|
|
Cтуденческое общежитие на Экенбергштрассе в городе Эссен. Кругом кипела жизнь. Громкая музыка не затихала сутками. Молодежь устраивала постоянно в коридорах дискотеки. Девушки одевались во что-нибудь модное, прокалывали себе уши, животы, груди, губы и разукрышивали себя боевой татуировкой. На каждом шагу можно было увидеть наших бывших соотечественниц немецкой национальности, которые перебравшись на историческую родину с окраин советской империи, решали в одночасье превратиться в светских львиц. Выходило это у них из рук вон скверно. Широкого признания их непревзойденности и продвинутости со стороны местных немцев так и не удавалось достичь, но зато тело надолго оставалось изуродованным. Кроме того, они все начинали безбожно курить, отчего находиться с ними в одном помещении более десяти минут было тягостно не только для души, но и для тела.
Худенькая скромная еврейка по имени Арина Бойд была совсем другой. Она не ходила на дискотеки, не встречалась с парнями и уж конечно же не курила. Она не стремилась выделиться, как это делали другие, и поэтому выделялась еще больше. С ней было трудно завязать разговор не говоря уже о дружбе. Что-то пугало ее в людях и многим было это неприятно. Она была почти всегда одна. Изредко ее навещали родители, жившие где-то в Баварии. Раньше у нее была подружка, тоже еврейка из Москвы, но с тех пор как последняя вышла замуж, они виделись редко.
Я жил с ней на одном этаже и видел ее почти каждый день. Меня всегда озадачивал ее грустный взгляд. Даже когда я рассказывал ей новый анекдот или смешную историю она смеялась каким-то печальным смехом. Она казалась мне такой хрупкой и такой беззащитной. Я думаю, что прикрикнуть на кого-нибудь или просто с кем-нибудь поругаться она была не в состоянии. Она была похожа на ангелочка. Или я просто был очень в нее влюблен. Чувств своих я ей показывать не хотел и увидев ее преображался внутренне в развязного этакого весельчака. Я пытался искренне шутить, хотя на сердце у меня было тяжело. Не знаю замечала она это или нет. Скорее всего нет, поскольку актером я был превосходным. Однажды, после того как мы уже полгода знали друг друга, я пригласил ее ко мне в гости. Пригласил так, просто автоматически, не рассчитывая на положительный ответ. Старая привычка приглашать девченок или навязываться к ним в гости. Она согласилась. И пришла. Одета она была наряднее чем обычно. Глаза были слегка подведены тушью. Она немного нервничала. Видно было, что новый облик смущает ее. Я поставил на стол бутылку французского коньяка. Она сказала, что не пьет, но я ее уговорил. Мы выпили по одной и ей вдруг стало плохо. Резкая боль в животе. Она не смогла даже встать. И в этот момент она посмотрела на меня своими грустными черными глазами. Посмотрела как провинившийся ребенок, призывая простить ее. Простить за испорченный вечер. Какая же она все-таки была славная!
Я испугался не на шутку. Не говоря ей ни слова я вышел в коридор и позвонил в скорую. Потом вернулся к ней. Попытался ее успокоить, говоря, что со мной тоже иногда такое случается. Минут через десять приехали врачи. Ее осмотрели сделали укол и увезли в больницу. На следующий день ее уже выписали. В чем было дело я так и не узнал.
Все было именно так. Не знаю точно почему, но после этого проишествия Арина Бойд стала избегать меня. Мы почти перестали общаться и все мои попытки разобраться в чем дело ни к чему не привели. Через пару месяцев она съехала с общежития даже не попрощавшись со мной. Прошли месяцы, затем годы. Я устроился работать переводчиком. Переехал из общежития в нормальную квартиру. Потом женился. У нас родилась дочь, которая уже ходит в школу и просит меня свозить ее в Дисней Лэнд. У меня нет на это времени, и мне остается лишь обещать сделать это в следующем году.
Об Арине я редко когда вспоминаю, больше задумываюсь о том, как прожить, как обеспечить семью, как преуспеть на работе. Словом, я завяз в рутине обывательской жизни. Завяз крепко, и может быть даже навсегда. Как-то вечером зазвонил телефон, я беру трубку и женский голос спрашивает на немецком:
- Господин Ранчпаров?
- Да, - овечаю я.
- Вы жили лет десять назад в общежитии на Экенбергштрассе?
- Да, жил. А с кем, собственно, имею честь говорить?
- Это ваша бывшая соседка, Арина. Помните такую? - сказала она.
- Арина Бойд?
- Да, это я. Я вас по телефонному справочнику нашла. Все думала вы это или нет. Мне бы хотелось с вами поговорить. У вас есть завтра время?
- Конечно, - сказал я машинально.
- Тогда буду ждать вас завтра в18 - 00 в кафе "Соло", это в центре. Вы его конечно же знаете?
- Да, знаю, - сказал я.
Мы попрощались, но я еще некоторое время был в каком-то туманном состоянии. Меня отнесло в то далекое время. Я вспомнил тот вечер, который мог пустить мою жизнь по другому руслу. Ирина была просто неотразима. Меня влечет к ней сейчас все так же сильно, как и тогда. Ее черные глаза и еще более черные волнистые волосы. В них была особая магия. Они напоминали мне о первой женщине. Да, именно такой, должно быть, была Ева. Где-то рядом находится другая женщина. Она всегда в движении, она всегда что-то говорит. Я привык к ней. Я привык просыпаться каждое утро рядом с ней. Иногда она обнимает меня и говорит, что любит меня. Я отвечаю, что тоже ее люблю. При этом с недавнего времени я стал ловить себя на мысли, что и эти слова, да и пожалуй все наши отношения превратились в какой-то обряд, в традицию. Их нельзя нарушать. Но, столь ли они значимы. Где осталась прежняя страсть, увлеченность и безудержное желание? Они остались в прошлом. И я живу этим прошлым, хотя оно и губит мое будущее и настоящее. Оно не дает мне развернуться на полную мощь, оно сковало меня. А мне до сих пор хочется сделать то, от чего бы захватывало дух и я бы вновь стал бы ощущать вкус жизни, чувствовать ее сладость в каждой клетке моего тела.
Теперь же, как никогда раньше, я чувствую себя одиноким. И нет на свете силы способной разбить мою грусть.
На следующий день я увидел Ирину. Господи, что сделало с ней время. Она располнела. Ее лицо округлилось. Она больше не смущалась, скорее наоборот. Передо мной сидела этакая женщина-охотница. Не особо церемонясь она распрашивала меня минут пять, а потом принялась за описание своей жизни, которое затянулось на часа два. Как быстро могут рухнуть идеалы! Еще бы, когда ты знаешь, что женщина разведена, что у нее шестилетний ребенок и, что живет она сейчас с немцем-импотентом, и что желания у нее сугубо конкретные плотские. Десять лет Германии стали для нее хуже, чем десять лет тюрьмы. Я не хотел ее больше слушать. Я расплатился, попрощался с ней, сказал, что было интерессно ее увидеть после стольких лет и ушел. На улице стоял январь. Снег валил большими хлопьями. Никакого ветра. Что может быть прекрасней чистого белого снега, да и еще когда не дует холодный ветер. Я шел по ночному зимнему городу. И мне было куда идти. Я шел домой, к своим, к моей маленькой дочке и жене. И было мне отчего-то тепло и уютно на душе. Может, потому что знал я, что есть на свете эти два существа, которые сейчас думают обо мне и бросятся мне на шею, как только я войду.
Женщина
Ей было уже 35. Окружающие, знакомые и друзья считали ее твердым человеком. Ее невозможно было представить плачущей, просящей и даже влюбленной. Наверняка, ее идеалом была Маргрет Тетчер. В окрестностях Дюссельдорфа несколько лет назад она оснавала дизайнерское бюро и все свое время посвящала работе. Она вышла замуж еще когда жила в России. В Германии у нее родился ребенок. Потом она развелась с мужем и переехала к одному местному немцу. С ним она жила не расписываясь.
Приехав в Германию я случайно познакомился с ней и стал ее любовником. Случилось это вот как. Был сентябрь. Я вышел из здания железнодорожного вокзала города Эссена и напрвился к расположенному неподалеку зданию Дойче Пост, чтобы отправить письмо одному моему знакомому. Проходя мимо ряда припаркованных машин, я увидел ее. Она направлялась к своей машине и говорила на русском с кем-то по мобильнику. Поравнявшись со мной, она на мгновение взлянула на меня и наши глаза встретились. Это был один из тех взглядов, которым смотрит начальник на своего нового подчиненного, пытаясь сделать себе определенное мнение о нем и в тоже время показать, кто в доме хозяин. Она подошла к машине и стала доставать ключ. Я наблюдал за ней, решив про себя, что если она сейчас посмотрит в мою сторону, то значит я ей понравился, если нет - то я проиграл. Она не посмотрела. Проигрывать я не хотел. Вспомнив, что женщинам нравятся уверенные в себе молодые люди, я направился спешным шагом к ее автомобилю, перестраивая себя на волну уверенности, смелости и непрнужденности. Она начала отъезжать и вдруг увидела меня, преградившего ей проезд. Завизжали тормоза. Ее Опель остановился в 5-и сантиметрах от меня.
- Bist du verrьckt geworden!*(Ты сошел с ума! нем.) - крикнула она мне, резко выйдя из машины.
- Прошу прощения. Простите, что прервал вас, но я хотел вам сказать ... ,- сказал я по-русски и сделал для эффекта паузу на пару секунд, предвидя ее мучительное ожидание: "Что? Что он мне собирается сказать?"
- Я хотел вам сказать, что вы потрясающе привлекательная... и мне бы очень хотелось повстречаться с вами еще раз.
Снова пауза.
- Меня зовут Спартак,- сказал я подойдя к ней и протянув свою руку.
- Ирина,- ответила она, пожимая мою руку.
Мы разговорились. Она жила раньше в Москве, закончила там институт. Лет этак десять назад эммигрировала. Она сказала, что уже два года живет вместе с одним немцем на Эккенбергштрассе. Несмотря на это, я все же попросил ее номер телефона. Она протянула мне визитку.
- Какие у вас планы на сегодгня? - спросил я.
- Вообще-то я собиралась домой.
- Может загляним перед этим в одно очаровательное заведение, где можно отведать практически любой экзотический коктейль,- не отставал я.
- Разве что только на часок,- ответила она.
Через минут пять мы были уже на месте. Она заказала "Клубничный Дайкири", потом "Пина Коладу" и под конец еще "Пасифик". Эти алкогольные коктейли сделали свое дело. Она расслабилась и сделалась очень веселой. Она много рассказывала о себе. О своих путешествиях. С собой у нее оказались фотографии, сделанные на Канарах, откуда она вернулась, как оказалось, всего неделю назад. В ее глазах появился огонь. Он манил меня, как заблудившегося в лесу путника. Он давал мне надежду на теплоту, ласку, уют. Но в то же время огонь этот мог так опалить крылья, что ты долго еще будешь обречен на то, чтобы плестись по жизни с опущенной головой, вместо того, что бы гордо парить над нею. Меня поразила ее спонтанность. Ей внезапно захотелось пойти в кино. Какой фильм? Не имеет значения! Признаюсь, что спонтанные женщины сводят меня с ума. С ними всегда интерессно. Они непрогнозируемы, в отличие от большинства вечно закомплексованных и серых немок, которыми я был сыт по горло. С такими женщинами ты познаешь смысл и соль жизни. Они пробуждают тебя к жизни, заставляют трепетать, беспокоиться, страдать, ненавидеть, мечтать. Лишь когда они уходят из твоей жизни, ты признаешься, что это была любовь ...
Я задумался на мгновение, подсчитывая сколько у меня с собой денег. Я всегда выхожу из дома с приличной, по немецким меркам, суммой наличности. И в этот день у меня было в кармане семьдесят евро. В баре мне пришлось выложить сорок. Оставалось тридцать. Я прикинул, что на кино нам хватит с лихвой. В кинотеатр мы пошли уже пешком. Фильм длился два часа. Оказавшись на улице она заметила вывеску бильярдного клуба и потащила меня туда. Я совсем было растерялся, так как в кармане у меня осталась всего одна десятиевровая бумажка. Признаться ей в своем затруднительном финансовом положении я не решался. Мне повезло. Клуб оказался недорогим. Когда мы вышли, то на улице было уже темно. Пошли разыскивать ее машину. Она села за руль, хотя делать этого ей было нельзя. Я поймал себя на мысли, что инициатива полностью перешла в ее руки, хотя я, казалось, неплохо начал.
- Ты где живешь? - спросила она.
- Кайзер Отто Платц, - ответил я.
- Я подвезу тебя.
- Было бы неплохо.
Она почему-то громко рассмеялась. Мне показалось, что она смеется над мною. Я вышел из машины и пошел в сторону ближайшей подземки. Я шел и злился. Злился на себя, что оказался не на высоте. Злился, что у меня нет машины, что нет денег, нет приличной работы.
Но отпускать меня она не захотела, так как уже через пять минут она догнала меня и уговорила сесть в машину. Мы поехали ко мне. Я попращался с ней и вышел из машины.
- Ты не пригласишь меня на чай? - спросила она неожиданно, приподняв при этом подол своей и без того достаточно короткой юбки.
Разве мог я в эту минуту ответить "нет" и пойти спокойно заснуть. Инстинкт проснулся во мне и отодвинул разум куда-то далеко. Бурная ночь. Под утро она заснула на моей кровати свернувшись калачиком. Я встал, накинул на себя что-то и разместился в моем любимом кресле. Я просидел несколько часов, наблюдая за ней. Я дышал с ней в унисон и стремился представить себе, что ей сейчас сниться. А снились ей бесспорно вещи прекрасные, потому что лицо ее во сне светилось счастьем.
Проснувшись, она уехала не сказав ни слова. Просто собрала разбросанную по комнате одежду, оделась и уехала. Через два дня, когда я уже было начал забывать об этой истории и собрался вечером пойти погулять в центре, я опять увидел ее. Она сидела на полу на лестничной площадке перед моей дверью. Вот это да! Эта красивая, опытная а часто даже надменная женщина сидела перед моей дверью!
- Давно сидишь? - спросил я.
- Вот уже час.
- Почему не постучалась?
- Не знаю. Думала, может ты не один.
Мы пошли гулять вместе. С этого дня наши встречи стали регулярными. Иногда я дарил ей розы. Иногда мы крепко сорились. Она уезжала, но потом всегда звонила, извинялась и приезжала вновь. Через полгода мы разошлись, поскольку мне надо было надолго уехать в Баден-Вюртенберг, в другой конец страны. В последний день перед моим отъездом я сказал ей, что буду скучать без нее. Я думал, что эти мои слова взволнуют и растрогают ее. Я ждал, что она скажет мне что-нибудь приятное, что-нибудь красивое и обнадеживающее. Но увы, таких слов она не знала, а если и знала, то решила не прибегать к ним. И было мне в тот день печально и тягостно, потому что я был в нее влюблен. Я был влюблен, но не хотел себе признаваться в том, что полюбил женщину, возрастом меня намного старшую. "Все что делается - к лучшему" повторял я себе впоследствии, вспоминая о ней. Интересно, что делает она сейчас по прошествии стольких лет? Помнит ли еще меня? Хотя, впрочем, какая разница.
Свадьба
Таких огромных людей как Валера, мне не приходилось видеть Даже я, считвшийся человеком больших размеров чувствовал себя по сравнению с ним просто карликом. Одного только росту в нем было 240 сантиметров и был он сам мощным, как бык. Приехал он откуда-то из-под Тулы. В Германии жил уже несколько лет и работал в геологической лаборатории при университете. Была у него жена, из российских немцев, и маленькая дочь.
Он был обычно приветливым и вежливым человеком. Но мне он не нравился, так как в его присутствии я почему-то напрягался. Уже один только его исполинский вид был для меня и для каждого парня вызовом. Мало кто желал по доброй воле иметь с ним что-нибудь общее или просто общаться. Из-за жены его все же приглашали время от времени на свадьбы, дни рождения или юбилеи. С его появлением праздничная атмосфера отравлялась и он, чувствуя это, удалялся в какой-нибудь уголок. Пару часов он не попадался никому на глаза. Потом появлялся пьянный вдоску и начинал кричать на жену. Суть своих притензий он выражал ей открыто, не стесняясь посторонних, сопровождая их обилием нецензурных слов. После этого вставали почти все мужчины и пытались его вывести из комнаты и запереть где-нибудь подальше, что бы он никому не мешал.
Той осенью, когда я жил в городе Эссене на самом западе Германии, откуда до Голландии было почти рукой подать, я оказался на свадьбе. Жених был одно время моим соседом по общежитию. Потом я перебрался в квартирку поближе к центру, но мы время от времени перезванивались. Однажды он сказал мне, что женится на Людмиле Фаллер, которая недавно переехала в Германию из Казахстана, и пригласил на свадьбу. Там, к моему удивлению, я встретил много старых приятелей, с которыми познакомился в первые полгода моего пребывания в Германии, когда я регулярно посещал русские бары и рестораны. Был на свадьбе и Валера со своей женой и маленькой дочуркой. Все было уже в самом разгаре. Мужчины и женщины от души танцевали. По залу, который впрочем был снят родителями молодоженов всего на один вечер за огромную для иммигрантского кошелька сумму, то и дело бегали дети, нарядно разодетые своими мамашами.
В самый разгар празднования чей-то вополь неожиданно заглушил звуки музыки. Танцевавшие мужчины и женщины замерли, неспокойные дети тоже и все уставились в центр зала. Там стоял Валера. Вместо слов из него вырывался некий отчаянный животный рев. Что он хотел донести до нас? Что на этом празднике не все имеют возможность веселиться? Что у него болит душа от тех, кто игнорирует его? И что на самом деле, он отличный парень. Кто знает, что может быть на уме пьяного верзилы? Да и кому это интерессно, когда кругом гуляет свадьба. Пять или шесть крепких парней направились к нему. Народ оживился. Посыпались ругательства в адрес возмутителя спокойствия. Кто-то предложил запереть его в подсобном помещении, которое находилось на улице. Вскоре нашлись и ключи. Но сценарий прошлых лет не повторился. Валера не хотел удаляться. В руках у него появилась непонятно откуда сковородка приличных размеров. Через мгновение один из наступавших на него уже лежал на полу. Это был сильнейший удар в голову. Лужа крови вокруг. И тут произошло то, что я раньше никогда не замечал. Вид крови стал возбудителем для людей обступивших в круг обезумевшего гиганта, дико размахивавшего своим оружием. Повинуясь доисторическому инстинкту толпа мгновенно пришла в ярость. Напор на мужчин, стоявших в первом ряду кольца, усилился настолько, что им ничего другого и не оставалось, как броситься вперед. Второй удар хотя тоже пришелся кому-то в голову, но толпа поглатила и растворила его так, что на ней это никак не отразилось.Великана сбили с ног. Минут пять еще над ним кружилась масса. Приехала скорая. Народ разошелся и на месте недавнего скопления остались неподвижно лежать три тела. Валера лежал посередине. Всех троих увезли. Праздник был испорчен оканчательно и бесповоротно. Вот так оно иногда и бывает: человек в обществе и человек против общества. Вечная борьба. Наверное еще со времен, когда наши предки жили человеческим стадом. За кем будет победа в нашу эпоху, я не берусь сказать. Знаю лишь, что я буду всегда выбирать общество! Отдельная эгоистичная личность мне совсем непривлекательна.
Пасторша
Электричка отходила в 16-08, а работу мы заканчивали ровно в шестнадцать часов. Наконец, долгий и утомительный день остался позади. Завтра очередной праздник, коих в мае на удивление предостаточно. Поезд несет меня домой, где я наконец-то могу выспаться.
- Что празднуют немцы на этот раз?- спросил я молодого человека с которым недавно подружился на работе, присаживаясь напротив него.
Парня звали Кирилл. Он хоть и родился в Германии, но чувствовал себя здесь, как и я, чужаком. Родители его были эммигрантами из Польши. Большую часть времени, когда я его видел, он был задумчив, печален и неразговорчив. Но иногда в его внутреннем мире происходили какие-то, мне непостижимые процессы, превращавшие его в другого человека. Глаза его загорались, спина выпрямлялась, слова становились дерзкими и вызывающими. Он делался чересчур разговорчивым и рассуждал в духе нигилиста Базарова. В этот день он был как раз таким.
- Кто их поймет, что они там празднуют! По-моему что-то религиозное... Ей, Матиас, что это за праздник завтра? - громко обратился он к сидящему в нескольких метрах от нас мужчине, который хотя и работал с нами в одном и том же бюро, но держался как-то особняком.
Растревоженные пассажиры оторвались от своих книг, газет, журналов и посмотрели неодобрительно в нашу сторону.
- Праздник тела Христова, - ответил Матиас.
- Ты что кричишь оттуда? - сказал Кирилл, - Подходи, присоединяйся к нам!
Матиас с явно недовольным видом подошел и сел рядом с нами.
- А что значит праздник тела Христова? - спросил я.
- Да я сам не знаю толком. Это католический праздниик. А, я протестант, - ответил Матиас, отворачиваясь к окну.
Поезд остановился и в него вошли новые люди. Две симпатичные женщины подсели к Матиасу. Он посмотрел в нашу сторону и довольный поднял и опустил несколько раз бровьи. Победа его была в этот миг очевидной, ведь симпатяшки могли присесть и к нам. Но они выбрали его. Что бы как-нибудь отреагировать на сложившуюся ситуацию, я достаточно громко обращаюсь к Кириллу:
- Знаешь Кирилл, я не понимаю одного, почему все женщины так и липнут к Матиасу, хотя он, в отличие от нас давно женат? Вот и сейчас зашли две прекрасные барышни и подсели именно к нему.
Женщины переглянулись, потом посмотрели на Матиаса и улыбнулись.
- Это потому, что Матиас в отличие от меня человек верующий, - сказал Кирилл.
- А ты что не верующий?- спросил я Кирилла.
- Нет, я атеист, вернее теологический атеист, - ответил он. Одна из женщин после его слов состроила гриммасу удивления.
- Подумай, что ты несешь! Теологический атеист! Может быть ты еще атеистический теолог, - громко произнес я.
- Атеистический теолог тоже! - сказал Кирилл.
Я засмеялся. Женщина, состроившая гриммасу тоже, хотя гораздо сдержаннее. Но Кирилл не унимался.
- Я признаю только одного бога! - сказал он - Этого бога зовут Кирилл! Кирилл Всемогущий!
- Ты спятил! -сказал я.
- Атеисты же отрицают существование Бога, - вмешалась в наш разговор женщина, строившая гриммасы.
- Вот именно! - сказал я.
- Да, но я же теологический ...
- Хватит Кирилл! Быть побитым умной женщиной не так уж и стыдно. Признайся, что она хорошо тебя на место поставила! - сказал я, подмигнув женщине.
Пока Кирилл обдумывал, как выйти с достоинством из сложивщейся не в его пользу ситуации, поезд остановился. Остановка Штелле-Ост. Мне нужно было выходить. Поднялась и умная женщина. Мы попрощались с оставшимися в поезде. Через минуту мы шли вместе по Краерштрассе. Я стал расспрашивать женщину и наблюдать за ней. Ее ответы и движения были очень быстрыми и отрывистыми.
- Ты христианин? - спросила она неожиданно.
- Да, - ответил я.
- Католик?
- Нет, православный. А ты?
- Я протестанка и к тому же еще пастор.
- А разве женщины могут быть пасторами? - спросил я, делая недоверчивый вид.
- У протестантов могут.
- Сколько тебе лет?
- Мне 35.
- И что, большая паства в твоем приходе?
- Да, не маленькая. Если есть желание, приходи завтра на проповедь, увидишь.
- Ты будешь читать?
- Да.
- О чем?
- О Боге.
- Откуда ты знаешь о Боге?
- Я изучала теологию в университете. Потом один год работала в Африке, в благотварительных организациях.
- И ты до сих пор не разочаровалась в Боге?
- Нет. Я восхищаюсь им с каждым днем все сильней. Потому что он призывает нас любить. Любить всех и все. И лучше этой любви не может быть ничего. Ты со мной не согласен?
- Я считаю, что Бог великий циник, что Ему наплевать на людей, на мир, на природу, на любовь. Ему все до лампочки, - сказал я.
Женщина эта, показавшаяся мне в поезде интересной и симпатичной, после нескольких минут общения с ней уже действовала на меня раздражительно. Наверное она почувствовала это и процедив сквозь зубы сухо "пока" резко отшагнула от меня и перешла на другую сторону дороги. Так и шли мы с ней еще минут десять в одном и том же направлении, но между нами была теперь дорога. Дорога ставшая пропастью, по одному краю которой шагал я по другому - она, а вместе с ней и вся ее паства, и вся ее Германия и весь ее западный мир. Я знал, что с этими "пассажирами" я никогда не буду идти вместе, пускай нам даже и попути.
Кресло
Сегодня вторник 31-го мая, на моих часах 21-39. Минуту назад я вошел домой. Я очень устал. Но усталость эта всего лишь физическая, душевно я бодр и полон впечатлений. За последние 24 часа я проехал около тысячи километров. Я побывал во Франкфурте, Вюрцбурге и Нюрнберге. Мне очень понравился юг Германии и я рад, что она обосновалась в столь живописном месте. Я сижу сейчас как раз в том самом кресле, которое сравнительно недавно занимала она, навещая меня. Я очень люблю это кресло. И не только потому, что оно единственное в моей комнате. Сидя в этом кресле вечером я предаюсь всевозможным размышлениям. Они хаотичны и бесформенны. Но из них состоит моя жизнь.
Вернувшись из затянувшейся поездки я сел в свое кресло. Я начал пролистывать в голове весь сегодняшний день. Я вспомнил про гористые склоны аккуратно засаженные виноградником, которые я увидел по пути в Вюрцбург, затем огромное ореховое дерево в деревушке Нойнштайн. Я сидел в моем кресле и думал об этих двух прекрасных творениях природы, которые сегодня предстали мне в каком-то другом измерении. Я видел, трогал, пробовал их на вкус миллион раз прежде. Миллион раз я наблюдал за их посадкой, ростом, гибелью. И все же до сегодняшнего дня, до этого миллион первого раза, было в них то, что я прежде не замечал и не улавливал. Виноградник и ореховое дерево! Это замечательно! Это отлично! Ради таких вещей стоит жить. Стоит веселиться. Стоит бороться. Стоит вставать утром и идти на работу. Стоит смеяться над самим собой и другими. Стоит воспринимать все не так серьезно, как это делают остальные. Все это я понял или лучше сказать заметил сегодня.
И именно в эти мгновения я начал думать о женщине. Она была очень обычной. Она боролась за место под солнцем. И в ход у нее шли при этом абсолютно любые средства. Она боролась за него всегда и везде. С того момента, когда могла себя помнить, она только сражалась. Теперь ей было уже почти 40. Время, когда она была полна сил, осталось где-то в дальних краях. Ее прежняя природная красота улетучилась, оставив на ней лишь свой небольшой отпечаток, как подарок на память.
Все ее сражения были уже проиграны, все ее романы прожиты и забыты. Она больше не слышала музыки, которая звучала в ней прежде. Музыка эта сопровождала ее раньше каждый день, с рассвета до поздней ночи. А когда ее сердце наполнялось волнением и трепетом, то музыка эта становилась такой громкой, что ей казалось, что окружающие тоже ее слышат. И пускай все называли музыку, которую она слышала ноктюрном Бабаджаняна, эта была ее музыка, музыка ее сердца, музыка ее утра и вечера. И пускай написал ее тот армянин со сложной фамилией. Это не играло никакой роли, потому что он всего лишь прислушался к ее музыке, расслышав ее звучание в нескончаемом шуме, порождаемом миллиардами бьющихся сердец, которые поют, смеются, кричат, но чаще всего плачут. Что стало с ее сердцем? Почему ее музыка заглохла? Почему теперь в ней царствует глухое молчание? Почему написанные ею картины теперь тоже молчат? Они стали безжизненными, в них царствуют исключительно мрак и тени. Они не вызывают ни одной эмоции. Сплошное безразличие. Безразличие окрашенное в различные цвета и сдавленное в разные формы.
Зато теперь, в Германии, она, казалось, достигла всех поставленных целей. Она нашла состоятельного немца, который хотя и не пылал страстью к ней, но согласился жениться, поскольку в одно время на Западе было модно жениться на молодых русских невестах. Сделали все чин по чину с немецкой расчетливостью. Скромная свадьба на человек этак пятнадцать в недорогом ресторане. Подписали брачный контракт, в котором молодожены обязывались не предъявлять друг другу каких-либо имущественных претензий в случае развода. Он разрешил ей переделать подвал под художественную мастерскую и давал ей исправно каждый месяц тысячу евро на карманные нужды. Дальше этого он не пошел. Все ее претензии на более активное вмешательство в формирование и распределение семейного бюджета были отвергнуты твердо и бесповоротно, и даже угрозы уйти от него так же не привели ни к чему.
И если она раньше гордилась в глубине душе, что подцепила денежного мужа, которого можно будет регулярно использовать, раскручивать на дорогие подарки и что-то еще в этом духе, то теперь ей стало ясно, что это вовсе не так. Их брак был всего на всего очередным контрактом, который заключил ее муж. И это было достаточно честное, с немецкой точки зрения, соглашение: он - содержит ее и дает карманные деньги, она - выслушивает его бесконечные наставления и поучения о правильном ведении домашнего хозяйства и удовлетворяет его естественные мужские желания когда и как он этого пожелает.
Пойти на попятную она не захотела, уж очень сильным был ее страх за то, что придется опять вернуться в свою маленькую квартирку в рабочем районе и зарабатывать на жизнь продажей картин, которые продавались из рук вон плохо. Она поняла свое место и смирилась с ним, но у нее появилось презрение и ненависть к мужу, которые со временем перенеслись на всех немцев.
В течение года она обзавелась подержанным Опелем-Цафирой, несколькими подружками и любовником, который был младше нее на одиннадцать лет. Муж не возражал и не ревновал.
Однажды ей выпал шанс изменить свою жизнь. В нее влюбился мужчина. Влюбился настолько, что готов был пойти на все. Он покупал ей дорогие подарки, приглашал в изысканные рестораны, прочитал несколько скучнейших книг о живописи, чтобы быть для нее интересным. Удивительное дело, но она обращалась с ним как с последним ничтожеством. Она унижала его не используя при этом обидных слов. Она просто игнорировала его. Выпячивала свою безразличность к нему. На его признания в любви она отвечала, что ей не нужна любовь, и что она хочет только заняться с ним сексом или сходить в ресторан, когда у двух остальных мужчин, у мужа и любовника, нет на это времени. Он мучался и терпел. Денег у него осталось немного, а гордости и того меньше. Только чувство к ней становилось все сильней. И он решил, что дальше так не должно продолжеться. Он собрал все свои последние отложенные сбережения и купил кольцо с брилльянтом за две тысячи евро. Когда она пришла к нему, он сказал, что завтра уедет из города навсегда и протянул ей черный обитый бархатом футляр. Она открыла его и достала кольцо. Оно было изумительным и прекрасно сидело на ее безымянном пальце.
- Спасибо! Ты очень милый. Мне будет тебя нехватать. И твоего "девятого вала", - сказала она, подойдя к нему вплотную и проведя рукою у него между ног смотря при этом насмешливо в его глаза.
- Я бы хотел взять тебя с собой, - сказал он.
- Ты просто сдурел!
- Нет, я просто люблю тебя.
- Отстань, мне пора. Спасибо за кольцо, - сказала она и ушла.
Он присел на стул и с ним стало происходить то, чего раньше он за собой не наблюдал. Вот его поднимает какая-то невиданная сила. Она кружит его как щепку. Он закрывает глаза. Тяжелый вздох. Окражающую его действительность он воспринимает достаточно четко, но чувствует, что скоро не останется сил сопротивляться подбирающейся все ближе и ближе бездонной бездне. Он чувствует, как скоро окажется в объятьях беспамятства, как рухнет со стула, не почувствовав при этом ни малейшей боли, поскольку его тело стало мягким и безформенным. Проснется он только утром, если проснется вообще. Как жаль! Жаль, что мир несовершенен и человеку, как он не так легко добиться понимания. Черт с ним. С миром. Провались все в там тарарам. Завтра наступит новый день, в котором не будет столько горечи и страдания, как сегодня. Завтра! Завтра он станет человеком. Завтра он спасет этот мир. Но это будет завтра. А сегодня ему нужна она. Нужна как воздух и вода. Завтра он сядет в поезд и пошлет мысли об этой женщине ко всем чертям, но сегодня ему без них не обойтись.
Он всматрелся в зеркало, но не смог рассмотреть черты того человека, который сидел в его теле и разговаривал с ним, иногда как с другом, иногда как с рабом. Нет, и зеркало было лживо. Он закрыл глаза, от чего его еще сильнее завертело переодично ударяя о какие-то внезапно появляющиеся из бездны и так же неожиданно исчезающие выступы. Приложив неимоверные усилия он открыл глаза и всепоглащающая бездна тут же его отпустила. Он так и остался лежать с широко открытыми, неподвижными, полными ужаса глазами.
Я оторвался от этих размышлений и вышел погулять. Я шел навстречу людям всматривался им в глаза. Мужчины и женщины, все они почему-то отворачивались, заметив на себе мой пристальный взгляд. И мне на мгновение вдруг показалось, что все они сегодня почему-то очень несчастны, как тот мужчина и та женщина, о которых я недавно думал.
- Ничего, завтра все будет хорошо! Завтра все будет просто замечательно! Завтра мы все будем счастливы! - подумал я и зашагал к дому, чтобы вновь погрузиться в свое любимое кресло.
Сын
Как плохо болеть! Просто нет более душевных сил, когда должен вот так целую неделю, а то и целых две валяться на кравати. Хорошо еще когда знаешь чем заболел, какие лекарства принимать, когда предположительно пойдешь на поправку. Хорошо, когда в такое время кто-то есть рядом, кто-то кому не безралично помрешь ты сегодня или через лет сто. А когда всего этого нет, да и когда еще ко всему прочему живешь за тысячи километров от родного дома, в этакой коморке папы Карло, когда нет денег, а соответственно и питания сносного и даже простого электричества, то в душе у тебя зарождается настоящий хаос. Ты начинаешь говорить с тем существом, которое ты знаешь где-то внутри тебя, такое же как ты, но только более идеальное, более честное, более смелое, более благородное и сильное. В минуты и часы сомнения ты обращаещься к нему. Начинаешь с ним торговаться. Ты обещаешь ему, что если выздоровишь, то уже не будешь совершать прежних глупостей. Будешь жить и трудиться по совести, будешь радоваться солнечному свету и каждому прожитому дню. Ты согласен абсолютно на все. Дайте лишь исцеление. Ты не способен оторваться от этой мысли, от этой торговли. Ты закрываешь глаза и погружаешься в сон, так как там ты уже свободен, там ты способен на многое. Это посильнее всякого дурмана или наркотика. Лежишь в постели больной, голодный, почти бездомный, так как со дня на день тебя за задолженность из комнаты выкинут, и спасение твое только во сне. Там тебе все непочем, там ты всех можешь послать куда подальше, там ты царствуешь над миром. Однако через дня два ты уже не можешь так часто спать. Закрываешь глаза и ничего. Вот тут самое плохое. Целую ночь лежишь с отрытыми глазами. Вспоминаешь свое детство, тоже болезненное. Но тогда была рядом мама. Она сядет рядом с тобой скажет спокойным и очень нежным голосом, что все хорошо и ничего страшного не приключилось, что скоро ты выздоровишь. Она поцелует тебя, обнимет, положит руку на твой горящий лоб. Мамочка! Я люблю тебя. Ты всегда со мной. Жаль, что оценить материнскую теплоту по-настоящему могу я лищь сейчас. А тогда я был плохим сыном, я знаю. Прости меня за это мама, прости.
Вот картины детства остаются позади. Ты вспоминаешь ее, женщину, которая сделала тебя взрослым. Она была стройная и хрупкая и на пару лет младше тебя. И казалась она тебе молчаливой и беззащитной. Ты хотел ее защитить, не понятно от чего или кого. Ты думал, что она неразговорчива потому, что ее кто-то или что-то обижает. Ты начинаешь провожать ее из института домой. Ты что-то ей рассказываешь. Она делает вид, что тебя не существует. Через неделю она начинает привыкать к тому, что вечером ты провожаешь ее. Теперь она перебрасывается с тобой несколькими словами. Через месяц она чувствует, что тебя не нужно опасаться, что ты нормальный человек. Вы идете в субботу в кино на вечерний сеанс. Там, на заднем ряду ты обнимаешь ее, а потом целуешь в губы. И даже сейчас по прошествии многих лет аромат этой девушки не покинул твоих воспоминаний. Как-то вечером она пригласила тебя зайти к ней. Она снимала комнатку, где-то в спальном районе. Когда ты вошел и сел за стол она ушла. Ты о чем-то задумался и она подошла сзади и положила свои руки на твои плечи. Ты обернулся и увидел ее в ночной сорочке. Она стала для тебя первой. Ты для нее - нет. Через два месяца она начинает плакать и говорить, что она беременная. Ты немного уже отрезвел. Ты замечаешь уже и ее недостатки. Она говорит с тобой по-другому. Хрупкой и беззащитной девушки нет уже и в помине. Ты смотришь ей в глаза и спрашиваешь еврейка ли она. Она смущается, но говорит, что нет. Вы женитесь и ты вскоре узнаешь, что она потеряла ребенка. Потом она подает документы на переезд в Германию по еврейской линии. Ты отказываешься. От метода угроз она переходит к уговорам. Очаровать тебя она умела, еще как умела. Ты продаешь дом, который тебе подарили родители, и вы уезжаете в Германию.
Господи, как все ясно сейчас мне больному, а может быть даже умирающему, человеку. Конечно и тогда я все это понимал, понимал, что ей нужно, понимал ее игру, ее обман. Понимал разумом, но сердце не хотело в это верить. Наверно любил я ее как-то слишком уж крепко, слишком уж по-русски.
Германия пришлась ей по душе. На имеющиеся у нас деньги она арендовала помещение, купила швеное оборудование, наняла несколько швей и занялась своим делом, поскольку и в институтте училась она на модельера. Она вступила в еврейскую общину и платила туда пять процентов от прибыли. Там она познакомилась с нужными людьми и с заказами у нее не было особых проблем. Став таким образом на ноги и освоившись на новом месте она стала высокомерной. Каждый день мне приходилось слышать, что деньги зарабатывает она, что мы не подходим друг другу, а потом и открыто стала требовать развод. Было у меня в мыслях тогда ее убить. Почти решился. И знал, что возьму нож на кухне подойду к ней и медленно всажу в грудь. И вот сижу я вечером так на диване, она пришла опять ворчит. Думаю все, настал момент. И вдруг привиделись мне родители мои, люди добрые и примерные во всех отношениях. Не захотелось мне их печалить, не захотелось, чтобы сын их единственный убийцею стал. Встал я тогда, пошел к ней подписал все бумаги о разводе и том, что притензий на раздел имущества не имею и ушел. Сел в поезд и уехал в Бельгию.
В Бельгии работал где придется, то в Брюсселе, то в Антверпене, в основном грузчиком. Прошел уже почти год. Положение мое совсем ухудшилось. Работы стало мало, да и берут меня неохотно, слишком вид болезненный. Больничной страховки у меня нет, денег тоже. И падаю я в какую-то пропасть. И знаю же есть выход. Знаю, что если позвоню в Россию родителям, то вышлют сразу денег и позовут обратно и будут рады, что мы все опять вместе. Знаю я это, но не звоню. Как уехал в Германию, так больше и не звонил. Стыдно мне и совестно, потому что не послушался я тогда родителей своих и сделал по-своему. Словом предал я их. Променял на девку постыдную, жидовку никчемную. И нет мне прощения. И назад пути тоже. Проклятая болезнь! Ни туда ни сюда, вроде и не жив и не мертв. Уж лучше бы одно из двух.
Мечта
У каждого человека есть мечта. Понятное дело. Как же иначе. Вот отбери у человека мечту и не будет больше его, этого человека. И мечтают люди сегодня все так же как и тысячи лет назад. Они относятся к своей мечте очень бережно, как к бесценному сокровищу, лилея его и скрывая от постороннего глаза. Иногда они достоют ее из затаенных уголков, чтобы некоторое время ею полюбоваться. Потом ее аккуратно завернут и положат на прежнее место, при этом отпустив тяжелый вздох. Наступает утро и все идут на работу, потому что так заведено, потому что так нужно и согревает их это сокровище еще некоторое время до первого конфликта, до первой трудности, до первого провала.
Когда я встречаю незнакомого мне человека, то мне в первую очередь хочется спросить его о чем он мечтает. Я задавал этот вопрос всегда людям меня окружающим. Я задавал его с тех пор, как мне было шесть лет. Тогда впервые я услышал это слово и побрел по квартире, которая казалась мне такой большой, хотя и была всего навсего двухкомнатной хрущевкой, в поисках мамы. Нашел ее я на кухне. Она была такой высокой, такой красивой и всегда спокойной. Заметив, что я смотрю на нее, мама улыбнулась и протянула мне яблоко. Я взял яблоко и откусил большущий кусок, потом стал его разжевывать и наконец кое как проглатил.
- Мама, что значит мечта? - спросил я.
- Мечта - это то, чего очень очень хочешь, - сказала мама, привыкшая отвечать на вопросы любознательного ребенка.
- А мороженое это мечта?
- Нет. Для мечты это слишком мало.
- А велосипед?
- Велосипед, пожалуй, да.
- Значит моя мечта велосипед? Когда мы купим велосипед? - спросил я.
- Не знаю. Когда появятся деньги, - сказала мама.
- А какая у тебя мечта?
- Мечта у меня только одна, чтобы ты не болел и вырос хорошим человеком.
- А какая мечта у папы? - продолжал допытываться я.
- И у папы такая же, - сказала мама, ласково улыбнувшись.
Удивительно было мне тогда слышать о такой мечте, в центре которой находился я, шестилетний ребенок. И понял я значение этих маминых слов лишь тридцать лет спустя, когда сам стал отцом. А тогда мне хотелось поесть мороженого и покататься на велосипеде. В детстве я много ел мороженого и время от времени катался на велосипедах моих друзей. Мечты появились у меня позднее. Когда я учился в пятом классе была у меня мечта купить фотоаппарат и самому проявлять фотографии. Я представлял себе, как буду фотографировать самых красивых девченок в нашей школе. Как пойду в зоопарк и сфотографирую тигра, животного к которому я чувствовал тогда большую симпатию. Я бы никогда не расставался с фотоаппаратом. Я бы ловил самые красивые моменты и превращал бы их в вечность. Вот это вот сила! Всего одно движение затвора, шелчек и что-то незаметное становится сенсацией, становится событием, к которому возвращаешься вновь и вновь просматривая фотографии. И сам процесс проявления изображений такой мистический. Все должно происходить в темноте. Ты размешиваешь препараты, как опытный алхимик, играешь со светом и, вдруг, на чистом листке бумаги появляется изображение. Именно этот момент, когда из ниоткуда, из пустоты рождается что-то. Волшебство да и только. И пускай какие-то люди и книги говорят тебе, что ничего удивительного в этом нет, что все это законы физики и химии. Я же воспринимал все это как магию, как великое таинство и хотел вступить в число посвященных.
Но шло время и счастливым обладателем фотоаппарата я не становился, хотя он и не был уже к тому времени большой роскошью. И обращались с ним многие как-то небрежно, как с обычным предметом. Люди брали фотоаппарат в основном только на вечеринки, делали пару фотографий, а потом откладовали в сторону, найдя более интерессное занятие. В отличие от меня они не понимали цены того сокровища, которое имели. Может потому, что досталось оно им как-то легко. Может потому, что не мечтали они о нем. Я хорошо помню, что с этого времени я начался делаться задумчивым и одиноким. Я задавал себе вопросы и не находил на них ответов. Вопросы эти начинались всегда с "почему" и заканчивались презрением к обществу и заведенным в нем порядкам. А потом появилось противоядие - безразличие. Им можно было повергнуть и погубить любую мечту. И жить стало мне как-то легче. И чувствовал я себя сильнее. И не было у меня ни увлечений, ни пороков, ни страстей. И думал я исключительно рационально. Вокруг меня разыгрывались большие и маленькие трагедии, рушились судьбы. Кто-то спивался, кто-то безнадежно влюблялся, кто-то садился на иглу. Кто-то начинал увлекаться машинами, кто-то рок-музыкой, кто-то спортом. А мне было все нипочем. Я проходил мимо всего этого не напрягаясь, не завидуя никому и никого не жалея. И не было у меня ни друзей, ни врагов, ни любимой девушки. А были только знакомые по институту, по работе, по постели. Одни хорошие, другие не очень.
И очнулся я от такого состояния когда исполнилось мне 26 лет. Не знаю что именно меня разбудило. Надоело быть холодным и безразличным. И встал я утром и не пошел на работу. А вместо этого направился в универмаг и купил себе фотоаппарат. Самый дорогой, какой там был за 700 евро. Большой, красивый, черный цифровой фотоаппарат фирмы "Canon" с жидкоресталлическим экраном, и со всеми "наваротами". Я всполнил о моей прежней увлеченности и идя по улице принялся фотографировать. Нащелкал я за час штук десять или пятнадцать и наскучить успело мне это занятие уже прилично. Вот оно как оказывается бывает. И есть та вещичка о которой когда-то безумно мечтал, а ты все равно не испытываешь чувства наслаждения. Она не делает тебя уже счастливым. А тогда она могла бы перевернуть всю твою жизнь. Разочарованный пошел я обратно. Подходя к дому я заметил мальчика лет десяти, который сидел на скамейке. Иногда он раскачивался, иногда откидывал назад голову и вглядывался куда-то в небо. Ему было так же скучно как и мне. Я подошел и присел рядом. Достал фотоаппарат из чехла и начал фотографировать находящийся напротив дом. Мальчик смотрел с интересом на то, что я делаю.
- Хочешь тоже попробовать? - спросил я протягивая ему фотоаппарат.
- Да. Но я не знаю как, - сказал растерянно мальчик.
- Я покажу.
Через минут десять мальчик начал самостоятельно фотографировать, а потом принялся рассматривать сделанные снимки на экране. Видя его поглащенность я молча встал со скамейки и пошел было домой. Заметив это, это мальчик подбежал ко мне и протянул фотоаппарат.
- Вы забыли, - сказал он.
- Как тебя зовут? - спросил я.
- Саша.
- Саша, я не забыл. Это тебе. Ты отлично фотографируешь, намного лучше чем я. Поэтому будет справедливо, если он останется у тебя, - сказал я и продолжил свой путь. Больше я его никогда не встречал. И хотелось мне тогда, пусть на некоторое время, разнообразить его жизнь. И может быть стало ему в этот день не так грустно и одиноко как мне. А может просто вспомнилось мне мое детство, когда я не был еще испорчен и погублен жизнью, и надеялся, что однажды произойдет чудо и у меня появится фотоаппарат. Вот так, из неоткуда, как сегодня у мальчика Саши.