Аннотация: Работа. Разрядка. Опять работа. Вторая разрядка. И опять работа.
Боря РОЙТБЛАТ
КАК Я БЫЛ ГЕНИЕМ
рассказ
1.
В Ленинграде была такая зима, что не хотелось лета.
По утрам элегантно падал снег. Он был похож на танцовщиц из варьете "Таллинн".
В баре на Невском я встретил безработного режиссера. Он задумчиво пил водку.
- До Горбачева было плохо, - сказал он. - Да, но тогда я имел работу! А теперь - Горбачев и демократия, но нет работы. Я хочу сделать свой театр: с русским уклоном. Так, чтобы это в прямом смысле начиналось от вешалки. Представь себе: человек заходит в театр. Там его встречает пьяный гардеробщик, от которого прет луком и чесноком. Посреди фойе нетрезвый артист сандалит по балалайке и поет нецензурные частушки. А девушка в русском сарафане угощает каждого зрителя рюмкой водки! А?
- Бэ! - сказал я. - Кому в России нужен такой театр? Тут своих пьяниц и матерщинников хватает. Приличная публика в такой театр - не пойдет.
- Правильно! - он радостно хлопнул меня по плечу. - Я хочу сделать экспортный театр. Чтобы ездить на Запад и давать спектакли на английском языке. Или - на немецком. Экспортный вариант русского театра! Актеры вызубрят любой текст на любом языке. Лишь бы валюту нам платили. А западные бюргеры будут писать в штаны - от восторга! От экзотики!
- Идея... необычная, - сказал я. - Но тогда к запаху водки, чеснока и лука прибавится запах мочи. И театр станет похожим на вытрезвитель.
Зато на сцене будет великолепный спектакль! - возразил он. - В лучших традициях русского театра. Слушай, дай три рубля на пару рюмок!
- Не дам! - сказал я. - Сейчас утро, а ты уже - почти вечерний.
Он оскорбленно замолчал.
Я видел его впервые. Зашел в бар немного согреться - и случайно сел рядом с ним. Час назад я приехал в Ленинград: на один день. Просто так пошастать по городу - и ночным поездом вернуться в Таллинн. Иногда я разрешал себе такие поездки. Я любил широту питерских проспектов. От средневековых улочек Таллинна меня, случалось, тянуло в этот простор.
- А кто ты такой? - спросил он.
- Внештатный литератор из Эстонии. Подрабатываю как репортер. Приеду в Таллинн - сделаю заметку о заснеженном Ленинграде. Это окупит мои проездные расходы.
- Такая зима в Питере нечасто теперь бывает, - согласился он. - Слушай, а ты пьесы умеешь писать?
- Кропаю что-то для Эстонского радио. Пока покупают. У них свой радиотеатр.
- И это идет на эстонском?! - не поверил он.
- Да. Я там у них, кажется, единственный русский автор из местных.
- Ты европеец! - вдруг завопил он. - Ты мне нужен! Хочешь, угощу тебя водкой?
- Мерзавец, - сказал я. - У тебя есть бабки, а ты с меня трояк хотел стянуть. Нет, по утрам - не пью. Да и водку не особенно терплю.
- Европеец! - умиленно повторил он. - Я сразу понял: ты мне подходишь. Ты что, принял мне за алкоголика? Поверь, это не так. Это просто каприз настроения. Пойдем ко мне домой, это рядом, покушаем. У меня там ящик пива - третий день в ожидании хорошего гостя. И этот гость - ты!
И мы пошли к нему.
2.
Я ожидал, это будем комната богемного придурка. Я богемных - не люблю. Болтливы, многословны и, за редкими исключениями, ничтожны. У них комнаты вечно разбомблены, а с поцарапанных будильников иногда свисают женские трусики. Как знак престижа.
А я - человек строгий. Люблю порядок. У меня в холодильнике всегда стоит квашеная капуста!
Но он привел меня - в старинную петербургскую квартиру. Там было тепло и по-детски уютно. Там был длинный коридор и пять раздельных комнат. И - никакой богемной разбомбленности.
Мне стало интересно.
- Это квартира покойного тестя, - сказал он. - Был знаменит в прежние годы по линии науки. Тут еще жена, теща и двое пацанят. Проходи в кабинет, а я притащу с балкона ящик пива.
Кабинет был небольшим, но тоже уютным. В стиле 40-50-х годов. Массивный письменный стол из темного дерева. Розовый диванчик. Три теплых кресла с мягкими, широкими подлокотниками. И - ломберный столик с инкрустациями.
Мне стало обидно, что этот чудак раньше меня успел жениться на дочери покойного тестя. Та-акая квартира! Ох, Господь, почему Ты не поселил меня тут?!
Вернулся режиссер с ящиком пива. С ним пришла жена. У нее была красивая попка и смеющиеся глаза. И я опять подумал: ох, Господь, почему Ты так часто забываешь о моей скромной персоне! Ведь это я мог с ней спать, а не он! В та-кой квартире! О, какая была бы у нас красивая любовь - в двух шагах от Невского проспекта!
- Привет! - сказала она. - Ты из Эстонии? У нас балыка нет, потому что и денег нет. Я актриса, черт знает чем занимаюсь. Хочешь яичницу с ливерной колбасой?
Я все хотел. Мне было хорошо тут!
Мы приступили к трапезе. Под пиво с ливерной колбасой.
- Борис, а напиши нам пьесу про Чайковского! - сказал режиссер. - Знаешь, как?
- Не знаю.
- А так! Про его нелюбовь к Москве. Про его одиночество - совершенно тотальное! Про его семейную жизнь, которая длилась всего один день. Про его любовь к мальчикам и юношам.
- У меня нет фактуры, - сказал я. - На русском языке такое про Чайковского - не печаталось.
- Все будет! - возразила актриса. - На русском напечатаны письма Чайковского. А на английском - его интимная жизнь, у нас это есть, я тебе переведу. Сколько тебе времени надо, чтобы сделать пьесу на четверых актеров?
Я прикинул.
- Две недели - на фактуру, - ответил я. - И две недели - на готовую рукопись. Итого месяц!
- Безумно великолепно! - закричал режиссер. - Я тебя угадал! Я по тебе вижу - ты сделаешь это! Вот что значит Европа!
- А мы тут уже год ищем автора! - засмеялась актриса.
- Год?! - не поверил я. - И это - в Ленинграде, где уйма драматургов?!
- Пьянь и рвань, - сказал актриса. - Болтуны и ничтожества. Первый - был солидным. Сказал, что ему на это понадобится полгода. Но через неделю он удрал в Америку - с концами. Знал, что уедет, но врал нам, что сделает. Второй - одолжил у нас 200 рублей, пропил и не возвращает. Тритий заявил, что на такую сложнейшую работу ему надо минимум год. После этого он подал на развод - и сбежал к бабушке в Сочи. Тоже с концами. Ну, и так далее. К знаменитостям - у нас нет подхода, все заминировано. А незнаменитости - один к одному: козел на баране. Они пишут языками: в атмосферу, а не на бумагу.
Я удивился. Кто мог знать, что в огромной северной столице так трудно найти хотя бы среднего драматурга! Раньше я думал, что их тут больше, чем залетных чаек.
- Словом, нет проблем, - сказал я. - Через месяц пьеса будет готова. Гарантирую хороший уровень.
- А с элементами абсурда - можешь? - спросил сияющий режиссер.
- С абсурдом? - повторил я. - Сейчас подумаю. Да, можно. Кто была его неудавшаяся жена? Кажется, студентка? Она приходит в его кошмарные сны - и беседует с ним. Она ходит по сцене в розовом пеньюаре и произносит: "Господин Чайковский, вы уверены, что во французском Бресте хотят построить Пизанскую башню? А в Мурманске - нет цветов, там холодно. Впрочем, я там никогда и не бывала. Петр Ильич, почему вы в ту единственную ночь не захотели перейти со мной на "ты"? А вы любите целовать попугаев? Господин Чайковский, однажды вы напишете "Лебединое озеро", и мы будем с вами танцевать на сцене - и больше никого! Но мне странно, что вы никогда не были на острове Сахалин. Почему вы так не любите Африку? Это так некрасиво - плюнуть женщине в лицо, и за это - ненавидеть ее всю жизнь!" И она говорит это, и танцует вокруг него. Ну, как? Есть элементы абсурда?
- Блестяще! - опять закричал режиссер. - Может, не совсем абсурд, но элементы - есть. Это бред брошенной женщины, которая ни в чем не виновата! Но ведь и Чайковского трудно в чем-то винить. Он таким... родился. Да, я верю! Мы сделаем этот спектакль за два месяца. На английском. И повезем это в Скандинавию, там все хорошо владеют английским. Борис, а что еще?
- Кроме четверых актеров - еще два музыканта, - сказал я. - Пианист и скрипач. Они работают прямо на сцене - так, негромко. Скрипач ходит по сцене. Иногда оба увлекаются - вдруг джазово импровизируют на самые знаменитые темы Чайковского. Они оба ведут себя на сцене - как считают нужным. Например, чай пьют. Устраивают себе пикник на рояле. В самые серьезные моменты спектакля - вдруг могут ущипнуть какую-то актрису за попку. С игривостью. Подходит?
- Фан-та-сти-ка! - сказала актриса. - Борис, ты гений!
- Я... убит, - сказал режиссер. - Борис, ты - моя мечта! Наконец-то!
3.
Вечером я не уехал в Таллинн. Остался у них. Меня поселили в отдельной комнате. Так было решено: пьеса будет написана именно в этой квартире. С последующей мемориальной доской на стене дома.
Каждый день, в шесть утра, я коротко готовил себе на кухне завтрак. И - шел в кабинет работать. Читал письма Чайковского, делал выписки.
В семь утра - просыплись теща и дети. Потом дети уходили в школу, а теща бесследно исчезала в неизвестном направлении.
- В десять - просыпались оба супруга. Мы коротко завтракали. Затем режиссер убегал в город - налаживать и устраивать. Что именно - понятия не имею. Актриса оставалась, чтобы помогать мне. На ней был халатик.
В первый день она час, прямо с листа, устно переводила мне английский текст про Чайковского. Я кивал, что-то записывал. Она спросила:
- Ты не устал? Сделаем перерыв, тебе нужна разрядка. Пойдем!
Она завела меня в спальню. Сняла халатик, под которым ничего не было. Я раскрыл рот. А что еще я должен был раскрыть? Может блокнот?!
- Ну, что же ты? - спросила она. - Давай разрядимся. Потом пообедаем - и ты опять сможешь работать.
Что я должен был ответить?! За меня уже давно ответила певица Нани Брегвадзе: "Если женщина просит - бабье лето ее торопить нэ спэши!"
Я так и сделал. В строгом согласии с песней.
После душа мы пообедали. Актриса сказала:
- Не стесняйся. Он, кажется, уже импотент. Не обидится. В пол-третьего дети придут, я их покормлю. Потом они до вечера уйдут - на музыку, на спорт, куда-то еще. Так что с четырех до шести мы опять можем сделать разрядку. А пока я тебе еще немного перескажу с английского. Кстати, я к нему прекрасно отношусь, и разводиться - не собираюсь.
В семь вечера, после второй разрядки, приходил режиссер. Всегда с гостями. При гостях были водка, вино и закуски. Они болтали и выпивали в гостиной. Звали меня - но я работал в кабинете до полуночи, затем шел спать. А они в гостиной продолжали выпивать. Не до упаду. Сильно пьяных я там ни разу не видел. Это было не в традициях дома.
Таким был мой распорядок. Работа. Разрядка. Опять работа. Вторая разрядка. И опять работа. Мне никогда так хорошо не работалось, как в этой странной петербургской квартире. Все было на месте - как в райском санатории. Неизвестно откуда брались деньги на питание. Иногда были большие куски мяса. Был сыр и балык. Дважды меня усиленно кормили икрой - как черной, так и красной. Скажу вам честно: я - блаженствовал!
4.
На пятый день - я сел за машинку и начал строчить пьесу. Элементов абсурда в ней было достаточно. Сплошной авангардизм. Этому способствовала сама атмосфера квартиры: полный абсурд!
- Видишь ли, - говорила мне актриса, - я вообще-то не актриса. У меня совсем другой диплом. Я и в театрах-то никогда не работала, только в кино снималась - по мелочам, раз пять. Он меня вряд ли возьмет в этот спектакль. Но доверяет моему таланту. Но я все равно люблю этого человека!
В другой раз, когда мы принимали душ, она мимоходом заметила:
- Вообще-то, мой муж - не режиссер. Он в театре никогда не работал, да и в кино тоже. Но я уверена, что как режиссер - он гениален!
Я стал аккуратно думать: куда я попал?!
Но на 12-й день - пьеса была готова. Финал пьесы был таким. Чайковский в одних семейных трусах выходил на сцену и говорил публике:
- Спектакль окончен. Идите домой, дамы и господа. Я пошутил!
Для торжественной читки были приглашены человек десять гостей. Им уже сказали, что я - гений. Они уже знали, что летом этот спектакль повезут в Скандинавию на английском языке. Все гости были в меру нетрезвыми и готовились к экстазу.
Перед читкой пьесы я волновался: будет ли у них экстаз? Решил так: если это нормальные люди - то экстаза не будет. А если все они сумасшедшие - то будет.
И экстаз - был! Это началось еще во время читки, когда начали раздаваться возгласы:
- О, как это великолепно! Какая смелость! Какой дикий Запад, наши так никогда не смогли бы! Какой экзистенциальный авангардизм!
Что это значит - я до сих пор не знаю. Но после читки меня обнимали и целовали. Меня называли гением всех времен и народов. Режиссер выпил стакан водки - и закричал:
- Наконец-то! Свершилось! Открыта новая эра!
При этом он радостно плакал!
5.
Ну, вы уже поняли, что было дальше. Я уехал в Таллинн. Режиссер несколько раз писал мне, что все идет нормально: английский перевод, репетиции, переговоры о гастролях в Скандинавии.
Ничего не было. Ни репетиций, ни гастролей. Эту пьесу никогда не поставили. Слава Богу! Но я, на всякий случай, показал эту пьесу одному сильному эстонскому режиссеру. Для проверки: а вдруг? Он прочитал и сказал:
Видис ли, Порис! Не морось мне колову! Та-та!
Он был прав. Но я до сих пор не могу забыть то старую петербургскую квартиру. Эту атмосферу. Это сумасшедшее семейство.