![Шендерович – в представлении художника Жутовского []](/img/p/professor_l_k/061026_koval_suharev/suh_shen.jpg)
Шендерович - в представлении художника Жутовского
![[]](/img/p/professor_l_k/061026_koval_suharev/suh_shen1.jpg)
Евгений Рейн(слева - в сером джемпере и пиджаке, заметная лысина), Виктор Шендерович, Алексей Дидуров, Юрий Ряшенцев и Дмитрий Сухарев(справа - в сером свитере, еще более лыс). 1998 г.
Причины популярности авторской песни за рубежом - ностальгия по первой родине и собственной юности. В целом авторская песня - яркое, но ограниченное во времени 60-70гг явление (как, кстати, и русский городской романс). Особо умиляют попытки автора объявить вершиной русской поэтики безграмотные вирши, созданные потомками дурно усвоивших славянский язык вогулов и татар, уже в момент создания безграмотно стилизованные под старину. А если встречу человека, который на стихи Цветаевой музыку сочиняет - просто убью. Честно предупредил.
"Отношения между авторской песней и советской не были исключительно конфронтационными, а что касается корней, они были существенно общими. И не сводилась советская песня к своей казарменной ветви. Именно советская песня была той почвой, на которой выросла песня авторская. А советская-то откуда взялась почти что вдруг и разом? Очевидно, что пение, укорененное в какой-либо из дореволюционных русских традиций, было нежелательным для новой власти. Ей требовалось что-нибудь принципиально непохожее. Подходящие кондиции обнаружились в музыкальном языке еврейских поселений, еще недавно отделенных чертой оседлости от большей части России, где евреям гнездиться не разрешалось. Лирические и задорные напевы былых резерваций оказались совершенной новостью для большинства населения страны и подарком для советской власти. Соединение еврейских мелодий с коммунистическими стихами а ля рюс давало то, что надо. Еврейский мелос проявил еще одно полезное свойство -- экспортный потенциал. Мелодичные, бодрые, легко запоминаемые напевы таких песен, как "Полюшко-поле", "Тачанка" и "Катюша", стали визитной карточкой страны победившего социализма. Уже в тридцатых годах дело было сделано. Русский мелос задвинули в хор имени Пятницкого да в балалаечный класс районной музыкальной школы. Там, в маргинальных резервациях официальной культуры, он и перебивался с хлеба на квас, в ожидании лучших времен. А центральную, представительскую позицию заняли в предвоенной советской песне еврейские мотивы. Неудивительно, что вслед за композиторами в советскую песню устремились и поэты-евреи, которые быстро освоили сочинение текстов а ля рюс. Однако литературный вклад выходцев из черты оседлости поначалу оказался несколько жиже, чем мелодический. Это позже дети и внуки тех выходцев закрутили нешуточный роман с русской музой, а поначалу автору с приблизительным знанием языка ничего не стоило ославить роскошную музыку Дунаевского таким, к примеру, пассажем: "Приходи вечор, любимый". Что в переводе на русский означает: "Приходи, любимый, вчера вечером". Советская песня оставила невостребованными скорбные, страдальческие, вообще унылые стороны еврейского мелоса. В авторской песне нашлось место и для них. Александр Галич явился одним из первопроходцев, у него обращение к таким мотивам было очевидно непреднамеренным, исключая редкую обдуманную цитату. Специфической, по Галичу, формой еврейской заунывности, позволяющей обходиться без мелодического дара, пользуется в бардовской песне немалое число авторов.
При советской власти быть песенником значило быть богатым, и вездесущее еврейское взаиморадение явило здесь себя во всей красе. Но вот что любопытно: в создании самых подлых песен эта корпорация, как правило, не участвовала. Опусы типа "Партия Ленина, партия Сталина, мудрая партия большевиков" сочинялись другой авторской артелью, где доминировали иные имена: Василий Лебедев-Кумач и Сергей Михалков как текстовики, Александр Александров, позже Анатолий Новиков с Серафимом Туликовым как композиторы. Тут загадка. Касса ли работала вернее? Пахло ли от денежек дурнее? Потеснила русская мафия еврейскую или еврейская побрезговала и отступилась сама?" (конец первой части цитат).
Кое-какие собственные суждения изложу( и приведу для ленивых вторую часть цитатника), если обнаружится интерес к настоящему повороту темы.
Как известно, конец войны и первые послевоенные годы ознаменовались ожесточением государственного антисемитизма. Песенники разделили общее унижение, но жанр не пострадал: советская песня не воспринималась государством как существенно еврейское предприятие. Независимо и одновременно претерпело перемену отношение Сталина к русскому народу, который раньше получал от вождя лишь избыточное бесправие. А тут вдруг усатому стали не чужды заискивающие интонации. Дело понятное -- он-то знал, чьим мясом кормил беззубую. За высказываниями перетрусившего хозяина последовали телодвижения челяди, за ними некоторые послабления для русской традиционности. Список осторожно приветствуемых институций включал русское народное творчество. Таким был фон, на котором стало возможным фантастическое по своей красоте, но также по своим последствиям событие в мире песни. Тогда и предположить было невозможно, что через полвека это событие мощно аукнется в бардовской культуре: четыре певуньи из псковского села вынесли деревенское многоголосие на районный смотр самодеятельности. И враз умолкли, прогневив государство. Будто их и не бывало. Но... Сестры Федоровы будят Дмитрия Покровского --> очарованный Покровский добывает новые образцы культуры народного песнопения и возвращает им жизнеспособность --> очарованный уже Покровским Сергей Никитин вносит закваску русского мелоса в бродильный чан бардовской песни --> одному, другому, сотому КСПшнику становится в радость оттянуться в фольклорном ансамбле --> вместе с мелосом входит в кровь и становится в радость русская просодия.
Исторически у нас сложилось два языка поэзии, самородный и инородный, естественный и неестественный -- род синтетики. Первый успел развиться и достичь совершенства задолго до того, как возник второй. Его избыли, извели, согласно правилу русского свинства: до основанья, а затем...
На этом первом языке звучали песни, писались литературные тексты. Дольше всего такая поэзия продержалась вдали от письменности, хотя и не обязательно вдали от обжитых мест. Второй язык придумали командированные за границу отличники учебы. Такими мне видятся литературные новации возлюбленных сынов России. Один набрался виршеведения у краковских иезуитов. Это ж надо -- не погнушаться таким неудобьем, как польская силлабика. Другой, нанюхавшись Сорбонны, шлет в отечество метод разработки по одической поетике. Хорей, талдычит, хорей. Третий атакует Российскую академию доказательствами преимуществ немецкого ямба. Михайло Васильевич, как же так? Да и Василь Кирилычу, чай, матушка певала. И умом вроде не обделены. Как же догадки не хватило к материнской песне прислушаться? Заметили бы, что ладная она, складная. Что у причета, плача, былины, припляса, корилки, дразнилки -- звук опрятный, нерасхристанный, всякое слово знает свое место, и сей лад, поетикой именуемый, доступен постижению. Вот и вникни, постигни, изучи, опиши, затем тебя учили. А не для того, чтобы над родным языком чужебесие чинить. Беда еще в том, что самородная поэтика была подогнана под нашу речь, а речь у нас особенная, не такая, как там у них. У них все компоненты фразы обслуживают единственную функцию -- передать информацию. У нас не так, мы средствами речи передаем не только собственно информацию, но и свое отношение к ее содержанию. Наши смыслы оценочны, релятивны. "Старуха умолкла" немчуре понятно, а "старушка приумолкла" -- уже нет. А в русской речи на этом все держится. "Наша ветхая лачужка / И печальна и темна. / Что же ты, моя старушка, / Приумолкла у окна?" Это про то, как ему, Пушкину, все здесь дорого, а вовсе не про убожество жилища, как было бы в стихе немецком, или в английском, или в онемеченном русском. Тютчевскую подборку для своего "Современника" Пушкин назвал: "Стихи, присланные из Германии". Но иначе он не мог, там родная речь не ночевала. Слова русские, а формат немецкий, заместо кудрявого леса торчат столбы. К Тютчеву применимы слова, сказанные Солженицыным о Бродском: "Огромный органический слой русского языка как не существует для него, или даже ему не известен, не проблеснет ни в чем" . Многие знаменитые литераторы средствами русского языка владели наполовину, иные подобно Тютчеву вовсе не умели релятивировать смыслы аффиксами. "Меж крутых бережков/ Волга-речка течет..." Обычный песенный зачин. А подумать -- и Волга не речка, и нету на всем протяжении могучей реки такого места, где у нее оба берега круты. Так ведь информация здесь не для путеводителя, речь идет просто о нашем особенном, интимном отношении к этому географическому объекту.
Спору нет, стихи, написанные по инородным правилам, давно избавились от тредьяковского косноязычия, достигли совершенства, превратились в предмет национальной гордости. А самородным языком русской поэзии уже во времена Пушкина только он один и владел не на уровне стилизации. Мощно владел, плодотворно. Вслед за Пушкиным с высоты такой же европейской образованности ту же задачу решала труженица Цветаева. Пускай бантоносные мэтры по сей день морщат носы -- бардовской песне русская Цветаева угодна. Так или иначе, но Покровский не для красного словца поставил явление сестер Федоровых вровень с феноменом битлов. Еще неизвестно, кому он этим сравнением польстил.
В среде /авторской песни/ всегда было комфортно и эллину, и иудею. /Она/ долго оставалось гостеприимным прибежищем для еврейской трагедии" (конец цитат).
Не могу не заступиться и за Льва Ивановича Ошанина (приходилось лично встречаться). У него есть хорошие песни и неплохие стихи, вместе с Островским он очень много сделал для раскрепощения советской песенной традиции, да и из "секретарей" сам ушел - по тем временам поступок. И гадостей не подписывал (практически).
Сухарев настаивает на том, что в русской песне, поэзии, вообще в искусстве есть вещи органичные, исконные, свои, а есть привнесенные, наносные, неорганичные. И даже навязанные народу решениями ЦК ВКП(б). Это неправда, или, в лучшем случае, результат полемического заострения. Народы, живущие на одной Земле обмениваются информацией и навыками, каждый по своему обкатывает, трансформирует новые знания. Идишская песня местечка конца 19 - начала 20 веков впитала в себя много из мелоса соседствующих народов и даже из классики. Моя малограмотная, но очень музыкальная, я бы даже сказал - артистичная бабушка Мера(1883 г.р.) заслышав польку придворных из "Риголетто", утверждала, что ее сочинили местечковые музыканты - клезмеры. Она сама плясала под нее в далеком начале века на танцульках в окрестностях города Мозыря. Популярные же по сей день молдавские напевы, несомненно, принадлежат двум народам.
Не будем обсуждать причин всемирной, можно сказать, популярности идишской песни в первой половине 20 века. Одни могут сказать, что тут есть заговор "сионских мудрецов" или ВКП(б), другие - что это естественный процесс, имевший место не только в СССР, но и в Америке, Польше, Венгрии, да и в подмандатной Палестине. Социалистическое руководство еврейского ишува старательно избавлялось от галутных комплексов, пыталось вырастить нового еврея, в т.ч. с помощью кибуцных песнопений у костра.
Сухарев, как поэт, как хороший поэт, настаивает на том, что в изначальной русской песне текст важнее напева, точнее - определяет напев. И я с удовольствием вспоминаю, как "мыла Марусенька белые ноги" от сестер Федоровых или "Летят утки", а за ними, кажется, гуси(особенно актуально в разгар птичьего гриппа). Но неужто строго русскими являются стихи-стилизации, подобные тем, что написаны великим поэтом : "Ой ты, гой еси, царь Иван Васильевич!". Подозрительная строчка, в которой некоторым явно почудится теперь популярное и малопонятное выражение "шабес-гой".
Так много примеров в великой русской культуре, где зерном кристаллизации послужили заимствования и прямая иностранная интервенция. Например, балет, возвысившийся благодаря крепостному праву, Петипа и Чайковскому. Опера, которую Глинка пересадил из Италии - и ничего - хорошо принялась. И снова Италия - так органично обрусевший московский Кремль.
В заключении поговорим о фокстроте, который так зловредно внедрял в русское сознание упорно замалчиваемый Сухаревым Блантер - автор, напомним, великого нефокстрота "Враги сожгли родную хату", а также "Катюши", "Черноглазой казачки", которая коня подковала(на стихи чужака Сельвинского - на сколько процентов он знал русский язык?), "Летят перелетные птицы"(снова с Исаковским) - абсолютный шлягер конца 40-х.
Но абсолютно же русским народным стал другой еврейский фокстрот начала 20 века, авторы которого мне неизвестны. Название его с идиша переводится примерно так - "Ты самая красивая" или в вольном антисемитском переводе времен войны "Старушка неспеша дорожку перешла". Прошло сколько-то лет после Победы, все(кроме евреев) забыли второй перевод, а народ продолжал лихо отплясывать и петь этот фокстрот, используя частушечные тексты. Сам был тому свидетелем много раз. Не исключаю, что и сейчас песня в ходу. Риторический вопрос - эта песня с ее заокеанским ритмом стала-таки народной?
Есть еще один момент: элементы еврейской культуры будоражат национальную культуру страны пребывания, провоцируют ее, играя роль дрожжей (Губерман). Невооруженным глазом видно, что массовый отьезд евреев из России весьма негативно сказался (хотя некоторые бездари только выиграли и теперь тихо радуются).
Конечно, взаимовлияние обоюдно. 1/5 населения Израиля - это люди русской культуры, причем не застывшей, а развивающейся. Блантера я тоже люблю. Но ему ли принадлежит фокстрот про самую красивую? К сожалению, мелодии его сейчас не исполняются совершенно: популярное радио "Ретро" в лучшем случае гонит попсу 80-х. О русской же культуре я, пожалуй, промолчу. Чтобы явление разглядеть, нужно оказаться вне его. Здесь интереснее будет мнение нерезидентов. Им и карты в руки.