Аннотация: Его знал весь город. Одни говорили, что он диссидент и его преследует КГБ. Другие пугливо нашептывали: нет, он сверхсекретный агент КГБ
1.
Брекслер - это был фонтан.
Это я ему такой псевдоним придумал - Брекслер. Сейчас придумал, а не тогда.
Где он сейчас - не знаю. Но тогда - это был музейный экспонат Кишинева. Его знал весь город. Одни говорили, что он диссидент и его преследует КГБ. Другие пугливо нашептывали: нет, он сверхсекретный агент КГБ. Сам КГБ философически молчал. Поэтому я спокойно принимал Брекслера и за диссидента, и за агента КГБ одновременно. И то, и другое было мне совершенно безразлично. Если бы мне сказали, что Брекслер - это правнук Наполеона Бонапарта, я бы тоже согласился.
Этот Брекслер вызывал у меня тихое сочувствие. Он был худым, низкорослым и всегда небритым. Волосы он мыл, вероятно, раз в полгода. Его черные волосы были неизменно засаленными. Бывал он хоть один раз в бане? Я в этом - не был уверен.
Из всех его карманов торчали чертовски смятые газеты и журналы. Воротник рубашки - был черным от копоти брекслеровской шеи. Штаны - обязательно измятые, а на его жутком пиджаке, похожем на старую спецовку, всегда не хватало как минимум двух пуговиц.
Он был - разведен. Ребенок жил у бывшей жены и невероятно любил Брекслера. Однажды я встретил Брекслера у вокзала.
- Как хорошо! - обрадовался Брекслер. - Пожалуйста, побудь со мной, а то я сейчас готов броситься под автомобиль!
Мы пошли на перрон. У вагона стояли жена и маленький сын Брекслера. Они уезжали в направлении знаменитой тогда для евреев СССР станции Чоп. Потом - на Вену, а оттуда - в Израиль.
Брекслер разговаривал с ними как-то судорожно. Он печально ушел в себя. Поезд тронулся. Сын Брекслера стоял у окна вагона и молча смотрел на отца. Брекслер побежал за вагоном, потом остановился. По его лицу текли слезы.
Это была страшная картина.
Тогда никто из провожающих не знал, удастся ли когда-нибудь опять увидеться с отъезжантами. Эти поезда на Чоп уходили - как в бездну, и в памяти оставались только лица, голоса и фотографии.
За пару месяцев до их отъезда я разговаривал с бывшей женой Брекслера.
- Он совершенно неуправляем, - одиноко сказала она. - Я стирала и гладила его одежду, но через час она становилась - как всегда. Он жадно покупал книги, и у нас часто не было денег. Вся его комната завалена книгами и журналами. Он талантлив, но в стране дураков это некому оценить. Тут нужны не таланты, а манекены.
Вероятно, она любила Брекслера.
Ходили слухи, что однажды он погорел на запрещенных книгах. Поэтому Брекслера не принимали ни в одну редакцию. Он печатался в газетах - под псевдонимами. Позже он сумел найти место в крошечной многотиражке. Но это было - потом. А в те времена, о которых мой рассказ, никто не знал толком, где он работает. Как правило, он жил на случайные газетные гонорары.
Когда я встречал его на улице или в Доме печати, у меня было впечатление, что это не человек, а какой-то сумасшедший фонтан. Он придумывал афоризмы, и делал это - на ходу. Афоризмы часто были - смешными. Вдруг - Брекслер начинал бурно говорить о новых книгах. Вдруг, без логического перехода, начинал проклинать редакторов. Затем - он дарил мне с десяток сюжетов, и вдруг - исчезал. Я стоял с раскрытым ртом и не мог понять: куда он так внезапно исчез?!
Он был умнее меня - в тысячу раз. Начитаннее - в миллион раз.
Он мастерски делал интервью с артистами. Я так - не умел. Из его интервью редакторы вычеркивали не просто абзацы, а даже целые страницы. Он мог стать звездой молдавской прессы - как минимум. Те вопросы интервью, которые он задавал в 70-е годы, другие репортеры осмелились начинать задавать лишь через десять лет. Он весь горел - и погорал на этом. Азарт выплескивался из Брекслера - в никуда.
Такая была эпоха.
2.
Однажды я, на почве сентиментальности, сам погорел на почве Брекслера. Так, слегка погорел.
Это было так.
Я стоял в ожидании лифта на пятом этаже Дома печати. Вдруг, неизвестно откуда, вынырнул Брекслер - и забурлил.
- Прочитай! - сказал он. - Я не знаю, куда это отдать! Эти мерзавцы - не напечатают!
Он сунул мне машинописную рукопись. Это было интервью со знаменитой тогда эстрадной певицей. Она в те дни гастролировала в Кишиневе.
- Почитай, почитай! - бурлил фонтан Брекслер. - Что в этом запрещенного?! Я еще никому не показывал это интервью, потому что это бесполезно!
Я стал читать интервью. Ничего запрещенного там не было. Но вопросы были необычными для советской прессы тех лет. Как всегда в исполнении Брекслера.
- Прекрасно, - сказал я. - Интересно читать. Почему это не будут печатать?
- О, эту контору я знаю! - зафонтанировал Брекслер. - Им нужна тупость, серость, а я так не умею работать. Они всего боятся! Тебе уже говорили, что я агент КГБ?
- Да.
- Ты не дал в морду тому, кто это говорил?
- Нет. Какая мне разница, кто ты: агент КГБ или агент ЦРУ. Но интервью - интересное. Это обязательно напечатают.
Он с иронией посмотрел на меня.
- Ты наивен, - сказал он. - Ты не знаешь этих перестраховщиков. Ты привык писать такие репортажи, которые быстро публикуются. Ты научился работать гладко. Без мыслей.
- Да. А на кой черт мне биться головой об стену? Моих рассказов никто не печатает. Так пусть хоть репортажи меня кормят. Не помирать же с голоду!
Мы сидели в просторном фойе, в креслах под вазоном.
Я с раздражением смотрел на Брекслера. Что он меня учит, как жить? Если ему надо - пускай устраивает головоломку протеста. А вот я уже три месяца не могу найти хоть одну банку пражского паштета! И это волнует меня намного больше, чем все его интервью вместе взятые. В конце концов, я живу на земле! А его интервью - ничего не меняют. Так же, как и мои репортажи. Сегодня - написал репортаж, а завтра - им подотрутся в туалете, потому что туалетная бумага в дефиците. Есть правила игры. Не хочешь быть газетчиком - иди в землекопы.
- Брекслер, почему бы тебе не пойти в землекопы? - спросил я. - Там больше платят - и ничего не вычеркивают!
Мы торжественно помолчали. Брекслера, как и меня, почему-то не тянуло в землекопы.
- Трудно быть одиноким, - печально сказал он.
Я посмотрел на часы. Уже пора было сочувственно похлопать Брекслера по плечу - и уйти. Но, как и все советские люди, я был чуть-чуть сентиментальным. И внезапно в мою голову пришла сентиментальная мысль.
- Сделаем так, - сказал я. - Тут одна мадам редакторша в последнее время смотрит на меня благосклонно. Ты - весь почти запрещенный, а я - пока еще разрешенный. Поэтому я могу подсунуть ей твой материал - как свой. Авось проскочит. А гонорар - верну тебе. Кстати, почему ты не подписал свою рукопись? Ставь какой-нибудь псевдоним - и я иду к мадам.
- Это хорошая мысль! - радостно сказал он. - Вот, смотри, я ставлю псевдоним: Р. Борисов.
- Идиот! Это же мой псевдоним!
- Зато мадам быстрее поверит, что ты - это не я! - ответил он.
Я пожал плечами. Взял рукопись, которая тянула рублей на сорок, и пошел в кабинет к мадам. Та была на месте и пила минеральную воду.
- Здрасьте, - сказал я. - Вот, экспромтом взял интервью у знаменитой артистки. Принес лично вам для предварительного чтения. Уж если вам понравится - это сразу пойдем в номер. Я сегодня всю ночь старался, чтобы сделать вам этот подарок.
- Ну, давай, - сказала она. - Что, уж такой подарок? Присядь, я почитаю. Ты меня заинтриговал.
3.
Это была самая большая ненавистница Брекслера. Тот сочинил про нее такой анекдот. Якобы мадам упросила МВД поставить у входа в редакционный коридор милиционера. С единственной целью: чтобы милиционер не пропускал Брекслера. Наутро мадам пришла на работу, но постовой говорит ей: "Стоп! Вас не велено пропускать!" "Как?! Но ведь я - мадам! Кто дал вам такой приказ?" "Брекслер, - отвечает милиционер. - Мадам, теперь он тут месье на вашей должности!"
За этот анекдот мадам стала ненавидеть Брекслера еще больше.
Она прочитала интервью быстро и профессионально. Задумчиво посмотрела на бутылку минеральной воды. Потом - на меня.
- Мне жаль тебя, - сказала она. - Ты молод и делаешь глупости. Зачем ты поддался на провокацию диссидента Брекслера?
- А кто это? - спросил я. - Такой фамилии в прессе я не встречал. Хотя... ах, да! Брекслер! Я краем уха слышал, что он агент КГБ.
- Не морочь мне голову! - сердито сказала она. - Это самый страшный диссидент в Кишиневе. По нему плачет Колыма. Но я хочу знать: каким образом он уговорил тебя на эту провокацию - причем именно в моем кабинете?!
- Внизу стоит мой псевдоним, - сделал я последнюю попытку выйти сухим из воды.
- Твой псевдоним! Ха-ха-ха! А почему твой псевдоним написан рукой этого злобного антисоветчика? Но разве дело только в этом? Ты - спокойный мальчик, тихий, послушный. О тебе хорошо отзываются, тебя охотно печатают. Зачем тебе понадобилось портить карьеру из-за этого неумытого Брекслера? Ты пожалел его?
- Ну, пожалел, - вздохнул я. - Он великолепный репортер, никого не бьет, не хулиганит. Если его умыть и причесать - можно принять в штат любой редакции. От этого крепкость СССР никак не пострадает. Брекслер - это не атомная бомба. Так, просто человек с хорошим пером и юмором.
- Глупые мысли, - сказала она. - Хорошо, что ты пришел с его мазней ко мне. Я никому это не расскажу. Иначе - тебя тоже запишут в диссиденты, и у тебя начнется черная жизнь. Как теперь - у Брекслера.
Она помолчала. Я вздохнул и почесал затылок. В самом деле, зачем я пожалел Брекслера? А кто меня пожалеет, когда меня объявят диссидентом? Мне стало жаль и Брекслера, и себя.
- Ну, кто так поступает? - сказала она. - Хочешь, я тебя научу?
- Научите.
- Каждую мистификацию надо продумывать. У тебя в репортажах совсем другой стиль: нормальный, без выкрутасов. Кто поверит, что это интервью написал ты? Никто не поверит.
- А почему? - спросил я.
- Потому что стиль Брекслера можно угадать за версту. У него - интересные мысли, внутренняя свобода, полная раскрепощенность.
- А у меня?! - с ужасом спросил я. - Что, у меня совсем нет ни мыслей, ни свободы? Кто я? Он - полностью раскрепощен. А я - крепостной крестьянин?!
- Лучше будь таким, - с улыбкой сказала она. - Тогда у тебя, крепостной крестьянин, будет и зарплата, и гонорары. Понял? Ну, чего тебе еще не хватает в жизни?
- Пражского паштета, - искренно ответил я.
Она опять улыбнулась. Достала из-под стола сумку. Вытащила оттуда банку пражского паштета.
- Бери, - сказала она. - Это мой подарок - в ответ на твою мистификацию. Бери, бери! Не стесняйся! Это я сегодня в цэковском буфете отоварилась. Понял, как надо жить?
Я подумал - и взял банку. Мне совершенно не было ни стыдно, ни противно. Я уже тогда понимал, что в этой стране быть самим собой - бессмысленно.
Я взял рукопись Брекслера и собирался уйти. Но она меня окликнула:
- Мой тебе совет: при твоей национальности - не имей больше дела с Брекслером. Это вдвойне опасно.
Я кивнул и вышел из кабинета. Брекслер сидел в кресле под вазоном. Я сунул ему рукопись и банку паштета.
- Мадам подарила тебе паштет, - сказал я. - В глубине души она тебя любит, но - ничем помочь не может.
- Спасибо, - кивнул он. - Я не ем паштетов. На, бери назад.
Я взял. Он пошел по этажам - искать, куда пристроить рукопись. А я - спустился в столовую, нашел там открывалку и спокойно съел банку паштета.
Вот и вся история.
4.
Потом я опять жил в Таллинне. Меня там то запрещали, то разрешали. В Таллинне, к счастью, были приятели в редакциях, которые меня выручали. Там я хлебнул то, что Брекслер хлебал в Кишиневе. Ну, бывает.
Из Кишинева до меня изредка доходили отзвуки про Брекслера. Говорили, что он исправился и неплохо живет. Кто-то любил его, кто-то ненавидел. Но я не верил, что Брекслер стал другим. Внутренняя свобода - это хроническая болезнь, от нее невозможно избавиться.