиться с нами. Наша семья ему очень понравилась, потому что у нас в доме не курили, не пили и не хранили спиртное. Дядя Тахир был приверженец чистого Ислама и поддерживал "сухой" закон. Сделав себе верхнюю челюсть, он уехал домой, но следующим летом он снова приехал и привёз две плитки зелёного чая и праздничную тюбетейку мне в подарок. Сделав себе весь золотой рот, дядя Тахир уехал в Бухару и больше я его никогда не видел.
В свободном отделении выключили телевизор и пациенты начали рассходиться по палатам. Боцман взглянул на наручные часы, встал с поста и пошёл к туалету.
- Приготовься, Нура, - тронул Андрей меня. - Действуем как договорились?
- А как же, - опустил я ноги на пол и взглянул на санитара. - Авось, пронесёт...
- Эй, дедка, вылазь из гальюна! - толкнул Боцман дверь. - Ты чё там, помер, Бабай?!..
- Та сывой я, сывой, - выскочил Федя в холл и заковылял в коридор.
- И куда ты разогнался, милок?! - окликнул его санитар. - Ложись на койку.
- И от чего тебя сушит, не понятно, - покачал Боцман головой. - Ладно, иди, только по-быстрому.
- Угу-угу, - юркнул Федя в коридор и заскочил в процедурку.
У Футона по поводу чурбана был свой план действий. Он предполагал, что Рахим устроит истерику и медсестра выскочит в холл, а он тем временем проникнет в ординаторскую и попробует ковырнуть замок. Федя не рассчитывал вскрыть замок с первого подхода, но у него были далеко идущие планы. В свободном отделении он спрятал пустую баночку из-под лосьона, которую он намеревался переправить в "надзорку" и слить в неё спирт. Отмычку он уже сделал, но не опробовал. В поисках заготовки для отмычки он облазил всё отделение, и ничего не нашёл. Но потом он забрался в кладовку и нашёл там гвоздик и скрепку. По его расчётам замок можно было сделать за несколько подходов - банку было труднее достать, она стояла на верхней полке и была специально заставлена склянками. Чтобы достать банку, Феде надо было запрыгнуть на тумбу и сливать спирт, стоя на шкафу. Дело это было не из лёгких, но он был уверен в успехе и просчитал каждое движение и всевозможные пути отхода. В вековой истории барака таких происшествий не случалось, и Футон хотел стать первым - как Гагарин. Ему было наплевать на последствия и наказания. Он знал, что через несколько месяцев его отправят обратно в ЛТП со старым диагнозом.
Боцман закрыл туалет и пошёл в коридор, звеня ключами и мурлыкая себе что-то под нос.
- Ну, я пошёл, - встал я и поспешил за санитаром.
- С Богом, братка, - спрыгнул Андрей с койки и пошёл к Протасу.
Два мужика, сидящие за столом, медленно встали и побрели вслед за мной.
Боцман открыл кладовку и включил внутри свет.
- А это ты, Нуриев, - отошёл он от прохода. - Ну, полезай. Бельё на полках и давай поживей.
- Хорошо, - пригнулся я и забрался вовнутрь.
Кладовка была такая же, как комната свиданий, но пахло в ней мочой и мокрыми кошками. На одной полке лежали скрученные матрасы, а на другой - одеяла и подушки. Оценив бельё взглядом, я выбрал одеяло и подушку, и взял первый попавшийся под руку матрас. Прижав бельё к груди, я вылез из кладовки и быстро пошёл в холл. Из процедурки выскочил Футон и шмыгнул во вторую палату, пожелав мне удачи в бою. Как только я показался из коридора, Андрей подскочил к Рахиму и сорвал с него одеяло. От неожиданности чурбан остолбенел и потерял дар речи. Глаза у него округлились как блюдца и он начал жадно глотать воздух. Тем временем Андрей обежал стол и забросил одеяло под кровать другого чурбана. Я взглянул на Рахима и понял, что мне пора действовать, иначе он заорёт. Я поднял матрас над головой и хотел кинуть, но чурбан резко спрыгнул с койки и побежал на четвереньках за одеялом. По-видимому, он не понял, что я хочу занять его место.
Протас сидел на спинке кровати и внимательно наблюдал за происходящим. Когда Рахим полез под кровать, Лёша одним прыжком очутился возле него и начал пинать его ногами, забивая к стенке.
- Там спи, чурка, если вылезешь, задушу, - прошипел он и заглянул под койку. - Не скули, сучёнок, кому сказал?!
- Нура, бросай ему матрас, - подскочил Андрей ко мне и посмотрел в коридор. - Быра-быра.
Я бросил матрас на проход, а Протас забил его ногами под койку. Рахим растелил матрас и начал закутываться в одеяло.
- Эй, зёма, кинь ему подушку, - взглянул Лёша на меня змеиными глазами.
- Якши, - взял я с кровати подушку и бросил её чурбану.
Перевернув матрас на другую сторону, я поднял с пола мои одеяло и подушку и быстро улёгся на койку.
Алексей Богданович Протасов находился в этой клинике уже четвёртый год и знал, что скоро умрёт и на свободу никогда не выйдет отсюда, хотя ему было всего тридцать восемь лет. Решением судебной комиссии его поместили в эту больницу пожизненно и думали, что он долго не протянет, но Лёша был живучий как Кощей - некоторые медработники его так прозвали. Уколы серой в четыре точки его не брали, ему добавляли ещё два укола по позвоночнику или в мышцы ног. Многие медики поражались его стойкости и живучести, но в последнее время Лёша начал замечать, как с каждым днём теряет силы и устаёт от бессмысленной борьбы за жалкое существование. Он мечтал умереть во сне от "золотого укола". Практически двадцать лет он провёл за решёткой, и эти годы сильно сказались на его здоровье. Он был инвалид второй группы и уже не рассчитывал на поправку.
Первоначально Лёшу поселили в свободное отделение, но он не мог находиться с толпой в одном помещении. У него начиналась паранойя, и он становился агрессивным и непредсказуемым. Годы проведённые в изоляции, сильно сказались на его психике, да и терять ему уже было нечего. В туалете на "слободке" Лёша до полусмерти затоптал зека в туалете и ткнул пальцем в глаз одного блатного мужика. Алексей хоть и был средней комплекции, но духа и силы у него было на трёх человек. Правда кулаками он уже бить не мог, приходилось работать пальцами, локтями, коленями и головой. В тюрьме менты раздробили ему указательные пальцы и кисть; пальцы у него торчали, как сучки с жёлтыми ногтями, а кисть не сгибалась и постоянно ныла на погоду.
Родился и вырос Алексей в Новочеркасске в семье донского казака. В восемнадцать лет его первый раз судили, и дали пять лет строгого режима за вымогательство и грабёж с причинениями тяжких телесных повреждений. Лёша и два его взрослых подельника занимались в регионе откровенным беспределом: экспроприировали у богатых средства, нажитые нетрудовым способом. Несколько лет у них дела шли в гору и потерпевшие не обращались в милицию, но однажды им попался жадный ювелир, который не хотел отдавать золото. Мучали его долго, используя бытовую технику: утюг, паяльник и кулёк. Но еврей оказался стойкий и пытки выдержал достойно. Алексей в пытках не участвовал, потому что стоял на "стрёме", но когда вернулась дочка ювелира домой, ему пришлось оглушить её рукояткой нагана. Еврей понял, что дело принимает другой оборот, и сразу указал, где у него тайник в доме.
В милицию ювелир не хотел обращаться - золота в тайнике было много, но у дочки были осложнения, и она месяц лежала в больнице, да и ему оказали первую медицинскую помощь от ожогов и побоев. Обманывать ментов было бесполезно, и еврей раскололся - но количество золота свёл до минимума. Опознав бандитов менты поняли, что имеют дело с редкими отморозками и брали банду в полной боевой экипировке. Правда, Алексея взяли без выстрелов в тёплой постели, но его дядю-главаря застрелили - потому что он начал отстреливаться и завалил мента. Другого подельника ранили в шею и дали двенадцать лет строгого режима, где он через год скончался от заражения крови. А Лёше просили дать восемь лет, но пожалели - приняли во внимание, что он был тогда несовершеннолетний.
Пять лет в тюрьме прошли как в зимней спячке и сильно не отразились на Алексее. Он был молод и многого не понимал в жизни. Совесть его не мучала и он во всём винил еврея - мечтая ему отомстить, а ювелир это дело почувствовал и уехал с дочкой в Израиль. В блатном миру Лёшу приняли как родного, и дали кличку Протас как была у покойного дяди. Алексей очень любил дядю Тараса, иногда ему казалось, что он его настоящий отец - потому что они были внешне похожи и близки по духу. С родным отцом у Лёши отношения не сложились - тот был простой селянин и осуждал брата и сына за криминальную деятельность. А дядя был настоящий казак, который не хотел падалью питаться и пахать в колхозе. Всю войну он просидел в лагере в Сибири, а Богдан до Праги дошёл, правда, он служил в обозе и в боях участия не принимал, но должность у него была незаменимая и его все ценили.
Освободившись из зоны, Протас вскрыл тайник дяди и был немного удивлён: золота там было очень много, и он не знал, что с ним делать. Взяв из тайника пару безделушек, наган и деньги, он поехал к знакомому в Ростов. Оставаться в Новочеркасске ему было не безопасно. Менты поставили ему жёсткие условия и следили за каждым его шагом. В Ростове он сделал себе надёжные документы и поехал к бывшему сокамернику в Майкоп, где устроился охранять "мулов" с наркотиками, едущих в столицу. Работа эта была не пыльная - катайся на поезде и присматривай за курьером, который не подозревал, что за ним следят. Но когда имеешь дело с наркотиками - хочешь, не хочешь, а попробуешь. Лёша полюбил опиаты и стал от них сильно зависеть. Командировки у него были не частые, свободного время было много, и чтобы его скоротать он кололся и отсиживался в частном доме. На него уже был объявлен розыск, и лишний раз появляться на людях он не хотел. Хотя узнать его было трудно - он полностью изменил свой имидж и стал похож на молодого специалиста. В первой командировке Лёша познакомился с молодым инженером в поезде, который с похмелья забыл тубус на полке. Впоследствии Алексей хранил там наган, а в командировках играл роль неразговорчивого молодого специалиста едущего в министерство с "рацухой". После первой ходки у Лёши татуировок на теле не было, и он всегда следил за речью. Правда глаза его выдавали, но он сделал себе очки с легко затемнёнными стёклами, которые скрыли волчий взгляд.
Около года всё шло нормально, но однажды в столице к курьеру подошли два мужика на перроне и попытались забрать чемодан. А Протас толи сдуру, толи с перебора морфином достал наган и выстрелил в одного фраера, а другого - ударил рукояткой по голове, но уйти ему не удалось - вокзал был оцеплен ментами. По дороге в участок Лёша понял, что спорол "горбатого" с наганом и ему грозит суровое наказание. С первого допроса он повёл себя очень неадекватно и начал "косить на дурку", но менты озверели и мучали его как в гестапо: указательные пальцы ему раздробили дверью, а кисть защемили кормушкой. Алексея спасло только то, что оба оперативника выжили, и давление на него постепенно спало. Но когда менты выяснили его настоящую личность - они взбесились ещё сильнее. Полгода его безрезультатно мучали в тюряге, а потом отправили в институт Сербского на обследование - где ему поставили обширный диагноз: шизофрения, паранойя и мания преследования. Решением суда Протас был направлен на специальное лечение тюремного типа или СПЕЦ - как называли это заведение узники. Там в основном находились диссиденты и самые отмороженные урки, но самое главное, что у пациентов этого дурдома срока не было. Они, как правило, умирали там, а кто выходил - тот был инвалид, как это случилось с Лёшей. Спустя десять лет его отдали на поруки младшей сестре, но через полгода она сняла с себя все обязательства и его упрятали в эту психушку.
В холл вошли два мужика с матрасами и начали укладываться спать возле стола. Спустя пару минут из коридора вышел Боцман насвистывая "Яблочко".
- О-о, ты туда перебрался, - взглянул он на Рахима, лежащего под кроватью. - Ну-ну, спи там, бедолага.
"Ух-х, кажись, пронесло, - укрылся я одеялом с головой и закрыл глаза. - Карта легла как надо. Ох, и денёк у меня был сумасшедший. Устал. Сил нет глаза открыть. Но надо спать. Утро вечера мудренее". Назойливый треск цикад разбудил меня среди ночи. "Где я?.. В Крыму или Сочи? - подумал я и медленно открыл глаза. - Нет, я не в Сочи, я в дурдоме, в Подмосковье. Ох, и попал я в местечко. Рассчитывал попасть в городской диспансер, а оказался в отстойнике в деревне. Ладно, разберусь как-нибудь с этим - выберусь отсюда. Обратной дороги у меня всё равно нет. Служить я в армии не буду". Развернувшись на спину, я взглянул на потолок сквозь протёртое одеяло. Зарешёченная лампа, висящая надо мной - впала в истерику: одна трубка у неё горела нормально, а другая мигала и трещала как цикада. Стянув с головы одеяло, я приподнялся на локти и огляделся. За окнами ещё темно, но горизонт уже светлеет. Боцман ушёл спать в процедурку на кушетку. Рахим спит под кроватью, закутанный с головой в одеяло. Протас и Коля тоже спят, повернувшись лицом к стенке, а Федя с Андреем говеют, рассматривая что-то на полу. Я взглянул на пол и ничего не увидел, но затем, присмотревшись, я заметил небольшую жабу, сидящую на чёрной плитке.
В отделении был шахматный пол, и Андрей с Федей спорили - на какую плитку полезет жаба. Андрей опустил руку на пол и поманил жабу как собачку, но она не отреагировала. Тогда он достал из-под подушки таблетку и бросил в неё, но не попал. Но жаба очнулась и не спеша поползла под кровать. Она жила в щели в стене и ночью когда в отделении было тихо - выходила на прогулку и охоту. Также в щели находилась "нычка" со спичками, окурками и другими недозволенными предметами. Футон намеревался туда засунуть пластиковую баночку из-под лосьона, предварительно её сплюснув.
![жаба []](/img/p/popow_a_w/protas/001.jpg)