Ройтблат Боря: другие произведения.

Король Бродвея

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Ройтблат Боря
  • Обновлено: 17/02/2009. 279k. Статистика.
  • Рассказ: Германия
    • Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга рассказов. Сан Франциско, 2003г. часть третья.

    •    НА ЦЫМЫС - НОСОМ НЕ КРУТЯТ!
       1.
       Старые цены- это мое хобби.
       Цена обеда в трактире Митави 1789 года интригует меня больше, чем скандалы, политика и амуры всех звезд, вместе взятых. Я не сентиментален. Хотя цена за билет в баню Рима 170 года н.э. может вышибить у меня слезу умиления. Не сама цена- точные цифры этой цены.
       А что платил Суворин Чухову за строку в 1886 году? По 12 копеек. А что и за что было тогда на обед в Петербурге у ресторатора Доминика? Растегай, рюмка водки, кофе. Итого 60 копеек. Подбиваем сальдо: за 100 строк у Суворина Чухов мог 20 раз отобедать у Доминика.
       А что стоил Тургеневу свой портрет от фотографа Саламона в Париже 1860 года? 25 франков за снимок. А телеграма из Парижа в Москву 1861 года? Это стоило Тургеневу 24 франка. По курсу это было 6 рублей. А каким был месячный оклад учителя в деревне? 25-30 рублей. А цена за частный урок музыки у знаменитости в Москве 1871 года? Это было 25 рублей - за час.
       От этих цифр можно стать марксистом.
       Но я не марксист.
       Я просто Бэрл. Поэтому я спрашиваю: почем был фунт мяса в Лондоне 1593 года? 1 пенс. А курица? 2 пенса. А книжка с пьесой Шекспира? 6 пенсов. А оклад палача в Мюнхене 1490 года? 50 пфенингов за неделю. Но за каждое отсечение головы он имел премию - опять 50 пфенингов. За 1 секунду работы. Это говорит за то, что он был заинтересован в неуклонном росте производительности труда.
       А зайдем в ресторан Леграна - это на Большой Морской в Петербурге 1829 года. Кухня французская. Кельнеры - татары во фраках. О, как сервированы столы! Обед - что надо. А за сколько? За три рубля ассигнациями. Превосходно! Замечательно! Блеск!
       Наконец, я хочу спросить: на кой хрен мне это надо?!
       Эти факты. Эти цифры. Эти монеты с ассигнациями. Которых я не держал в руках! Которыми не платил!
       Но это мое хобби. Что я могу сделать!
       Нехай так.
       Чем никак!
      
       2.
       У меня есть рассказы "Концерт с револьвером" и "Хохмач Гольдберг". Это про период Петербурга 1905-1906 годов. Там я дал про быт и цены. Но я собрал на это фактов больше, чем дал. Но зачем товару быть на складе? Пускай это идет в работу.
       Я люблю, чтобы смачно.
       Я пишу не на тонких читателей. Пишу на всех: на тонких, на толстых, на рыжих. Ставим на пари. Кто при чтении этого рассказа хоть раз покрутит носом от неинтересности - тот победил. А кто не покрутит носом - тоже победит. Но по принципу: на цымыс крутят задницей, а не носомю. Пардон за усиленное слово.
       Начнем с цифр некоторых заработков 1905-1906 годов.
       На казенных винных заводах Петербурга - их называли монопольными - было 2 тысячи рабочих. В день работали по чистых 8 часов. Начало в 7 утра, конец в 5 вечера. Но с перерывом на 2 часа. У женщин оклад был 20 рублей, у мужчин - 25 в месяц.
       На частных заводах это было - где меньше, где больше. Но у казенных было строго насчет закона. По праздникам им давали наградные. За сверхурочные - по 2 тарифа. Медицина и лекарства - бесплатно. Обед в казенной столовой стоил 10 копеек. За ужин - 5 копеек.
       У крутой публики цены были - крутые. Члены Государственного совета князь Хилков и Коковцев - по 1500 рублей оклада в месяц. Статс-секретарь Победоносцев - 1300 рублей. Гофмейстер Булыгин - 1250 рублей.
       В России было тогда 66 адмиралов: 11 полных, 22 вице, 33 контр-адмирала. Тут рекорд стоял за адмиралом Авеланом - 2 тысячи рублей. Низший оклад - у некоторых контр-адмиралов: по 500 рублей.
       У офицеров пехоты это было скромнее. Подпоручик имел оклад 55 рублей. Ротный командир - 100, а батальонный - 142 рубля. Сверх того - доплата за аренду квартир. Это не пахло шиком. Разгром в русско-японской войне дал офицерам проблему. Войну проиграл Генштаб, но по кругу пустили поручиков с ротмистрами. В офицеров плевались. Их били на улицах, сдирали погоны. Особо тонко их не терпели интеллектуалы. Которых взбешенные офицеры - в ответ - называли шпаками и штафирками. Но на дам это не переходило. Тут офицеры были сами не дураки: охотно женились на барышнях с интеллектом. Барышням это нравилось: офицеры были решительны, а в постели не так болтливы, как либералы без погон.
       Полиция тоже ходила в мундирах. Полиция работала по колено в кошмаре, но с окладами у нее было- не пыльно. У исправника - 120 рублей, у его помощника - 80 рублей. У полицейского надзирателя - 32 рубля. А у нижних чинов был совсем пшик.
       Но это ничего не значило.
       Про полицию - это особый разговор.
      
       3.
       Полиция сама себе зарабатывала. Тихо, но твердо. Тут оклад был - как на между прочим.
       В широкой моде была частная практика.
       У столоначальников в полиции был оклад 24 рубля. Но это было золотое дно. Прийти сюда за бумагой, но не дать на чай - это было дерзко. За пустяк - 20 копеек. За подпись - рубль. За штамп - 3 рубля. Но это с клиентурой без кармана. Которая коптит и подпрыгивает.
       Клиенты с карманом так себя на вели. Тут переходили на червонцы. За разрешение на торговлю. На оружие. На право нашения оружия. За право еврею на проживание в столице. За сумагу под сукно. За скандалы без решетки. Этих нювнсов было больше, чем томов энциклопедии Брокгауза и Эфрона.
       Столоначальник - это был пешка. Сам он крутых бумаг не подписывал. Но мог сделать, чтобы это было подписано. За день он мог нечаянно перекрыть свой месячный оклад. Столоначальник с талантом и на бойком пятачке мог жить не хуже контр-адмирала. Порою - не хуже собственного министра. Талант - это песня с публикой. Дай дураку шлягер - он сделает из этого парашу. Дай Пугачевой парашу - она сделает из этого хит-парад.
       Но перейдем на городовых.
       Потолок у городовых был 25 рублей оклада. Это никого не пугало.
       На своем посту городовой был - хозяин. Крейсер на пруду. Владельцы домов платили ему по 3-4 рубля в месяц. С подарками по праздникам. Ему платили хозяева лавок, магазинов, ресторанов и фирм: за порядок. Платили проститутки и сутенеры. Места с публичными домами были законченными Клондайками. Тут городовому платили - за факт присутствия. За то, что он тихо смотрел на громкие факты. Дай 10 рублей - не будет скандала на тысячу.
       Но 1905-1906 годы опрокинули на городовых бочку с неприятностями. В городовых часто стреляли. Так стреляют в диких уток в сезон охоты. Городовые стали подавать в отставку. Проще быть грузчиком, но живым, чем героем - но в гробу. Городовых стало не хватать. Начальство стало пе66чатать объявления. Звали на службу отставных солдат и унтер-офицеров 25-45 лет возрастом. Ростом - не ниже 2 аршинов 5 вершков. Это 165 сантиметров. Это было условие - несмотря на цейтнот. Городовой обязан быть фигурой. Чтоб его было видно. В этом есть что-то несправедливое. Бонапарт и Пушкин были мужчинами с успехом. Но по росту в городовые- не годились бы. Вероятно, поэтому они с горя стали: этот - Бонапартом, тот - Пушкиным.
       В 1905-1906 годах городовыми были те, кто мог перепутать рис с манной кашей. Те, кто хотели жить не в бараке, но в квартире. Те, кто хотели заработать. Авантюристы - как правило - не трусливы. Смелые люди. Это надо признать. С трусливым поэтом надо ходить на концерты ля-бемоль минор. А с авантюристом - в разведке. Это тоже надо признать. Но тут надо не забыть нюанс. Надо, чтобы он шел впереди. Чтобы не застрелил тебя сзади. Довэрьяй - но провэрьяй.
       Русская революция  1 не забрала у городовых старые халтуры, но дала новые. В Петербурге был приказ: обыскивать у подозрительных карманы и квартиры. Это логичная мера. На руках у населения были - арсеналы. Часто это был не признак террориста. Это был страх: по улице ходить безоружным. Были оружейные лавки - но с морокой: бумана, то да се. Зато на барахолках этого не было. Револьверы там шли за недорого: по мизеру - за 3 рубля, по роскоши - за 10 рублей. Это было воровство с оружейных заводов и армейских складов. Были револьверы от кустарей: не хуже фирмы "Смит и Вессон". Хотя порою это стреляло не вперед, а назад.
       При обысках были опасны жандармы. Они приходили хором. Находили оружие. Потом он них было - не отвязаться. Взятки при таких варианта х- не работали. В мирных случаях - без уклона в революцию - это было так: либо штраф 500 рублей, либо арест на 3 месяца. Но в том и суть, что жандармы приходили с уклоном на революцию. По точной наводке - не на халяву. А с городовым - при обыске на улице - было проще. Тот, кто имел при себе ассигнацию, при таких встречах мог не паниковать. Сунь в карман городовому - иди гуляй. При своем револьвере.
       В Петербуре был юмор: как и за что надо платить. За бомбу
       - 3 рубля. За револювер - 1 рубль. За нож и вилку- по 50 копеек. Но спорили: как надо платить за пулемет? А за гаубицу?
       Это были цены - от анекдота. Но с долей правды. А так ставки были выше. Городовой мог заработать.
       Городовых принято называть - всех скопом - тупыми. Это не так. Тупыми они были при начальстве. А на сцене халтуры- это были артисты! Звезды оперетты и цирка! Где можно купить номер газеты, которая была вчера конфискована в типографии - на корню? Нигде не купить. Но спроси это у городового - будет. За цену - да, но будет! Но чаще это делали чиновники полиции. У них было больше доступа к запретному плоду.
       На окраинах империи были свои карнавалы. Например, в Баку. Там не дать взятку - это было как преступление. Как уголовщина, за которую надо ставить к стенке. Утро торговца там начиналось не с восхода солнца, но с любви к полиции. Как и в Петербурге, в цене были публичные дома. В Баку их называли странным словом - растворы. Вероятно, за то, что клиентура там - растворялась. Но в Баку был способ халтуры, до которого в Петербурге не додумались. Это было так: идет по улице молодой кавалер в хорошей одежде и с манерами. К нему подходят и арестовывают. Без улиц и без алиби. Просто так. Это сообщают родичам. Те приходят в участок и покупают себе кавалера назад. За хорошие деньги. Никто не спрашивает - за что. Всем понятно. Всем приятно.
       Городовой в Баку имел оклад 16 рублей. Городовой на нефтяных промыслах - 15 рублей. Меньше, чем у чернорабочего. Но реально - больше, чем у губернатора.
       В Одессе не было нефтяных промыслов. Но было похоже. Дерзость налетчиков там не знала границ. Но и налетчики платили полиции. Хотя по горячности - при свете луны - могли перепутать своего полицейского с чужим и застрелить. Это кончалось пышными похоронами - с патетикой, с извинениями. С уплатой ущерба из общака. А так полицию там старались не убивать. Во-первых, это дорого. Во-вторых, своих - не трогают.
       Осенью 1905 года в Одессе был погром. Были сотни убитых. Полиция смотрела, но не мешала: таким был приказ. Это навело на полицию плохую репутацию. Но Одесса - это не Жмеринка. В Жмеринке не умели стрелять. А в Одессе евреи стреляли хорошо и метко. Умели бить кулаком и знали, что такое внезапность и дерзость. Это были налетчики. Это были ломовики и биндюжники. Это были те из отрядов самообороны, кто сумел при погроме отстоять себя и свои кварталы. Про это мало знают - но после погрома у погромщиков и полиции был черный период. Их находили по одному и убивали. В лучшем случае - зверски били. Было известно - за что, это было понятно. Но не знали - кто. Это называли результатом пьяных драк и случайностей. Это был в Одессе период похорон - без пышности. А в больницах стало много работы - по неизвестной причине.
       Это смутило полицию. В частных разговорах она стала заверять евреев, что - ну, шо, мы ж это не хотели, а нам так велели! Это была правда. Правдой было и то, что часть полиции не так исполняла приказ и хоть как-то мешала погромщикам. Люди так устроены: нет неправды без правды. Пришли к согласию: будем таки жить, но шоб этих выкрутасов шоб не было!
       Одесса - это город в стиле бикыцэр. Там думают сразу. Там решают оптом. В Одессе был такой бандитизм, что люди испортили себе сон! В городе было военное положение. Командовал городом генерал-майор Григорьев. Домовладельцы дали ему петицию с уникальным проектом: купить самим себе по городовому. Чтоб стоял у подъезда и никого не подпускал.
       13 декабря 1905 года генерал Григорьев дал свою резолюцию: разрешить. Но плату - за год вперед: за каждого городового по 340 рублей. Раскладка: по 25 рублей оклада и 40 рублей на обмундирование. Чаевые - это в контрактах не стояло, но это не обсуждают. Потом в городе стало тише и этот проект был отменен.
       В Петербурге до таких высот уникальности не дошли. Но платили городовым - охотно. Платили за риск службы. А риск - был! Вечером городовой заступил на службу, а утром его нашли в луже крови. С раздробленным черепом. В прессе писали про убитых генералов и губернаторов. А про убитых городовых - редко. Это была не сенсация. Убитый городовой - это была норма тех лет.
       Не зря деньги платили.
       Было за что.
      
       4.
       Но что делать!
       Люди хотели жить. Люди хотели кушать с аппетитом. Зарабатывали - кто как мог.
       Петербург был столицей России - по статусу, но и по искушениям.
       От бальных перчаток за 75 копеек до 8-комнатной дачи за 10 тысяч рублей. С оранжереями и уже с мебелью.
       От сверхдешевого презерватива за 6 копеек до веера из перьев за 40 рублей.
       От почтовой открытки за 3 копейки до печатной машинки "Оливер2" за 300 рублей.
       От комнаты за 10 рублей в убежище для секретных беременных до ружья с инкрустациями за 330 рублей.
       От скрипки для учеников - за 6 рублей до скрипки для артистов - за 1000 рублей.
       От книги Ницше "Так говорил Заратустра" за 1 рубль 60 копеек до квартиры за 2900 рублей в год.
       От манишек за 34 копейки дюжина до золотых мужских часов за 350 рублей.
       От будуара за 35 рублей до... до... до...
       А извозчик на вокзал с обожданием за 5 рублей! А бостоновый костюм! А сюртук из кашемира! А дамские блюзки - шелковые, гипюровые, газовые, бархатные! А капоты из манитэ! А билет у барышника на Шаляпина - за червонец! А шкатулка "Фортуна" от Юлия Генриха Циммермана за 125 рублей!
       А колбасные магазины фирмы "Мария"! Там окорока: варшавские, литовские, вестфальские. Там паровые колбасы, полендвицы, салями, рулеты, индейки, поросята, гуси, масю, сыр, брынза, икра, нежинские огурчики, пикули, французские паштеты, пряники от графини Коморовской (прабабушки), консервы с борщком! Весь этот бал - в колбасных "Мария". Вместе с кофе от Кнейпа.
       Не пройти мимо!
       Чтобы не пройти, но зайти, надо иметь - на что. На оклад с халтурой, там и тут поиметь, с этих и с тех. Брал каждый, кто мог брать на чай.
       Крутились!
       Из тех, кто имел право на чай, самым честным в Петербурге был парикмахер Казимир. Он рекламировал себя так:
       "Удивительно хорошо! стригут и бреют на Бассейной, угол Литейного, дом 38-1, в парикмахерской "Саsimir", да еще и на чай мастера не берут. Прошу убедиться".
       Это - реклама?
       Нет. Это шедевр всех шедевров! За это надо присуждать Нобелевскую премию!
      
       5.
       А зачем я написал этот рассказ? Понятия не имею. Как и про все мои рассказы.
       Но кто скажет, что это скучно! Никто это не скажет. Это никому в голову не придет.
       На цымыс - носом не крутят!..
      
      
       КОРОЛЬ ЯКОБОВИЧ
      
       Уличный музыкант - это не обязательно неудачник.
       Бывает по-разному. Например: человек устает от смокинга. В прямом или фигуральном смысле. Он устает от смокинга. От рафинированности. От субординации. Наступает момент, когда это ему так надоедает, что он плюет на престиж и уходит.
       На свободу.
       Алекс Якобович так и сделал. Он потомок венгерских евреев. Родился в Нью-Йорке. Был там студентом консерватории: по классу ударных. Однажды он услышал, как звучит маримба - тип африканского ксилофона. Понял, что это - его судьба. Он стал играть на маринбе. В день - по 12 часов.
       Он получил диплом консерватории. Мог бы сделать карьеру в Америке. Но уехал в Израиль - по религиозным соображениям. Работал в Иерусалимском симфоническом оркестре - на ударных. Великолепный оркестр. Престижные гастроли. Но потом ему это наскучило. По натуре он - музыкант, про которых говорят: это солист чистой воды. Это - от рождения. Психологически.
       Есть люди, которые рождаются оркестрантами. Сидеть где-то в оркестре. По знаку дирижера - встать и хлопнуть в литавры. Иметь за это гонорар. Быть счастливым.
       Есть люди, которые - солисты, но в составе оркестра. Это приятно и надежно. Их это устраивает.
       Наконец, есть люди, которые не хотят ни оркестра, ни дирижера. Такие люди не умеют и не хотят быть в том числе. Они хотят быть - это я, это именно я. На 100 процентов. Это и есть - солист чистой воды.
       Это - Якобович.
       Он стал клезмером. Клезмер - это еврейский музыкант. Бродяга. Шутник. Сам себе оркестр. Сам себе дирижер. Сам себе менеджер. Клезмер - сам себе хозяин. Он сам выбирает, где играть. Не заработал на хлеб теперь - ну, хорошо, сделаем это через полчаса. Не получилось? Ну, хорошо, сделаем это опять, но еще лучше! Традиционный клезмер - это улица и свежий ветер. Запах реки и молодых каштанов. Концертный зал - да, иногда, почему нет. Но в первую очередь - улица. Прежде всего - глаза публики: не из 19-го ряда, но - рядом. Глаза в глаза. Психология клезмера: не было аплодисментов - это моя ошибка. Но: была овация - этой мой успех.
       Он снял концертный фрак. Бабочку. Надел простые штаны, рубашку и крепкие башмаки. Так и хочу сказать: "Он взвалил на спину маримбу и ушел странствовать". Но маримбу не так просто взвалить на спину. Это инструмент в два метра длиной, весом 70 кило. Маримбу не взваливают на себя, но грузят: на автомобиль, на пароход.
       Этот инструмент происходит с юга Африки. Маримба в переводе с языка банту значит: много песен. Музыкант ударяет палочками по дощечкам - тонким, но крепким. Эти дощечки сделаны из палисандрового дерева. Под ними - трубы, которые похожи на органные. Звук у маримбы - нежный, мягкий. Совершенно беззащитный звук. Примерно как звучание арфы под аккомпанимент старинного клависина. Это звуки мира. Доброты. Созерцания. Цена приличной маримбы - в пределах пяти тысяч долларов. Случайный любитель на это - не рискнет. Но профессионал - выложит последнее, но купит.
       Якобович - это музыкант с классическим образованием. Но он мог бы преподавать географию. Ученики слушали бы его - с разинутыми ртами. Он странствует по миру десять лет. Объездил всю Америку. Европу. Работал в Японии. Знает сотни городов - столичных и провинциальных. Работал на улицах. В переулках. На площадях. При дождях - под арками. При жаре - в тени каких угодно деревьев. У него надо спрашивать, не где он побывал, а наоборот - где не побывал. Миллионером не стал. Но может рассказать миллион историй про свои приключения.
       Их у него было много. Однажды он зашел на пару минут в кафе - перекусить. За это время у него украли дюжину дощечек с маримбы. Он заказал новые. Это обошлось ему в тысячу долларов. Хорошо, что он был в кафе недолго. А то у него украли бы и всю маримбу.
       Было такое приключение. В Мюнхине его арестовала полиция. В Баварии тогда был закон, по которому уличные музыканты не имели права продавать свои кассеты - без уплаты налогов. Он переночевал в тюремной камере. Камера была солидная. Кроме Якобовича, там было 25 уголовников. Он считает это приключение самым нескучным в своей биографии.
       Утром его отпустили на волю. Он собрал всех уличных музыкантов. Он устроил протест: интервью в прессе, на ТВ, на радио. Он устроил сбор подписей у прохожих: в пользу отмены закона о запрете на уличную продажу кассет и компактов бродячих музыкантов. Успех был полный. Закон о запрете - отменили.
       На первый взгляд: человек с такой биографией, как у Якобовича - это убежденный холостяк. Но у Якобовича - как раз наоборот. Он убежденный семьянин. Ему 39 лет. Его семья живет в селении Кирият-Арба, рядом с Хевроном. В семье - просьба не падать в обморок! - семеро детей. Жена Якобовича - домохозяйка. Старшему из детей 14 лет, младшему - 4 года.
       Регион Хеврона - не самый тихий на планете. Не так давно палестинцы бросили камень в машину Якобовича. Камень разбил ветровое стекло. Осколками ранило 5-летнюю дочь музыканта. Это не сделало Якобовича врагом ислама. Вражда - это не кредо Якобовича. Его кредо - мир. Он уважителен к любой религии. При одном условии: пусть это будет по-доброму, пусть это будет взаимно. Сам он исповедует иудаизм. Соблюдает закон: в пятницу вечером и в субботу - не работает. Молится и отдыхает. В прочие дни - он всегда в работе.
       Зимой он живет в Кирият-Арбе. Он занят семьей, детьми, литературной работой. Год назад в Германии, в немецком переводе, была издана его книга "Классический клезмер". Это рассказы о странствиях, о судьбе уличного музыканта. Книга имела успех. Вероятно, сроко будет второе издание.
       Лето по Якобовичу - это сезон заработков. Он странствует по миру- как уличный музыкант. Это кормит семью. Неплохо кормит. В первы годы у него после каждого концерта было по шляпе монет и ассигнаций. Затем он стал записывать свои компакт-диски. Это прибыльнее. Отец семерых детей не может не думать о прибыли. Он хочет, чтобы его семья жила в достатке. Ради этого он работает - с утра и допоздна. Работу на таком накале не так просто выдержать. Но Якобович - выдерживает. Он крупный, коренастый. Крепкий мужик. Он работает красиво и темпераментно. До тех пор, пока руки не устают уже так, что - нет сил. Тогда он говорит публике: "Извините, я устал. Приходите завтра. Я всегда рад нашей встрече".
       В странах бывшего СССР он пока не был. Говорит, что охотно поработал бы на Арбате или на улицах Петербурга. Но пока не рискует это делать. Если там опять будет заваруха с политикой - куда ему удирать с 70-килограммовой маримбой? Но среди русских музыкантов у него есть приятели. Это немудрено. Порою, говорит он, в Европе или Штатах за один день можно увидеть столько русских музыкантов, которые играют на улице, что этого хватило бы на симфонический оркестр. Он говорит это с юмором и сочувственно. Он знает, как это трудно - работать на улице.
       Трудно - да. Но быть клезмером - это его призвание. Он хотел стать мирового класса маримбофонистом - он стал им. О нем с восторгом писала мировая пресса. Его называют виртуозом. Его называют Леонардом Бернстайном игры на маримбе.
       Этим летом я слушал его на Кенигштрассе (Королевская улица) - в Штуттгарте. Я видел в разных городах сотни уличных музыкантов. Могу сказать, что Якобович среди них - несомненно, лучший. Это звезда. Это король.
       Публикаа понимает это - мгновенно. Король играет на Королевской улице. Публика прилипает к тому месту, где работает Якобович. Сначала он играет популярную классику - "Турецкий марш" Моцарта, "Аве Мария" Баха. Он дает публике войти во вкус. Потом он переходит на классику посложнее. Он работает сразу четырьмя палочками - с красными, зелеными, синими, белыми помпончиками на конце. По две палочки в каждой ладони. Блестяще играет. Каждый звук - выверен. Каждый нюанс - ярок и чист.
       Первый раз я слышал виртуоза мирового класса - на улице. Но Якобович - это и шоумэн. Он конферансье своих концертов. Он комментирует классику. В перерывах между аплодисментами он продает свои компакты и книги. Их покупают охотно. Деньги кладут в светлого цвета вазу. Якобович ставит автографы и хохмит:
       - Двести лет назад Моцарт умер от нищеты. Но вы спасаете меня от этой участи!
       Девочка, возрастом 2-3 года, подходит к вазе, где деньги, и сует ладошку туда. Отец смущенно подхватывает ее и уносит в публику. Якобович - под хохот публики - комментирует это голосом телефонного диктора:
       - По этому номеру - не соединяем!
       Он импровизирует. Что ни шутка, то взрыв хохота. Концерты в Германии он ведет на немецком. Для туристов - на английском и французском. Отлично владеет ивритом. Свободно говорит по-испански. Немножно знает русский. Меня, при знакомстве, он спросил на русском: "Как тебя звать?" Я опешил: это звучало почти без акцента. "Будем говорить по-русски?" - спросил я. "Нет, - засмеялся он и перешел на немецкий, - мне это трудновато".
       Я спросил у Якобовича в конце интервью - что значит для него жизнь. Он ответил:
       - Это возможность прославлять Бога - через музыку.
       Это не просто слова. Музыка в исполнении Якобовича звучит в самом деле- божественно. Немец, который стоял в толпе со мной рядом, негромно заметил: "Это и музыка, и молитва".
       Теперь Якобович - то ли в Мюнхене, то ли играет на улицах городов Швейцарии. Что я забыл спросить у него: есть ли конкурс лучших уличных музыкантов мира? Кажется, нет. Но если да, то Якобович мог бы там претендовать на Гран-При.
       На Королевской улице играл король...
      
      
      
      
       ЧАРЛИ
      
       1.
       Он стоял в центре Штуттгарта, на пешеходной части, у бывшего королевского дворца.
       Он изображал Чарли Чаплина.
       На голове у него был котелок, а на ногах - тупые, длинные, черные башмаки. Он был одет в черный мешковатый костюм. Его ладони крепко стягивались белыми перчатками.
       Губы и глаза его были подрисованы под Чарли, а на лице лежал толстый слой пудры.
       Возраст его трудно было определить. Что-то между тридцатью и сорока.
       Каждое утро он гримировался дома, в дешевой меблирашке. На улицу выходил уже в артистическом костюме. Вылитый Чарли Чаплин. Он брал с собой пустой футляр из-под флейты и крепкую дубовую табуретку.
       На этой табуретке он стоял в центре города, как памятник на постаменте.
       А в пустой футляр прохожие бросали деньги.
       Иногда он медленно двигал руками. Это было похоже на движения механической куклы.
       Тело его при этом оставалось недвижимым.
       Мимо него шли толпы людей. Многие останавливались и глазели не мима. Прохожие удивлялись:
       - Как ему это удается - часами стоять без движения?
       Он слушал и мысленно ухмылялся.
       Что публике казалось трудным, ему казалось простым.
       К нему подходили дети и бросали в пустой футляр деньги. Обычно по марке, по две.
       В ответ он медленным движением доставал из бокового кармана пиджака дешевый леденец в хрустящей обертке и протягивал ребенку.
       Взрослых - не угощал.
       Обойдуться.
       Мим не любил мир взрослых людей.
       Он стоял и думал о том, что немецкая публика такая же, как и румынская. Все знают Чарли, всем охота поглазеть на Чарли.
       Разница - только в деньгах.
       Тут ему клали в футляр твердую валюту, а раньше, в Бухаресте, жалобные леи.
       Он был румынский немец. В Германию репатриировался полтора года назад. Он искал работу в кабаре, но не нашел. Тогда он решил работать под Чарли.
       Это принесло ему деньги.
       В день, за десять часов, он зарабатывал по 250-300 марок. В месяц по семь-восемь тысяч.
       Свой заработок он складывал в шкаф. Он мечтал купить себе дом в пригороде Штуттгарта.
       Он приходил на свое рабочее место утром и стоял до обеда. Затем делал перерыв. Садился на скамейку в аллее и ел бутерброды. Потом шел в банк и обменивал монеты на ассигнации.
       После этого он опять становился на табуретку.
       К восьми вечера магазины закрывались, и он тоже закрывался.
       Брал табуретку, футляр и шел домой. Готовил себе ужин. Смотрел телевизор. Потом укладывался спать.
       Он работал без выходных. В любую погоду. В дождь он стоял под зонтом.
       Он жил одиноко.
       За всю жизнь у него было четыре женщины. Две студентки и две проститутки. Это было еще в Бухаресте. Это были короткие романы. Каждый раз он искренно влюблялся, потом жалел об этом. Женщины быстро охладевали к нему. Мим не умел заинтриговать их своей скромной персоной.
       Он стал равнодушен к женщинам.
       Он полюбил - деньги.
      
       2.
       Однажды он, как обычно, пришел на свое рабочее место.
       А полчаса спустя рядом с ним, в пяти шагах, устроилась женщина-мим. Она тоже была напудрена и раскрашена. Тоже стояла на табуретке. Она работала под куклу Барбару.
       Черт возьми, подумал он. Что ей, места мало. Такая нахальная! Она отобъет у меня половину заработка.
       Он сделал перерыв. И она сделала перерыв. Он подошел к ней.
       - Обычно тут работаю я, - сказал он. - А вы могли бы найти себе другое место. Тут места много.
       - Наоборот, - сказала она, - это интересно. Это конкуренция! Мы коллеги. Почему бы нам не работать рядом? Вам что, не надоело еще одному здесь торчать? Так вы скоро выйдете из формы - без конкуренции!
       - Не беспокойтесь за мою форму!
       - Словом, я тут остаюсь, а вы - как знаете. Я не боюсь конкуренции!
       Он вздохнул. Он привык месяцами работать на этом месте. Оно приносило ему успех. Теперь ему не хотелось менять место. Хотя, если эта идиотка начнет приходить сюда постоянно, ему придется уйти.
       Но это будет означать, что он испугался конкуренции с ее стороны.
       О, нет!
       Она стала приходить на это место каждый день. Он- тоже.
       Он замечал, что у детей, особенно у девочек, больше интереса вызывает эта идиотка. Зато ему стали меньше платить. Всех интересовала кукла Барбара.
       Дурной мир, подумал он. Разве можно великого Чарли сравнивать с куклой! Но ведь- сравнивают. Не в пользу Чарли!
       Однажды они оба пришли на рабочее место почти одновременно.
       Она подошла к нему.
       - Меня звать Сильвия, - сказала она. - А вас?
       - Аурел, - пробурчал он.
       - Это, кажется, венгерское имя?
       - Румынское. Что вам надо?
       - Аурел, что вы такой невежливый? Я хотела предложить вам кое-какое разнообразие. Немного творчества. Например, чтобы я время от времени говорила вам "Ча-а-рли!", а вы чтобы откликались "Ау-у!" Может, публики станет больше.
       Мим подумал.
       В самом деле, это может сработать на публику.
       - Можно, - кивнул он.
       Он более пристально, чем до сих пор, посмотрел на нее. Она была худенькая, с правильными чертами лица. Ей за тридцать, определил он. Судя по глазам - одинокая.
       Они встали на свои табуретки. Прохожие стали останавливаться.
       - Ча-а-р-ли! - тонким голосом произнесла она.
       - Ау-у! - тенором откликнулся он.
       Публике это понравилось.
       Теперь у Чарли появилась обязанность: раз по сто в день выпевать это "Ау-у!" Но он заметил, что публики стало больше, и денег тоже прибавилось.
       Нет, с ней можно работать, решил он. Она не такая уж идиотка.
      
       3.
       Так они работали месяца два.
       В перерывах он ел свои бутерброды на скамейке, а она - шла в кафе. Пила там кофе и ела крендель или пирожное. Он видел ее через окно кафе.
       После работы они кивали друг другу и расходились по домам.
       Пришло лето.
       - Аурел, - сказала она как-то, - скажите мне честно: вы гомосексуалист?
       - Нет, - ответил он.
       - В таком случае - не понимаю, что происходит. У вас явно нет семьи. Это заметно. Так почему бы нам не объединиться под одной крышей? Вы одиноки. Я одинока. Мы хорошо работаем в паре. Что мешает нам объединиться?
       - Я об этом... не думал, - сказал он.
       - Так подумайте!
       - Нет, у меня это уже было. Спасибо, я сыт.
       - Почему так сразу? Вы еще не старик.
       - Женщины меня бросали, - сказал он. - Мои чувства оставалисьв мусорном ящике. Я не хочу начинать все сначала.
       - Жаль, - сказала она. - Вы мне нравитесь. Вместе нам было бы интереснее жить.
       - Не знаю. Это надо... обдумать.
       - Давайте обменяемся номерами телефонов. Будем друг другу звонить, если нас станет совсем скверно.
       - Хорошо.
       - Аурел, - тихо сказала она, - вы не боитесь, что когда-нибудь придет старость?
       - Иногда я думаю об этом.
       - Я тоже. Мне становится в такие минуты не по себе. Я совершенно одна. Вы единственный человек, с которым я могу говорить откровенно. Потому что вы сами такой же.
       День был жаркий. Мим вспотел в своем плотном костюме и простудился. Домой он пришел - как развалина. Он выпил несколько чашек чая с молоком, укутался в одеяло.
       Вот так я однажды и помру - один, подумал он.
       Ему не спалось.
       Он решил заняться приятным делом - пересчитать деньги, которые лежали у него в шкафу. По его прикидкам, там должно было быть уже тысч шестьдесят.
       Он открыл шкаф и привычно пошарил рукой на полке, под одеждой.
       Но денег - не было.
       Он пересмотрел и перещупал всю свою одежду. Денег - не было.
       Он понял, что его ограбили.
       Он сел. положил голову на ладони и заплакал. Пропали месяцы его стояния на табуретке. Все оказалось впустую. Он опять нищий.
       Ему захотелось кому-нибудь пожаловаться. Но некому было. Он вспомнил, что записал телефон Сильвии.
       Набрал ее номер.
       - Сильвия, - сказал он, - у меня трагедия. Мало того, что я простудился, так меня еще и ограбили.
       - Много забрали?
       - Шестьдесят тысяч. А может, и больше. Я сегодня как раз хотел подсчитать.
       - Бедный вы мой, - сказала она. - Что же вам так не везет? Это полоса невезения. Ничего, придет и полоса удачи. Ну, давайте мне ваш адрес, я приеду.
       Она приехала на такси, около десяти вечера. Принесла успокоитеьные таблетки и таблетки от простуды. Вскипятила чайник.
       - Я первый раз вижу вас без грима, - сказал мим.
       - Я вас - тоже.
       - Вы симпатичная.
       - Не мучайте себя комплиментами, - сказала она. - Я уже старая. Мне 32 года. Ни мужа, ни детей. Так что лучше пейте чай.
       Он стал пить чай.
       - Знобит, - сказал он.
       - У вас нет мыслей о самоубийстве? - спросила она.
       - Нет.
       - А меня такие мысли бывают. А на что вы копили деньги?
       - На дом.
       - Я тоже коплю. Собираюсь поехать на Мальорку. Месяца на два. Вы уже бывали на Мальорке?
       - Нет.
       - Там круглый год солнце. Там много немцев. Слушайте, а почему нам вместе туда не поехать? Мы там хорошо заработаем!
       - У меня денег даже на билет нет!
       - Зато у меня есть. Аурел, давайте поедем вместе!
       - Давайте.
       - Аурел, вы знаете, что бы я сделала если бы меня ограбили?
       - А что бы вы сделали?
       - Пошла бы на последние деньги в ресторан, - засмеялась она. - Не убивайтесь так. Деньги - это чепуха. Главное - что мы оба живы. Мы поедем на Мальорку, заработаем там кучу денег. Оттуда махнем на Гавайи, там еще больше заработаем. А потом устроим себе путешествие по Европе, или в Австралию уедем. Согласны?
       Мим рассеянно кивнул.
       - Вам надо вылежать простуду и выспаться, - сказала она. - Я вам оставлю конвертик, в нем тысяча марок. Потом когда-нибудь вернете. Завтра я приду к вам. Как только выздоровеете, улетаем на Мальорку. Пока!
       Она ушла.
       Он допил чай.
       - Мальорка, - пробормотал он.
       Он принял таблетки, лег спать. Перед сном он то и дело бормотал:
       - Мальорка, Мальорка.
       Он уснул.
       По его спящему лицу бродила едва заметная улыбка...
      
      
       СЕРЖАНТ
      
      
       1.
       В 197... году я стал корреспондентом газеты "Вечерний Кишинев".
       Я вел там сектор строительства.
       Я стал бывать на совещаниях, которые устраивались в горкоме партии. Я ничего тогда не знал про тамошний буфет. Но однажды я перепутал время и пришел в горком на час раньше. Походил по вестибюлю и обратил внимание, что на первом этаже есть буфет.
       Я зашел туда.
       Было десять утра. Там никого не было кроме буфетчицы. Стояло несколько столов со скатертью, на каждом - цветы. Буфетчица была за стойкой, подписывала какие-то бумаги. Я посмотрел на продукты, на цену, и не поверил своим глазам.
       Пашнеты говяжьи и гусиные. Сервилаты. Колбасы полукопченные, копченые и вареные. Ветчина. Мясные консервы. Шпроты. Консервированные фрукты и овощи - любых сортов. Конфеты. Шоколад.
       Там только птичьего молока не было. Хотя конфеты "Птичье молоко" - были.
       В Кишиневе в это время стояла голодуха. Мясные отделы в магазинах были закрыты. Иногда выбрасывали сосиски - очереди стояли длинющие: не помещались в магазине и вытягивались на улицу. В магазине на Котовском шоссе, где я жил, можно было купить лапшу и рыбные консервы. Все прочее - на базаре, за тройные цены.
       Не будь в Кишиневе базара - Кишинев помер бы с голоду.
       ...Я стоял в буфете горкома и смотрел на этот блеск.
       Глаза у меня стали - широкие.
       - Что вы смотрите? - спросила буфетчица.- Хотите поесть?
       - Хочу.
       - Есть мясной салат и шницель.
       - Мне - и то, и другое.
       Она дала мне целую тарелку салата и здоровенный шницель. Он еле поместился на тарелке. По вину шницеля я понял, что он - из мяса, а не из хлеба и запаха мяса, как в столовых.
       - Шницель - 30 копеек, салат - 12. Вместе с хлебом - 45 копеек, - сказала буфетчица.
       За шницель из чистого мяса - 30 копеек?! За прекрасный мясной салат- 12 копеек?!
       О, Господи!
       Тут уже построен коммунизм! А "Голос Америки" уверяет, что коммунизм - это блеф. Какой блеф- при таких ценах и при таком качестве! Это не блеф. Это правда.
       Я ел шницель. Я начал вспоминать вкус мяса. И шницель, и салат были приготовлены - как в лучшем реторане.
       Я наслаждался этой роскошью.
       - Еще по одной порции - можно? - спросил я.
       - А кто вы такой? Вы не горкомовский. Я вас первый раз вижу.
       - Я из "Вечерки".
       - А что вы здесь делаете?
       - Пришел на совещание.
       - Ну, тогда можно, - неохотно сказала она и дала мне еще по шницелю и салату.
       Я съел это.
       - А купить у вас что-то можно? - спросил я.
       - Вообще-то... не очень, - ответила буфетчица. - Это буфет для сотрудников. Но я читаю "Вечерку". Ну, что вы хотите взять?
       - Сардельки.
       - Сколько?
       - Побольше.
       Она улыбнулась. Она была не вредная женщина.
       - Два кило сарделек, - сказала она. - Что еще?
       - Палку сервилата. Палку вареной колбасы. Круг полуконченой. Пять паштетов. Пять тушенок. Консервированные фрукты.
       - Какие именно?
       - Какие хотите и сколько можете.
       - Голодный город, - сказала она.
       Я сложил продукты в сумку. Получилась полная сумка. За то же самое на базаре я уплатил бы в три раза больше.
       - Я к вам буду приходить, - сказал я.
       - Приходите. Но старайтесь бывать в такое время, чтобы народу не было. Либо с утра, либо после обеда. Чтобы все тут поменьше видели. И мимо милиционера старайтесь пройти незаметно.
       Я вспомнил, что в фойе на первом этаже, напротив парадной двери, стоит милиционер. Он проверял удостоверения у входящих.
       - Как ваша фамилия? - спросила буфетчица.
       Я назвал.
       - Буду читать.
       С сумкой продуктов я пошел на совещание. Я предчувствовал радость моего семейства.
       Столько продуктов!
      
       2.
       Я стал приходить в этот буфет по два, по три раза в неделю.
       У меня был свой способ. Сначала я показывал удостоверение милиционеру и говорил, что иду в отдел строительства. Это на втором этаже. Там я прогуливался немного по коридору. Затем с деловым видом опять спускался вниз и проскакивал в буфет.
       Милиционер меня - не останавливал.
       Но однажды там появился новый милиционер.
       Очень бдительный.
       С ним у меня случилась катавасия.
       Как обычно, я пришел в горком и показал милиционеру свое удостоверение.
       - Так, так, - сказал он. - И куда мы идем?
       - В отдел строительства.
       - Проверим, - сказал он. - Сейчас я туда позвоню.
       Он позвонил. Там никого не было.
       - Вам придется подождать здесь, - сказал он. - У вас что, было время назначено?
       - Нет, я сам пришел.
       - Зачем?
       - Интервью брать.
       - Тогда ждите.
       Я стал ходить по фойе. Дверь буфета была в десяти шагах, но я не мог туда войти. Этот милиционер следил за моим каждым шагом.
       - Позвоните еще раз, - сказал я. - Может, они были в другом кабинете и уже вернулись.
       Он позвонил.
       - Там никого нет, - сказал он.
       - Тогда пропустите меня ко второму секретарю.
       - У вас назначена с ним встреча?
       - Нет. Но у меня есть причина его видеть.
       - Какая причина?
       Я стал уставать от его бдительности. У этого милиционера был такой вид, будто он охранял не горком, а дачу Брежнева. Но он был прав. Я ничего не мог поделать. Свою службу он нес образцово. А я хотел - в буфет, и не мог туда попасть.
       - Какая причина? - повторил он.
       - Уточнить кое-какие вопросы.
       - Сейчас я позвоню секретарше второго секретаря.
       Он позвонил. Та объяснила, что второго секретаря нет. К счастью для меня. В тот момент я даже не успел подумать, о чем говорить со вторым секретарем.
       - Хорошо, я подожду, - сказал я.
       - Ждите, - он пожал плечами.
       Я опять походил по фойе. Мне уже пора было возвращаться в редакцию. Но без продуктов я не хотел уходить.
       - Ну, что я тут стою, - сказал я. - Перекусить бы надо. Сержант, в буфет можно зайти?
       - Нет, буфет для сотрудников.
       - А раньше меня туда пропускали.
       - А я - не пропущу.
       - А вы сами - бываете в буфете? - спросил я.
       - Имею право.
       - И продукты там закупаете?
       - Имею право. А что?
       - Ничего. Это я так спросил. Хорошо было бы, если бы такие буфеты имелись везде.
       - Это в каком смысле? - с неожиданной заинтересованностью спросил он.
       - В простом. Чтобы все питались, как в горкоме партии.
       - По-вашему, горком купается в роскоши?
       - Конечно!
       - Так, так, - сказал он. - По-вашему, руководящий состав не имеет права хорошо питаться?
       - Имеет. При условии, что у остальных тоже нормальная еда.
       - А так - ненормальная?
       - Конечно! Вы что, не бываете в магазинах? Не видели, какая давка в очередях?
       - Так, так, - сказал он. - Интересно.
       Он хотел еще что-то сказать, но в этот момент ему позвонили. Он пошел на второй этаж.
       - Сейчас вернусь и продолжим нашу беседу, - с улыбкой сказал он.
       Он ушел, и я тут же отправился в буфет. Накупил там продуктов, расплатился и вышел в фойе. Сержант был уже на месте.
       - Подойдите-ка сюда, - ледяным тоном сказал он. - Что у вас в сумке?
       - Это мое дело.
       - Повторяю вопрос: что у вас в сумке?
       - Продукты.
       - Гду купили? В буфете?
       - Нет, на базаре.
       - До того, как я отлучился, у вас была пустая сумка. А теперь - полная!
       - А вы проверяли мою сумку до того, как отлучились? Нет? Ну, там что же вы хотите?
       Я направился к выходу. Но у самой двери он в два прыжка догнал меня и вцепился в сумку. Я стал тянуть ее к себе, а он - к себе. Сумка затрещала.
       - Что вам надо? - заорал я. - Отпустите мою сумку!
       - Хочу произвести досмотр!
       - А у вас есть на это ордер прокурора?
       - Плевать на ордер. Имею право!
       Мы тянули сумку: я к себе, он - к себе. Мы пыхтели и сопели.
       Не знаю, чем бы это кончилось. Но тут дверь открылась и в фойе вошел второй секретарь горкома. Он меня знал. Я ездил с ним по объектам.
       -Что тут происходит? - спросил он.
       Сержант отпустил мою сумку, но схватил меня за локоть.
       - Подозрительный гражданин, - сказал он секретарю, - вел тут антисоветскую пропаганду.
       - А именно?
       - Говорил, что горкомовский буфет - это роскошь, а у остальных есть нечего.
       - Так это правда, - сказал секретарь. - Отпустите его.
       - А в сумке у него - продукты из буфета!
       - Ну и что?- сказал сержант. - Он их- украл?
       - Купил, - признал сержант.
       - Так что же вы от него хотите? - удивился секретарь.
       Он был деловым, образованным человеком. Вполне культурным. Вел он себя независимо. Мне было странно, что такого человека сделали секретарем горкома.
       Сержант неохотно отпустил мой локоть.
       - Идите, - сказал мне секретарь. - А в дальнейшем- постарайтесь поменьше трепать языком. Тем более с милицией.
       У сержанта были печальные глаза. Он жалел, что упускает меня.
       Я кивнул секретарю и вышел на улицу. Мне было и смешно, и противно.
      
       3.
       Потом я еще не раз бывал в этом буфете. Но при других милиционерах. А когда на посту был тот сержант, я не мог войти в буфет.
       Он был по посту.
       Он охранял...
      
      
       КОЗЛОВ
      
      
       1.
       В Кишиневе я попал в ситуацию - все равно что медведь в борщ.
       Я там женился. У нас был сын. Жена ждала второго ребенка. Я работал сторожем, рабочим сцены. Евреи уезжали. Везде шли собрания: клеймили отъезжантов. Евреев не хотели принимать на работу. Я подрабатывал в газетах. Но в штат меня - не принимали.
       Мы бедствовали.
       Жена родила дочь.
       Тут объявился Козлов. Кто-то сказал мне, что он хороший парень и не антисемит.
       Козлов был коренной кишиневец. Он работал в газете на Сахалине, издал там книгу стихов. Потом вернулся назад. Худой, лет тридцати пяти. Говорили, что он пьет.
       Он был партийным.
       Козлов сказал мне:
       - На "Молдавгидромаше" хотят открыть свою газету. Многотиражку. Мне предложили стать редактором. Если хочешь, я могу взять тебя в редакцию. Там постоянный оклад плюс премиальные. Хотя ты еврей, но я тебя пробью. Мне нужен хороший кадр.
       За день до этого я имел аудиенцию у зампреда молдавского Гостелерадио. Знакомые хотели пробить меня туда на должность ассистента режиссера. С тем, чтобы я писал сценарии.
       Там сидел надутый чиновник.
       - Мне говорили, вы хотите стать ассистентом?
       - Да.
       - Покажите свой паспорт.
       Я показал.
       Он сделал ногтем жирную вмятину под словом "еврей" в моем паспорте.
       - Нет, - сказал он. - Вы нам не подходите.
       У меня осталась одна надежда- на Козлова. Он вел переговоры на "Молдавгидромаше".
       Мы встретились в Доме печати на Пушкинской улице.
       - Все в порядке, - сказал он. - Тебя берут. Но не корреспондентом, а старшим инженером в СКБ. Это называется - подснежник.
       - Окэй, - сказал я. - Когда приступать к работе?
       - С понедельника. На место корреспондента я оформил фотографа Сайфутдинова. Но на самом деле корреспондентом будешь ты.
       - А почему не официально?
       - Из-за твоей пятой графы.
       Я не возражал.
       Я жил в сумасшедшем доме под названием СССР. Я отвык удивляться.
      
       2.
       Мы начали работать.
       Редакция была в угловой комнате заводоуправления. Два стола и один телефон.
       Нашим начальником был секретарь парткома Павлович. Статный, красивый мужчина сорока лет. С просединой. Раньше он был ведущим конструктором. Это был первый партийный функционер, в котором я увидел что-то искреннее. Что-то душевное.
       Он знал производство.
       Раз в неделю он собирал нас на планерку.
       -Надо сделать репортаж из сборочного цеха, - говорил он. - Покажите, что такое конец месяца. Попробуйте разобраться, почему в конце месяца такой аврал. Попробуйте найти виноватых.
       Он сам не знал на это ответа. Ни он, ни главный инженер, ни генеральный директор. В конце месяца сборщики работали сутками. Они падали с ног. Черт знает, что это было за качество. Один черт это знает.
       Фотокор Сайфутдинов не писал ничего. Только фотографировал. Все тексты писал я. Козлов пытался что-то писать, потом остыл. Я понял, зачем Козлов меня взял: чтобы я работал вместо него. Он был в этом деле - уже ноль.
       Мне было к этому не привыкать. В армейской дивизии я тоже работал вместо офицеров.
       Но я был благодарен Козлову за то, что он меня устроил. Мне было не трудно заполнять газету. Пять-шесть часов за печатной машинкой, и газета готова. Я ходил по цехам и узнавал производство. Станки с ЧПУ стояли без дела. Запчасти ржавели под дождем. Всем было на этом наплевать.
       Я наблюдал, как на моих глазах рушится СССР.
       Я писал критические статьи. Это было - что в лоб, что по лбу. Это ничего не меняло.
       Козлов - пил.
       Пить он начинал с утра. Он приносил на работу литровую бутылку "Роз дэ масэ". Это красное, самое дешевое вино. Одного стакана ему хватало, чтобы захмелеть. После второго стакана его тянуло в дремоту. После третьего- он уже спал. Но после обеда он допивал бутылку и, качаясь, уходил домой.
       Я молчал.
       Иногда я уговаривал его бросить пить. Это не помогало. Я прекратил уговоры.
       Я понял, что правила сумасшедшего дома надо соблюдать.
       Фотограф Сайфутдинов говорил:
       - Этот бред когда-нибудь кончится. Придет капитализм. Придет конец света. И мы останемся без работы. Так что надо ценить эту эпоху. Она дает нам хлеб.
       Он был философ, этот Сайфутдинов.
      
       3.
       Потом он уволился.
       На его место пришла фотограф Юрина. Она окончила МГУ. Холодная девица с признаками депрессии. Но свою работу она любила. За это я ее уважал.
       Меня поставили на должность корреспондента. Секретарь парткома поручился за меня. Он был уверен, что в ближайшие пять минут я не подам заявление в ОВИР. Я действительно не собирался это делать. Меня пугала эмиграция. Я боялся стать там безработным.
       У Козлова тихое пьянство перешло в алкоголизм. После третьего стакана стакана из Козлова текла моча. Он в это время спал- головой на письменном столе.
       В редакции дурно пахло.
       Я открывал дверь, чтобы проветрить помещение.
       Под Колзовым зеленела лужа мочи.
       Я жалел его. Я был знаком с его женой. Я видел, как она беспомощно плакала. Я понимал, что у Козлова это - болезнь. Я опять стал говорить ему:
       - Хватит пить.
       - Не могу, - отвечал он. - Тянет. Непреодолимая сила меня мучает.
       - А если ты начнешь лечиться?
       - Мне уже ничего не поможет, - говорил он.
       Так мы могли работать - сколько угодно. Я делал тексты. Юрина делала фотографии. Козлов пил.
       Юрина была нервная девица. У нее что-то не клеилось с замужеством. Я был к ней, как к женщине, равнодушен.
       Она жила в общежитии.
       Все шло хорошо, но Козлов пересолил кашу.
       Он искал причину своих неудач- нашел. Меня. Он не мог спокойно смотреть как я делаю газету.
       Когда-то, до того, как он стал пить, он был сильным репортером и нескучным поэтом. Он вспоминал эти времена. Теперь он не мог - ничего. Он мог только делать пи-пи под письменный стол. Его нос побагровел, а лицо опухло.
       Теперь он уходил пить к заводскому фотографу Кеше.
       От этого Кеши все и произошло.
      
       4.
       Однажды фотокор Юрина пришла в редакцию с туманным лицом.
       - Привет, - сказал я.
       Она не ответила. Я заметил, что она вся дрожит.
       - Что с тобой? - спросил я.
       - Борис, я хочу выяснить с тобой отношения, - сказала она. - Кеша передал мне слова Козлова.
       - О чем?
       - О том, что ты ему хвастался, будто бы ты со мной переспал.
       - Во-первых, я с тобой не спал. Во-вторых, я никогда не говорил с Козловым на эту тему.
       - Но Козлов так сказал.
       - Прости его. Он спьяну сам не знает, что говорит.
       - Мне нужны доказательства, что ты этого не говорил, - сказала Юрина. - Козлов сказал Кеше, мол, ты был у меня в общежитии и там переночевал.
       - Но я даже не знаю, где находится твое общежитие! Я там ни разу не был! Я ничего не говорил Козлову! Пойми, что он алкоголик!
       - Я хочу доказательств, - повторила она. - Я иду в партком, к Павловичу. Я ему все расскажу.
       - Иди, - сказал я. - Это твое дело.
       Она пошла в партком.
       Утром пришел день истины. Павлович сообщил, что хочет видеть нас у себя. Козлова, Юрину и меня.
       Козлов был в то утро еще трезв.
       Мы пошли на ковер.
       - Юрина, - сказал Павлович, - изложите суть дела.
       Юрина изложила суть дела.
       - Борис, ты говорил это? - спросил Павлович.
       - Нет.
       Он посмотрел на Козлова.
       - Товарищ Козлов, - сказал он, - объясните, в чем дело. Говорил вам Борис про Юрину или нет?
       Была пауза.
       - Смотри мне в глаза, - сказал я Козлову.
       Он отвел глаза.
       - Нет, Борис этого не говорил, - сказал он.
       - Как вам теперь вместе работать? - спросил Павлович.
       Тут Козлов сделал поступок.
       - Я подам заявление об увольнении по собственному желанию, - сказал он.
       -Спасибо, что вы приняли это решение, - сказал Павлович.- Вас давно пора уволить.
       Козлов тут же написал заявление об увольнении.
       Мы вернулись в резакцию. Козлов молча собрал свои вещи и ушел.
       Павлович предложил мне стать редактором. Я отказался. Вскоре нашли другого редактора.
       Скандал кончился.
       Вроде бы.
      
       5.
       О, если бы этот скандал тогда кончился! Но нет. Мне еще предстояла заочная встреча с Козловым. В Таллине.
       После развода я переехал в Эстонию. В 1990 г. ко мне приехала бывшая жена с дочерью. Надо было оформить документ о том, что я не возражаю против отъезда детей в Израиль.
       Я оформил эти документы.
       Вечером я с бывшей женой гулял по городу. У главпочтампта она сказала мне:
       - Перед отъездом я видела Козлова. Он сказал, что ты поступил с ним подло.
       - Я? С ним?
       - Да. Он сказал, что ты заставил его уволиться с работы.
       - Но он сам уволился! Я же тебе об этом тогда рассказывал. Он сначала насплетничал, а потом был вынужден уволиться.
       - Он мне рассказал иначе: что ты заставил его уволиться. Боря, ты поступил тогда бессовестно. Ведь он помог тебе устроиться в эту редакцию.
       - Но почему ты веришь ему, а не мне?
       - Потому что мне его жаль. Вот почему.
       Это была непобедимая женская логика. Ей жаль, а я бывший муж, поэтому Козлов прав.
       Фантасмагория!
       Я так и не смог ее убедить, что Козлов ей наврал.
       Но с тех пор я перестал жалеть алкоголиков.
       Ну их в дьяволу!...
      
       БОЛЬШАЯ ЛЮБОВЬ РУЛЕТА
      
       1.
       Был май.
       В Таллинне роскошно цвела сирень. На пруду в Кадриорге ласково плыли лебеди. У нас на занятиях в морском училище открывали настежь окна. Напротив стояла лютеранская церковь. Она была залита солнцем. Мы не слушали преподавателей. Мы смотрели в окна: на женщин, на синее небо, на весенние троллейбусы.
       В субботу, после обеда, я получил увольнительную. Надел парадные черные клеши, белую форменку с гюйсом. Я посмотрел на себя в зеркало: мальчик хоть куда!
       На КПП я подождал Рулета. Он был из роты штурманов, курсом старше. Он уже был во Франции и в Канаде. За что его прозвали Рулетом - не помню. У него были широкие плечи и пудовые кулаки. Родом он был из Ташкента.
       Он пришел, и мы пошли в город. Мы любили ходить вдвоем и разговаривать. Рулет по натуре был философ.
       - Вот, весна, - сказал Рулет. - А помрем - и весны уже не будет. Боб, что ты думаешь о том свете?
       - Ничего, - ответил я.
       - А я - думаю, - сказал Рулет. - Мой отец был пьяница, рано помер. И вот я думаю: где он теперь - в раю или в аду? Он пил тихо, никого не обижал. Может, он в раю теперь?
       - Наверное, да.
       - Значит, я с ним там встречусь. Знаешь, Боб, у меня весной такие хорошие мечты! Вот сейчас у меня мечта: лежать на перине рядом с полной, белотелой женщиной, и тихо-тихо гладить ее по животу.
       - Можно и ниже.
       - А! - махнул рукой Рулет. - Секс - это не спорт. Любовь нужна. Большая! На всю жизнь! Я тут в Таллинне уже штук двадцать баб перепробовал, но это - не то. Без большой любви жить скучно. Зайдем в "Тервис"?
       "Тервис" - это был пивбар. Мы выпили по кружке пива. Рулет хотел угостить меня, но я не разрешил. Я часто угощал Рулета. У него была стипендия 9 рублей. Из них он два рубля оставлял себе, а 7 - посылал матери в Ташкент. На зимней практике у берегов Канады он заработал 600 рублей. Себе оставил червонец, а 590 рублей послал матери. Она была узбечка, жила в Ташкенте с двумя младшими дочерьми.
       Зато я был - при деньгах. Каждую неделю я печатал в газете "Рыбак Эстонии" большие футбольные репортажи о рыбацкой команде "Атлантика". У меня был романтический псевдоним - Игорь Сэд. За эту романтику я получал 50 рублей в месяц.
       - Куда пойдем на танцы? - спросил Рулет.
       - Зачем на танцы? Лучше в Матросский парк, там все свои.
       - Боб, у меня есть предчувствие, что сегодня на танцах мы встретим большую любовь.
       - Ладно, - сказал я. - Пойдем в "Лыуна".
       Он недовольно кивнул, но согласился. За билеты платил я, а не он. Поэтому и музыку заказывал - я.
       Я специально так сказал. Я знал, что из "Лыуна" мы удерем через 20 минут. А потом - пойдем все-таки в Матросский парк.
      
       2.
       "Лыуна" - это был клуб мебельной фабрики. Большой зал с оркестром. Это был не престижный клуб. Престижным был "Прицу" - клуб пожарников. Туда ходили студенты и умные старшеклассники. Там танцевали бальные танцы и играли в шахматы. Мы с Рулетом были в "Прицу" два раза. Рулет хотел встретить там большую любовь. Мы стояли у стены и смотрели на девушек. Они все были красивы! Особенно эстонки - стройные блондинки в модных туфельках. Нас они не замечали. Мореходы в "Прицу" не котировались. Проще сказать, нас, курсантов, там за людей не считали. Они были уверены, что мы тупые, грубые и неотесанные. Ох, эти интеллигенты!
       Зато в "Лыуна" приходила шантрапа со всего Таллинна. Нравы там были просты - как печка. В ту весну там появилась новая мода. Девочки приходили туда в платьицах, у которых на уровне бедер были специальные прорези.Трусиков у девочек не имелось. В полутьме, во время танца, парни засовывали руки в эти прорези.
       Мне это не нравилось. А Рулет это - ненавидел. Я знал, что мы быстро уйдем из этого онано-клуба.
       Мы зашли в зал.
       - Опять эти стервы! - сказал Рулет. - Где тут встретишь большую любовь?!
       - А я тебе говорил - пойдем в Матросский парк. Там воспитанные девчонки из кулинарного училища! А ты - большая любовь, большая любовь!
       - А не эта ли? - вдруг сказал Рулет и кивнул на тоненькую девочку со светлыми волосами.
       Мы стали смотреть на нее. Прорезей на платье у нее явно не было. Она танцевала с прыщавым парнем. Тот что-то шептал ей на ухо. Вдруг она оттолкнула его и отошла к стене, рядом с нами. У нее было сердитое лицо.
       - Солнышко, у тебя неприятности? - спросил я.
       - Да ну его! - сказала она. Трахаться уговаривал. А я не трахаюсь, мне еще рано. Выйду замуж - тогда можно.
       - А сколько тебе? - спросил я.
       - Пятнадцать. Вчера исполнилось.
       - Это надо отметить, - сказал Рулет. - Идем из этого козлятника в Матросский парк!
       Мы сели на трамвай, поехали в парк - втроем. Ее звали Леночка. Она сказала, что ходит в "Лыуна" год, но теперь там бывать не будет. Потому что все парни ищут прорези в платьях.
       - Это противно, - сказала она. - Не в кого даже влюбиться!
       В парке мы съели по мороженому, выпили ситро и пошли танцевать. Там была открытая танцплощадка. Там была культурная публика: матросы, курсанты и девочки из кулинарного училища. А иногда там бывали даже юные дамы из торгового техникума. Я никогда не любил интеллигентов. Они скучны, болтливы и высокомерны. Спросите у меня, кто я такой, и я отвечу: "Курсант из Матросского парка!"
       Потом мы проводили Леночку до дома. Это был старый деревянный дом. Ее квартира была на втором этаже. Она ненадолго поднялась туда. Быстро вернулась.
       - Можем еще посидеть тут, на лавочке, - сказал она. - Отец ушел на ночь к подруге, а мама сегодня хоть выспится. Он ей вчера чуть голову не проломил, идиот! Напился на моем дне рождения.
       Мы сидели допоздна на лавочке у куста сирени.
       - Леночка, ты веришь в большую любовь? - спросил Рулет.
       - Верю.
       - Я в тебя влюблен, - сказал Рулет. Навсегда. А ты, Боб?
       Я... не знал, что ответить. Я не был в нее влюблен. Но я не хотел обидеть ни ее, ни Рулета. И я ответил:
       - Тоже.
       - Будем гулять втроем, - сказал Рулет. - Леночка, ты потом выберешь из нас одного и выйдешь замуж.
       - Хорошо, - сказала она. - Года через два-три. Наконец-то у меня будут постоянные парни. А то цепляются всякие, паразиты. А вы мне - оба нравитесь.
       Это с ее стороны была неправда. Я это видел и чувствовал. Ей нравился Рулет, а не я. Но она тоже не хотела меня обидеть.
      
       3.
       Так мы стали гулять втроем. Был сезон белых ночей. В 11 вечера мы с курсантами гоняли мяч на Детском стадионе. Это рядом с училищем. Я стоял на воротах. Леночка - за моими воротами.
       - Вот придумали - футбол! - говорила она. - А что это за радость?! Боб, забирай отсюда Рулета! Пойдем в сквер и потанцуем.
       Рулет брал у кого-то из курсантов "Спидолу" и мы шли в сквер. Леночка раньше ходила на курсы танцев. Теперь, по ночам, она учила нас танцевать. Она была терпелива, но иногда - капризна.
       - Рулет, ну что ты за медведь! - говорила она. - Кто так танцует?!
       - Я стараюсь!
       - Рулет, а ты пить не будешь?
       - Никогда!
       - А ты, Боб?
       - Не буду!
       - Это хорошо, - говорила Леночка. Я вам доверяю. Вы не сволочи.
      
       4.
       В июне, перед моей парусной практикой, мы пошли за город: встречать Иванову ночь. Было много народу. На поляне разожгли большой костер. Играл оркестр. Рулет ушел ненадолго к знакомым курсантам из штурманской роты.
       - Боб, - сказала Леночка, - проводи меня туда, до кустов. Я хочу пи-пи.
       Эти кусты были метрах в ста, рядом с рощей. А может, это была не роща, а лес. Не помню. Я остался ждать. Шло время. Я был в недоумении. Я решил, что за такое время можно не только сделать пи-пи, но и родить ребенка!
       - Леночка! - позвал я. - Ты где?
       Молчание.
       Я помедлил, затем шагнул в кусты. Стал искать ее. Прочесал весь кустарник. Но Леночки не было. У меня на душе стало тревожно. Я выбежал на тропинку и заорал:
       - Рулет!! Сюда!!
       Он прибежал. Мы с ним обошли опять все кусты. Но Леночку - не нашли.
       - Может она пошутила? - сказал Рулет. - Оставила тебя тут, а сама пошла танцевать?
       - Это похоже на Леночку?
       - Нет, не похоже. Черт возьми, куда она делась?!
       Мы пошли искать ее в толпе. Искали долго. Но не нашли.
       - Боб, у меня паршиво на душе, - сказал Рулет. С ней что-то случилось! Эй,курсачи! - крикнул он четверым нашим ребятам из роты штурманов. - Айда с нами!
       Мы, уже вшестером, опять обшарили кусты, а потом перешли в рощу. Там увидели Леночку. Она лежала и плакала. Рядом, в нескольких шагах белели ее трусики. Мы сразу поняли, что это ее трусики.
       - Леночка! - закричал Рулет. - Что случилось?!
       - Я зашла в кусты, - всхлипнула она. - На минутку. Но они меня схватили, зажали рот и отнесли сюда.
       - Кто они? - спросил Рулет.
       - Трое парней. Один в джинсовой безрукавке. Они меня тут... втроем. Только что ушли.
       - Куда? - спросил Рулет.
       - Туда, - Леночка показала вглубь рощи.
       - Вставай, - сказал Рулет. - Пойдем. Будем разбираться.
       Мы пошли вглубь рощи. Мы увидели их на небольшой поляне. Они сидели на траве и пили пиво из бутылок. Один из них был в джинсовой безрукавке. Они были старше нас. Мы вышли сзади и ненадолго задержались за деревьями. Они нас не заметили.
       - Эти? - тихо спросил Рулет у Леночки.
       - Эти.
       - Леночка, постой тут, - сказал Рулет. - Мы с ними чуть-чуть побеседуем.
       Она осталась за деревьями. Мы с курсантами подошли к парням.
       - Здрасьте мальчики, - сказал Рулет. Как пиво? Не угостите?
       - Бери, - сказал тот, что в безрукавке и протянул бутылку.
       Рулет взял бутылку - и мгновенно ударил ею парня по голове. Тот повалился на траву. Другие двое пробовали вскочить, но Рулет их остановил.
       - Не надо паники, - сказал он. - Мальчики, вы что выбираете? Ментовку и по десять лет срока... или больницу?
       Они подумали. Третий лежал на траве - как труп. Наконец один из двоих сказал:
       - Больницу.
       - А ты? - спросил Рулет у другого.
       Тот огляделся. Он знал, кто такие курсанты морского училища. Он тоже сказал:
       - Больницу. Только не убивайте.
       - Если и убъем, то нечаянно, - сказал Рулет. - Раздевайтесь догола. Не вставать! Сидя раздеваться! Ну!
       Они стали раздеваться.
       - Суки! - сказал один из курсантов. - Рулет, она была девочкой?
       - Да, сказал Рулет. - Ну, что, мальчики, вы уже разделись? Не стесняйтесь, вы все равно уже не люди, вы вне закона. Теперь - встаньте, чтоб мы на вас посмотрели. Молодцы. Ну что, курсачи, начнем?
       Он ударил первым. Я много раз дрался - и в детстве, и в юности. Но так страшно - никогда! Они уже лежали, а мы били их изо всех сил ногами - по ребрам, по голове, били долго. Наши матросские ботинки были в крови. Кто-то из курсантов сказал:
       - Хватит. Они уже отключились.
       Мы остановились. Но ненадолго. Потому что третий, в безрукавке, очнулся и сел. Он держался за голову.
       - Мальчик, все нормально? - спросил у него Рулет. - Тебе понравилась девочка? Приятно было?
       Тот не ответил.
       Мы стали бить его ногами. Долго били. Для нас он был вне закона. Он был весь в крови. Он потерял сознание. Мы сняли с него всю одежду, в том числе и плавки. Вы спросите: что я испытывал при этом? Ничего. Угрызения совести? Никаких угрызений. Мы, курсанты, были в Таллинне людьми второго сорта. Особенно русскоязычные. Так, мальчишки из мореходной казармы. Но мы никогда никого не насиловали.
       Ни-ког-да.
       Мы потрогали пульс у всех троих. Пульс работал. Значит, не убили. Вот и нормально. Плата за плату. Расплатились.
       - К утру очухаются, или их кто-нибудь найдет, сказал Рулет. - Месяц-другой побудут в больнице и запомнят это навсегда.
       Мы собрали их одежду. Там рядом была река Пирита. Мы вышли к ней кружным путем и бросили одежду этих троих в реку. Пусть плывет в Балтийской море.
       - Вот и Иванова ночь! - сказал Рулет. - Курсачи, возвращайтесь в город, тут вам делать больше нечего, ментовка тоже работает. А мы с Бобом проводим Леночку.
       На шоссе мы взяли такси. Довезли Леночку до дома. Я расплатился с шофером.
       - А вдруг я забеременею? - сказала Леночка.
       - Может не забеременеешь, - сказал я.
       Мы зашли к ней в квартиру. Нам открыл отец. Он был в этот поздний вечер трезв. Мы сели в гостиной.
       - Папаша, - сказал Рулет, - вашу дочь изнасиловали. А где мать?
       - В ночную смену работает, - ответил тот. - Утром вернется - пускай разбирается. Я так понимаю, что кого попало не насилуют. Значит заслужила!
       - Папаша, вы невежливый, сказал Рулет. - Зачем вы пьете? Вот мой отец пил - и помер . А вы - зачем так часто пьете? Что это вы нынче трезвый? Деньги кончились?
       - Пшел вон! - сказал тот. - Что хочу, то и делаю.
       - А зачем по бабам ходите?
       - Не твое дело!
       - А зачем жену бьете?
       - За дело, - сказал тот и встал, чтобы уйти в спальню.
       Рулет тоже встал.
       - Папаша, - сказал он, - вы плохо себя ведете. Вы бьете жену за дело? Значит и я имею на это право!
       Рулет ударил его кулаком в лицо. Отец упал на пол. Из носа его потекла кровь.
       - Папаша! - сказал Рулет. - Не обижай мамочку. Это моя будущая теща. Я эти фокусы не люблю. Будешь обижать - приду и угроблю. Не надо больше пить, это некрасиво. И по бабам не гуляй. Сиди дома и смотри телевизор. Понял?
       Тот не ответил. Рулет резко ударил его ногой в живот и спросил:
       - А теперь? Понял?
       - Понял, - пробормотал тот.
       - Будь умницей папаша, - сказал Рулет. Я слов на ветер не бросаю. Но мы с тобой встретимся еще на свадьбе. Не забудь надеть галстук. У тебя галстук есть?
       - Есть.
       - Молодец, - сказал Рулет.
       Леночка молчала. Я тоже. Мы вышли, и Леночка проводила нас до калитки. Рулет поцеловал ее в щеку. Это был первый раз, когда он ее поцеловал.
       - Завтра я улетаю в Ташкент, - сказал Рулет. На каникулы. А Боб уходит на парусную практику. Потом вернемся, и будем опять вместе.
       Леночка кивнула.
       Мы ушли.
       - Боб, сказал Рулет, - я завтра лечу в Ташкент без гроша в кармане. Ты можешь мне что-нибудь одолжить? До лучших времен?
       - У меня в кубрике есть 70 рублей.
       - Сколько можешь мне дать?
       - Шестьдесят.
       - Спасибо, - сказал Рулет. Как только заработаю - верну. А пока смогу хоть что-то матери и сестренкам купить.
       Мы подошли к нашему экипажу на улице Эндла. Как назло, там на КПП стоял дежурный офицер. Мы подождали, пока он уйдет в учебный корпус. Потом зашли и легли спать.
      
       5.
       В сентябре мы опять были в Таллинне. Мы пошли к Леночке домой, вечером. Там были мать и отец. Отец смотрел телевизор. Он увидел Рулета и молча ушел в спальню.
       - А где Леночка? - спросил я?
       - В Псковской области, - ответила мать. - У моих родителей. Она там поступила в медучилище.
       - Да-а, сказал Рулет. - Ничего не просила передать?
       - Просила, - мать достала из серванта листок бумаги.
       Это было короткое письмо:
       "Рулет, Боб, не ищите меня. Я уехала сама, потому что не хочу портить вам жизнь. Боб, ты хороший парень, но я люблю не тебя, а Рулета. Я думала, когда-нибудь у нас будет с ним первая ночь, но так не получилось. Мальчики, не ищите меня, я чувствую себя виноватой. Прощайте. Ваша Леночка".
       - Не забеременела? - спросил Рулет у матери.
       - Медицина помогла, неопределенно ответила та.
       - А как папаша себя ведет?
       - Спокойно.
       - Это в его интересах, - сказал Рулет. - Передайте Леночке, пускай напишет нам на адрес училища. Она даже наших фамилий не знает.
       Я написал на обороте письма наш адрес и фамилии.
       - А может, дадите нам ее псковский адрес? - спросил Рулет.
       - Она просила не давать.
       Мы вышли на улицу. Моросил мелкий дождь.
       - Я найду ее, - сказал Рулет.
       Писем от Леночки - не было. Я стал забывать про нее. В октябре Рулет ушел в море - на последнюю практику. Он работал в Атлантике полгода. Я скучал без Рулета. Весной он вернулся.
       - Были письма? - спросил он.
       - Нет, - ответил я.
       - Вот глупая, - сказал он. - Любит, а не пишет. Ничего, я все равно найду ее. Боб, прими назад 60 рублей. Я заработал.
       Летом он получил диплом и стал штурманом. А я осенью заболел, имел две операции. Потом неожиданно стал репортером в газете. Я потерял Рулета из виду. У меня появились новые друзья. Как-то я был на задании. Вернулся в редакцию под вечер. Нашей завотделом не было на месте. В нашем кабинете сидел Сергей Довлатов, он курил и писал что-то.
       - А, Боря, - сказал он. - Тебе звонил некто по имени Рулет. Он так себя назвал. Просил передать, что улетает в Ташкент.
       - Когда улетает? Во сколько?
       - Не сказал.
       Я взял такси и поехал в рыбный порт. Нашел там одного бывшего сокурсника Рулета.
       - Где он? - спросил я.
       - Улетел в Ташкент.
       - Как он? В норме? Не пьет?
       - Не пьет. Да он и раньше не пил! Что это у тебя за странные вопросы.
       - Так. Спросил. Он один улетел?
       - Один?
       - Ты про Леночку что-то слышал?
       - Нет, в первый раз. Я видел Рулета сегодня утром. Он работал в Тихом океане, в сменном экипаже, прилетел сюда из Перу. Лима - слышал?
       - Слышал.
       - Через пару часов он будет уже в Ташкенте. Хорошо заработал, везет матери деньги. Боб, а кто такая Леночка?
       - Так, случайно спросил. Когда Рулет вернется - передай, чтобы мне позвонил. Или пусть напишет мне до востребования.
       Я ушел.
       Потом у меня было многое. Армия, женитьба, был журналистом в Кишиневе, развод, опять вернулся в Эстонию. Я встречал знакомых моряков. Мне говорили: "Рулет сейчас в рейсе". Наконец я выяснил в рыбном порту номер БМРТ*, где он был штурманом, и написал ему. Но - то ли он мое письмо не получил, то ли его письмо ко мне - не дошло. Я не догадался спросить в кадрах его домашний адрес. Вот глупость!
       * БМРТ - Большой морозильно-рыболовный траулер.
       Шли годы. Я был репортером. Я шел по улице Харью и вдруг...
       - Рулет! - закричал я. - Леночка!
       Это были они. Рулет нашел ее в Псковской области и увез назад в Таллинн, где у него была кооперативная квартира.
       Мы обнялись. Леночку я поцеловал в щеку.
       - Рулет, я писал тебе, сказал я. - Ты был тогда у берегов Африки, так мне сказали в кадрах.
       - Не получал твоего письма.
       - Вы давно женаты?
       - Шесть лет. Двое детей. Сменили две комнаты на три комнаты. Маленькая перестановка.
       - Ты давно с моря?
       - Второй день.
       - А как твоя мама?
       - Нормально. Одна сестра уже окончила университет, а другая - на втором курсе. Я их обеспечиваю.
       Мы зашли в крошечный бар под ратушей. Я предложил коньяк, но Рулет ответил: "Не пью. Обещал". Мы выпили по соку. Я был у них дома.
       Через неделю они улетели в Ташкент - в гости. Мы встречались еще несколько раз. Но что-то уже ушло. Как-то вот...ушло. У меня были свои заботы, а у них - свои. Мы перестали контактировать.
       Но я до сих пор помню его слова - те, давние, когда он впервые сказал Леночке:
       - Я в тебя влюблен. Навсегда.
       Я думаю, так это у них и осталось.
       Навсегда...
      
      
      
      
      
      
       ИСТОРИЯ РЕПОРТЕРА ОСИ
      
       1.
       При Горбачеве жизнь была крута, как бестселлер. По городу бегали взмыленные кооператоры. На своих двоих и без иномарок. Публика верила в чудо. А укроп на базаре - дорожал. Я жил в Таллинне. Чем дороже был укроп, тем печальнее был я. Без укропа я не мог жить.
       Чтобы заработать на укроп, я стал искать шансы. Но я неудачник с рождения. Где есть деньги, там нет меня. Однажды в Таллинн приехала популярная группа. По характеру, это были такие же чокнутые, как "Битлз". Вечером я сделал с ними интервью. Утром прочитал им это с листа.
       - Супер! - сказал их лидер Макс. - Как на Диком Западе. Почему бы тебе не поработать с нами на хороших условиях?
       - Кем? - не понял я.
       - Рекламным репортером. У тебя получится!
       Но тогда это не получилось. Я не работал с ними. Я хотел писать детскую прозу. Но гастроли и детская проза - это я считал несовместимым.
       Но Судьба - это бандит за углом. Вскоре она меня подстерегла. Денег стало так мало, что я кушал один раз в день. Я стал голодным и сердитым. Тогда я вспомнил про идею Макса. Я нашел скромный рынок и стал рекламным репортером. За это неплохо платили. Теперь я кушал три раза в день.
       Работа была нетрудная. Я набирал фактуру и фотографии, делал 5-6 вариантов анонсов. Затем рассылал их по маршруту гастролей той группы, с которой работал на данный момент. А этих групп стало тогда так много, что я чудом их не перепутал. Затем я ехал с группой на гастроли. В столицах мы бывали не часто. Обычно - в средних и небольших городах. Там, в местных газетах, уже были напечатаны мои анонсы. На местах я делал с артистами интервью по радио, а бывало - на областных телестудиях. Но часто это подвиг совершали местные журналисты - за коробку конфет или бутылку коньяка. Мое дело было договориться, платил за это не я, а менеджер. За подарки.
       Редакторы тогда еще не понимали, что это реклама, и не брали за это ни гроша. Попробовал бы я сейчас так поработать в России! Меня бы там съели вместе со шляпой. А тогда мне за это еще и гонорары платили. Фантастика!
       Сначала я работал строго. А потом стал придумывать артистам легенды - на голливудский манер. Наобум. Разные чудачества и понты. Это шло - с колес. Это имело успех, особенно в периферийных городах. Там пресса работала еще по-советски. А эстонская школа журналистики - это западная школа. Четкость, лаконичность и жесткая подача материала. А когда надо - нате вам 100 грамм сентиментальности. Теперь в России этим никого не удивишь. Там все так работают.
       Однажды, в Москве, я встретил Осю.
      
       2.
       Это был молодой репортер. Еврей. Такой зачудоханный, что я таких никогда не видел. Его жизнь была скучна, как лекция по истории КПСС. После МГУ он сидел в заводской многотиражке на тихом окладе. Сидел - как на унитазе.
       Но он показал мне свою крошечную газету. Я прочитал пару его публикаций. Я ахнул. Так это было сильно! Про фрезеровщиков и токарей он писал так, что мог бы работать в журнале "Лайф".
       - Ося! - сказал я. - А не заняться ли тебе рекламным репортерством?
       - Что это? - спросил Ося.
       - Это мой теперешний хлеб. Ты будешь кататься по стране. Ты повеселеешь. Но за это еще и платят. Это больше, чем твоя зарплата раза в три. Сейчас я тебе объясню.
       Я объяснил.
       - Что, и фантазировать можно? - удивился Ося.
       - Конечно! Это шоу-бизнес. Например артист N. Он пуст, как банка из-под консервов. Перепробовал 1000 дам. Он уверен, что Шаляпин - его ученик. За свою жизнь он прочитал три рассказа Чехова. Больше ничего. Влюблен - в одного себя.
       - Ну, и как нужно подать этого болвана? -спросил Ося.
       - Просто! Надо написать о нем так: "Кто он - по Судьбе? Одинокий человек. Он любит маму и клубнику. После концерта он приходит в пустой гостиничный номер. Никогда не зажигает свет. Сидит в темноте и играет на гитаре прелюдии Баха. Он играет и думает о девушке, которую однажды встретит. Ее красота? О, это не имеет значения! Важно, что она добра и нежна. С этой девушкой он будет по утрам ходить в Третьяковскую галерею Они будут ужинать в ресторане "Пекин" при свечах. Но - кто она? Где она? В каком городе он ее встретит? А пока он одинок. И только звуки гитары рассказывают о его душе. То, чего никто о нем не знает".
       - Бред, сказал Ося. - Сентиментальный бред! И это дерьмо - покупают?!
       - Да! В провинциальной прессе. Как анонсы! Там еще не понимают, что за этот бред должен платить менеджер артиста, а не они сами. Золотая эпоха! Пока не поняли - надо зарабатывать. Это не миллионы, но это лучше, чем сидеть без денег.
       - Это приносит эффект? - спросил Ося.
       - Разумеется! В залах - полно дам от 15 и старше. Они устраивают овацию. Они забрасывают его цветами. Они рыдают от сочувствия. Это я тебе дал один вариант. Но что, Ося, ты не еврей? Ты не понял суть моей коротенькой лекции? Тебя надо сначала расстрелять, чтобы ты понял? Ты не способен сделать еще 100 таких вариантов - про кого угодно - и скромно обедать в ресторане "Метрополь"? Ты так застенчив?
       - Нет, - сказал Ося. - Я не так застенчив. Ты меня пристроишь в это дело?
       - Попробую.
       Я познакомил его с одним менеджером. Он написал на пробу свою первую халяву. Менеджер был в экстазе. Он сказал: "О!". Потом сказал "Ся!"
       Ося поехал на гастроли.
      
       3.
       Иногда мы встречались. Он рассказывал, как идет бизнес. Он хорошо работал. Он делал такие халявы, что сам удивлялся - как это может быть?!
       Но его донимали дамы.
       Как правило, не старше 17 лет.
       Особенно - провинциальные.
       Раньше у него было два интимных контакта с дамами. Оба плачевные. Оба раза дело кончалось раньше, чем Ося начинал. Обе дамы злорадно хихикали.
       С тех пор Ося боялся дам.
       Он их избегал.
       Но на гастролях начинались трудности. Юные дамы - поклонницы - были везде: в холлах гостиниц, у дверей служебных входов, на вокзалах и в аэропортах. Милые, но абсолютно сумасшедшие девочки. Таких в каждом областном городе - не меньше ста. Ося так и называл их: черная сотня.
       Перед первым концертом - в Свердловске - к Осе пришла ученица десятого класса. Поклонница артиста NN.
       - Я знаю, сказала она, - что вы работаете с NN. Помогите мне, а то я повешусь!
       - О, нет - возразил Ося, - зачем вешаться?! Я готов помочь!
       - Я девочка, - честно сказала ученица. Уже три месяца я мечтаю, чтобы NN сделал меня женщиной. Я хочу навсегда запомнить это событие!
       Тут надо объяснить. Артист NN сам был женщиной... в какой-то мере.
       Ося задумался. Сказать ей правду - не поверит. Сказать ей "Нет" - полезет в петлю. Ну, так что сказать этой сумасшедшей?
       - Знаете, - сказал Ося, - у NN сейчас как раз большая любовь с одним... то есть с одной девушкой. Она тут. Всегда при нем.
       Она заплакала и ушла в зал.
       Бедный ребенок, подумал Ося. Сегодня вечером она повесится.
       Но ученица не спешила вешаться. Утром она пришла к Осе в гостиницу.
       - Я не пошла в школу, - сказала она, - Вчера я видела, как вы разговаривали с НИМ. Значит, вы - ЕГО близкий друг.
       - Я?!
       - Если нельзя с НИМ - тогда сделайте это вы!
       - Что сделать?! - ужаснулся Ося. - Повесить вас?!
       - Нет, сделайте меня женщиной. Я навсегда запомню, что мой первый мужчина - это ЕГО друг!
       - Но я... не умею! Я... никогда! Нет опыта! Честное слово!
       - Тогда я выброшусь из окна вашего номера. Потом скажут, что это вы меня выбросили! - надменно сказала она.
       Но Ося нашел выход. Он повел ее в номер к NN, и тот подарил ей свое фото с автографом. Женщиной она не стала, но была счастлива. Как и Ося: он спас ее - от петли.
       Но постепенно Ося научился отделываться от этих сумасшедших. А когда ничего не помогало - звал милицию. То есть делал вид, что позовет милицию. И девицы тут же удирали.
       - Все нормально, - сказал он мне.
       - Да? - сказал я с большим сомнением. - Но тебе 26 лет. А у тебя личной жизни нет - и не предвидится. Это нормально?
       - Я боюсь женщин, - сказал Ося. - Мне страшно, что я опять опозорюсь!
       Но я ему - помог.
       Это было случайно и абсолютно косвенно.
      
       4.
       Это было в Минске. Мы были с Осей в одной гостинице.
       В Минске была девушка Настя. Двадцати лет от роду. Простая. Скромная. Отзывчивая - на 101 процент. Никому не отказывала. Никогда не требовала за ЭТО денег. Но ей, конечно, давали. Мужчины - это скоты, но раз в год они бывают благородны. Этот РАЗ как раз и приходился на Настю. Мужчины ценили в ней честность и порядочность. Это именно то, чего у них самих сроду не было.
       Я нашел Настю. Рассказал ей про проблему бедного Оси.
       - Надо же, - огорчилась Настя. - Так он совсем никогда не женится, бедолага. Чем я могу помочь?
       - А ты хочешь ему помочь?
       - Да!
       - Через десять минут я вас познакомлю.
       - А потом?
       - А это уже - не мое дело! Это твои заботы. Влюбись в него на два дня. Тебе двух дней хватит?
       - Мне и двух часов достаточно! - гордо ответила Настя.
       Я познакомил их. Я сказал Осе, что Настя - молодая художница и хочет посмотреть, как он работает.
       Я ушел.
       Через час я уехал из Минска.
      
       5.
       Скоро я бросил это рекламное дело. Я в этом бизнесе был недолго. Можно быть дураком, но слишком долго - не надо. Я вернулся к литературе. Это бедно, зато есть чувство полета.
       Года через три я был в Москве. Ходил по издательствам, упрашивал хоть что-то у меня купить. Ничего не купили.
       Я стоял на улице и просматривал свой телефонный блокнот. Вдруг я увидел номер Оси. Я позвонил ему: просто так. Он был дома.
       Приезжай ко мне, - сказал он. Рад увидеть тебя. Куда ты пропал так надолго?
       Я приехал. У него была однокомнатная квартира. Он сказал, что скоро сменит ее на трехкомнатную.
       - Ты так много денег заработал на рекламном репортерстве? - с удивлением спросил я.
       - Какое репортерство! - ответил Ося. - Что ты! Мы с приятелем открыли тут свою рекламную фирму. Уже начинаем процветать.
       - Кто-то позвонил в дверь.
       - Это, наверное, жена, - сказал Ося и пошел открывать.
       В комнату вошла...Настя. Я увидел ее и чуть не упал со стула. На кухне засвистел чайник.
       - Момент, - сказал Ося и ушел на кухню.
       - Настенька! - сказал я. - Мы о чем с тобой говорили тогда? Я тебе сказал, чтобы ты влюбилась в него на два дня. А ты ответила, что тебе и двух часов хватит.
       - Не хватило, - ответила Настя. - У нас уже и ребенок есть.
       - И ребенок?!
       - Он сейчас у свекрови, вечером заберем.
       Нет, не ожидал я такой прыти от когда-то печального еврея Оси! Честное слово, не ожидал! Как все-таки много значит умелая женщина! Успокоила, приголубила, и у Оси все получилось. Он четыре года боялся женщин, а она все устроила за два часа. Болтун - это находка для шпиона. А умелая женщина - это находка для печального еврея.
       Да-а-а...
       Судьба - это бандит за углом. Но один бандит.
       А любовь - это банда в чистом поле, и от нее не спрятаться - никуда!..
      
       ВОЙНА
       Интервью с мамой
      
       Моей маме 75 лет. Когда я был репортером, я делал сотни интервью. Но ни разу - с мамой. Теперь я решил это исправить.
       Я делаю интервью с мамой. Мы сидим в дворцовом парке Вильгельма в Штутгарте. Я спрашиваю у мамы - про войну. Она давно хотела мне это рассказать, но я отнекивался: мол, зачем? Но теперь я внимательно слушаю. Тема: моя мама и война.
       - Мама, как началась для тебя война?
       - 22 июня я проснулась поздно. Мне было 13 лет. Было воскресенье. Мама ушла за хлебом. Старший брат Миша был уже в Киеве - курсант военного училища. А средний брат Арон - в молодежном лагере отдыха.
       Я вышла на улицу. Вдруг увидела маму. Она была несмотря на теплую погоду, в зимнем платке. Я удивилась.
       - Мама, ты простудилась? - спросила я.
       - Нет, - заплакала она. - Война. Сегодня началась. Мне в магазине сказали.
       Потом пришел отец. Он был тоже взволнован. Приехал домой Арон.
       Так для меня началась война.
       - Бердичев бомбили?
       - Первые две недели - нет. Мы уже думали об эвакуации. 4-го июля, днем, я с подругой Илей пошла в "Гастроном" на улицу Либкнехта - купить конфет на дорогу. До магазина оставалось метров сто. Вдруг меня кольнуло плохое предчувствие. Я сказала Иле:
       - Не пойдем в магазин. У меня плохое предчувствие. Скажем дома, что конфет не было.
       - Я не привыкла обманывать, - сказала Иля.
       - Я тоже. Но лучше не пойдем в магазин.
       Мы повернули назад. Через минуту мы услышали рев авиамоторов. Это были немецкие самолеты. Они бросили несколько бомб на "Гастроном". Почти все, кто были там - погибли.
       В тот же день мебельная фабрика, где работал мой отец, получила приказ разобрать все станки и закопать их. Как будто немцы не могли их потом найти. Все получили в тот день зарплату.
       - А что делал твой отец?
       - 5-го июля он ушел на фабрику и пробыл там до 4 часов дня. Когда шел назад, встретил бывшего зэка Фишла. Дело в том, что до мебельной фабрики, мой отец работал инструктором производственного обучения в тюрьме. А Фишл сидел там за воровство. Отец научил его ремеслу, и Фишл стал столяром. Теперь Фишл сказал ему:
       - Вы для меня когда-то много сделали. Я хотел бы сейчас помочь вам выехать из города. У нас есть подвода и лошади. Мы пойдем пешком, а вещи можно погрузить на подводу.
       Мы в это время находились в доме брата отца - у Соломона. Это было у реки. Пришел отец и сказал, что мы пойдем к Фишлу. Мы там были до 11 часов вечера. Потом отец Фишла сказал, что не поедет и остается. Мы вернулись к Соломону.
       Советской власти в городе уже не было. Армия отступала. Толпы мародеров грабили магазины.
       В ночь с 5 на 6 июля город сильно бомбили. Мы пошли в бомбоубежище. Это было рядом. Отец там спросил у Арона, где его комсомольский билет.
       - В нагрудном кармане, - ответил Арон.
       - Закопай его в землю, - посоветовал отец.
       Этот разговор услышал местный националист и с криком "Комсомолец!" он стал гоняться за братом. Арон перепрыгнул через высокий забор - в сад к Соломону. Начало светать. Отец дал Арону 500 рублей и велел ему уходить с армией.
       - Что было дальше?
       - Утром 6-го июля мама, папа и я пошли на вокзал. Около вокзала началась бомбежка. Все стали бежать, кто куда, и там я потеряла родителей. Они остались в Бердичеве, а потом погибли в гетто.
       Я осталась одна, растерялась, не знала - куда идти. Хотела вернуться домой. Но тут меня увидел главбух мебельной фабрики и уговорил не возвращаться. Он был со своей семьей. Я пошла с ними на вокзал. Но там поездов уже не было. Мы пошли пешком на Казатин.
       В деревне Семеновка я встретила брата. Арон во время бомбежки прятался там у знакомой молочницы в лёхе.
       - А что такое лёх?
       - Это погреб во дворе. Так я соединилась с братом. Мы шли по дороге. Брат хорошо говорил по-украински. Он заходил в села и просил продукты. Ему давали. Потом сели на товарняк и добрались до Фастова.
       Оттуда мы на товарняке поехали в Днепропетровск, а потом в Ростов. Оттуда мы попали на Северный Кавказ - в село Мирное Благодарнского района. Там в это время шла уборка урожая. Арон был на тяжелых работах, а я - водоносом. Таскала воду из села на полевой стан, чтобы крестьяне имели что пить.
       В сентябре парторг велел мне идти в школу. Меня хорошо приняли. Но я училась там недолго. К зиме мы переехали в Орджоникидзевский край, Новоселовский район, колхоз имени Тельмана. Там раньше жили российские немцы, но их к тому времени уже выселили. Мы поселились в их домах. Арон работал в тракторной бригаде, а я - в полеводческой. Но в июне 1942 года Арона забрали на фронт.
       - Ты получала от него письма?
       - Ни одного. Он до сих пор числится пропавшим без вести.
       - Потом началось наступление немцев на Северном Кавказе?
       - Да, и началась вторая эвакуация. Мы сели на телеги, запряженные волами, цоб-цобэ, и поехали. Недалеко от Воронцовки был лес. Мы там остановились на привал. Ночью нас разбудили вооруженные люди. Они сказали, что есть приказ мобилизовать всех девушек в армию. Я почувствовала недоброе и спряталась в телеге. Я лежала на чемодане, а наверху лежала какая-то старуха. Меня не заметили. Утром мы узнали, что это были бандиты, которые искали девушек, чтобы их изнасиловать.
       Мы еще оставались в лесу. Я пошла искать продукты. Меня окликнули. Это был Файвл, наш бердичевский сосед. Он был лейтенантом. Он там, в лесу, был со своими солдатами. Он накормил меня и вдобавок дал козьего мяса.
       Я вернулась к своему стану и вдруг встретила мать и сестру Файвла. Я сказала им, что утром видела его. Тут началась бомбежка. Потом мы пошли искать Файвла. Мы увидели его солдат. Но они сказали, что только что похоронили Файвла. Его убило осколком бомбы. Это была трагедия. Мать и сестра Файвла упали на его могилу и страшно кричали. Я тоже безутешно плакала.
       - А что было потом?
       - Сели на товарняк и добрались до Баку. Там три недели сидели на пристани. Нас кормили затирухой. Это вода с мукой. Потом нам сказали:
       - Садитесь на пароход, поедете в Красноводск.
       Мы сели на пароход. Плыли пять суток. Был шторм. Беженцы сидели на палубе. Тех, у кого была рвота, матросы выбрасывали за борт, чтобы не пачкали палубу. Я рвала в платок. Меня не сбросили за борт.
       В Красноводске на берегу был эвакопункт. Там давали талоны на хлеб, но только взрослым. Я показала свое свидетельство о рождении. Но мне талонов не дали.
       Я пошла к начальнику эвакопункта. Он был в красивом белом костюме. Я спросила у него:
       - Вы знаете, что идет война? Вы чувствуете войну?
       - Хлеба не получишь, - ответил он.
       Тогда я схватила чернильный прибор, чтобы бросить в него. Но он замахал руками и закричал:
       - Хорошо, успокойся! Ты получишь хлебные карточки!
       - Из Красноводска ты поехала дальше?
       - В Самарканд. Там я завербовалась на строительство металлургического комбината в Ферганской долине. Приехала туда. Но в отделе кадров сказали, что мне еще рано работать. Меня не хотели принимать.
       Но тут из толпы кто-то крикнул, что я осталась без родителей. Тогда начальник отдела кадров сказал:
       - Принимаю. Будешь копать землю на строительстве бараков.
       Это была трудная работа - по 5 кубометров в день. У меня с трудом получалось. Тут я повзрослела.
       - Потом вы жили в этих бараках?
       - Да. Стены были из рогожи. Каждая семья имела свой закуток. Я прибилась к семье Нусовых из Тирасполя. У них был сын Иосиф 1923 года рождения. Кроме него, были еще мать, бабушка, две младшие сестры и маленький брат. Иосиф работал на стройке, а остальные были на его иждивении. Он еще подрабатывал, как парикмахер. Чтобы не оставить семью голодать, он переправил дату своего рождения с 1923-го на 1928-й. Поэтому его не забирали в армию.
       Мы пили воду из арыков. Многие заболели от этого малярией. У меня была тропическая малярия. Меня выхаживала семья из Одессы. Когда у меня температура упала, я боялась ходить. Но одесситы держали в руках урюк и говорили мне:
       - Подойди - получишь урюк!
       Так я стала ходить.
       Потом опять поша на стройку: месить раствор. Мы таскали этот раствор корейцам-каменщикам. Тяжелая работа.
       - А как ты очутилась в колхозе?
       - Прибыл приказ из Москвы: распределить всех женщин и детей по колхозам. Вместе с семьей Нусовых я попала в колхоз "Кзыл Орда" Хавастского района. Летом 1943 года убирала хлеб. Потом нас отправили в Хаваст. Там расстреляли Иосифа.
       - Узнали, что он переделал год своего рождения с 1923-го на 1928-й?
       - Узнали. Он пошел в баню. Там его встретил знакомый из Тирасполя и тут же сообщил в милицию. Иосифа забрали прямо из бани и вскоре расстреляли.
       - А что ты делала в Хавасте?
       - Меня послали уборщицей в горком партии. Первым секретарем там была женщина. Русская. Она поговорили со мной и сказала:
       - Ты грамотная. Тебе не место со шваброй в руке. Я определю тебя на учебу.
       Мне негде было ночевать. Она взяла меня к себе домой. Накормила. Там я переночевала. Потом меня определили в железнодорожное ФЗО.
       - На кого ты там училась?
       - На путевого обходчика. Восемь месяцев. Чтобы меня туда приняли, я сказала, что родилась не пятнадцатого сентября, а 15 июня. Эта дата у меня до сих пор в паспорте. Но дни рождения отмечаю 15 сентября.
       После ФЗО меня оставили в Хавасте.
       В Хавасте была портниха по имени Бруха. Я с ней познакомилась. Она потеряла при бомбежке обеих дочерей. Я приходила к ней в гости.
       Однажды на первомайской демонстрации, ко мне подошел человек лет тридцати и сказал:
       - Ты дочь Сандрацкого? А я у твоего отца был учеником. Наши отцы были друзьями. Я готов тебе помочь.
       Но я не хотела ничьей жалости и ответила. что он обознался. Он ушел.
       Конечно, я поступила глупо. Но судьба исправила мою ошибку. Когда я в тот же день пришла к Брухе, то увидела у нее в гостях этого человека. Он сказал Брухе на идиш:
       - Я перепутал эту девочку с дочерью Сандрацкого.
       - Так это и есть дочь Сандрацкого! - удивилась Бруха.
       Этого молодого человека звали Гриша Зойберман. Так я познакомилась с семьей Зойберманов. Они после войны жили в Одессе.
       Гриша имел броню. Он пригласил меня и Бруху к себе домой. Его отец работал директором нефтебазы. У Зойберманов нас ждал роскошный по тем временам стол. Там даже оладьи были!
       - После ФЗО ты работала путевой обходчицей?
       - Ремонтной рабочей. Меняли шпалы. Потом меня, как грамотную, определили в контору - ученицей машинистки. Оклад у меня был 198 рублей. А буханка хлеба на базаре стоила 200 рублей. Но у меня были талоны на трехразовое питание в столовой. Плюс к этому - 500 граммов хлеба по карточке. Хлеб был очень вкусным. Я шла из магазина и отщипывала кусочки.
       Я жила в общежитии, у нас в комнате были четыре девушки. В комнате была плита. Кроме того, я сама себе шила. У нас, в службе пути был коллективный огород. Мы там работали по воскрееньям. Урожай - помидоры, огурцы, лук, морковку - ела сама и угощала Зойберманов.
       - Мама, расскажи что-нибудь веселое.
       - Охотно. В конторе, где я работала, надо было дежурить по ночам у телефона. Дежурили по очереди.
       Веселый случай - смотря для кого, случился в ночь с 9 на 10 мая 1945 года.
       9 мая был праздник - Победа! Это было воскресенье. Все железнодорожники прибежали к конторе. Плакали от счастья, целовались - конец войне, пришел мир!
       Колхоз "Кзыл Орда" привез нам угощение: чан плова и бочки с вином. Люди ели, пили, веселились. Я ничего не пила. Мне сказали:
       - Сегодня все выпившие. Только ты трезвая. Оставайся на ночь дежурить в конторе.
       Я осталась.
       Вдруг ночью слышу - чьи-то шаги. Кто-то идет по коридору к парадной двери. Хлопнула дверь. Я испугалась. Я подкралась к двери. Я закрыла ее на засов. Потом в дверь отчаянно стучали, но я не открывала.
       На рассвете пришел наш начальник. Я открыла ему дверь. Он говорит:
       - Что ты натворила? Я вчера оставил председателя колхоза ночевать в моем кабинете. Ночью он вышел во двор по нужде, вернулся - а дверь закрыта. Он всю ночь просидел на веранде.
       - А я думала, что это грабитель, - ответила я.
       Такая вот получилась история.
       _- А как ты нашла родственников?
       - Тоже история. Я регулярно писала в город Бугуруслан, где находился центр по беженцам со всего Союза. Спрашивала, есть ли сведения о Сандрацких. Мне отвечали: ничего нет. Ответы приходили очень быстро.
       Однажды я написала: "Ваши ответы такие быстрые, что нет уверенности в самом ли деле вы искали Сандрацких. Прошу на этот раз людей с черствым сердцем не отвечать на мое письмо".
       Долго не было ответа.
       Вдруг - письмо из Бугуруслана. Я даже не хотела его открывать. Но потом все-таки решила прочитать. А в письме было: "Милая девушка Ася! Я получила твое письмо и решила искать твоих родных до тех пор, пока не найду. Твои родители у меня не числятся. Но числится одна Сандрацкая - Броня Нутовна, в городе Уфа. Сообщаю тебе ее адрес".
       Так это же тетя Броня, жена Соломона, брата моего отца! Я решила, что она живет одна, а дяди нет. Я написала ей письмо с подробным описанием всех моих приключений. Спросила, не соединиться ли нам, если ей необходима моя помощь.
       Оказалось, там и дядя Соломон был. Он отнес мое письмо директору химзавода, где работал. Директор - это был латыш, генерал, звали его Павел Мартинович. Он прочитал мое письмо и распорядился дать мне вызов. Тогда без вызова уезжать нельзя было.
       Генерал сказал дяде:
       - Это письмо оставьте пока у меня. Хочу прочитать его на митинге.
       Он прочитал мое письмо на заводском митинге. Люди плакали. А генерал сказал:
       - Она выжила потому, что ей всегда помогали хорошие, отзывчивые люди.
       Пришел вызов, а следом телеграмма: "Выслал деньги на дорогу целую папа". Для меня это было потрясение: неужели родители живы? Но оказалось, что слово "папа" дядя Соломон написал для того, чтобы меня быстрее отпустили.
       Мне дали в конторе бесплатный билет до Уфы. Как железнодорожнице. Но дорога предстояла дальняя, с тремя пересадками. А денег на продукты у меня было мало. Еда стоила очень дорого.
       - А где ты раздобыла деньги?
       - Зойберманы дали. Оказывается, те овощи, что я им приносила с огорода, они не ели, а продавали. А деньги держали, для меня. Я к ним пришла попрощаться, а они мне говорят: "Мы для тебя две тысячи собрали. Как раз на продукты хватит. Будешь покупать, что к поезду приносят". С этими деньгами я и доехала до Уфы.
       А брата Мишу я нашла еще в 1944 году. После освобождения Бердичева написала туда запрос - в горисполком. Оттуда передали мой запрос знакомым брата. Те прислали мне его номер полевой почты. Он был на фронте, был ранен и контужен.
       - Что ты больше всего запомнила из военных лет?
       - Встречи с хорошими людьми. Я до сих пор вспоминаю их добрым словом.
       ...Маме до сих пор снятся родители и пропавший без вести брат Арон. Она до сих пор верит, что он жив и еще вернется...
      
       ЗВЕЗДЫ
      
       1.
       Жизнь звезд - это сумбур.
       Про них непонятно что печатают в прессе. Они огрызаются, иногда - с удовольствием. Бывает, что они сами рады новым собственным скандалам: это реклама. Бывает, что они эти скандалы сами изготавливают: на дому.
       Я тихо это наблюдаю.
       Кто я?
       Маленький человек. Огрызок эмиграции. Моя платная работа - лопата и метла. Моя почти бесплатная работа - рассказы. Меня нет. Я умер от счастья.
       Меня нет, но я думаю. Например, о том, что черешня - это вкусно, но дорого. Хорошо бы жениться, но это нервотрепка. Индия далеко, а Страсбург - близко. Но в Страсбурге я был дважды, а в Индию - не хочу. Почему? Просто так. Не хочу, и все.
       Такие мысли.
       Это глубокие мысли.
       Не правда ли?
       Бывает, я вспоминаю про доисторические времена. В мою память приходят знаменитости, у которых я брал интервью. Раньше мне это было интересно. А теперь - нет. Теперь - я сам знаменитость: у меня мания величия. Это прекрасная мания. Таблеток от нее нет, лечиться от нее никто не хочет. И я не хочу. Потому что я - знаменитый драматург. Я пишу пьесы, но их никто никогда не читал. И не надо! Мне и так хорошо. Но я вижу их поставленными на сцене. Успех! Овация! Хрен знает что! Все орут: "Автора! Автора!" Я выхожу на сцену и говорю в микрофон:
       - А ну вас на фиг! Я уезжаю в Бердичев. Я куплю себе там лодку и буду плавать по реке в белых штанах. Адью!
       Но я не хочу в Бердичев: моей эпохи там нет - она уехала. Я хочу - в Париж. Меня в детстве называли французом. Была такая короткая мода: не жид, а француз. Это значит, я имею право стать гражданином Франции.
       Но и этого я не хочу. Я человек без гражданства. У меня такой синий паспорт - нансеновский. Уже запросто могу стать гражданином ФРГ, но - зачем? Я не хочу быть гражданином. Я хочу быть - никем. Это ощущение свободы.
       Я умер.
       Меня нет. Я - свободен!
       Вам это надоело? Вы меня не поняли? Вы не поняли, зачем нужна первая фраза этого рассказа: "Жизнь звезд - это сумбур"?
       Объясняю.
       Раньше мне это нравилось: быть рядом со знаменитостями. Я был у них - как в плену. А теперь мое кредо - это два слова из Библии: "Суета сует". Кредо наоборот. Я ушел от суеты сует. От крамольных вопросов и дурацких ответов. От погони за фактом. От бессмысленности этой погони.
       Надоело.
       Это было глупо и жалко.
       Теперь - я сам себе хозяин. Пишу то, что хочу. Сам диктую себе фразы, и мне все равно, что потом об этом скажут.
       Теперь я хочу посмотреть на то, что было. Но - глазами свободного человека.
       Поэтому - вернемся к звездам.
      
       2.
       Не буду вспоминать все мои интервью со звездами. Их было много. Беру некоторые.
       Моей первой звездой был испанский певец Мичел. Он тогда удрал от Франко и жил в Болгарии. В СССР были его пластинки. Его показывали по ЦТ.
       Я был молод, как зеленый помидор. Я пришел в гримерную Мичела за час до концерта. Я увидел красивого, не очень молодого человека с брюшком. Меня трясло от страха: первое интервью со звездой! Я краснел. Я заикался. Мои пальцы - дрожали. Я путал вопросы. Я был уверен, что он меня выгонит.
       А чего я боялся?
       Звезды - тоже люди. Они тоже ходят в туалет. У него был прекрасный голос. Мичел гастролировал во многих странах. Да, но зато мне было 20 лет! Его карьера медленно заканчивалась. А моя жизнь - только начиналась! У него было круглое брюшко. Я видел, как перед концертом жена Мичела туго обвязывала его живот несколькими широкими рядами тонкой красной материи. Так, чтобы сдавить брюшко. Поверх Мичел надел рубашку и роскошный пиджак. А я в таких обвязках не нуждался. Я был строен, как Эйфелева башня.
       Но я - трепетал! Ах, я видел его по ТВ, а теперь вижу - наяву! Ах, он 10 раз был в Париже и 13 раз в Лондоне!
       Но и я был - не кто-нибудь!
       Я 8 раз был в Одессе, 5 раз в Жмеринке и 23 раза на станции Казатин! А он там был? Не был. А "зайцем" от Бердичева до Таллинна он ездил? Нет. А я - да. А в море он тонул? Нет. А я... ну, почти утонул. Больше от страха, чем на самом деле, но все-таки!
       Полный перевес на моей стороне.
       Так зачем я дрожал?! Это не я виноват. Это моя провинциальность виновата. Чем провинциальнее человек, тем больше он похож на жизнерадостного идиота. А я не был похож на идиота. Я - был им!
       Как и теперь.
       Но как приятно это сознавать заново! Будучи идиотом, говорить об этом - в прошедшем времени. Бедный Мичел! Он ушел, и его никто не помнит. Кроме, конечно, меня.
       А меня помнят! Например, целая семья из Бердичева. В детстве я уговорил одного мальчика прыгнуть со второго этажа. Я прыгнул первым. Чуть не убился, но имел радость победы. А этого мальчика его мать успела схватить за штаны. Она кричала мне: "Сын хороших родителей! Отец ходит в шляпе! Мы тебя никогда не забудем!" И не забыли. Живут в Штутгарте, с моей мамой здороваются, а со мной - нет. Вот что значит незабываемость личности.
       Так зачем я дрожал тогда перед Мичелом? Его забыли. Меня - помнят. Он БЫЛ звездой. А я - ДО СИХ ПОР звезда.
       По крайней мере для этой семьи из Бердичева.
      
       3.
       Я помню интервью с певцом Юрием Гуляевым.
       Без юмора.
       Тут не о чем юморить.
       Он был тогда народным артистом СССР. Я любил его песни. В них была - раненая душа человека. Тогда многие певцы на сцене были похожи на манекенов. У них было мало актерского мастерства. Они и улыбались, и грустили - как манекены. В каждом городе они говорили со сцены: "Я рад(а) приехать в этот прекрасный город!" И так далее. По трафарету.
       Как манекены.
       А Гуляев - пел не голосом, а душой. Как Бернес. Как юная Пугачева.
       Говорили, что у Гуляева тяжелобольной сын. Говорили, что Гуляев сильно пьет из-за этого.
       Я пришел к нему - до концерта. У него были мягкие, невероятно добрые глаза. Он отвечал на мои вопросы. Я рассказал ему свежий анекдот. От этого анекдота люди обычно хохотали. А он - просто улыбнулся. Спросил у меня:
       - Выпить хочешь?
       Я покачал головой: не хочу. Он взял бутылку водки, налил себе полный стакан. Выпил. Закуски у него не было. Мы продолжали разговор.
       Минут через десять он выпил второй стакан. Взял новую бутылку водки. Опять налил полный стакан. Я сказал:
       - Наверное, это много. Вам через 15 минут на сцену.
       - Не волнуйся, - ответил он. - я не пьянею.
       - Но тогда зачем вам водка?
       Он внимательно посмотрел на меня. Как бы прикидывал: стоит ли отвечать? А потом он спокойно ответил:
       - Чтобы не плакать.
       - Вам так тяжело?
       - Тяжело. Но я не хочу об этом говорить.
       Мы поговорили еще. Он выпил третий стакан и пошел на сцену. Я стоял за кулисами, метрах в пяти от него. Он сказал в микрофон публике:
       - Хорошо, что вы пришли. Без вас мне было бы одиноко.
       Пел он прекрасно. Чистый бархатный голос. В середине концерта он спел старинную украинскую песню. Грустную. Публика устроила овацию. Гуляев ненадолго зашел за кулисы. Зал вызывал его на "бис". За кулисами Гуляев остановился рядом со мной. Я увидел на его лице слезы
       - Вы... плачете, - невольно сказал я.
       - Жизнь такая, - ответил он. - Но сейчас я успокоюсь. Он опять вышел на сцену.
       Мне стало тяжело. Я ушел. В тот вечер у меня было отвратительное настроение. Я писал текст интервью, чтобы утром сдать материал в редакцию. Но я понимал: не то пишу. Я не знал, как описать то, что видел. Я не мог найти правильных слов. А про водку и нюансы тогда писать нельзя было. Не разрешали.
       Интервью в газете получилось казенным.
       Теперь я написал бы иначе. Впрочем, я это и делаю. Сейчас.
       Он давно умер. Почти молодым. Он был красивым. Добрым. Никогда не был высокомерным. Про это мне говорили те, кто с ним работал.
       Теперь многие забыли его.
       Ох, лучше бы меня забыли при жизни, чем его после смерти!
       Жизнь звезд - это сумбур. А после жизни - кому скандальная слава, а кому - забвение.
       Несправедливо это. Нет его пластинок - забыты. Нет воспоминаний о нем. Ничего нет.
       А как вызывали его на "бис"! Полные залы! Как дарили ему цветы! Как были счастливы, что он приехал!
       Ох, люди, люди.
       Люди, люди.
      
       4.
       Однажды я брал интервью у Валерия Леонтьева. В Таллинне. Был фестиваль "Праздник моря". Я собрал у служебного входа горхолла Юрия Антонова, Михаила Жванецкого, Ирину Понаровскую, ансамбль "Ариэль" и Леонтьева. Фотокорр сделал несколько снимков. Жванецкий был - как всегда, при юморе. Он сказал:
       - Вообще-то, мы друг друга не любим. Это будет уникальное совместное фото - по той же причине!
       Леонтьев тогда держался как-то особняком. Так мне показалось. Он был звездой, но не совсем вписывался в эту компанию звезд. Он жил как бы в себе.
       Замкнуто.
       Я попросил его сфотографироваться со мной на память. Он согласился. Этот снимок у меня сохранился.
       Позже я взял у него интервью. Мне было приятно с ним разговаривать. Он был прост и улыбчив. Не смотрел на часы. Охотно отвечал на вопросы.
       Я запомнил его глаза: умные, но грустные - как вечернее море.
       На его концертах были аншлаги. Но сплетен было - не меньше, чем публики. Например, что он копирует Майкла Джексона движениями на сцене. Говорили, что он гомосексуалист. Как-то я брал интервью у эстрадного менеджера из Питера. Сказал ему, что мне понравился Леонтьев: оригинален, свеж, работает на все сто. Менеджер усмехнулся и спросил с видом знатока:
       - А что, ты тоже голубой? Как и он?
       - А ты с ним - спал? - ответил я. - Нет, я не голубой. Но если он и гомосексуалист, то это его дело, а не твое! И - не мое!
       Леонтьев знал об этих слухах. Вероятно, потому и был замкнут в себе. В своей работе. Кстати, мой приятель -джазовый певец Сергей Манукян - раньше работал какое-то время в одной программе с Леонтьевым. Они вместе ездили на гастроли. Манукян рассказывал, что у Валерия тогда была жена, она играла в его ансамбле на бас-гитаре. Потом они развелись. Манукян был хорошо знаком с Леонтьевым, и уверял меня, что ничего не знает ("Па-а-нятия не имею!") о его гомосексуализме. А я не нуждался в этих уверениях. Мне и так было все равно: да или нет. Потому что это - не мое дело!
       Я говорил с одни танцовщиком из балетной группы ансамбля Леонтьева. Танцовщик сказал:
       - Валера - это необычная звезда. Никогда не бывает капризным, грубым. Всегда корректный. Если кого-то из ансамбля случайно обидит - потом десять раз извиняется.
       Прошли годы. Леонтьев приехал на гастроли в Штутгарт. Мне предложили взять у него короткое интервью. Билеты на концерт были раскуплены не ахти как. Процентов на 70, не больше. Билеты были дорогие. Вероятно, в этом причина. Не в самом Леонтьеве, которого русская публика по-прежнему ценит.
       В прежние времена я нередко договаривался со звездами об интервью - минуя менеджера. Теперь надо спрашивать разрешение у местного импрессарио. Я спросил. Импрессарио пожал плечами Ему было все равно: интервью, напечатанное после гастролей, в коммерческом смысле уже ничего не меняет. Ответ импрессарио был таким: ни да, ни нет.
       Я пошел к служебному входу. Леонтьев стоял на лестничной площадке - у двери, которая вела за кулисы. Он был один. Говорил с кем-то по хэнди. Точнее, почти не говорил, а слушал. Меня он, конечно, не узнал. До меня и после меня у него были сотни интервью. Я ждал, когда он закончит разговор по телефону. Он закончил разговор и тут же вошел в дверь. Я не успел произнести ни слова.
       Я вошел вслед за ним. Но ко мне подбежали два русских охранника.
       - Вы куда?
       - Хотел бы взят интервью у Леонтьева.
       - Нет! Ни в коем случае! Только через импрессарио.
       - Но тот вроде бы не против!
       - Нет, нет! Пусть он сам сюда позвонит или придет!
       Я опять вышел на лестничную площадку. Странное дело. С музыкантами мирового класса - Ростроповичем или Куртом Мазуром - можно встретиться без всяких охранников. А с эстрадными звездами - нет.
       Я пожал плечами. Я не обиделся.
       Точно так же, как импрессарио: ни да, ни нет.
       Я подумал: а зачем нужен мне Леонтьев? Он кто - Бог? Он - Иисус Христос? У этих двоих - Бога и Христа - я, конечно, взял бы интервью. Через любую охрану прорвался бы, чтобы понять, что это за невидимые птицы. Но у них охраны, кажется сроду не было. А Леонтьев - ну, звезда. Ну, приятный человек. Но его песни меня ни разу не заставили задуматься о чем-то глубоком.
       Зачем он мне, если я ему даром не нужен! Я мог пойти на концерт бесплатно. Но не пошел.
       С тех пор - я равнодушен к звездам...
       -
      
       ДОКТОР ИНКОГНИТО
      
       1.
       Бывают эпизоды. У меня в Германии был эпизод. Такой, что забыть нельзя.
       Случайно я узнал, что в Штутгарте есть не совсем обычный эмигрант. Уже семь лет он посылает в Молдову гуманитарную помощь. Я решил: ну, иногда старые штаны туда передает. А иногда - банку джема. На что еще способен эмигрант, который имеет тут 500 марок пособия?
       Но мне сказали точные факты. Этот эмигрант - бывший хирург. За 7 лет он отправил в Молдову 35 (тридцать пять!) 20-тонных грузовиков с медикаментами, аппаратурой, продуктами, одеждой. В том числе: 500 больничных кроватей, 400 инвалидных колясок, 10 тысяч пар очков. Я умножил 35 грузовиков на 20 тонн. Получилось 700 тонн, Это - по 100 тонн грузов в год.
       Я - не поверил в эту арифметику!
       Но мне сказали:
       - Это - точные факты. Ему помогает немка, фрау Айгнер. Он - ходит по фирмам и клиникам, и ведет переговоры. Она - ведет деловые бумаги. Им помогают то германский МИД, то бундесвер (армия), то простые немцы.
       Я понял: это правда. Мне дали его номер телефона. Я позвонил. Ни его имени, ни фамилии я не знал. В Штутгарте его знает жена (его жена, не моя!), дочь и тот, который дал мне факты. Но про имя и фамилию - все молчат. Я сказал в трубку:
       - Доктор Инкогнито? Я хотел бы написать о вас очерк.
       - Никогда! - ответил он. - Мне это не надо!
       Но я смог его уговорить. Когда я в азарте, я могу и слона уговорить. Но я уговорил его не на очерк, а просто на встречу. Мы встретились в кафе. Я взял бутылку пива "Das Schwarze"*.
       - Итак, - сказал я, - на очерк вы не согласны?
       - Нет, - ответил он.
       Тогда я решил ему польстить и таким образом втереться в доверие.
       - Вам 71 год, - сказал я. - Но выглядите - как на шестьдесят.
       Это его не проняло.
       - Такие маникюрные комплименты - это для женщин, - сказал он. - Я не хочу себя афишировать. Я 35 лет был хирургом. Сделал 15 тысяч операций. Я привык быть - в деле. В Германии я стал пенсионером. Но нашел себе дело. Какое - вы уже знаете. А болтуну, который вам это сказал, я оторву голову.
       - Не надо, - возразил я. Сделаем иначе. Вы расскажете мне про себя, а я напишу рассказ. Не очерк, а рассказ. Это литература. Все решат, что я это выдумал. Но в рассказе вам надо дать имя. Какое? Придумайте себе псевдоним.
       - Ну, хорошо, - нехотя сказал он. - Можно. Назовите меня так: Шулэм Райгородецкий. Это мой старенький дядя. Он живет в Кливленде.
       - Но, - сказал я, - могу сверху поставить ваше имя. Как имя того, кому посвящен рассказ.
       - Мое имя? Нет. Посвятите этот рассказ Феликсу Лихтгольцу. Я называю его просто Ф.Л.
       - А кто это?
       - Так, один приятель.
       - Это хороший человек?
       - Трудно сказать. Но я его терплю. А моя жена любит его.
       - Она с ним изменяла?!
       - Регулярно, - вздохнул он. - Но я простил их обоих. Кстати, вы умеете писать рассказы?
       - Конечно! - сказал я. - Меня звать Антон Чехов. Вам что-то говорит это имя?
       Он рассмеялся.
       - Перейдем к делу, - сказал он.
       - Итак, господин Шулэм Райгородецкий, - сказал я. - Меня интересует ваше детство, юность и прочее.
       Я задавал вопросы. Он отвечал.
      
       2.
       Он родился в 1930 году на левом берегу Днестра. В Дубоссарах. Там было евреев - больше чем надо. Мама Рэйзел была родом из-под Киева. В 1919 году деникинцы убили там ее отца. Ее поставил на ноги брат отца - киевский раввин Вэлвэл Погребинский. Мама Рэйзэл готовила фаршированную рыбу, лоткес, кисло-сладкое жаркое, цымыс, варнечки. Как у людей. Мама Рэйзэл - это была а идише мамэ.
       А папа Хаим был коммунист. Крепкий мужик. Большой человек уездного масштаба. Он верил в идеалы. Он получал назначение то в Тирасполь, то в Григориополь. Семья переезжала за ним. Маленький Шулэм тоже верил в идеалы. Но иногда думал, что эти идеалы не так просто понять.
       Это было в Григориополе, в 30-е годы. С правой стороны Днестра была Румыния. Оттуда переплывали беглецы. Они хотели жить в стране Советов. Их арестовывали и называли шпионами. Однажды Шулэм услышал, как дети кричат: "Шпиёна поймали!" Он побежал к берегу. Там стоял мокрый человек. Рядом - пограничники. Беглеца арестовали и повели по улице. Все кричали: "Шпиён! Шпиён!" Шулэм тоже кричал. Но при этом думал: "Если он сбежал от буржуев - так за что его арестовывать?"
       Мама Рэйзэл часто возила детей в Киев - к раввину Погребинскому. Он был - ей как отец. Шулэм называл его дедом. У того была борода и черная шляпа. До 17 года у Погребинского был 5-этажный каменный дом у Владимирского базара. Дом и теперь стоит. На Пэйсах дед говорил детям: "Я спрятал мацу. Кто найдет - получит подарок!" При этом он шептал Шулэму на ухо: "Ищи в той комнате, под подушкой!" Шулэм нашел мацу. За это он получил игрушечный красный автомобиль. Но мацу находили все дети. Дед прятал ее по чуть-чуть в разных местах и всем секретно подсказывал - где искать.
       В Киеве Шулэм встретил девочку Эзу. Им обоим было по 5 лет. Эза была очаровательна. Потом Шулэм вернулся в Григориополь. Там был мальчик Жора. Он делал татуировки. Шулэм протянул ему правую руку. "Что тебе написать?" - спросил Жора. "Эза!" - ответил Шулэм. Это имя так и осталось на его руке. До сих пор. А где теперь Эза? Бог знает. Они больше не встречались. Но, может быть, она узнает Шулэма и напишет мне, как его звать на самом деле? Буду рад.
       - Шулэм, - сказал я, - а вы помните 37-й год?
       Он кивнул.
       В 37-м отца вдруг уволили с работы. Семья ждала, что за ним придут. Забирали - многих. Шулэм видел, как их водили из тюрьмы на допросы. Сзади шел красноармеец с винтовкой образца 1891 года. Со штыком. Но за отцом - не пришли. Через пару месяцев ему разрешили вернуться на работу. Без объяснений.
       Летом 41-го отец ушел на фронт. Семья была в эвакуации. Отец пришел с войны в звании майора. Его направили на работу в Оргеев. Пол-города было разрушено. Много евреев погибло в гетто. Шулэм оканчивал там школу. Читал запрещенные романы "12 стульев" и "Золотой теленок". Эти романы сначала были разрешены, потом - запрещены. Он запомнил золотую фразу Остапа Бендера: "Не протянете руки - протянете ноги!" Это помогло гордому Кисе Воробьянинову начать просить милостыню.
       - Шулэм, но это и вам помогло, - сказал я. - Иначе вы не получили бы тут 35 грузовиков с гуманитарной помощью для Молдовы.
       - Да, - согласился он. - Остап Бендер - это великий человек.
       - Город Оргеев - это город Остапов Бендеров, - сказал я. - Знаете, я был там однажды. Могу расказать смешную историю.
       - Ну, расскажите, - кивнул он.
       Я рассказал.
      
       3.
       Тогда я был репортером в Кишиневе. Меня послали в Оргеев. Это была золотая эпоха На бумаге было все. На деле - ничего. Мне сказали в редакции:
       - Проверь, что у них там с НТТМ. Они шлют в ЦК грандиозные отчеты. По этим отчетам они уже изобрели вечный двигатель. Посмотри, так ли это. Если нет - долбани!
       НТТМ - это было Научно-Техническое Творчество Молодежи. Я приехал. Я зашел там в РК комсомола. Секретарь РК два часа говорил мне про НТТМ. Он смотрел на потолок и называл цифры: "100 процентов! 200 процентов! 500 процентов!" Это был Остап Бендер. Я чуть не упал со стула.
       - Остап, - сказал я. - Прошу минуту откровенности. Зачем ты работаешь в РК?
       - Это трамплин для карьеры, - тихо ответил он. - Моя голубая мечта стать директором консервного завода.
       В подвальчике под старой гостиницей я поел копченую скумбрию, выпил пива и пошел по предприятиям. Проверить.
       Но ни один комсорг там никогда не слышал про НТТМ. Но они тоже были Остапы Бендеры. Они врали так смачно, что я - столбенел! Они говорили:
       - Да, да, да! НТТМ - это наше знамя!
       А потом тихо спрашивали:
       - А что такое НТТМ?
       Меня хотели купить. Мне предлагали баню с тремя девочками. Было бы это сейчас - меня бы просто убили! А на роль киллера наняли бы Шуру Балаганова. Но я вернулся в Кишинев - живым. Написал про то, что слышал в Оргееве. Но оттуда уже звонили в ЦК комсомола с компроматом на меня. Мол, во время интервью я залез одной комсоргше под платье и не хотел оттуда вылезать. ЦК потребовал мою статью. Там из нее вычеркнули все, кроме названия. Тут в дело вступил первый секретарь ЦК Иван Бодюл. Он прочитал мою статью, разозлился и приказал напечатать.
       Я получил гонорар и премию. Секретаря РК уволили, но в наказание назначили его директором консервного завода. Так мне сказали. Его голубая мечта - сбылась. Благодаря мне. Никто не пострадал, все были счастливы.
      
       4.
       Шулэм слушал эту историю. Он смеялся.
       - Город Оргеев - это хороший город, - сказал он. - Это добрые люди, которые любят хорошо покушать. Есть шутка. Один спрашивает: "Простите, вы тоже из Оргеева?" А другой отвечает: "А вы тоже любите большой ложкой кушать?" Кстати, первый мэр Тель-Авива Дизенгоф - родом из Оргеева. Теперь главная улица Тель-Авива - это улица Дизенгофа.
       - Шулэм, - сказал я, - кто вы такой? С одной стороны - сын коммуниста. С другой - абсолютно западный человек. Как это может быть?
       - Одно другому не мешает, - ответил он. - Мне дорога память об отце. Но я знаю жизнь. У нее всегда две стороны - как у медали. Я был студентом, когда в Кишинев приехал Буденный. В шинели и при усах. Я смотрел на него и кричал "ура". Искренне! Но до этого я видел там пленных немцев. Они строили в Кишиневе вокзал. Их водили на работу по главной улице. На ногах у них были сандалеты с деревянными подошвами. Тогда был не асфальт, а булыжная мостовая. Сандалеты пленных громко стучали по мостовой. Немцы получали из Европы посылки от Красного Креста и на ходу бросали детям конфеты. Я обязан был ненавидеть немцев. Но ненависти у меня - не было! Это были несчастные люди: в рваной одежде, оторванные от родины, от своих жен, детей. Нет, у меня не было к ним ненависти.
       - Это у вас - от природы? - спросил я.
       - Не знаю. Может, от природы. Может от мединститута.
       Я слушал его рассказ про институт.
       Это мало кто знает. В 1941 году II Ленинградский мединститут эвакуировали на Кавказ - в Кисловодск. Но туда пришли немцы. Ни одного профессора, в том числе евреев - не тронули. А евреем там был - каждый второй. Профессор Рубашов - хирург с мировым именем. Профессор Розеньер - специалистка по инфекционным болезням. Профессор Асс - крупный генетик. При немцах ни гестапо, ни СС в Кисловодске не было - вероятно в этом причина. Немцы пробыли там недолго и ушли.
       Пришли наши. Сказали: "Ах, вы тут были при оккупантах? И вас не поубивали?! Ну, мы вам покажем!" После войны ни одному профессору не разрешили вернуться в Ленинград. Всех отправили работать в Кишинев - как в ссылку. Профессора говорили: "Тут в ссылке и Пушкин был. А мы - чем хуже?"
       Они учили Шулэма медицине. Эти профессора - это были философы жизни. Там был профессор Шарапов - ученик Павлова. Однажды ему сдавал неврологию студент - парторг курса. Профессор сказал: "Нет, коллега, вы ничего не ответили. Ставлю вам неуд" Студент зашептал: "Но я парторг курса! Что скажут студенты?" "Ах парторг! - сказал профессор. - Тогда ставлю вам - пять!" "Нет, зачем так? - зашептал студент. - Лучше где-то посредине, а то неудобно". Профессор ответил: "Ничего, коллега. Недобство пройдет, а пятерка останется. Главное, что вы парторг!" Студенты хохотали. Профессор хохотал - громче всех. Он считал коммунистов больными людьми. И, как истинный врач, не хотел их обижать. А заодно - и себя.
       На лекциях генетика, профессора Асса был свой шик. Тогда были запрещены Мендель, Морган, Вирхов. Главные имена были - Мичурин и Лысенко. Но на лекциях Асса говорилось про все - без имен. Студенты удирали с лекций по истории партии, но профессору Ассу устраивали овации. В парткоме говорили: "Что творится?! Это тлетворное влияние Запада!" Но Асса, к счастью, не трогали. Он заявлял: "Главное в мире - это СОВЕТСКАЯ наука!" При этом говорил студентам то, что считал нужным.
       Однажды Шулэм приехал в Оргеев. Вдруг на реке Реут началось наводнение. По мосту бежали несколько девочек. Они успели добраться до берега, но одна - с длинными черными косами - застряла. Вода была ей уже по горло. Шулэм вытащил ее из воды. Прошло время, и они поженились.
       - Как ее звать? - спросил я.
       - Симона, - после некоторой паузы ответил Шулэм.
       Я захотел понять причину паузы. Я спросил:
       - Вы развелись?
       - Нет, - удивился Шулэм. - Живем вместе уже 43 года. У нас дочь, она тут, в Штутгарте, работает врачом.
       - Как ее звать?
       - Не скажу. Дело в том, что это дочь Ф.Л.
       - Опять этот Ф.Л.! - сказал я. - Любовник вашей жены! Отец вашей дочери! Как вы это терпите?!
       - Молча, - ответил Шулэм.
       - Это Ф.Л. хотя бы платил алименты на дочь?
       - Да, да! - заверил меня Шулэм. - Регулярно. Он и теперь ей помогает. Он ее любит. Все-таки родной отец. У меня такое впечатление, что он ее любит больше, чем себя!
       - А почему вы хотите, чтбы я посвятил Ф.Л. этот рассказ?
       - Из чувства мести, - ответил Шулэм.
       Мы тяжело помолчали.
       - Расскажите о себе, как о хирурге.
       Он рассказал. Я записал.
      
       5.
       Сначала он пару лет был главврачом сельской больницы. Затем стал хирургом. Его учителем был знаменитый в Бессарабии (еще при румынах) хирург - доктор Красильщик. Кроме того, он учился у кишиневских хирургов Даскала, Войновой, Гройсмана. После деревни нашел работу (хирургом) в городе.
       - В каком? - спросил я.
       - А зачем? - спросил он.
       - Как? И это нельзя назвать?!
       Он подумал.
       - Нет, можно, - сказал он. - Это город Урив.** Там я проработал хирургом 35 лет.
       - Урив? Это в Молдове? Странно. Как репортер, я объездил всю Молдавию, но ни разу не слышал про город Урив.
       - Может это склероз у вас? - озабоченно спросил Шулэм. - Рано вроде бы. Я вам говорю - Урив! Город Урив! Он таки есть в Молдове!
       - Ну, Урив, так Урив, - сказал я.
       - Заседание продолжается! - сказал Шулэм и похлопал меня по плечу. - В этом городе есть гора Иванос. Там с военных лет осталось много снарядов и мин. Однажды, это было в начале 60-х годов, крестьяне развели на этой горе костер. Там был один водовоз - огромного роста. Грохнул взрыв, и болванка неразорвавшегося снаряда вонзилась ему в тело через тазовые кости. Были страшные повреждения кишечника и мочевого пузыря. Мы оперировали его всю ночь. Это был труднейший, уникальный случай. Но водовоза мы - спасли. Утром наша бригада вышла вышла из больницы на улицу. Было 9 мая. Мы выпили по 100 грамм и пошли на демонстрацию.
       - А что-нибудь еще? - спросил я.
       - Ну, был другой случай. Мой коллега оперировал одного крепкого парня. Так, пустяк - гнойник на ноге. Парня привязали к столу. Сестра дала ему рауш-наркоз. Это маска Эсмарха. Но наркоз был для этого здоровяка слабоват. От боли он сумел вскочить со стола. У него было от наркоза сумеречное состояние. Он стал душить хирурга. Позвали меня. Я прибежал, схватил фиксатор для ног и грохнул парня по шее. Потом его прооперировали и все было нормально. Это все.
       - Не понимаю, - сказал я. - Это все, что вы можете рассказать о себе, как о хирурге?! После ваших 15 тысяч операций?
       - А, разное было, - сказал он. - Это жизнь. Это работа. Больше нечего сказать.
       - У вас есть ученики?
       - Ученики - это звучит громко. Это мои коллеги, более молодые, чем я. Так звучит скромнее. Это хорошие ребята. В Кишиневе работают профессор Гладун, профессор Горня, доцент Хорошилов. В Израиле работал Шенфельд, он умер в прошлом году. Теперь там работают Гельман и Гехтман. В Америке - хирург Давидзон. Хотя... это долго перечислять.
       - Так, - сказал я. - Перейдем к вашей благотворительности. Это трудно - договариваться с немцами?
       - Нет, - он покачал головой.
       - А как вы это делаете?
       - Просто. Прихожу на фирму и начинаю говорить про трудности Молдовы. У меня спрашивают: "Молдова? Что это? Где это?" Я объясняю. Одни отказывают, мол, нет ничего под рукой. А другие - дают. Нынешние немцы - это гуманные люди. Мне звонят незнакомые немцы, спрашиваю: "Чем помочь?" Помогают мои немецкие коллеги - профессора Меркле, Айзенберг, Трепте.
       - А вы бываете в Молдове?
       - Регулярно. С транспортами. Однажды ехали с грузом через Чехию. Там была поломка машины. Остановились в лесу. Тут же прибыла мафия, хотели нас ограбить.
       - Чешская мафия?
       - Нет, наши. Мы говорили с ними по-русски. Объяснили, что это груз - для детей-инвалидов. Грабители махнули рукой: "Ладно. Езжайте дальше". Так что даже мафия нас не обижает.
       - А как встречают вас в Молдове?
       - О, это особый разговор, - ответил он.
      
       6.
       В городе Урив есть фотоателье "Ретро". Его владелец - Куликовский. Когда Шулэм приезжает с очередным транспортом, Куликовский снимает моменты раздачи грузов на видеопленку. Потом Шулэм показывают эти фильмы немцам. Чтобы немцы это увидели.
       Например, глаза глухой 15-летней девочки. Шулэм привез ей первоклассный слуховой аппарат. Девочка надела аппарат - и стала слышать. Она была потрясена! Она не верила в свое счастье!
       Другой эпизод. Пенсионер - ему за 80 - не мог купить себе очки: денег не было. Шулэм подобрал ему очки в Германии. Старик надел их - и вдруг стал плясать. Тоже от счастья.
       В Уриве нашли старого еврея Гольденберга. Ему было 96 лет. Он был одинок. Его жена и дети погибли в гетто. Он сдал свой дом чужим людям. В обмен на то, что те будут ухаживать за стариком. Сам он поселился в сарае. За ним никто не смотрел. Старик жил зимой в этом холодном сарае. Шулэм дал ему продукты, топливо, одежду.
       Таких эпизодов - много. Но один из них самый дикий. Шулэм привез груз в дом для детей-инвалидов. У них ДЦП - детский церебральный паралич. В доме не топили: отключили подачу тепла. Город сразу дал туда электрообогреватели.
       Шулэм приехал туда с немцами. Зашли в комнаты. Ни одного обогревателя. Температура в комнатах - плюс 8 градусов. Скрюченные параличом дети лежали мокрые под одеялами. У многих была температура под сорок.
       Потом зашли в кабинет врача этого детдома. Там стояло - три обогревателя! Температура была - как в Африке!
       - Может кофе выпьете? - улыбнулся врач.
       Немка-переводчица не выдержала. Вышла в коридор и заплакала.
       - С вами не кофе пить надо, - сказал Шулэм врачу. - Вас расстрелять надо.
       Директора детдома - уволили.
       А врач - сам ушел. Он стал священником. Ему дали персональную машину. Теперь он учит людей доброте и любви к ближнему. Вероятно, из опыта личной врачебной практики. Теперь он зарабатывает больше, чем в детдоме для парализованных детей.
       Шулэм показывает немцам отснятые видеокассеты. Немцы смотрят - и не могут сдержать слез.
       - Доктор, чем вам еще помочь? - Это их единственный вопрос после таких просмотров.
      
       7.
       - Ну, вот и все, господин присяжный заседатель, - сказал мне Шулэм. -Вы допили пиво. Я ответил на ваши вопросы. Если этот рассказ будет напечатан - дайте почитать. Ради интереса.
       Он ушел.
       Через день я перезвонил ему. Хотел что-то уточнить. Шулэма не было дома. Трубку взяла его жена.
       - Симона? - сказал я. - Добрый день.
       _ Я не Симона, - ответила она. - Симона - это моя кузина. Она живет в Австралии.
       - Черт возьми! - сказал я. А с кем я говорил? С Остапом Бендером?! Как звать вашего мужа?
       - Он просил этого не говорить.
       А кто такой Ф.Л.?
       - Первый раз слышу, - сказала она. - У нас таких знакомых нет.
       - Как? Но ваш муж говорил, что у вас с Ф.Л. было... как бы это сказать... Ну, словом...
       Она вежливо подождала. Затем положила трубку.
       Я написал этот рассказ. С посвящением Ф.Л., которого, наверное, никогда не было. Даю слово: этот рассказ нигде не напечатают. Никто не поверит, что это было.
       Но это - было!
       Клянусь вам! Эта встреча была 14 ноября 2001 года в Штутгарте. В кафе "Treff Punkt".
       О, город Урив! Я запомню это название навсегда. Если вы из Урива - не подходите ко мне. Я вас не знаю и знать не хочу.
       Но я случайно узнал: на днях в Молдову уйдет очередной 20-тонный грузовик с гуманитарной помощью. От доктора Инкогнито. А сам доктор стал почетным гражданином города Урив. Получил за это премию 50 немецких марок. Это его единственный гонорар за 7 лет работы.
       Может, когда-нибудь в его честь назовут улицу в городе Урив.
       Может быть.
       Но кто такой Ф.Л. - я так и не понял!
      
      
       ТРИ АДМИРАЛА
      
       1.
       Мне было 14 лет.
       Это было давно. Но я помню запахи тогдашней реки и сирени. Сирень пахла буйно и молодо. А река пахла илом и спокойствием камышей. В Штутгарте есть и сирень и река. Но ТЕХ запахов - нет.
       А тогда - было начало лета. Я сдавал экзамены за восьмой класс. Мне было 14, потому что я раньше пошел в школу. Правильнее сказать, мне было ровно 14 с половиной. Я так и говорил знакомым: "С половиной!" Это делало меня старше. А теперь я говорю: "Согласен и на тридцать!" Но этот номер уже не проходит.
       В нашем доме жили еще два мальчика. Между нами была разница. Я себя считал балбесом, а они себя - нет. Одного звали Сенька, а другого Саша. Оба - евреи с горячим характером. Впрочем, бывает ли наоборот? Раз еврей, значит - горячий. Раз еврейка - значит... ну, это уже совсем африканская жара.
       Сенька - это был двоечник и прелестный барабанщик. Он играл на ударных в ансамблях. Он приходил в ансамбль, и ансамбль разваливался. Потому что Сенька играл там лучше всех. На фоне Сеньки музыканты чувствовали себя ничтожными. Они разбегались.
       Но Сенька ловил их по одному и уговаривал. Он таки сделал ансамбль. Он сказал им: "Что вы писяете от меня? Вы - отличники. А я дважды второгодник. Я никогда не играл на фортепьянах. Дети, играйте спокойно! Я заслоню вашу тупость моим соло на барабанах!"
       Ах, какой это был романтик! Он влюблялся не на день, как я, а на год. Он страдал, но имел гордое лицо. Он говорил мне:
       - Бэрл, ты пижон! Ты не умеешь любить. Любить - это значит страдать!
       - А любить, но не страдать - нельзя?
       - Ну что сказать, - отвечал Сенька. - Можно снять штаны и улететь на Луну. Но приземлиться - на унитазе. Чтобы любить, надо страдать. Молча. Тихо. Как на похоронах.
       Это был Сенька.
       А Саша - это был Саша. Красивый, как лепесток розы. Девочки смотрели на него и смущались. Жаль, что это не видел Голливуд.
       Саша был застенчив. Он застенчиво рассказывал, как в один вечер целовался с двумя девочками. Но он мечтал про большую любовь. В то лето он был уверен, что большая любовь - это Белла. Пухленькая девочка с капризным носиком.
       Саша ни на чем не играл, но чем-то занимался. А чем - не говорил. Я спрашивал:
       - Саша, чем ты занимаешься?
       - Не скажу.
       - Волейбол? Гребля на байдарках?
       - Нет.
       - Бокс? Борьба? Шахматы?
       - Нет.
       Я не мог понять! Но я чувствовал: он чем-то упорно занимается! И я хотел знать - чем! Однажды мое терпение лопнуло. Я завел его за угол дома и сердито побил. И спросил:
       - Ну! Чем ты занимаешься?
       Он всхлипнул и ответил:
       - Думаю!
       - Про что?
       - Про большую любовь!
       - А что это?
       - Много денег и машина "Волга". Я заезжаю во двор к Белле. Она садиться в машину - и мы едем в Житомир.
       - Зачем?
       - Ну, так, позавтракать в ресторане.
       Мы помирились. Это был хороший мальчик. Как и Сенька. А я - ну, что я? Я был спортсменом и ездил на соревнования. Кроме того, я был культурист: у меня были то ли мускулы, то ли бицепсы. Годом раньше я бросил музыкальную школу. Я мечтал стать хиппи. Я не хотел ни любить, ни страдать. Я хотел иметь порванные джинсы.
       Но родители купили мне модный серый костюм.
       С этого и началось.
      
       2.
       Я сказал Саше и Сеньке:
       - Адмиралы! Надевайте костюмы. Нам пора иметь постоянных подруг. Хотя бы на неделю.
       - На всю жизнь - возразил Сенька.
       - Не знаю, - застенчиво сказал Саша. - Я пока жениться не собираюсь. Но я хочу пригласить Беллу.
       Эта Белла! Девочка бело-розового цвета. Она разговаривала медленно и неизменно глупо. Она смотрела во все витрины, чтобы увидеть себя. Когда я видел Беллу, меня клонило в сон.
       Мы надели костюмы и короткие пижонские галстуки - черные, как Африка. Мы подождали Беллу. Она выплыла из подъезда - и началось наше первое адмиральское плавание. Мы все были красивы. Особенно Саша на фоне Беллы.
       Мы пошли на Бродвей. Мы увидели горькую правду: нас там - не заметили. Там была роскошная публика. Беспощадно пахло духами и одеколоном. Из распахнутых окон ресторана песня от Эдиты Пьехи - "Вышла мадьярка на берег Дуная". У кинотеатра стояли бандиты в модных клешах. Они спросили у нас 20 копеек. Сенька дал им 30 копеек. На всякий случай. Мы повернули назад, и Сенька тихо сказал про бандитов:
       - А шоб вы сдохли на трубе паровоза!
       А бандиты крикнули вслед Белле:
       Девочка, не кушайте мороженое, а то забеременеете!
       Это было сказано тепло и заботливо. Все-таки Сенька дал им не 20, а 30 копеек!
       Мы решили, что на Бродвее делать нечего. Мы пошли на речку - как на берег Дуная. Белла была нашей мадьяркой.
       Сенька сказал:
       - Я человек неграмотный, но у меня вопрос: кто такой Фейербах?
       Мы напрягли умы. Ни Саша, ни я не были отличниками. Но Белла - как раз да. Круглая отличница. Мы посмотрели на Беллу.
       Но Белла сказала:
       - Про Баха - знаю. А про Фейербаха - нет.
       Рядом с крепостью, у берега стояла лодка. В ней сидели две девочки: сердитая Маша и красивая Тома. Я спросил у них:
       - Вы не знаете, кто такой Фейербах?
       - Маланец из 13 школы, - ответила сердитая Маша.
       - Ну, Маша! - с укором сказала красивая Тома. - За что ты так жидов не любишь?
       - Почему не люблю? - удивилась Маша. - Люблю. Вот Саша мне нравится. Я с ним позавчера целовалась.
       Белла бешено посмотрела на Сашу. Куда делась ее медлительность?! Она стала похожей - на пантеру! Но Саша нашел способ уничтожить ее ревность. Он сказал Маше:
       - Неправда! Я с тобой НИ-КОГ-ДА не целовался!
       - Да? - сказала Маша. - А вчера, с той стороны крепости? Это был ты - или диктатор Чомбэ?
       - Это был не я! - возразил Саша.
       - Маша, - примирительно сказал Сенька. - Почему ты такая сердитая на красивых мальчиков? Почему ты хочешь разбить чужую, но большую любовь?
       Маша ответила - но не Сеньке, а Белле:
       - Белла! Никогда не приходи на речку одна. А то я тебя утоплю.
       - Зар-р-раза! - сказала медленная Белла. - Сдохни от зависти!
       И гордо взяла Сашу под руку.
       Маша вышла из лодки, чтобы начать бить Беллу. Но Сенька сказал:
       - Маша, зачем тебе Белла? Она отличница. Она сама не знает, что говорит. Но посмотри на меня! Я играю на барабанах. Полюби меня - и мы поедем в Ташкент.
       - Когда? - с интересом спросила Маша.
       - Завтра, - ответил Сенька. - У меня есть 70 рублей на черный день.
       - Это я - твой черный день? - удивилась Маша
       - Нет, - уклончиво сказал Сенька. - Черный день - это будет завтра, когда мы с тобой поедем в Ташкент. Это будет самый черный день моей жизни. Маша, полюби меня!
       Это было так искренне! Так романтично! Маша не выдержала и взяла Сеньку под руку.
       - А мне что делать? - спросила красивая Тома и посмотрела на меня. - Одной тут сидеть?
       Я растерялся. Тома была ослепительно красива. Тонкая, загорелая, изящная. В нее были влюблены, наверное 100 мальчиков. Но она была - недотрога. Ни с кем не ходила на прогулки. Она понимала свою царственность.
       Неужели она хочет со мной прогуляться по берегу?!
       Я не мог в это поверить!
       - Ты такая... красивая, - пробормотал я.
       - Красивее, чем Белла? - приветливо спросила Тома.
       Мне было 14 с половиной лет Но я уже понимал, что нельзя при Белле говорить правду Томе. Я терпеть не мог Беллу. Но я не хотел ее унижать!
       Я не ответил.
       Вместо ответа я неопределенно пожал плечами. Белла улыбнулась и ехидно посмотрела на Тому.
       Но и Тома улыбнулась.
       Мне.
       Она взяля меня под руку. Я оцепенел. Как и все остальные. Тома еще никого из мальчиков не брала под руку. Я стал - первым!
       Мы стали фланировать вдоль реки. Три адмирала и три девчонки с трудными характерами.
      
       3.
       Ну, что вам сказать?
       Через полчаса я влюбился в красивую Тому. Она смотрела на меня сияющими глазами. Так, словно это был не я, а Муслим Магомаев! Она шепнула мне на ухо:
       - Любимый! Ты мне давно нравишься! Ты такой умный! Такой красивый! Такой спортивный! Ты самый лучший на всем свете!
       Я - обалдел!
       Что я мог возразить на эту ошеломительную правду?!
       А Тома шептала мне - тепло и ласково:
       - Я схожу с ума от любви к тебе! Увези меня на Дальний Восток!
       - Зачем?! - не понял я.
       - Оттуда мы удерем на Ближний Восток, - шептала Тома. - Ты согласен, любимый?
       - Но у меня нет денег на поезд!
       - Ничего. Мы пойдем пешком. Как-то прокормимся в деревнях. Ты меня любишь?
       - Д-да-а! - ошеломленно простонал я.
       Я был потрясен! Такая красивая Тома - и так меня любит! Как в кино!
       Когда стемнело, я проводил ее до дома. Она жила над рекой, рядом с крепостью. Она положила мне руки на плечи и прошептала:
       - Любимый! Приходи завтра в шесть утра к той лодке, где я сидела с Машкой. Я принесу весла и бутерброды. И мы уедем по реке на Дальний Восток. А оттуда - на Ближний!
       Она поцеловала меня в щеку и ушла.
       Сенька и Саша ждали меня в нашем дворе. Я рассказал им всю правду.
       - Так и сказала? - не поверил Сенька. - Хорошо, я удираю с вами. А ты, Саша?
       - На Дальний Восток меня не очень тянет, - сказал Саша. А на Ближний - очень! Но ведь... экзамены тут. В школе.
       - Плюнь! - сказал Сашка. - Во Владивостоке проберемся на пароход. А дальше - что там?
       - Америка, - сказал я.
       - Там и перезимуем, - решил Сенька. - Адмиралы, когда встречаемся?
       - Завтра, в 5:30 утра, - сказал я. - Тут. И - бегом на речку.
       - А! - сказал Саша. - Была не была! Я тоже удираю!
       Я был рад. Меня только одно удивило. То что они тут же забыли и про Беллу, и про Машу, и про вечную любовь.
       Дома я поставил будильник на 5 утра. Сказал родителям, что буду на речке с рассвета готовиться к экзаменам. Утром я позавтракал. Положил в сумку свитер и зимнюю шапку.
       Саша и Сенька ждали меня во дворе. Они тоже были при сумках.
       Мы быстро пошли на речку. Сели в лодку и стали ждать Тому.
       Она - не пришла.
       Ни в шесть утра, ни в девять. Наконец, Сенька сказал:
       - Обманула.
       Мы вздохнули и пошли назад. Но вечером - опять пришли к этой лодке. Нас тянула сюда неведомая сила.
       В лодке, как и вчера сидели Тома и Маша.
       - А, привет, - сказала Тома. - А где Белла?
       - В кино, - ответил я. - Почему ты не пришла?
       - А очень просто, - сказала Тома. - Я у тебя что вчера спросила? Кто красивее: Белла или я? А ты что ответил?
       - Ничего.
       - То-то и оно! - сказала Тома. - В следующий раз будешь знать, как надо мне отвечать!
       - А как надо? - спросил я.
       - Сам думай, - ответила Тома.
       Она засмеялась. И Маша засмеялась. Мы ушли, и они громко смеялись нам вслед.
       В тот вечер я впервые понял, что такое женская месть.
       Мне было противно. Мне было не по себе. Но странно: с Томой мы готовы были удрать. А без Томы - нет.
       - Адмиралы, - сказал я. - Жизнь - это тайна.
       Жизнь разбросала нас. Кого куда.
       Сенька уехал в Ташкент. Саша - в Москву. Белла - в Израиль, сердитая Маша в Одессу, я - в Таллинн.
       А Тома никуда не уехала тогда. Сначала она тихо вышла замуж за парня по фамилии Горштейн. У них было двое детей. А потом они все вместе уехали в Израиль. Там и живут. А я был уверен, что она - антисемитка.
       Я был сердит на нее тогда.
       Но - как прекрасен был тот вечер, когда мы были адмиралами! Как тепло шептала мне Тома на ухо! Я таких слов больше никогда не слышал. Ни от кого. Она мне отомстила - да. Она про меня тут же забыла -да.
       Да! Да! Да!
       Но - как прекрасен был тот вечер!
       О, как он был прекрасен!..
      
       ЭТОТ УЖАСНЫЙ ОСЯ!
       Был такой Ося.
       Он и теперь есть.
       Но в Берлине.
       А тогда он был - в Таллинне. Среднего роста, поджарый, с крепкими плечами. Вероятно, ему было тогда чуть за тридцать. Как и Довлатову. Но в его черных, коротко стриженых волосах уже была отчетливо заметна проседь.
       Это делало его импозантным.
       Ося был красив. Спортивен. Одевался модерно, с намеком на интеллект. Женщины к таким - неравнодушны. Хотя я не помню, чтобы о нем говорили, как о ловеласе.
       Довлатов говорил мне, что в юности он был боксером. Я не верил. Не верил, что он способен кого-то ударить. Даже на ринге. Хотя комплекция у него была - как у громилы.
       А про Осю Довлатов говорил, что тот раньше был хорошим боксером. То ли в Ташкенте, то ли в Баку.
       В это я - верил.
       Когда Ося смотрел на меня, он, казалось, ощупывал меня взглядом. Профессионально. С намеком: куда бы влепить кулаком. Так, чтобы я лег и не встал.
       Меня воротило от этого взгляда. У меня была своя мечта: влепить Осе графином по голове. А потом выбросить его с шестого этажа. Там, где была редакция.
       Он меня - презирал.
       Я его - ненавидел.
       В Таллинне он был единственным, кого я ненавидел.
       Там были разные люди. В том числе неприятные. Но я не удостаивал их ненавистью. Нет смысла ненавидеть мелкоту.
       А ненавидеть Осю - был смысл. Он был, конечно, не мелкота.
       Но как он был ироничен! О, как он был ироничен! Он входил в наш кабинет и спрашивал у меня:
       - А где люди?
       - А я что, не человек?! - отвечал я.
       - Рано, мальчик, рано! - благодетельно говорил Ося. - Ты пока не дошел до звания человека. Ты сопля, размазанная по стенке. Когда ты станешь человеком?
       - Когда ты отсюда исчезнешь!
       - А в моем присутствии - никак? - удивлялся Ося.
       Он ухмылялся и садился на диван. Ждать, пока придут люди. А я утыкался носом в репортаж. Перед моими глазами плыл туман. Я не мог написать - ни строчки.
       Мне было 20 лет. Я был совсем неплохим репортером. Из командировок я привозил по 7-10 репортажей. На свои гонорары я был прекрасно одет! Красный твидовый пиджак, зеленые брюки, белые носки и шоколадные туфли на платформе. Шик! Блеск! Безвкусица - это признак тяжелой провинциальности.
       А кто был Ося? Хотел бы я знать! Я не мог понять, где он работает? Кажется, нигде. Он подрабатывал, как фоторепортер. Но не часто. На такие гонорары было - не прожить. Я думал: может он контрабандист? По ночам переплывает Финский залив, закупает в Хельсинки духи и колготки, а потом плывет назад. Почему бы ему не утонуть по дороге?
       Однажды мне под утро приснился сон: как Ося тонет в заливе. Буль-буль! Бу-уль-бу-у-уль! И нету Оси.
       Это был приятный сон. Я проснулся в прекрасном настроении! Но у дверей редакции встретил живого Осю. Он озабоченно спросил:
       - А как теперь в Бердичеве? Я слышал, там теперь все мужчины носят белые зимние пальто с красными воротничками. Это правда?
       - Не-ет! - прохрипел я.
       - Правда, правда! - сказал Ося. - Это знает весь мир! Продай мне твой роскошный красный пиджак. У меня дома кончились половые тряпки.
       Я не нашел, что ответить. Когда я видел Осю, мое остроумие - умирало.
       Теперь вы можете понять, как я его ненавидел! О, как!
      
       2.
       Наша завотделом Гати смотрела на Осю с недоумением. Ни хорошо, ни плохо. Но она давала ему заказы на снимки. Иногда. Он приносил хорошие фотографии. Гати придирчиво из рассматривала. Пожимала плечами, но, как правило, брала. Кажется, она не очень-то признавала его талант фоторепортера. Она была не капризна, но ценила в людях состоятельность характера. С умилением подозреваю, что в Осе она это качество - не находила. Единственным кумиром Гати был ее муж. Довлатова она ценила за ум и мастерство репортера. Меня она... ну, может и ценила. По праздникам. Не чаще. Но я трепетно надеялся, что Осю она терпеть не может. Это была сладкая надежда!
       Стол Довлатова был в трех метрах от моего. Приходил Ося с фотокофером, и Довлатов говорил:
       - А-а-а!
       Я искал подтекст этого "А-а-а!" и не находил. Ося подсаживался к Довлатову. Они начинали говорить черт знает о чем. Они были приятелями. Ни близкими, ни дальними. Посердине. Меня сердило, что Сергей так мило беседует с этим оц-тоц-перевертоц. Так я называл Осю: скромно и по-бердичевски.
       Иногда они шли в бар на первом этаже - продолжить беседу. Однажды я взял там чай, пару бутербродов и подсел к ним за столик. Рядом с Осей. Я стал есть бутерброд.
       - Не подавись! - ласково прошептал Ося мне на ухо.
       И что вы думаете?! Я таки чуть не подавился! Они говорили о литературе. Я слушал и пробовал понять суть. Но так и не понял. В тот раз говорил, в основном, Ося. А Довлатов то поднимал брови, то опускал. Я был уверен, что Довлатов и сам не понимает Осин монолог. Но Сергей, как назло, стал кивать. С пониманием. Я не мог это стерпеть. Я доел бутерброды и ушел. Гордо! Никем не понятый, сам ничего не понявший.
       Потом в кабинет вернулся Довлатов. Он остановился посреди кабинета - огромный, в сером твидовом пиджаке. Довлатов не был моим кумиром. Но - я обожал его. Больше чем кумира! Он таким и остался для меня: единственным человеком, которого я по-настоящему люблю. Даже маму я так не люблю, как его.
       Он стоял посреди кабинета. Он задумчиво сказал:
       - Бывают разные люди. Умные, серые и дураки. Но от этого Оси можно забеременеть!
       - Такой тупой? - с надеждой спросил я.
       - Кто? - не понял Довлатов. - Я?
       - Нет! Ося, конечно!
       - Не тупой, - сказал Довлатов.
       Больше ничего не сказал. Я был огорчен. Я так хотел, чтобы Сергей назвал его тупым!
       Я тяжело вздохнул. Спустился в кассу и получил деньги. Вспомнил про Осю - и неожиданно поехал в Kaubamaja (Дом торговли). Там резко купил себе черный эстонский пуловер и светлые финские брюки. А кроме того - черные носки. Там же и переоделся. Свой красный пиджак и зеленые брюки я отнес в родную мореходку. Там встретил одного салагу из моей бывшей роты. Это был курсант первого курса. Белорус, из глухой деревни. Тихий - как штилевое море.
       - Купи гражданку! - сказал я. - Пиджак и брюки, почти новые. Приедешь в деревню - все бабы в обморок упадут!
       - Упадут, кротко согласился он. - Подумают, что я тут учусь не на моряка, а на клоуна!
       Ни за что не хотел купить! Очень стеснялся. Но я все-таки всучил ему пиджак и брюки. Бесплатно. Потом он продал это какому-то хиппи из Ленинграда: за 5 рублей. Почти новые вещи, которые мне обошлись в 70 рублей!
       Ну?!
       Надо после этого жить?!
       Я был глубоко ошарашен. Признать себя дураком я, конечно, не мог. Молод был. Поэтому я во всем обвинил антисемитов и Осю. Который, в свою очередь, антисемитом быть не мог, потому что был - семитом.
       Теперь вы уже точно поняли - как я его ненавидел!
       О, как!
       Не за то, что он - семит. А за то, что он - хуже антисемита!
      
       3.
       Но наша зав Гати готовила мне подарок. Она чувствовала, как я люблю Осю. И видела как Ося любит меня. Она решила нас - помирить. У нее были такие странности: мирить тех, кто родился не там и не тогда.
       Она решила послать нас обоих в командировку. В деревню: то ли под Раквере, то ли под Вильянди. Она сказала коротко: "Найдите там что-то интересное".
       Я часто так работал: ехал - куда, не знаю сам. По методу Довлатова. Он говорил так:
       - Боря, написать репортаж - это пустяк. А найти тему для репортажа - это меньше, чем пустяк. Люди ходят и ничего не замечают. А ты - ходи и замечай. Идешь по улице Пикк, трое рабочих роют яму. Спроси у них: ребята, что вы тут роете? А зачем? А почему? Они тебе объяснят. Выпей с ними бутылку пива, напиши репортаж, и 15 рублей у тебя в кармане! Понял? Так и делай!
       Я так и делал.
       Но Ося мне устроил ТУ командировку! Это была не командировка. Это был ад!
       Ося поставил мне условие:
       - В 6.30 утра ты должен заехать за мной на такси и отвезти мое тело на вокзал.
       - На такси?! - закричал я. - Кто ты такой? Фидель Кастро? Почему ты сам не можешь приехать на вокзал?!
       - Я старый, больной человек, - спокойно объяснил Ося. - А ты - салабон из Бердичева. Я тихий, кроткий, печальный. А ты юный, наглый фраер. Я за фото в газете получу 5 рублей, а ты за репортаж - 25 рублей. Ну, кто за кем должен заезжать?
       - А почему ты на трамвае не можешь приехать?! За 3 копейки?
       - Потому что я люблю такси! - ответил Ося.
       Хорошо. Я стиснул зубы. Я встал на рассвете. Час искал такси. Приехал к нему ровно в 6.30. Сначала звонил в его дверь. Потом барабанил по ней кулаком. Он открыл дверь, зевнул и сказал, что еще спит, но через пятнадцать минут - выйдет .
       Он вышел через 30 минут. Я не мог с ним разговаривать: меня трясло. Мы поехали на вокзал.
       В совхозе нам сказали, что у них работают летчики-опылители. Мы поехали к летчикам на поле. Там стоял самолет АН-2, известный под названием "кукурузник". Я хотел начать разговор с летчиком, но интервью стал брать почему-то Ося. Я слушал и записывал в блокнот. Я не мог раскрыть рот: Ося это успевал раньше. Как вам нравится этот способ интервью? Когда репортер молчит, а фотограф - задает вопросы! Это было самое черное интервью в моей жизни!
       Самолет взлетел. За ним потянулся шлейф химикатов. Ветер сдувал их в нашу сторону. Ося ладонью закрыл рот и нос. Но мне успел сказать:
       - Открой рот пошире. Это не химикаты. Это - витамины.
       Я до сих пор помню эту командировку! Больше с ним в паре я никогда не работал. У меня не было на это сил!
      
       4.
       Шли годы. Довлатов был уже в Америке. Осю я старался не видеть. Я печатал рассказы в журналах. Писал скетчи для эстонских артистов. Делал газетные интервью. Ося то мелькал, то исчезал. Однажды, в Доме печати, он с неожиданным интересом спросил:
       - Я слышал, ты стал писателем?
       - Нет.
       - Это не ты печатаешь рассказы?
       - Нет. Не я.
       - Странно, - сказал Ося. А мне говорили, что какой-то Боря печатает паршивые рассказы, которые противно читать! Значит, это не ты. Спасибо, ты меня успокоил. А то я очень за тебя переживал! Я думал, что этот графоман Боря и ты - это одно лицо!
       Он щедро улбнулся. Я тоже улыбнулся - но кисло.
       В Таллинне начала выходить еврейская газета. Первое время она мне была скучна. Ее тогда делали не профессионалы, а случайные люди. Но вдруг она изменилась: к лучшему. Ее редактором стал Ося.
       Я передал ему, через одного знакомого, пять своих коротких рассказов. Ждал, когда их напечатают. Через три месяца я позвонил Осе:
       - Ты читал мои рассказы?
       - Да.
       - Ты будешь их печатать?
       - Наверное. Может быть.
       - Когда?
       - Жди, - сказал Ося теплым голосом.
       Я знал, что такое теплый голос Оси, когда речь идет обо мне. Я понял, что он мои рассказа НИКОГДА не напечатает. Я был прав. Он их так и не напечатал.
       Но и Ося был прав. Это были слабые рассказы.
      
       5.
       Прошло десять лет. В Штутгарте мне позвонила знакомая эмигрантка:
       - Я была на еврейском семинаре, встретила там твоего таллиннского коллегу. Его звать Ося. Он говорил о тебе очень тепло. Сказал, что всегда любил тебя. Просил передать тебе его номер телефона в Берлине.
       Я записал номер. Конечно, я не хотел звонить Осе! Но позвонил. Он сказал, что хотел бы почитать мои рассказы. Конечно, я не хотел посылать ему свои рассказы! Но послал. Это был свежий номер тель-авивской "Роман-газеты" с моими десятью рассказами.
       На другой день, поздно вечером, он позвонил мне. Сказал, что прочитал эти рассказы. Комплиментов не говорил. Хотя один комплимент был: "При чтении твоих рассказов я ни разу не заскучал". Он говорил, а я слушал вполуха. Сначала. Но вдруг я - стал слушать. Я не верил своим ушам! Ося говорил о моих рассказах такие точные слова, которых я ни разу ни от кого не слышал! Он меня понял - как никто другой. Мой стиль. Мою авторскую психологию. Это были четкие, выверенные слова. Я понял, наконец, почему Довлатов охотно с ним беседовал. Ося сказал, что готов помочь издать мою книгу в России, что у него есть контакты. Кроме того, он готов написать рецензию о моих рассказах. Я понял, что он и в прежние годы ждал от меня только одного: уровня. Мы перестали быть врагами.
       В ту ночь я долго не мог уснуть...
      
       ХРОНИКА ЛЮБВИ
      
       1.
      
       Она была прекрасна.
       Смуглое лицо. Тугие груди. Тонкая талия. Стройные ноги. Пушистые черные волосы с удивлением лежали на ее красивых плечах.
       Глаза у нее были удивительные. Черные, цыганские глаза.
       Такой она потом часто снилась мне. Я просыпался. Я чувствовал себя - как в тот первый день, когда увидел ее.
       Это было на стадионе в Кишиневе. Был чемпионат Молдавии по легкой атлетике среди техникумов.
       Я увидел ее - и ошалел.
       Она была в белых спортивных трусах и синей майке. Она пыталась вколотить стартовые колодки в беговую дорожку.
      
       Я подошел и спросил:
       - Девушка, что вы делаете?
       - Вот, - сказала она с недоумением. - Что-то не получается.
       - Конечно, - сказал я. - Вы перевернули колодки вверх ногами. Вы первый раз выступаете на стометровке?
       - Первый, - сказала она. - Я пианистка.
       Она была в команде музучилища. Я - в команде спортивного техникума.
       Я вкопал ее колодки. Я чувствовал: происходит что-то необычайное.
       Нам было по шестнадцать лет.
       Первыми выступали девушки. Она пришла к финишу последней.
       Я выиграл те соревнования. Без труда. Я был спортсменом, был в сборной республики. А тот чемпионат был - так, заштатный. Там не с кем было соперничать.
       Но она смотрела на меня - как на чемпиона Олимпийских игр.
       Ее звали Вика.
       Так мы познакомились.
      
       2.
       Меня к ней - как приклеило.
       Мы бродили по улицам - до ночи. Я забыл про все. На занятиях я писал стихи. Вечером я читал их Вике. Она терпеливо слушала и говорила:
       - Что-то есть. Но ты - не Мандельштам.
       Она была умнее меня. В смысле интеллекта - на голову выше. А я - был мальчик из Бердичева. Я был хвастлив и тщеславен. Я был провинциален - до изнеможения.
       Не знаю, как она меня терпела.
       Не знаю.
       Честное слово - не знаю.
      
       3.
      
       Была весна и лето.
       Потом я ушел из техникума. Начались мои приключения. Меня занесло в Таллинн. Я стал курсантом морского училища. Мы ходили под парусами и вязали морские узлы. К нам на танцы приходили юные стервы из торгового техникума. С ними не о чем было разговаривать. Их можно было только трахать. В порядке очереди.
       Я думал о Вике.
       Она была на другом конце страны. Меня тянуло к ней. Меня притягивали ее интеллект, ее изящество.
       Я приезжал к ней на каникулы.
       Это были лучшие дни моей жизни. Вику не с кем было сравнить. Она была - прелестна.
       Она водила меня на концерты классической музыки.
       Она рассказывала мне про великих людей. То, что я потом написал повести про Баха и Модильяни, было результатом этих ее рассказов.
      
       После морской практики мне сделали операцию. Мне дали академотпуск. Неожиданно я стал репортером - в том отделе, где работал Сергей Довлатов. Я часами слушал его устные рассказы. Это был - новый кругозор. Это приподняло мне интеллект. Я много ездил. Брал интервью у моряков, шоферов, артистов, летчиков. Однажды взял интервью у испанского певца Мичела. С ним была его жена - тонкая, элегантная испанка. Она играла на кастаньетах. Она была похожа на Вику. Я сказал ей:
       - Вы похожи на мою первую любовь.
       - А где ваша любимая? - спросила испанка.
       - Далеко. Три тысячи километров отсюда.
       - У вас грустное лицо, - сказала испанка. - Мне тоже грустно, когда Мичела нет рядом.
       Меня призвали в армию. Я стал военным корреспондентом. Я много зарабатывал и много пил. Мне не хватало Вики. Я написал ей письмо. Она тогда училась в консерватории.
       Летом она приехала ко мне. В апреле родился Дима.
       Это имя я сам ему определил. Через три месяца я приехал в Кишинев - и мы с Викой поженились.
       Свадьбы не было. Мы зашли в загс и расписались. Мы были молоды и смотрелись, как юные птенцы. Мы сказали, что у нас есть ребенок. У сотрудницы загса глаза полезли на лоб.
       - Как? - сказала она. - Уже?! А я думала, вы мальчик и девочка!
       Мы пошли в город и распили бутылку шампанского.
       Через год родилась Марина.
      
      
       4.
      
       Нам стало не до романтики.
       Тогда было время отъездов. Евреи фурали через Вену - кто в Тель-Авив, кто в Рим, а оттуда в Штаты. На собраниях проклинали эмигрантов. Меня не принимали ни в одну газету. Я работал машинистом сцены, пожарником на танцах, ночным сторожем.
       Наконец, устроился в редакцию. Писал репортажи и очерки. Брал интервью у эстрадных звезд. Начал писать рассказы. Читал их в литературном кружке "Орбита". Мы ходили туда вместе с Викой. К моим рассказам она была равнодушна. Она была права. Я работал под Бабеля, Паустовского, Куприна. У меня тогда не было своего почерка.
       У нас появились друзья. Это были поэты. Сундеев, Юнко, Фрадис, юный Хорват. Был прекрасный бард - Наум Каплан. Мы слушали стихи и пили вино. Вике нравились мои друзья. Она любила хорошую поэзию.
       После консерватории Вика стала преподавать музыку. Мы хорошо зарабатывали. Я калымил в разных редакциях. На радио. Писал сценарии для телепередач. Зарабатывал по 400-500 рублей.
       Внешне - было хорошо.
      
       Но в доме - не ладилось. Я конфликтовал с тещей. Банальная история. Не знаю, чем она меня раздражала. Она была добрым человеком, хотела и нам добра. Но от ее советов были одни конфликты.
       Мы с Викой стали ссориться. Мирились, потом опять ссорились.
       Теперь я знаю причину.
       Причина была в том, что Вика не заметила перемены во мне. В моем интеллекте. А я был уже профессиональным репортером. Серьезно уходил в литературную работу. Ко мне начало приходить мое творческое лицо. Мой почерк. Но Вика упорно принимала меня за местечкового пацана.
       Однажды мы были в гостях у моих друзей. Зашел разговор о футуристах. Вика азартно спорила. Мне этот спор был скучен. Я молча ел шашлык и пил "Кабернэ". Хороший шашлык мне интереснее, чем все футуристы, вместе взятые. Но меня о чем-то спросили. Об этих футуристах. Я вяло произнес пару слов.
       - А ты бы лучше молчал! - сердито сказала Вика. - Ты в этом ничего не понимаешь!
       Она сказала это - при всех.
       Было неловкое молчание. Пауза недоумения. Это были мои друзья. Они ценили меня. Неожиданная бестактность Вики озадачила их.
       Молчание затягивалось.
       - Вика права, - сказал я. - Футуристы мне - до лампочки. Я люблю Пушкина, Бернса и Франсуа Вийона.
       Я встал и вышел из комнаты в сад.
       Мне было - тошновато.
       Потом в сад вышла Вика. Она положила мне руки на плечи и сказала:
       - Извини.
       И поцеловала меня.
       Она была моя по-настоящему первая, а теперь могу сказать - единственная любовь. Она много значила для меня. Мне было странно, что мы так часто ссоримся.
       Но я сам был - не ангел. В спорах был резким, а то и грубым.
       Что опрокидывало нас в эти ссоры?
       То, что Вика относилась ко мне - как покровитель. Снисходительно. Она не замечала, что я - уже не мальчик Бэрл. А я хотел стать лидером в семье. Хотел стать мужчиной.
       Но чем больше я старался, тем хуже был результат. Мужчина - без деликатности женщины - никогда не может стать лидером. Это безнадежно.
       Но иногда Вика была деликатна. Она подбадривала меня. Я распрямлял плечи. Но ненадолго. У Вики не было терпения на психологическую щедрость.
       Я стал понимать, что она меня - не любит. А может, никогда не любила. Она не ценила меня как личность. Потому и не могла любить.
       Мне стало одиноко.
       Я стал изменять Вике. Порою местом секса был мой письменный стол в редакции. Эти приключения были мне - что в лоб, что по лбу. Я решил влюбиться. Я уверил себя, что влюблен в стюардессу. Она летала в Крым и на Кавказ. У нее была красивая попа. В сексе она была похожа на грузинский танец. Море темперамента. Но когда она открывала рот, я закрывал уши. Ее кумиром был певец Лев Лещенко. Она мне быстро надоела. Мы расстались.
       Я по-прежнему любил только одну женщину - Вику. Я ничего не мог с этим поделать. Мне было с ней плохо, скверно, одиноко, но я ее - любил.
       Это было - черт знает что. Как женщина она меня уже почти не привлекала. В интиме у меня с ней было - ни то, ни се. Я заставлял себя хотя бы изобразить страсть. Ссоры убивали секс. Но при этом - я любил ее!
       Наваждение!
       Постепенно до меня дошло, что и она мне - изменяет.
       Я относился к этому по-разному. Иногда ревновал, но чаще - делал вид, что ничего не замечаю. Так было проще. Ну, изменяет. Ну, ладно. Сам-то я тоже хорош. Значит, и она имеет на это право.
       Она тоже знала о моих изменах. Но сцен ревности - не устраивала. Это было по принципу: пей шампанское, но не мешай другому смотреть кино.
       Любовь на стороне была у нас только днем и вечером. Ночью мы дисциплинированно спали в одной постели. Правда, в командировках я забывал про тормоза. Артист Боярский как-то сказал мне, что в юности у него было пять женщин за день. У меня до таких высот не дошло. Лишь однажды, в командировке, я установил суточный рекорд: три женщины.
       Вике было наплевать на мои рекорды.
       Мы стали проводить отпуска - раздельно.
       Я отдыхал в Абхазии. Нечаянно я переспал там с русской любовницей грузинского мафиози. Она уговаривала меня сбежать с ней на Дальний Восток. Но мне самому пришлось удирать. За мной гнались на "Волге" и двух мотоциклах. Я спрятался в роще. Они искали меня там до рассвета. Потом ушли. Мне повезло.
       Вика отдыхала в Крыму. Там у нее был роман с мичманом Черноморского флота. Меня это задело: почему мичман? Почему не адмирал?
       Мы были - в тупике.
      
       5.
       Нас примиряли дети.
       Их мы любили оба.
       Дима был характером - не в меня. Он был терпелив и усидчив. В три года это был степенный мужичок. Он умно ставил вопросы и был деликатен. Когда мы с Викой начинали ссориться, он внезапно спрашивал:
       - А у нас есть яблоки?
       Так он переводил кипение ссор на язык бытовой прозы. Это действовало. Мы начинали смеяться.
       А Марина была - в меня. Крошечная легкомысленная девица.
       Я любил укладывать их спать. Они требовали:
       - Папа, расскажи сказку!
       Я на ходу придумывал им сказки про Огина - рыжего мальчика с зелеными глазами. Однажды я записал эти сказки. Они были напечатаны на нескольких языках. Я до сих пор люблю эти сказки.
       По выходным дням я ходил с детьми на рынок. Мы ели там арбузы, дыни, персики. Дима обгладывал все до корочки, до косточки. А Марина любила капризничать:
       - Папа, хочу это! Нет, не это, а это!
      
       Это было замечательно!
      
      
       6.
      
       Мои отношения с Викой становились все хуже. У нас обоих кончилось терпение. Дело шло к скандалу.
       У меня был друг - поэт Саша. Местный диссидент. Я читал его стихи, но ни разу не понял смысла. Он клялся, что, когда уедет в Америку, то будет писать памфлеты на всех нас - тех, кто остался. Экстравагантный тип.
       Вика считала его личностью.
       Иногда он приходил к нам ночевать. Рано утром я вел детей в садик и уходил на работу. А Саша перебирался в постель к Вике. Я не возражал. Это был не первый молочный брат среди моих приятелей.
       Но в свой день рождения Вика устроила мне публичную оплеуху.
       Собрались гости, человек двадцать. Внезапно Саша сказал, что ему надо срочно позвонить. Наш телефон барахлил. Вика сказала, что покажет Саше, где тут поблизости телефон-автомат.
       Они оба ушли.
       Их не было три часа. Гости смотрели на меня сочувственно.
       Мне стало понятно, что пора подавать на развод.
       Но мы все-таки дотянули с весны до осени. Осенью мы развелись. Я на разводе не присутствовал. Но прислал письмо, что согласен.
       Нас развели.
      
      
       7.
      
       Я заболел. У меня шла кровь. Меня лечили в трех больницах.
       Потом я уехал в Эстонию. У меня была тяжелая депрессия. Отвратительное состояние.
       Вдали от Вики я стал скучать по Вике. Зимой - приехал на десять дней в Кишинев. Остановился в гостинице, но спал с Викой дома. У Вики был женатый любовник. Художник. Он ревновал. По ночам он звонил и спрашивал у меня, как мы спим: раздельно или вместе. Я отвечал: вместе. Он страдал. Но это был хороший парень и сильный художник. Я одобрил Викин выбор.
       Я предлагал ей уехать ко мне в Эстонию. Она чуть не согласилась. Но передумала. Кто-то наплел Вике, что я плохо про нее говорил. Это была неправда. Но Вика поверила. Она обиделась.
       Она написала мне, что хочет иметь новую семью. Это раз. Что хочет вычеркнуть меня навсегда из своей жизни. Это два. Хочет, чтобы дети навсегда забыли про меня - это три.
       Я перестал ездить в Кишинев.
       Это была самая большая глупость в моей жизни. Самая дикая, самая ужасная глупость.
       Я себе этого никогда не прощу.
       Ни-ког-да.
      
      
       8.
      
       Но иногда мы переписывались. То холодно, то с упреками, то с неожиданной нежностью.
       В Таллинне у меня были женщины. Хорошие. Но ни одну из них я по-настоящему не любил. Я сравнивал их с Викой. Это было не в их пользу.
       Весной 1990 года Вика написала мне, что нужно мое разрешение на ее отъезд с детьми в Израиль. Разрешение надо было оформить в Таллинне. Я хотел попрощаться с Викой, с детьми. Я попросил ее приехать с ними в Таллинн.
       Она приехала с Мариной. Дочери тогда было 12 лет. Она меня сторонилась. Разговаривала сквозь зубы. А чего я должен был ожидать? Что она бросится мне на шею? Мы не виделись восемь лет. Мы стали чужими.
       Я хотел с ними сфотографироваться. Но Марина сказала:
       - Нет.
       Мы оформили разрешение у нотариуса. Они были в Таллинне три дня. Перед отъездом Вика сказала:
       - Не ожидала, что ты так хорошо нас встретишь. Театры, музеи, рестораны.
       - Надеюсь, мы еще встретимся, - сказал я.
       - Надейся, - сказала она. - Все может быть.
       Ночью я вернулся домой. Сел в кресло. Заплакал. Потом встал на колени и впервые обратился к Богу. Я просил у Бога прощения - за мои грехи, за детей, за Вику.
       Это была страшная ночь.
       Как в пустыне.
       Через три дня в Таллинн приехала София Ротару. В юности Вика была с ней знакома. Кажется, по консерватории.
       Я взял интервью у Ротару. Сказал, что я бывший муж Вики. Ротару улыбнулась:
       - Помню. Это была яркая девчонка.
       Я послал это интервью Вике. Попросил ее, чтобы она писала мне из Израиля. Может быть, ответила Вика.
       Но ни одного письма я не получил.
       Мне не хватает ее. Много раз пробовал ее найти. Но не знал - ни адреса, ни новой фамилии Вики. А по старой фамилии - Сандрацкая - не найти.
       Нам было бы про что поговорить. Годы сделали свое дело. Я изменился. Наверное, она тоже изменилась. Хочу увидеть ее, детей. Мне ничего от них не надо. Просто увидеть. Больше ничего.
       Это моя мечта.
       Живу в Штутгарте. Пишу рассказы. Мне часто снится - стадион, девочка в белых трусах и синей майке. Господи, неужели я никогда ее больше не увижу?!
       Ох, Господи!..
      
       ВУНДЕРКИНД
       Бывают разные люди. Например, Валера. Он уже пять лет живет в Германии.
       Средний человек. Бывший киевлянин.
      
       Я про него - понятия не имел. Таких эмигрантов, как он, в Германии - тысячи.
       Но он меня сам нашел. Он позвонил мне по телефону. У него было типичное произношение украинского еврея. Акцент у них - как лица у близнецов.
       - Я читал ваши рассказы, - сказал он в трубку.
       - Я счастлив, - ответил я.
       - Они мне понравились. У вас легкий стиль. Вы пишете такими простыми словами, что даже не верится.
       - Во что - не верится?
       - Что это так просто!
       - Спасибо. Я вдвойне счастлив.
       Я думал, на этом разговор кончится. Как назло, я срочно хотел в туалет. Оч-чень! Я был уверен, что еще 15 секунд - и я уписаюсь. Прямо на месте.
       - Я мечтаю с вами встретиться, - сказал он.
       - Хорошо. Где? Когда? Говорите быстрее!
       - А что, вы торопитесь на интервью?
       - Нет, но я вот-вот уписаюсь!
       - Ах, извините, - сказал он. - А что, вы пьете так много воды?
       - Я и пиво пью!
       - А где нам встретиться? - спросил он.
       Я потерял терпение. Я был уверен, что уже не дойду до туалета. Западный человек назначает место и время. А советский - произнесет сто слов, но ни одного конкретного. Что за судьба! Что за менталитет! Неужели конкретность зависит от географии рождения?!
       - Завтра - суббота? - сказал я. - Завтра, в 11 утра, у памятника королю. Чао!
       Я успел-таки дойти до туалета. Мне повезло. Потом я стал думать: а кто этот Валера? Зачем я назначил ему встречу? Чтобы выслушивать комплименты? Я что, женщина?
       Вот что значит, когда очень хочется пи-пи. Нет времени на размышления. Так можно, по случайности, подарить кому-то миллион долларов.
       Впрочем, я никогда не буду миллионером.
       Это меня успокоило.
      
      
       2.
      
       Но я зря успокоился.
       В 11 утра он ждал меня у памятника. Он был хорошо одет. Он был обаятелен.
       - Вы не хотите съездить в Швейцарию? - спросил он.
       - Прямо сейчас?
       - Нет, не так быстро. Ну, месяца через два-три. У меня есть машина. Можем съездить. Посмотрите там горы, водопад. Я там уже был, мне понравилось.
       Я пожал плечами.
       - Можно, - сказал я. - В Швейцарии я еще не был.
       - Будете! Я слышал, вы и журналист? Я читал ваши репортажи. Мне понравилось. А я к вам - по причине моего сына. Он играет на скрипке.
       Я кивнул. Мой отец тоже играл на скрипке. Как-то я брал интервью у скрипача Игоря Ойстраха - сына великого Давида Ойстраха. Я сказал, что мой отец очень любит слушать записи его отца. Я попросил Игоря дать автограф для моего отца. Он улыбнулся и написал на программке своего концерта: <Отцу журналиста Бориса - скрипачу от скрипача>.
       Я сказал об этом Валере.
       - Замечательно! - ответил он. - Но моему сыну 14 лет, и он скоро переплюнет всех Ойстрахов.
       Я слегка поморщился. Сами Ойстрахи, несмотря на мировую известность, никогда не говорили, что переплюнули Паганини. Музыка - это не чемпионат по плевкам. Музыка - это культура, а не балаган.
       - Нет, правда! - сказал Валера. - Он уже теперь многих переплюнул. Он тут занимается у хорошего педагога. Прекрасный ребенок. Чисто владеет немецким.
       Я кивнул. Все дети - прекрасны. Но непонятно, почему некоторые потом становятся идиотами.
       - Мой сын - вундеркинд, - сказал Валера. - Некоторые богатые немцы уже приглашают его к себе в дома - на частные концерты. Это крупный успех!
       Я опять кивнул. От Валеры шел густой запах провинциальности.
       - Но моему сыну нужна пресса, - сказал Валера. - Вы не могли бы написать о нем?
       - Куда?
       - В местную русскую газету.
       - А что это вам даст? Наши эмигранты - это не богатые люди.
       - Вы меня не поняли, - сказал он. - Я хочу с этого начать раскрутку. Потом сделаем немецкий перевод, разошлем по редакциям. Кто-то напечатает, кто-то им заинтересуется. Вы понимаете? Это - начало раскрутки.
       - А, - сказал я. - Так? Ну, можно. Но хотелось бы раньше его послушать.
       - Да! - обрадовался он. - Через час у него будет показательный концерт в студии. Пойдемте вместе?
       - Ладно.
       - А потом и во Францию съездим, и в Австрию. А куда еще хотите?
       - В Голландию.
       - Будет вам и Голландия!
       - В принципе, - сказал я, - мне от вас ничего не надо. Если мальчик талантлив, я и так о нем напишу. Без всяких поездок.
       - Нет, это с моей стороны не взятка! - замахал руками Валера. - Что вы! Я хочу с вами подружиться. Мы будем путешествовать бесплатно.
       - А зачем?
       - Чтобы укрепить нашу дружбу!
       Я пожал плечами. Я совсем не спешил стать его другом.
       Но мы пошли на концерт.
      
       3.
      
       Это был ученический концерт. Пришли родители, бабушки, дедушки. Такие мэшпухи были и у нас - в музыкальной школе города Бердичева: на академконцертах. Я вспомнил это и слегка умилился - от ностальгии.
      
       Мальчика звали Костя. Он выступал пятым. У него было каменное лицо. С такими лицами надо рубить дрова, а не играть Вивальди.
       Он играл: ну, не хуже, чем в Бердичеве. Но этого недостаточно для газеты. Тут надо что-то посолиднее, откровенно говоря. Газета - это не школьный дневник.
       Я так и сказал Валере.
       - Но, может быть, как-то это все-таки сделать? - умоляюще сказал он. - Вы - профессионал! Помогите моему сыну выйти в люди! Вы эмигрант, и я эмигрант. Неужели ничего нельзя придумать?!
       Я был в задумчивости. Я делал когда-то интервью с вундеркиндами. Например, с пианисткой Полиной Осетинской. У нее был тоже пробивной папа - московский кинорежиссер. Но 11-летняя Полина играла в сто раз лучше, чем 14-летний Костя. Вот в чем проблема.
       Но Валера - умолял меня! Черт знает что, подумал я. Конечно, написать можно о ком угодно и о чем угодно. Я и о бревне могу написать рассказ. Важно только найти изюминку.
       - О'кэй, - сказал я. - Побеседуем втроем. Попробую найти изюминку.
       Мы зашли в кафе и стали беседовать. Костя - это был неглупый мальчик. Приятный. Совсем не такой настырный, как его отец.
       Я поискал - и нашел изюминку. Первую скрипку они тут купили для Кости за 400 марок. Затем вторую - за 1500 марок. Наконец, третью - за 8 тысяч марок. А это - уже подвиг для небогатых эмигрантов! Тем более, что они покупали эту скрипку у известного мастера в Швейцарии. Там были некоторые приключения и трогательные нюансы.
       Я записал фактуру. Сказал, что сделаю материал и отдам Валере копию на перевод.
       - Но и в русскую газету это отдайте! - умолял он.
       - Хорошо, - сказал я. - Через неделю.
       Мы расстались.
      
      
       4.
      
       Он стал звонить мне каждый вечер.
       - Я уже готовлю карты для наших совместных путешествий, - говорил он. - Абсолютно бесплатно! Куда хотите! Я - ваш кучер!
       - Ох, не надо никаких путешествий! - отвечал я. - Вот на днях буду свободен и сделаю материал. А в Швейцарию я и сам могу за 60 марок съездить. Это рядом!
       - Нет, мы поедем! - уверял он. - И в ресторане пообедаем - за мой счет!
       - Не надо ресторанов! - уже стонал я. - Я ничего от вас не прошу.
       - Нет, будут и рестораны! - кричал он в трубку. - Я гарантирую!
       Честно говоря - он мне надоел!
       Я написал материал о Косте. Вполне интересно. Я сам удивился - как из ничего можно сделать что-то.
       Я отдал материал в русскую газету, а копию - Валере.
       Он был счастлив.
      
       - Если напечатаете перевод в немецкой газете - пришлите мне, - сказал я. - Да и гонорар мне тоже не помешает.
       - Прямо сейчас?! - побледнел он.
       - Нет, гонорар - не от вас, а от газеты. За мой труд.
       - А-а! - он сразу повеселел. - Конечно! Я вам буду звонить регулярно.
       Заканчивалась осень.
       Валера больше не звонил. Ни разу.
       Мой материал о Косте напечатали в русской газете. Валера ее получает. Я подумал: может, он мне хотя бы вежливое <спасибо> скажет?
       Но Валера - не позвонил.
       Недели через две мне сказали, что видели мой материал о Косте в немецкой газете. Без подписи. Гонорара я не получил. А кто получил гонорар? Валера?
       Черт его знает.
       Надо было найти Валеру. Спросить, почему так, а не иначе.
       Но я не стал этого делать. Не люблю пачкать руки.
       Я думал - может, он хоть под Новый год позвонит? Поздравит? Извинится?
       Не позвонил.
       Я как-то встретил Валеру в городе. Он заметил меня, круто свернул в переулок, а потом - побежал.
       Черт с ним.
       А что дала ему эта публикация? Русская, немецкая? Его сын от этого стал гением?
       А что дало это мальчику? Урок мелкой халявы?
       Впрочем, это их дело.
       Вскоре мне позвонила какая-то дама. Она читала мою публикацию о Косте в русской газете. У нее - тоже сын. Ему 12 лет. Он играет на фортепьяно.
       - Это вундеркинд! - сказала она. - Может, вы о нем напишете.
       - Я сначала хочу съездить в Швейцарию, - ответил я.
       - За мой счет?!
       - Нет, за свой. Потом - во Францию, Австрию, Голландию.
       - А потом - вы будете свободны?
       - Нет, я буду обедать в ресторане. Извините, но я не специалист по вундеркиндам. Всего доброго!
       Я положил трубку. Может, я зря так сделал. Может, ее сын в самом деле - вундеркинд? Но пусть о нем пишет кто-то другой. А я - не подстилка. Не ковровая дорожка у трамплинов для чьих-то детей. У меня своих забот хватает.
       Я устал от вундеркиндов.
       А особенно - от их советских родителей.
       Чао!..
      
      
      
       АРТИСТ ПЕТЯ
      
       Я слышал такую историю.
       В Днепропетровске жила молодая семья. Лет им было примерно по тридцать. Двое детей. Жили хорошо и спокойно. Однажды муж сказал жене:
       - Есть путевка в Ялту. Не съездить ли тебе туда?
       - Я? Одна? - удивилась она. - Почему не вместе?
       - Потому что путевка - одна, - ответил он.
       Он ее уговорил. Она поехала в Ялту. Там она влюбилась в 42-летнего мужчину из Ужгорода. Она вернулась в Днепропетровск и сказала мужу:
       - Я влюбилась. Хочу уехать в Ужгород к любимому человеку.
       - Почему?! - обалдел муж. - Разве мы плохо жили? Я хорошо зарабатываю, все нормально.
       - Но я впервые поняла, что такое настоящая любовь, - ответила она. - Этого человека я искала всю жизнь.
       - Хорошо, уезжай, - сказал муж. Но детей - не отдам.
       Она уехала в Ужгород. Она там живет уже четыре года. Детей видит раз в год, когда у нее отпуск. В Ужгороде у нее третий ребенок. Новый муж 1,5 года был безработным. А первый, тот, что в Днепропетровске, посылал им деньги. Регулярно. Наконец, сам приехал на неделю в Ужгород и нашел хорошую работу для своего конкурента.
       Такие дела бывают в жизни. Нарочно не придумаешь.
      
       2.
      
       Мне это рассказали в Германии. А на следующий день я очутился в местном русском ресторане, чтобы сделать отсюда репортаж. Сюда приходят российские немцы и евреи из бывшего СССР. Была пятница. По пятницам тут устраивают вечера знакомств. Для холостяков и разведенных.
       Публика села за столики, а я нашел место рядом с баром - на диванчике. Тут сидела дама из русской службы знакомств. К ней подходили и брали анкеты за 25 марок. Потом эти данные заносят в компьютер и начинают поиски вариантов для брачного союза.
       Начались танцы. И тут в ресторан вошел новый клиент. В его глазах была вся грусть еврейского народа. Я понял, что это - интересный человек. У меня интуиция на таких людей. Они вкусны - как фаршированная рыба. Но сами они об этом не знают. В этом вся их прелесть.
       Я предложил ему сесть рядом. Он осторожно присел. На вид ему было лет пятьдесят. Без особых примет. Я сказал:
       - Рад опять с вами встретиться!
       - А вы меня знаете? - печально спросил он.
       - Конечно! Вы Прицкер с Одессы!
       - Не Прицкер, - тихо усомнился он. - И не с Одессы. Я с Черновиц. Меня звать Петя Лифшиц.
       - Кстати, вы можете тут поужинать. Вон там, видите, стоит еда. Берите что хотите.
       - Это... бесплатно? - спросил он.
       - Конечно. Это входит в стоимость билета.
       - Да-а? - сказал он. - Хорошо, я чуть-чуть поем.
       Он ел долго и много. В него уже не лезло, но он все равно ел. Я с интересом наблюдал. Я люблю таких людей! Это не просто люди. Это - артисты цирка!
      
       - Петя, - говорил я, - там шашлык с кухни принесли!
       Он бежал за шашлыком. В моем присутствии он съел пять шашлыков. Он уже с трудом дышал. Я стал думать: не вызвать ли <Скорую помощь>? Человек у меня на глазах умирал от обжорства! Но меня бес попутал. Что-то заставило меня сказать:
       - Петя, там котлеты по-киевски принесли! Идите быстрее, а то разберут!
       - Нет, лучше вы мне принесите, - сказал он. А то у меня шашлык остынет.
       - А сколько вам котлет? Одну? Две?
       - Четыре, - с трудом ответил он.
       И он таки съел эти четыре здоровенные котлеты! Я мысленно сравнил цену билета и то, что он съел. Получилось: он съел раз в десять больше, чем уплатил. Это было сильно! Среди гостей в зале было, наверное, половина евреев. Но те ели умеренно: немного то, немного это, а потом шли танцевать. А Петя - ел и ел! Он съел больше, чем все евреи в зале, вместе взятые. Я был - в экстазе!
       - Петя, - с уважением сказал я, - там есть еще салат <Оливье>. Может принести вам порций пять?
       - Пять... не надо, - прохрипел он.
       - А сколько? Две?
       - Че...ты...ре, - ответил он.
       Он съел и это. Он тяжело откинулся на спинку дивана.
       - Может, еще три-четыре бутылки минеральной? - спросил я.
       - По...том, - ответил он, - я не могу так... сразу. Боря, а что эта дама так улыбается мне? Она хочет замуж?
       - Нет, - сказал я. - Она из службы знакомств. Вы можете заполнить анкету, а потом вам найдут подругу. По компьютеру.
       - Это бесплатно?
       - 25 марок.
       Я услышал, как заскрипели его зубы. Я понял, что он меня не понял.
       - Да, 25 марок, - сказал я. - Но за это вам предложат на выбор пять дам. По пять марок за даму. Петя, это дешево! Вы таких цен больше нигде не встретите! Даже в Черновицах!
       - Дороговато, - сказал он.
       - Как?! - удивился я. - Вы будете ходить к ним в гости по очереди. Каждая угостит вас борщом, бифштексом, пирогом, кофе, коньяком! А в случае успеха - постель и горячее женское тело! И за все это - по 5 марок. Что, в Черновицах это дешевле?!
       - В Черновицах это - бесплатно, - сказал он и негромко отрыгнул.
       - Странно, - сказал я. - А я думал, что это недорого.
       Он долго думал. Он подсчитывал прибыль и убыток. Его зубы скрипели. Я в первый раз видел такого экономного еврея.
       Но он таки решился. Он взял анкету.
      
       3.
      
       Он долго ее заполнял. Он со мной советовался:
       - Боря, тут написано: <Что вы предпочитаете в своей избраннице: любовь к эстраде? Классической музыке? Кино? Цирку? Путешествиям?> Что тут надо подчеркнуть?
      
       - Что вам больше подходит.
       Он подумал.
       - Нет, за 25 марок я подчеркну все, - сказал он.
       Он подчеркнул все.
       - А тут? - спросил он. - <Желательный возраст избранницы?> Мне 55 лет. Что тут написать? Может, 45-55 лет?
       - Хорошая мысль, - кивнул я.
       - Но за 25 марок можно и помоложе! - возразил он, - Например, 30-35 лет. А, Боря?
       - Не знаю, - сказал я. - Но если вам так нравятся молодые, то напишите 15-17 лет.
       - Нет, я напишу скромнее, - решил он. - От 18 до 55 лет. Чтобы иметь диапазон для выбора.
       Он так и написал. Он сдал даме анкету и горько покачал головой.
       - За целых 25 марок - искать себе жену! Как будто у меня нет жены!
       - Есть?! - потрясенно спросил я. - Тогда что вы тут делаете?
       - Она ушла от меня. Два года назад.
       - Здесь или еще в Черновицах?
       - Здесь, в Германии. Ей теперь 46 лет. У нас двое хороших сыновей, оба студенты. Они живут со мной.
       - И она вас всех бросила?
       - Да! Она влюбилась в одного богатого немца и уехала к нему на север Германии. Ему 53 года. Мы пока не разведены. Но он хочет жениться на ней.
       - А с детьми она видится?
       - Раз в месяц. Прилетает вместе с ним на выходные. Но детям звонит по телефону - каждый день. И рано утром и поздно вечером.
       - Красивая женщина?
       - Очень! Стройная, миниатюрная еврейка. Выглядит лет на 15 моложе самой себя.
       - Может, вас угостить пивом? - сочувственно спросил я.
       - Угостите, - вздохнул он. - Я бедный человек, живу на социальное пособие. Фактически нищий, и плюс к этому - двое детей!
       Мне стало не по себе. Я заказал по кружке пива.
      
       4.
      
       Мы стали пить пиво.
       - Вы, наверное, в трауре? - сочувственно спросил я.
       - Э, так, - сказал он. - Существую потихоньку. Правда, этот немец привозит мне раз в месяц деньги, чтобы мы могли немножко прокормиться.
       - Наверное, по 100 марок в месяц?
       - Нет, по 5 тысяч. Наличными.
       - Сколько?! - не понял я. По 5 тысяч в месяц?! Это в десять раз больше социального пособия! Это солидная немецкая зарплата!
       - В том-то и дело, - вздохнул Петя.- Если бы он присылал эти деньги мне на счет в банке, то меня бы лишили социального пособия. А так мне социал и за квартиру платит, и за коммунальные услуги, и за все остальное. Я немцу это обьяснил - и он меня понял. Привозит наличными. Но мне все равно трудно - морально! Я ему так и сказал.
       - А он что?
       - Он спросил: <Петер, может вам где-то отдохнуть? Я могу оплатить!> Я ответил: <Да, где нибудь, чуть-чуть.> И он стал оплачивать мой отдых - отдельно.
       - В каком смысле отдых?
       - Так, по мелочам. За эти два года я уже был в Швейцарии, Италии, Франции, Австрии, Испании. На курортах. У меня везде там были женщины - тоже курортницы. Я им рассказывал, что жена бросила меня с двумя детьми, и они меня жалели.
       - А как жалели?
       - Спали со мной, водили меня по ресторанам.
       - За ваш счет?
       - Нет, за их. Не их же бросила жена, а меня! За это меня и жалеют. Но мне надо и тут иметь регулярную половую жизнь, а не так мыкаться - по курортам! Боря, вы меня понимаете?
       - Этот немец... Он совсем неплохой человек, - сказал я.
       - Конечно, - согласился Петя. - Недавно я сказал ему, что хотел бы чуть-чуть позагорать на Гавайях. Хотя бы месяц. И он тут же оплатил мне путевку. Послезавтра я улетаю на Гавайи. На два месяца. Боря, если б вы знали, как мне тяжело! Один! С двумя детьми! Это не жизнь. Это мучение.
       - Да-а, - сказал я. - Трудная жизнь. А этот немец... он так богат?
       - Наверное; у него своя большая фирма. Неплохо, если бы он взял меня к себе на работу. Я инженер, могу еще поработать.
       - Может, возьмет?
       - Туда, к себе на фирму? Не хочет. Он сказал: <Петер, я лучше отправлю вас в Японию. На год. Там хороший пансионат, и вы будете изучать японский. А если хотите, можете там и остаться>.
       - А вы - не согласились?
       - Ну, я пока думаю. Наверное, не соглашусь. Все-таки у меня здесь дети. Это сироты при живой матери! Бедные дети!
       - А сколько им? - спросил я.
       - Э, совсем еще маленькие, - вздохнул Петя. - Старшему 24 года, он скоро оканчивает университет. А младшему - 22 года, тоже учится.
       - Не такие они маленькие, - сказал я.
       - Но - дети! - возразил Петя. - Брошенные матерью дети! А я - брошенный муж! Это - справедливо?!
       - Может, этот немец вам тут и подругу найдет? - спросил я.
       - Ё-моё! - сказал Петя. - Как я сразу об этом не догадался! Зачем я потратил теперь эти 25 марок?! На что?! Надо было ему сказать - и он бы мне нашел. Бесплатно!
       - Конечно! - сказал я. - Пока не поздно - заберите у этой дамы свои 25 марок и аннулируйте анкету.
       - Я так и сделаю! - сказал он.
      
       5.
       Он подсел к даме из службы знакомств. Стал требовать свои деньги назад.
       - Не дам! - громко ответила дама.
       - Но это мои деньги! - настаивал Петя.
       - Нет, уже мои!
       - А я вызову полицию!
       - Вызывайте хоть КГБ, но денег - не отдам!
       - Стерва! - сказал Петя. - Проститутка! Дай мне мои 25 марок - или я сейчас вылью на тебя кастрюлю с подливой!
       - Пшел отсюда - ответила дама.- Жди ответа на анкету.
       Петя вернулся ко мне. Он был в ярости.
       - 25 марок! - говорил он. - Бешеные деньги! Я в Черновицах зарабатывал 40 долларов в месяц, да и то, - если платили. Боря, у вас есть валидол?
       - Нет. А что, вам плохо?
       - У меня сейчас будет инфаркт!
       В самом деле, его лицо побелело, а губы прямо посинели. Он был - на грани инфаркта! И тогда я решил его спасти!
       - Петя! - сказал я - Успокойтесь! Я дам вам свои 25 марок!
       - Дайте, - прошептал он.
       Я дал. Он положил деньги в карман и покачал головой:
       - Что я тут делал, Боря? Зачем я пришел в этот ресторан? Я потерял время. Потерял бензин, меня обманули с анкетой. У меня изжога от шашлыков. А жена - в Бремене с любовником. Вот оно, еврейское счастье! Ладно, я пойду.
       Я решил проводить его. Мы вышли на улицу. Там стоял его подержанный <мерседес>.
       - Это немец мне купил, - сказал Петя. А мог бы мне и новый <мерседес> купить! Скряга! Жлоб!
       Я смотрел, как Петя выруливает на шоссе. Я вернулся в ресторан.
       - Что это за тип? - спросила дама из службы знакомств.
       - Так, - сказал я. - Его жена бросила.
       - Я понимаю его жену! - в сердцах сказала дама.
       Я кивнул.
       Я тоже стал понимать его жену!..
      
       КОМЕДИАНТ
      
       Беня Белявский нашел способ, как бороться с депрессией.
       С ней надо бороться - медленно.
       В за-мед-лен-ном темпе.
       Н-е сп-е-ш-а.
       Раньше Беня делал это быстро. Он метался по городу. Он писал отчаянные письма. Он шагал по парку, по загородному лесу, мимо крестьянских огородов. Он убегал в поле и бормотал:
       - Боже, освободи меня от депрессии.
       Ему не с кем было разговаривать.
       Беня жил в Германии. Сначала не знал немецкого, но выучил. Он был на курсах в Гете-Институте. Он смотрел фильмы на немецком и слушал немецкое радио. Это помогло. Беня хотел бы разговаривать с немцами. Но как раз это - не получалось.
      
       Немцы, как правило, избегают эмигрантов.
       Это менталитет.
       А может, не менталитет, а страх. В Германию прибыла уйма эмигрантов. В том числе мафиози, воры, мошенники. Немцы боятся их, потому что наслушались, к чему это приводит. Заодно они боятся всех остальных. Которые не воры, не мафиози, не мошенники.
       Но и менталитет, конечно, тоже. Немцы любят приличие и сдержанность. А эмигранты часто лезут в панибратство после пяти минут знакомства. Немцев это смущает. Они так не привыкли.
       Поэтому они боятся эмигрантов.
       Беня тоже сначала лез в панибратство. Но постепенно - перестал. Он стал сдержанным. Сначала сдержанным, а потом - равнодушным. Он понял, что самим фактом эмиграции попал тут в отрицательное число.
       Он понял, что самое умное - это быть самим собой.
       Беня писал комедийные пьесы. Их никто не брал. Хотя были хорошие немецкие переводы этих пьес.
       В местном театре Беня услышал:
       - Вы не умеете писать пьесы!
       - Нет, умею! - возразил он.
       - Нет, не умеете. Так не пишут комедийные пьесы.
       - А как их надо писать?
       - Как Мольер.
       - Я пишу лучше Мольера.
       После этого с ним перестали разговаривать. Его перестали считать за единицу. Немцы не любят нескромность. Немцы любят - не высовываться. Чтоб не хуже, чем у других.
       Беня писал пьесы, но их не брали. Беня хотел общаться, но было не с кем. Беня хотел найти работу, но не было работы.
       От этих НЕТ к Бене пришла депрессия.
       Она села ему на голову. Она стала выкручивать его, как мокрое белье.
       Он плохо спал. С утра Беня вставал - как сам не свой. Не знал, за что приняться. Его тошнило от скуки.
       Он шел на прогулку. Он хотел зайти в ресторанчик. Но карман редко позволял ему эту нескромность. Пособие - это уровень бедности.
       Не попрыгаешь.
       К Бене пришло ощущение, что он сходит с ума. Не с кем общаться. Некуда сбывать пьесы. Депрессия. Поневоле станешь сумасшедшим.
       Когда депрессия взяла Беню за горло, он понял: надо что-то решать.
       И он стал решать.
       Уезжать назад - нет. Извините. С него хватит быть жидовской мордой.
       Уезжать в Израиль - поздно. По законам Израиля, те эмигранты, которые прожили в Германии больше года, не получают в Эреце полную корзину. Это значит, что на жилье - не хватит.
       Крутой закон.
      
       Бене было жаль, что про этот закон он раньше не знал. Он жил в Германии уже три года.
       Когда отступать некуда, надо думать, как жить там, где живешь.
       И к Бене пришла золотая мысль: надо жить медленно.
       М-м-мед-ле-н-но-о-о.
       Любоваться тем, что вокруг. Наслаждаться тем, что имеешь. Восторгаться тем, что под рукой.
      
       2
      
       Теперь он стал просыпаться м-м-медленно.
       Первые полчаса он лежал и наслаждался теплотой одеяла.
       Вторые полчаса он обдумывал, чем сегодня заняться.
       Он вставал. Не спеша делал зарядку. Не спеша принимал душ. Не спеша завтракал.
       Затем он шел на прогулку. Он смотрел на деревья, на траву, на листья. Прожилки у разных листьев были разные. У одних - выпуклые, а у других - едва заметные. И кора у разных деревьев разная. И трава растет по-разному. Одна трава густая, а другая наоборот - редкая.
       От этих открытий у Бени слегка кружилась голова. Как после двух-трех рюмок крепкого коньяка.
       Раньше Беня не замечал природу. Так получалось. Как-то так. Раньше Беня ни на кого и ни на что не обращал внимания, кроме себя.
       Он выходил на шумную городскую улицу. С удовольствием отмечал красивые витрины. Молодцы, работники рекламы, думал он. Так держать. Равнение на правофланговых.
       Он заходил в парфюмерный отдел супермаркета. Чтобы полюбоваться, как женщины выбирают себе духи. Они это делали томно и капризно. Это было забавно. Иногда Беня и себе покупал одеколон - чтобы приятно пахнуть после бритья.
       Затем он возвращался, чтобы пообедать. После обеда шел в университетскую библиотеку - полистать журналы XVIII-XIX веков.
       Ближе к вечеру он садился писать пьесы. При этом он медленно посасывал дешевое пиво из банки. При хорошем настроении это пиво было вкуснее, чем дорогое шампанское.
       Затем он шел на вечернюю прогулку. Перед сном. У него улучшался сон. Беня стал не узнавать себя.
       Пьесы он теперь тоже писал медленно. Без рывков, как раньше. Медленно обдумывал слова. Медленно ставил их на бумагу.
       Пьесы у него стали получаться лучше, чем до сих пор. Не было лишних слов, лишних поворотов сюжета. Получалось изящно и стройно.
       Он выбрал самую лучшую пьесу. Пошел на славянский факультет, где было русское отделение. Нашел студентку-немку, которая согласилась перевести его пьесу.
       - В случае успеха, - сказал он, - вы получите гонорар.
       - А в случае неуспеха? - спросила она.
      
       - Практику литературного перевода. Но давайте думать, что будет успех.
       Она кивнула.
       Студентка была симпатичная. Милая. Скромная. Беня подумал: а не переспать ли с ней? Похоже, она была бы не против.
       Но он испугался этой мысли. Женщины - это что-то быстрое. Это, как ни крути, нервотрепка. А Беня теперь не хотел нервотрепки. Ему это надоело.
       Он хотел жить медленно.
       Студентка перевела пьесу.
       Беня отнес пьесу в местный театр, а пять копий разослал по театральным агентствам.
       Четыре агентства ответили отказом. Но пятое - сообщило, что берет пьесу в работу. Об этом узнали в театре и сказали, что тоже берут пьесу.
       Это был успех.
      
       3
      
       Беня воспринял успех спокойно.
       Что такое успех?
       Это перемена мест - от плохого к хорошему. Или от ничего к хорошему. Таким же образом возможна и обратная перемена мест - от хорошего к ничего, или к плохому. Это философия.
       Куда больше его теперь интриговала Кая. Так звали студентку, которая перевела его пьесу. Теперь она переводила другую пьесу Бени.
       У Каи был интерес к филологии. Она приходила к Бене по вечерам, и они говорили о серебряном веке русской поэзии. Беня в этом разбирался мало, но разговор кое-как поддерживал.
       Однажды Кая осталась у него ночевать.
       Был секс.
       После этого она сказала Бене, что виновата перед своим другом. Тот живет в другом городе и не изменяет ей. Она в этом уверена. А вот она ему - изменила.
       - Мне стыдно, - сказала она. - Я не могу себе это простить. Беня, я больше не буду с тобой в интимных отношениях. Останемся просто друзьями.
       Беня был старше ее на 13 лет. Он уже бывал в таких ситуациях. Насколько она была уверена, что друг не изменяет ей, настолько же Беня был уверен, что ее слова о вине перед другом - это чепуха. Он придерживался того мнения, что женщины в любви - циничны. Как правило, они любят себя - и только. Впрочем, он подозревал, что это не всегда верно. Бывают исключения. Например, когда женщина решается на самоубийство из-за того, что мужчина ее разлюбил. Но это - любовь ли? Не истеричность ли это? Не отчаяние ли из-за того, что ЕЕ посмели разлюбить?
       Словом, Беня понял ее слова - как намек на то, что он ей не понравился как мужчина.
       Беня был озадачен.
       Раньше он женщинам - нравился.
       Я старею, подумал он с горечью.
       Да, да, думал он, старею. Я уже не так темпераментен, как раньше. Кроме того, я стал изрядно циничным. Раньше я в женщин влюблялся, а теперь делаю секс машинально. Она, конечно, это заметила. Поэтому она разочарована мною.
       Ну, хорошо, решил он. Останемся друзьями.
       Но через несколько дней, вечером, она опять пришла и сказала, что обо всем призналась по телефону своему другу.
       - Он меня простил, - сказала она. - Он предложил, чтобы я с ним на время рассталась. Для того, чтобы я могла спокойно разобраться в себе.
       - Он благородный парень, - сказал Беня.
       Она стала приходить к Бене каждый вечер и оставалась у него на ночь. Она, можно сказать, поселилась у Бени. Иногда они ходили в театр, на концерты. По выходным дням - на прогулку в лес.
       Через месяц она сказала Бене, что сделала свой выбор. Она разобралась в себе - в пользу своего друга. А с Беней она останется в дружеских отношениях.
       А вот это уже было некстати. Потому что Беня был уже влюблен в Каю - по уши.
       Он полюбил гладить ее светлые волосы. Они были теплыми. Он полюбил ее акцент. Он любил, когда она мило и непринужденно сервировала стол. Из пустяков она делала уют.
       Чем я хуже этого парня, думал Беня. Чем?
       К нему опять вернулась депрессия. Он стал бояться одинокой старости. Он проходил мимо дома для престарелых, и сердце его начинало биться от страха. Он стал сомневаться в своих мужских качествах. Он стал бояться смотреть на женщин. Ему казалось, что женщины смеются над ним.
       Я боюсь жизни, думал он. Боюсь жизни.
      
       4
      
       Он потерял покой.
       Кая, как и раньше, приходила к нему по вечерам. Они обсуждали нюансы перевода. Что было смешно на русском, то не всегда было понятно по-немецки. Приходилось менять текст, делать исправления.
       Ему было странно, что вот - она побудет у него еще полчаса, еще час, а потом уйдет к себе в общежитие.
       Ее волосы были рядом. Ее лицо было рядом. Ее губы были рядом. Но теперь к ним нельзя было прикоснуться. Все это было рядом, но далеко.
       Его мучила депрессия.
       Он стал часами ходить по комнате. Но не уставал. Он отмерял километры по загородным проселкам. Но к ночи тело было легкое, свежее. Как будто и не было этих километров. При депрессии мысли так напряжены, что тело - не устает.
       Было не уснуть.
       Он плохо спал. С раздражением стал думать, что его работа - это бессмыслица, и что все в мире бессмысленно. Люди, дома, тротуары. Все бессмысленно. Зачем этот кошмар жизни? Не проще ли умереть?
       Он потерял интерес к своей одежде. Перестал бриться.
       Он потерял аппетит.
       Он пробовал вернуться к своему способу борьбы с депрессией - делать все медленно.
       Но перед глазами стояла Кая. Он слышал ее мягкий голос. Он думал о ней. Медленность - не помогала.
       Однажды он решил изобрести новый, более изощренный способ борьбы с депрессией: написать комедию о любовном треугольнике. О Кае, о ее друге и о себе.
       Не для публики, а просто так.
       Для себя.
       Он стал писать - сходу. Слова словно бы выпрыгивали из него на бумагу. За все время, что Беня писал эту комедию, он ни разу не улыбнулся. Это был верный показатель того, что комедия - смешная.
       Он дал ее почитать Кае.
       - Великолепно, - сказала она через день. - Умно, иронично и смешно. Я хочу немедленно перевести эту пьесу.
       Еще через день она сказала, что говорила со своим другом. Она с ним рассталась. Окончательно. Она хочет быть с Беней.
       Беню эта новость застала врасплох.
       Пока он писал эту комедию, он чувствовал, что освобождает себя, шаг за шагом, от Каи. Он поставил точку в пьесе - это была, как ему казалось, и точка в отношениях с Каей.
       Депрессия ушла.
       Комедия в этом помогла.
       Но теперь Кая опять хотела быть с ним. Это его испугало.
       Я поставил точку, думал он. Кая вернется, потом я опять привыкну к ней, а потом она опять уйдет. А мне уже четвертый десяток. Зачем это мне надо?
       Он понимал, что ведет себя слабовольно. Не по-мужски. Настоящий мужчина - это твердость характера. А у него - постоянные метания.
       Он хотел сказать это Кае, но не смог. Потом все-таки решился и сказал.
       - Я хочу жить спокойно, - сказал он. - Без депрессии. Без метаний по комнате и проселочным дорогам.
       - Ты боишься жизни, - сказала она.
       - Боюсь, - признался он. - Я боюсь депрессии. Ты не знаешь, как это тяжело.
       - Нет, знаю, - порывисто возразила она. - У меня у самой депрессия. Мне тебя не хватает. Я все делаю невпопад. Я думаю только о тебе.
       Это звериная сила искусства, подумал он. Пьеса освободила меня от депрессии. Пьеса вернула Каю ко мне. Но Кая права: я боюсь жизни. Это действительно так. Я боюсь жизни. Может, надо перестать бояться жизни? Тогда не будет и всего этого кошмара?
       - Хорошо, - сказал он Кае. - Оставайся со мной.
       Прошло еще полгода, и они поженились. Комедия про любовный треугольник уже идет в нескольких театрах. Ее поставили так быстро, что Беня не успел опомниться. Он был на премьерах и давал интервью. Какие-то пустые слова.
       Пустые, пустые слова.
       Совершенно пустые.
      
       Без жизни.
       Теперь он боится, что депрессия опять вот-вот придет. На это нет причин. Но он все равно боится. Слишком уж хорошо живут они с Каей. Слишком, слишком хорошо.
       Я неврастеник, с отвращением думает он.
       Он заранее готовится к началу депрессии. Он все делает медленно. М-м-медле-н-но. Он уже знает, что сделает, если депрессия все-таки придет. Он срочно напишет комедию о депрессии.
       У него уже готов сюжет. Отличный сюжет. Но Беня пока не спешит писать эту комедию. Пока что он пишет комедию про самого себя.
       Про комедианта, который боится жизни:
      
       ЗОЛОТАЯ РЫБКА
       Поэма в эмигрантской прозе
      
       Имели место быть старик со старухой.
       Однажды.
       Старуху звали Берта, а старика Ицхак. Они были эмигрантами в одном W-государстве.
       Старуха погоняла стариком - как хотела. Как лошадью. Как мерином. Когда Берта открывала рот, было ощущение, что включили большой двигатель. Звучало громко и сердито.
       Но и сама Берта была большого размера. А Ицхак был маленький, как салфетка.
       До эмиграции он был профессором по музыке. Он преподавал и писал научные труды, которые никто не читал. Но Ицхак хорошо зарабатывал. Все было хорошо, если не считать антисемитов.
       А Берта была по призванию стервой. В молодости она была молодой стервой, а в старости - старой стервой. Всю зарплату мужа она тратила на свое усмотрение.
       Профессор с молодости старался не задевать жену. Но известно: чем больше женщине разрешаешь, тем у нее характер - труднее. Берта часто говорила с профессором непечатными буквами.
       А теперь они стали эмигрантами. Никем на пособии.
       Такая жизнь смутила Берту. Она кричала профессору:
       - Ицык, чтоб ты сдох! Куда ты меня привез? Там у нас было три комнаты, а теперь - две!
       - Там пенсию не платят, - кротко отвечал профессор. - Там кушать не на что. А тут мы сыты. Там антисемиты. А тут нас никто не трогает.
       - Плевать на антисемитов!
       - Там ты их боялась!
       - Я это уже забыла!
       - У тебя короткая память, Берта, - кротко вздыхал профессор.
       - Заткнись! - взвизгивала Берта.
       Так они и жили.
       Тихо и кошмарно. Так многие живут. Тихо и кошмарно. Но никому про это не рассказывают. Иначе будет еще хуже.
      
       2.
      
       В эмиграции Ицык стал много молиться.
       Раньше он в Бога не верил. Хотя и не отрицал. Как и подобает интеллигенту.
       Теперь он все равно в Бога не верил, но молился. Как и подобает эмигранту.
       Он молился:
       - Бог, пришли мне золотую рыбку. Чтобы она угомонила мою Берту. Сил нет уже терпеть, Берта совсем сдурела. Бог, пришли мне золотую рыбку.
       А Бог, это известно из Библии, отвечает на все просьбы. И тем, кто верит, и тем, кто нет.
       И Бог прислал Ицхаку золотую рыбку.
      
       3.
      
       Эта рыбка была не простая, а золотая.
       Родом из Бердичева.
       Из речки Гнилопять.
       Она свято соблюдала бердичевские правила. На одно слово отвечала десятью.
       - Шо тебе надо, старый хрен?- спросила она у Ицхака.
       - Рыбка, дай мне трехкомнатную квартиру, - ласково попросил тот.
       - Так из-за этого ты меня сюда вызывал? - возмутилась рыбка. - Из-за паршивой трехкомнатной халупы? А шоб ты скис, паршивая рожа! Седой вже, а ума в голове как не было, так и нету. Я же не твоя старая карга. Я- золотая рыбка. Я, когда в Бердичеве жила, только трех клиентов обслуживала: мэра, начальника финотдела и начальника милиции. А на таких, как ты, я и не смотрела!
       - Извини, рыбка, - смутился профессор. - Не знаю, что и сказать. Я просто бедный эмигрант.
       - А я шо, не эмигрантка? Тоже эмигрантка. Меня от эмигрантов аж тошнит. Нет в них солидности. По мелочам работают. Шо, ты не можешь в меня попросить себе виллу с канделябрами на троих этажах? Сто миллионов зеленых не можешь попросить?
       - А ты дашь?
       - Хорошо попроси - дам.
       - А как надо хорошо попросить? - спросил профессор.
       - А сам догадайся.
       Профессор догадался. Он однажды был в Бердичеве. Он знал, как там надо просить.
       - Рыбочка! - завопил он, протянул руки в стороны и прослезился. - Солнышко! Шоб я так жил, как я на тебя с последней надеждой смотрю! Рыбочка, шоб ты еще сто лет плавала, дай мне паршивую виллу с канделябрами на троих этажах! С табурэтами! С патефоном! Дай мне 100 миллионов зелененьких, шоб я мог последние дни своей жизни честно проплакать на солнечных Карибских островах и в Гонолулу!
       - Молодец, старый хрен, - похвалила рыбка. - Умеешь! Не забыл еще, как надо правильно просить. Хорошо. Дам тебе и то, и это. Но шоб гулял в меру. А не так, шоб с трэма любовницами сразу принимать ванну. Так и быть, проплакай свои последние годы на красивой вилле, на красивой природе!
       Тут рыбка махнула хвостом и уплыла по своим эмигрантским делам.
       А профессор Ицхак поплелся домой.
       С полным неверием в то, что золотая рыбка исполнит свое обещание.
      
       4.
      
       Но на другой день на его имя пришло письмо с круглой сургучной печатью.
       Письмо было на русском языке:
       <Уважаемый г-н профессор Ицхак!
       Сообщаем, что отныне вам принадлежит вилла на Карибских островах (далее следовал адрес виллы и название острова). Также сообщаем, что на ваше имя на счет (следовал номер счета) в <Бэнк оф Нью-Йорк> переведены 100 (сто) миллионов долларов.
       Желаем вам хорошего отдыха.
       Фирма <Золотая рыбка>.
       Это подвох, подумал Ицхак. Так не бывает. Меня хотят втянуть в империалистическую провокацию.
       На всякий случай он показал письмо Берте. Та тоже сказала:
       - Это провокация. Ицхак, тебя хотят сделать агентом КГБ. Потом тебя поймают, и нас обоих казнят на электрическом стуле!
       - Почему обоих? Меня одного.
      
       - А я говорю: нас обоих. Тебя - за то, что агент. А меня, за то что я знала, но не донесла.
       - В таком случае, со мной вопрос решенный, - сказал профессор. - Меня поймают и казнят. Но ты себя можешь спасти. Иди и донеси на меня.
       - Молодец, - сказала Берта. - Первый раз я вижу, что ты настоящий мужчина.
       Берта накрасила губы, припудрила лицо. Взяла свой ридикюль и отправилась в контрразведку W-государства.
       Вместе с письмом.
       - Прошу учесть, что я пришла с повинной, - сказала Берта в контрразведке.
       Ее приняли хорошо. Дали кофе. Долго читали письмо. Куда-то звонили. Что-то выясняли. Наконец, ей сказали:
       - Все сходится. Все по закону. Это не КГБ. И виллу, и деньги вы получили от отдела халявы небесной канцелярии. Подписи точны. Ни к вам, ни к вашему супругу у нас нет претензий.
       Берта услышала это и упала в обморок.
       От счастья.
       Это был первый в ее жизни искренний поступок.
      
       5.
      
       Уже месяц Берта и Ицхак жили на своей вилле. Среди пальм, кипарисов и бананов с ананасами.
       Бананы они срывали прямо с дерева. По требованию Берты, они делали это тайком от садовника.
       - Зачем тайком? - сомневался Ицхак. - Мы же платим садовнику зарплату. Это наш сад. Это наши деревья.
       Но у Берты была своя логика.
       - Мало ли что, - сказала она. - Это капитализм. А садовник - это пролетарий. Он может поднять революцию и выгнать нас отсюда. К тому же украденное - вкуснее.
       У Берты был страх перед революцией.
       - А если садовник нас поймает? - опять засомневался Ицхак.
       - Не поймает, - заверила его Берта. - Пока я стою на стреме, нас никто не поймает!
       Они теперь жили мирно. Берта уже не кричала на мужа, а только покрикивала.
       Днем они купались в собственном бассейне и ели виноград. Туземная повариха отменно готовила фаршированную рыбу. А по вечерам Берта водила Ицхака на прогулку по морскому берегу.
       Ицхак тоже вел себя прилично. Он помнил напутствие золотой рыбки. У него совершенно не было любовниц. Он принимал ванну - один.
       Но на второй месяц семейного счастья Берта вспомнила про свой тяжелый характер.
       - Ицык, - сказала она, - у нас все есть. Все, кроме ребенка. Ицык, скажи золотой рыбке, что я хочу ребенка. Немедленно!
       - А не поздно ли? - сказал Ицхак.
       - Ничего никогда не поздно. Раньше я не хотела ребенка, потому что занималась твоим воспитанием. Но теперь ты уже хорошо воспитан. Откровенно говоря, ты стал таким правильным, что мне даже скучно. Ты не пьешь. У тебя нет любовниц. Ты мало кушаешь. Ты не возражаешь мне. Ты скучный человек, Ицык. Мне скучно. Я хочу ребенка.
       - Хорошо, - сказал Ицхак. - Я попробую.
       Он ушел в свой кабинет и молился там до позднего вечера.
       - Бог, - молился он, - пришли мне золотую рыбку. Дай нам ребенка. Лучше поздно, чем никогда.
       На рассвете он пошел на морской берег и увидел там золотую рыбку.
       - Ну шо, - спросила та, - ребенка твоя старуха захотела?
       - Да.
       У золотой рыбки было хорошее настроение. Так что в этот раз она не выпендривалась. Наоборот, она сказала:
       - Дети - это хорошие люди. Но зачем вам быть старыми родителями при маленьком ребенке? Может, я вас уже заодно и молодыми сделаю?
       - Давай! - сказал профессор.
       - Но чтоб у вас потом ветер в голове не гулял, - сказала рыбка. - А то, по молодости лет, потянет вас на приключения, а мне потом от небесной канцелярии будет выговор.
       - Нет, мы не испортимся.
       Профессор вернулся домой, и в то же утро он и Берта стали двадцатилетними.
       А через девять месяцев Берта родила сына.
      
       6.
      
       Теперь у них были и сын, и вилла, и куча денег с кредитной карточкой.
       Им захотелось увидеть мир. Они взяли ребенка, сели на пароход и отправились в кругосветное путешествие.
       Они увидели экзотические страны, и северные страны, и чего только ни увидели они в этом путешествии.
       По дороге они заехали в Петербург. Они подошли к дому, где раньше была их квартира.
       Но соседи не узнали их.
       Тогда они поехали в гости к старым приятелям. Но и те их не узнали.
       Они были чужими в родном городе.
       Они вернулись на пароход.
       Ночью Берта заплакала. За иллюминатором бились о борт парохода волны Балтийского моря.
       Берта плакала.
       - Нас никто не узнал, - говорила она сквозь слезы. - Мы везде чужие. Мы стали другими.
       - Да, другими, - сказал Ицхак. - Мы стали жить мирно, без криков и воплей. Ты уже не воспитываешь меня, а я на это уже не был бы согласен. И ты стала очень женственной.
       - У нас нет профессии, - сказала Берта.
       - Ты можешь стать фотохудожницей. А я попробую сочинять музыку. В прошлой жизни я так об этом мечтал! Но не было времени. А теперь есть время. Я попробую стать композитором.
       Они долго говорили в ту ночь.
       После путешествия они вернулись на свою виллу. Берта занялась фотоискусством, а Ицхак - композиторской работой.
       Берта стала много читать. Раньше она книг вообще не читала.
       Однажды она читала сыну сказку про золотую рыбку. Дочитала до конца и вздрогнула. Она побежала в кабинет к Ицхаку. Вместе с книжкой.
       - Ицык, ты эту сказку читал?
       - В прошлой жизни - да.
       - А я прочитала это теперь! И мне стало не по себе. По сказке, если мы еще что-то попросим у золотой рыбки, нас ожидает крах. Разбитое корыто. Ицык, я за себя боюсь, за свой характер. Вдруг мне еще чего-то захочется? Что тогда? Разбитое корыто!
       - Да, в самом деле, - сказал Ицхак. - Ничего, я что-то придумаю.
       С вечера он стал молиться, чтобы Бог прислал ему золотую рыбку.
       А на рассвете он, с Бертой и с ребенком, отправились на морской берег.
       Там их уже ждала золотая рыбка.
      
       7.
      
       Она с удовольствием помахивала хвостом и была в нетерпении.
       Она с коварством ждала от Ицхака третьего желания. Чтобы вернуть все к нулю. Так она поступала уже много раз - с другими. Она знала, что люди - по глупости своей, по жадности - не имеют чувства меры. Сказки ничему не учат.
       - Ну что, - с тайным злорадством спросила она, - каким будет ваше третье желание? Не хотите ли вы устроить революцию в Америке? А может, вы хотите еще сто миллионов? Или миллиард?
       - Рыбочка! - сказзал Ицхак. - Солнышко! Чтоб я так жил как больше ничего от тебя не надо. Наше третье желание- это отсутствие третьего желания. С нас достаточно первых двух.
       Он произнес это твердо и отчетливо. И рыбка поняла, что ее обвели вокруг пальца. Впервые с тех пор, как она появилась в сказке.
       Рыбка рассвирепела. Она заметалась по гребням волн.
       - Всего доброго, рыбка! - сказал Ицхак. - Будешь в Бердичеве - передай привет речке Гнилопять.
       - Спасибо, - проскрипела рыбка.
       Она раздраженно вильнула хвостом и уплыла. А Ицхак с Бертой и ребенком вернулись на виллу и стали жить-поживать, и проценты с капитала наживать.
       Говорят, с тех пор золотая рыбка стала рассеянной. Бывает, она исполняет даже не три, а пять желаний. По забывчивости. И в таких случаях говорит:
       - Как вспомню про Ицхака с Бертой, так рассеянной становлюсь.
       Тут и сказке конец.
       А кто слушал - пускай поумнеет!..
      
       КИНО ДЛЯ МИЛЛИОНЕРА
       На склоне лет Лео Шнэур затосковал. Это случилось внезапно. Была весна. Пригороды Лос-Анджелеса были покрыты молодой зеленью. Но Лео ничему не радовался. У него были безучастные глаза. Такие глаза бывают у людей, которых что-то мучает в душе. То ли неразделенная любовь, то ли тяжелая ностальгия, от которой - не отцепиться.
       Лео Шнэуру было 76 лет. Он был миллионер. Говорили, что он мультимиллионер. У него была вилла, три автомобиля и жена Джоан, которая была младше его на 20 лет и по-прежнему красива. Впрочем, и самого Лео трудно было назвать стариком. Скорее - элегантный пожилой джентльмен. В прежние годы он делал большие дела на бирже. Теперь этим занимался его сын Боб. Не хуже, чем отец.
       Джоан позвонила Бобу:
       - С папой что-то происходит - уже несколько дней. Его перестали интересовать друзья, яхта, рыбалка. Приезжай. Надо поговорить. Срочно!
       Через час Боб приехал на виллу. Горничная накрыла стол на террасе.
       - Лео, - сказала Джоан, - я позвала Боба, потому что у меня кончилось терпение. Что с тобой происходит? Ты уже и со мной почти не разговариваешь. Я встревожена.
       - Я хочу в Бердичев, - ответил Лео.
       - Куда?! - не понял Боб.
       - Я сказал - в Бердичев! Но я туда не поеду. Там теперь все другое. Боюсь, что сердце не выдержит переживаний. Нет, я туда не поеду.
       - А где это? - спросил Боб.
      
       - У тебя плохая память! - недовольно произнес отец. - Ты даже не помнишь, где родился твой отец!
       - Ах, Бердичев! - сказал Боб. - Россия?
       - Украина! Ты слышал про город Киев? От Киева туда едут поездом. Но я в Киеве никогда не был. Мы уезжали пароходом из Одессы. На днях я начал писать мемуары, но кончил их на первой странице. Я понял, что ничего не помню о Бердичеве. Почти ничего. А ведь это - часть моей жизни. Как бы я хотел это опять увидеть и вспомнить себя ребенком!
       - Если ты не против, я возьму эту страницу, - сказал Боб. - Я попробую понять, в чем дело.
       - Бери, - пожал плечами отец. - Она мне уже не нужна.
      
       2.
      
       Вечером, у себя дома, Боб сел в кресло и стал внимательно читать эту страницу:
       "Я с трудом помню Бердичев. Я там родился в 1920 году. Мой отец был рабочим на кожевенном заводе. Мама была модистка, она брала заказы на дом. Мы уехали в Америку, когда мне было шесть лет.
       Что еще я помню про Бердичев? Две улицы - Белопольская и Махновская. На Белопольской стояли большие магазины. А в начале Махновской - синагога. Где-то рядом с площадью. Помню старую крепость и рядом - Пески, там жила бабушка, а внизу была река. А мы жили тоже у реки, но это были кварталы Качановки. Я запомнил такой момент: мама полоскала белье в реке. Я был босиком, в матроске. Я окликнул маму. Она оглянулась и засмеялась: "Левэню, майн гликэлэ!" Я помню как сейчас ее смех и ее улыбку. На ней было темное, длинное платье, подобранное до колен. У нее были полные, белые ноги. Ее темные распущенные волосы лежали на плечах.
       Больше я ничего не помню о Бердичеве - о моей маленькой родине. Это приводит меня в отчаяние! Черт возьми!"
       В самом деле - черт возьми, подумал Боб. Но такое, наверное, бывает у старых людей. Чем старше человек, тем пронзительнее для него эти воспоминания. Особенно - детство: самая безоблачная часть жизни. Корни! Да, корни.
       Боб не был сентиментальным человеком. Но он был деловым человеком. У него мелькнула мысль о психотерапевте, однако он отбросил эту мысль: нет, это бесполезно. Он любил отца и знал, скольким ему обязан. Он подумал, прикинул несколько вариантов и остановился на одном. Он позвонил отцу:
       - Папа, займись пока опять яхтой. Это свежий воздух и азарт. А Бердичев у тебя скоро будет. С доставкой на дом.
      
       3.
       На другой день у него состоялась встреча с Джозефом Мильманом. Это был молодой человек лет тридцати.
       - Мне вас рекомендовали, - сказал Боб. - Вы кинооператор и режиссер. Ваши дела идут... средне?
       - Средне, - согласился Мильман. - Но месяца через три у меня опять будет работа.
       - Это прекрасно, - сказал Боб. - Настоящий художник - это вечный поиск. Как давно вы в Штатах?
       - Восемнадцать лет. Мне было 12 лет, когда мы сюда эмигрировали из Киева.
       - Вы не забыли русский?
       - Нет. С родителями я говорю только на русском. А моя жена родом из Петербурга, она тут всего четыре года. Мы общаемся с ней тоже на русском.
       - Моего отца в детстве называли Лева. А вас?
       - Ося.
       - Ося, - повторил Боб. - Хорошо, Ося. Пожалуйста, прочтите этот текст. Это начало мемуаров моего отца.
       Боб ждал, пока Ося читал. Затем тот спросил:
       - А при чем тут я?
       - Я предлагаю вам съездить в Бердичев и снять там фильм для моего отца. На хороших условиях.
       - О чем?
       - По этой странице текста. О Бердичеве.
       - Но это - не сценарий! - сказал Ося.
       - Вы отказываетесь? - поднял брови Боб.
       - Нет, я согласен! - быстро ответил Ося. - Но это недешево, мистер Шнэур. Съемки, ассистент, монтаж фильма. Плюс поездка туда, куда мирные люди не очень-то любят ездить. Там красивая природа, но бандитов там больше, чем листьев на деревьях.
       - Все расходы я оплачу. Проезд, отель, суточные по 200 долларов плюс 10 тысяч на непредвиденные расходы. А как вы оцениваете свой личный гонорар?
       - Пятьдесят тысяч.
       - А не много ли? - прищурился Боб.
       - Можно дешевле! - раздраженно ответил Ося. - Например, закажите этот фильм кому-нибудь в Киеве. Они тоже умеют работать.
       - У меня нет времени на переговоры с Киевом, - улыбнулся Боб. - Я очень занят. Да и дело это - интимное. Поэтому - работайте, Ося. Вы мне понравились. У меня есть чутье на талантливых людей.
      
       4.
      
       Ассистента звали Стив. По-русски он знал одно слово: спа-си-ба.
       - Как называется этот город? - спросил он в самолете у Оси.
       - Бердичев.
       - Нас там не ограбят?
       - А черт их знает, - сказал Ося.
       В Киеве они взяли такси и поехали в Бердичев. Номера в гостинице были заказаны. Ося позвонил в синагогу: нет ли у них старого-старого еврея на роль экскурсовода? Ему ответили: найдем, приезжайте через час.
       В синагоге их ждал сухой старик в соломенной шляпе. Он смотрелся бодро.
       - Сколько вам лет? - спросил Ося.
       - А что? - спросил старик.
      
       - А именно? - спросил Ося.
       - Восемьдесят три. Это бесплатно или я надеюсь на премию?
       - Сколько вы хотите?
       - Сто долларов.
       - Будете работать хорошо - дам вам двести. Вам знакома фамилия Шнэур?
       - Митя Шнэур, композитор, у него есть свой ансамбль, они ездят на гастроли. Митя написал парочку песен про Бердичев.
       - А из двадцатых годов? Шнэуры с Качановки?
       - Которые фуранули в Америку?
       - Да.
       - Которые жили на Качановке?
       - Да!
       - А что? - спросил старик.
       - Так вы знали этих Шнэуров или нет?! - вскипел Ося.
       - У них был сын?
       - Да!
       - Лева?
       - Да!
       - Это будет еще сто долларов, - сказал старик. - Я один, кто это помнит. Итого - двести. Деньги вперед!
       - Какая у вас память! - восхитился Ося и дал старику двести долларов. - А что вы помните про этого Леву?
       - Э, это был засраный шмындрик. Я был старше и раза два топил его в речке. Жаль, что не утопил. Но его папу я помню лучше. Он у нас бывал на Песках, там жила его мать. Этот папа тоже был засранец, а мама - стерва.
       - Будем работать! - сказал Ося. - Дедушка, вы золотое дно!
       Ох, не надо было Осе это говорить. Комплимент в Бердичеве - это повышение цены.
       - Я счастлив с вами работать! - вдруг прослезился старик. - Дайте мне за мое счастье еще 100 долларов!
       Ося нахмурился, но выхода не было, и он дал сто долларов.
       - А кто теперь этот Левка Шнэур? - спросил старик. - Зять Рокфеллера?
       - Не-ет, - сказал Ося. - Это бедный пенсионер. Ни семьи, ни квартиры. Живет на мусорной свалке.
       - Так ему и надо! - сказал старик.
       - Стив! - сказал Ося по-английски. - Этот старый хрыч меня доконает! Если бы он знал, для кого мы делаем этот фильм, то у сына Шнэура не хватило бы миллионов, чтобы это оплатить!
       - Евреи - это деловые люди, - с одобрением сказал Стив.
       Сделали план: где снимать и кого снимать.
       - Без меня вы тут ничего не сделаете, - сказал старик. - Но я старый коммунист. Я не люблю западные фокусы. Запад, - вдруг закричал он, - это прогнившее общество плюс империализм! Поэтому в конце работы я требую еще 300 долларов. А иначе я сделаю скандал. С прокурором!
       - Не надо прокурора! - ответил Ося. - Под конец вы получите еще триста долларов.
       Он подумал и добавил с улыбкой по-английски:
       - Чтоб ты сдох, старый грабитель!
      
       5.
      
       Работали сильно.
       Старик был в самом деле - золотое дно. Он знал все старые дома, построенные до революции. Он помнил все и всех. Заодно он потребовал для себя отдельное такси и каждый день - обед в ресторане.
       Ося снимал синагогу и старые дома на Белопольской, Махновской, на Песках. Снимал крепость, речку и кварталы бывшего гетто - там в 41-м году была семья с фамилией Шнэур. Записал рассказы старых евреев про Качановку, но Леву Шнэура эти старики не помнили. На всякий случай Ося снял даже тюрьму - она тоже была построена до революции. Конечно, он снял конезавод.
       Но Осю мучила Качановка. Он не знал, как ее снимать.
       А Стив жил - хорошо. Каждый вечер он спускался в ресторан, а потом приводил к себе в номер женщину. Каждый раз - новую. У Стива был полный восторг.
       - Шеф! - говорил он Осе. - Как жаль, что ты не изменяешь жене! О, если б ты знал, какие это страстные женщины! А какие у них груди! А какие попы! А какие они бесплатные! А как они любят американцев! Они все хотят за меня замуж!
       - Ну, так женись, - отвечал Ося.
       - Но их столько, что мои глаза уже смотрят в разные стороны! О, как бы я хотел тут остаться... но при этом получать американскую зарплату!
       Погода была хорошая. Осю это радовало. Он сказал старику:
       - Дедушка! Сегодня мы запишем ваши лирические воспоминания про Леву Шнэура и его родителей.
       Старик принял умиленный вид и сказал, глядя в камеру:
       - Левочка Шнэур! Я помню этого красивого мальчика, он жил на Качановке. Я был старше, но я с ним дружил и всегда его слушал. Этого мальчика любил весь город. Его до сих пор тут помнит каждая собака! Мой папа работал с его папой на конезаводе. Что у него был за папа - загляденье! Ему надо поставить памятник в центре Бердичева - как Ленину с Качановки. А Левочкина мама?! Она была - ангел! С такими добрыми глазами! И если Левочка пришлет мне, свидетелю его беспримерного, героического советского детства хотя бы тысячу баксов, то я буду помнить его еще сто лет!
       - Спасибо, - сказал Ося. - Вы просто артист. А теперь я знаю, что нам делать на Качановке. Дедушка, найдите мне молодую, красивую еврейку с длинными темными волосами и мальчика лет пяти-шести.
       - Зачем искать? - сказал старик. - Они уже есть! Это моя внучка и мой правнук. Сколько вы им дадите?
       - А сколько? - спросил Ося.
       - А что? - спросил старик.
       - А именно? - спросил Ося.
       - По пятьсот каждому. Ося, детей надо любить!
       - Надо, - согласился Ося. - Но не так сильно! По сто - каждому. Нет - найдем других.
      
       - Этот Левка Шнэур - большое дерьмо! - сказал старик. - Жаль, что я его тогда не утопил в речке. Я сразу понял, что это не бедный пенсионер. Для пенсионеров такое кино не делают. По триста - это моя последняя уступка!
       - О'кэй, - сказал Ося. - А теперь договоримся об одежде.
       - За одежду - еще по сто каждому!
       Ося вздохнул. Кивнул. И сказал по-английски:
       - Дедушка, чтоб ты сдох, я тебя уже никогда-никогда не забуду!
      
       6.
      
       Вскоре Лео Шнэур смотрел фильм, который снял для него Ося. Рядом сидели Джоана и Боб. Фильм был в английском переводе.
       - Папа, кто этот старик в шляпе? - спросил Боб. - Ты его помнишь?
       - Нет, ответил отец. - Наверное, какой-то мелкий авантюрист.
       Его лицо было - безучастным. Боб с тревогой смотрел на отца. Неужели фильм не получился?
       Вдруг на экране появилась река и старые домики на берегу. К реке шла молодая женщина с бельем. На ней было длинное темное платье. На ее плечах лежали темные волосы. Она подоткнула подол и стала полоскать белье.
       - Ох! - произнес Лео.
       Потом он увидел мальчика лет пяти. Тот был босиком и в матроске. Мальчик окликнул женщину:
       - Мама!
       Та оглянулась и радостно засмеялась:
       - Левэню, майн гликэлэ!
       Она обняла мальчика мокрыми руками и поцеловала его. Это был конец фильма.
       Лео сидел неподвижно.
       - Папа, тебе понравился фильм? - спросил Боб.
       Лео помолчал, потом спросил:
       - Сколько ты дал ему за этот фильм?
       - Пятьдесят тысяч.
       - Хорошая работа, - сказал отец. - Спасибо, Боб. Ты мне подарил еще десять лет жизни - как минимум.
       ...Ося и Стив получили гонорар и пошли отметить это в ресторан.
       - Шеф, - сказал Стив, - я не могу забыть Бердичев. Не открыть ли нам турагентство - только для мужчин? Будем возить их туда группами по сто человек. Они вернутся в Америку сумасшедшими от счастья! Таких женщин, как в Бердичеве, больше нигде нет. Мы заработаем кучу денег!
       - О, нет! - сказал Ося. - Меня туда больше не тянет. Я до сих пор не могу забыть этого старика.
       - Он обошелся тебе всего в 600 долларов!
       - Плюс 800 - на внучку и правнука вместе с одеждой. Плюс пять тысяч - опять на этого бандита.
       - Как, еще пять тысяч? - удивился Стив. - За что?
      
       - За то, что меня там не убили.
       - Да-а?!
       - Он сказал мне так: "Если ты хочешь уехать отсюда живым - одолжи мне хотя бы пять тысяч. Иначе я наведу на тебя недисциплинированных мальчиков. Это будет через пять минут!"
       - И ты дал?
       - Дал, - вздохнул Ося. - Я сразу понял, что этот еврейский прадедушка никогда не бросает слов на ветер.
       Ося отхлебнул глоток вина из фужера. Помолчал и с наслаждением добавил по-русски:
      -- Чтоб ты сдох, старый хулиган!..
      
       ШВЕЦИЯ
      
       1.
       Это случилось летом 1973 года.
       Я был курсантом морского училища в Таллинне. Летом у нас была практика в эстонской деревне Лиу. Там был рыбколхоз. Там был десяток сейнеров. Сейнеры выходили в море в четыре утра и возвращались в полдень.
       Мы жили рядом с пристанью, в длинном бараке. Там жили и уголовники. Это были бывшие зэки, которым после колонии не сразу разрешали селиться в своих городах. Они все были семейные. Днем они работали грузчиками на пристани, а по вечерам степенно пили чефир. Это сверхкрепкая чайная заварка, от которой приходит сильный балдеж. После кружки чефира сильно стучит сердце.
       Среди этих зэков был верзила Антс. Огромный рыжий эстонец. Когда он себя начефиривал, то начинал ходить по комнатам барака. Он заходил и к нам. Он брал то меня, то нашего старшину Михася за воротник. Придвигал к себе - лицом к лицу. У него были красные, как у кролика, глаза. Он говорил на ломаном русском:
       - Мальцик, а, мальцик, а хоцес удрать на моторка в Свеция?
       Сначала мы не знали, что отвечать. Тогда он тряс нас, как ковровые дорожки, и говорил:
       - Там Стокхольм! Там свобода! Там нет-ту каммонистов!
       Мы научились отвечать, что тоже хотим в Швецию. Он говорил нам:
       - Сегодня ноцью. Собираться на пристань. Всех беру!
       После этого он шел спать. Утром он уже ничего не помнил: ни про Швецию, ни про коммунистов. Он мирно работал грузчиком. И лишь иногда, прищурясь, он смотрел на море. Где-то там, за линией горизонта, была Швеция. Антс вздыхал и опять принимался за работу.
       С этого Антса и началась эта история.
       2.
       Однажды утром старшина Михась сказал мне:
       - Боб, сегодня суббота.
       - Ну и что?
       - А не напиться ли нам в шикарном баре? - сказал Михась. - У меня есть червонец.
       - У меня тоже.
       - Так напьемся! - сказал Михась.
       Самый роскошный бар был в рыбацкой деревне Тыстамаа. Это был пивбар. Там было отменное пиво. Мы поехали в Тыстамаа - на попутке. На нас были морские фуражки с золотистыми якорями.
       Мы зашли в бар. Мы заказали по три пива. Михась достал из пакета вяленую рыбу. Михась тяжело вздохнул.
       - Этот Антс меня замучил Швецией, - сказал он. - Сил нету это терпеть. Что мы за моряки? Люди ходят на практику в Испанию, в Канаду. А мы - как придурки - торчим в Лиу. Черт возьми!
       - Да, - сказал я. - Черт возьми!
       - Я тоже в Швецию хочу, - сказал Михась. - Боб, а сколько тебе надо пива, чтобы напиться?
       - Десять бокалов. А тебе?
       - Тоже десять. Но сегодня мы при деньгах. Мы выпьем больше, чем десять.
       - Окей, - сказал я. - Меня этот Антс тоже заколебал. Свеция, Свеция! Вот она, Швеция, за морем! Но туда - нельзя. А почему нельзя?!
       - Не разрешают, - сказал Михась. - Давай дальше пить!
       Мы заказали еще пива. Мы выпили за Швецию. За короля Швеции. За Антса. За мечту Антса удрать в Стокгольм.
       - Я начинаю пьянеть, - сказал Михась.
       - Я тоже.
       - На Западе люди ездят, куда хотят, - сказал Михась. - Я, например, хочу в Бразилию. Но меня туда не пускают. Зло берет!
       В баре тихо звучали блюзы. Народу было мало. Михась говорил громко. Бармен-эстонец прислушался к нашему разговору. Сочувственно кивнул.
       - Водки хотите? - спросил он.
       - Давай, - сказал Михась. - По двести грамм.
       Мы выпили водку. Закусили рыбой. Я стал чувствовать, что меня куда-то заносит. Михась мрачно осушил еще бокал.
       - Нам не везет, - сказал он. - А не удрать ли нам в Швецию?
       - Надо, - сказал я. - А когда?
       - Сегодня.
       - Отлично! - сказал я. - Михась, ты диссидент!
       Мы выпили по бокалу за диссидентов. Это была уже седьмая или восьмая кружка.
       - Бармен! - закричал Михась. - Еще по три бокала! Мы сегодня удираем в Швецию!
       - На чем? - засмеялся бармен. - На кровати?
       - На моторке!
       - Счастливого пути! - сказал бармен. - Но, мальчики, море не перепутайте. Балтика отсюда - налево. А Черное море - направо.
       Он опять засмеялся.
       - Боб, я дам ему в морду, - сказал Михась.
       - Не надо, - сказал я. - Он ментов позовет. Будет скандал. Ты не ори, что мы удираем в Швецию. А то настучат.
       - Эстонцы - не настучат! - закричал Михась.
       Мы взяли еще по стакану водки.
       Минут через десять я встал, чтобы пойти в туалет. Но меня закачало, и я упал на Михася. Мы очутились на полу.
       - Мальчики, вы уже в Швеции? - хладнокровно спросил бармен.
       Мы не ответили. Мы поднялись с пола. Меня качало. Михась подхватил меня и повел в туалет. Там он стал брызгать на меня водой. Это помогло.
       Мы выпили еще по кружке пива. После этого меня - отключило.
       3.
       Смутно помню, как Михась меня куда-то тащил.
       Потом я увидел автобус. Михась втащил меня в автобус. Мы плюхнулись на переднее сидение. Автобус поехал.
       - Сейчас или никогда! - сказал Михась и вдруг закричал шоферу: - Капитан! Мы угоняем этот автобус в Швецию!
       - Прямо по морю? - захохотал шофер.
       - По морю, по океану! - согласился Михась и громко икнул.
       - А откуда вы? - спросил шофер.
       - Из Лиу, - пробормотал я.
       Михась привалился ко мне и захрапел. Я тоже уснул.
       Что было дальше - решительно не помню. Может быть, шофер вытащил нас из автобуса. А может, мы сами оттуда выползли. Не помню.
       Но я очнулся первым.
       Рядом храпел Михась. Мы лежали на траве - в кювете у шоссе. Рядом с проселочной дорогой на Лиу.
       Я посмотрел на часы.
       Было около десяти. Я не понял: это утро или вечер? Тогда был сезон белых ночей. Было еще светло. Но солнца уже не было. Я понял, что это вечер. Я понял, что мы проспали в кювете пять часов. Если не больше.
       Я стал расталкивать Михася. Но тот не хотел просыпаться. Я взвалил его к себе на спину и, качаясь, медленно зашагал по проселку. До Лиу было километра полтора.
       Вдруг Михась очнулся.
       - Где мы? - простонал он.
       - В Стокгольме, - сказал я.
       Он встал на ноги и сказал, что сам пойдет. Мы побрели к деревне. Но по дороге опять уснули - в траве, на обочине.
       Мы проснулись на рассвете. Было прохладно. От близкого моря дул ветер. Мы опять зашагали по проселку.
       - Этот бедолага Антс! - сказал Михась. - Вот так он каждый вечер мечтает про Швецию. Но ничего не получается. И у нас ничего не получилось.
       - Ничего, Михась, - сказал я. - Мы еще будем в Стокгольме. Запомни мое слово: будем!
       4.
       Через год Михасю дали, наконец, визовый паспорт моряка, и он ушел на промысел к берегам Канады.
       А мне визу так и не дали.
       Прошло еще лет десять. Я работал в газете - в Таллинне. Я поехал по делам в Ригу. Там, рядом с цирком, я встретил Михася.
       Он был в джинсовом костюме, при шкиперской бородке.
       Мы обнялись.
       Зашли в кафе и взяли по чашке кофе.
       - Мы тут на ремонте стоим, - сказал Михась. - В доках. Недавно был заход в Лас-Пальмас. Я там уже пятый раз был. Канары - это красиво.
       - А Швецию - помнишь? - спросил я.
       - Помню, - он улыбнулся. - И Антса помню. Когда я был в Стокгольме, то вспоминал про него. И каждый раз про него вспоминаю, когда проходим мимо Швеции в Северное море. А ты в Стокгольме - был?
       - Нет, - сказал я. - Но буду. Черт возьми, обязательно там буду.
       - Я, кстати, алкоголя больше ни капли не беру, - сказал Михась. - Жена, ребенок. Деньги коплю. Хочу дом купить на берегу моря. Боб, а что это мы оба никак про Антса не можем забыть?
       - Не знаю, - сказал я.
       - Да, - сказал Михась. - У него была мечта - про Швецию. Может, единственная его мечта.
       ...Я вспоминаю эту встречу в Риге. Вспоминаю деревню Лиу и деревню Тыстамаа. Вспоминаю уголовника Антса. Наверное, теперь он уже побывал в Швеции. Если не зачефирил себя окончательно.
       А я в Швеции до сих пор не был. Был в Париже. А в Швеции - нет.
       Но я там буду.
       Черт возьми, я там обязательно буду!..
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Я
      
      
       1.
       Бывают встречи, похожие на сон.
       Была суббота. Вторая половина дня. Я читал свои рассказы в провинциальном городе N. Это час езды от Штутгарта. Меня туда пригласило местное русское общество. Таких обществ много. Денег у них мало, на знаменитостей - не хватает. Поэтому приглашают кого-то попроще.
       Таких, как я.
       Это любопытно.
       Чтобы стать звездой, надо издаваться. Нет книг - нет имени. Последние 20 лет в мире новая мода: издатели почти не признают литературу в жанре рассказа. Только романы. Западные писатели пишут рассказы в такой пропорции: 1 из 100. Как правило, это - юмористы. Из русских рассказчиков повезло Довлатову, да и то - после смерти. Хотя и он в Америке делал попытку написать роман. Чтобы прогреметь и заработать. Но у него это не получилось. Его попытка романа - это цикл рассказов.
       Жил бы Чехов сегодня - был бы нищим. Ну, полунищим. Как и Довлатов при жизни. Почитайте опубликованные письма Довлатова - и вы это поймете.
       А как он писал!
       Просто. Легко. Изящно.
       Кто теперь так умеет? Жванецкий? Но это, опять-таки, юморист. Больше артист, чем писатель. Без голоса Жванецкого его напечатанные рассказы... ну, так себе. Можно читать. А можно - и не читать. Кому как.
       Нынешние романы часто скучны и затянуты. Почти всегда они написаны тяжелым, неповоротливым языком. Длинные фразы. Море причастных и деепричастных оборотов. У лучших романистов есть красота языка. У всех прочих - глухой номер в этом смысле.
       А рассказчиков теперь почти нет. Настоящих - тех, кто работает просто и динамично.
       А я - настоящий рассказчик? Понятия не имею. Про это - не мне судить.
       Есть две причины, почему я не знаменит. Во-первых, нет издателей. Во-вторых, я сам этого не хочу.
       Мне и так - не скучно.
       Работаю, потому что работаю.
       А знаменитым я конечно стану. Это сделаю не я. Это сделает мадам Жизнь. В тот момент, когда люди опять почувствуют вкус к простым, уверенным, четким фразам. Тогда и поэзия опять станет модной. Потому что хорошая поэзия - это красота слова и блеск ума.
       Когда придет этот момент?
       Лет через 10-15. Так я думаю.
       Вы поняли мое мнение?
       Нет?
       Да?
       Это ваше личное дело. А пока - вернемся в провинциальный город N.
      
       2.
       Публики было - человек двадцать. Я прочитал рассказы, раскланялся и собирался уйти. Но ко мне подошла немолодая пара, примерно 60-65 лет. Она - явно русская. Он - явный еврей.
       - Мы хотели бы с вами поговорить.
       - Хорошо. Где?
       - Тут рядом есть скверик.
       Мы зашли в сквер и сели на скамейку. Он - был в костюме с галстуком. Она - в элегантном платье.
       - Мы из Винницы, - сказал он. - Моя жена преподавала там русскую литературу, а я - врач. В последние годы мы читали ряд ваших рассказов. Некоторые из них нам присылали из Америки, Израиля. У меня вопрос: почему вы пишете такие безыдейные рассказы?
       Я помолчал. Я не знал, что им ответить. Может вдруг вспомнить, что я куда-то опаздываю? Но - неловко! Это пожилые люди!
       Я вздохнул.
       - Почему безыдейные? - спросил я.
       - Они - пусты! - сказала она. - В них нет смысла.
       - Как? Совсем нет?
       - В них нет ничего! - отчеканила она. - Я кандидат наук и доцент. О литературе я знаю - все. Но - о настоящей литературе! Именно поэтому вы мне омерзительны!
       - И мне! - сказал он.
       Я опять вздохнул. Однажды я тонул в море. Но тогда у меня была надежда на спасение. А тут - надежды не было. Я так и сказал им.
       - Жаль, что не утонули, ответила она. - Тогда бы не было этой пакости по имени Боря Ройтблат. Что это за подпись - Боря? Лев Толстой никогда не печатался как Лева Толстой!
       - А как быть с Антошей Чехонте? - спросил я. - То есть с Чеховым?
       - Это была шутка. Короткий этап молодости.
       - Что делать, моя молодость затянулась. Извините, но мне пора в Штутгарт.
       - Вы удираете? - спросил он. - Вы не способны ответить на заслуженную критику?
       Черт возьми! Что мне было делать? Конечно - встать, попрощаться и уйти. Я не обязан выслушивать ни комплименты, ни оскорбления. Это не входит в сумму гонорара.
       Но я не ушел.
       Не знаю почему. Вероятно, это бывает, когда срабатывает интуиция. Правда, она не всегда срабатывает правильно. Но в тот раз интуиция говорили мне, что я получу от них подарок. Хороший подарок!
       Я остался.
       - Я с вами согласен, сказал я. - Мои рассказы пусты. Безыдейны. Антисодержательны. Иногда в них проскальзывает элемент буржуазной эротики. Мои герои придурки, а я сам - дурак. У вас есть пистолет?
       - Нет. А зачем?
       - Чтобы меня расстрелять.
       - Клоун! - сказала она. - Это серьезный разговор. Мы уже писали в некоторые редакции. Например, в Тель-Авив. В ответ на то, что там напечатали целую "Роман-газету" с вашими издевательскими рассказами. Но оттуда нам даже не ответили! Не сочли нужным! Хотя мой муж в том письме подчеркнул, что он - еврей!
       - Еврей? - сказал я. - Евреи живут в Израиле, которому теперь трудно. А мы с вами - случайные прохожие на иностранных улицах.
       - Не оскорбляйте меня! - сказал он. - Я считаю себя евреем. Я много пережил от антисемитов.
       - Антисемиты зловредны для любой национальности. Потому что - подонки. А подонок - это понятие международное. Не обязательно быть евреем, чтобы страдать от антисемитов. Для этого достаточно быть просто порядочным человеком.
       - Вот видите! - сказал он. - Вы меня признаете порядочным человеком. А я вас - нет! А Израиль - это сионистское государство. Я не считаю Израиль своей родиной.
       - А где ваша родина?
       - СССР, - ответил он.
       М-да. Надо было, надо было мне уйти! Но я терпеливо ждал. Интуиция уже громко говорила мне: "Подожди - и ты получишь от них подарок. Щедрый подарок!"
       Я не знал, что это за подарок.
       Но я - ждал.
      
       3.
       - Вы курите? - спросил он.
       Я неопределенно кивнул: курю, но не хочу. Он закурил.
       - Я читал ваш рассказ "Наши в Германии", - сказал он. - Зачем вы написали эту мерзость? Вы нашли трех идиотов - и сочинили про них рассказ. Теперь в других странах думают, что мы тут все такие.
       - Не все, - сказал я. - Но я не пишу хвалебных очерков. Я пишу - рассказы! Про то, что меня беспокоит. Про совков, например. Я не люблю совков. Этому я научился в Эстонии: быть не совком, а человеком. Не юлить. Не шипеть. Не ныть. Не крутить халяву. А совок - он и в Африке совок. И в Германии. И в Америке. Когда я вижу совка, то понимаю: это готовый рассказ.
       - Вы циник! - сказала она. Вы цинично относитесь к нашему прошлому, к СССР. Это во многих ваших рассказах.
       - А за что мне любить СССР? - удивился я. - За то, что в морском училище мне так и не дали загранпаспорт моряка - потому что еврей? За то, что меня то разрешали, то запрещали? За государственный антисемитизм? В Эстонии я кормился гонорарами часто не в русских газетах, а в эстонских. Потому что эстонцы не хотели быть совками. А в русских газетах Эстонии тогда было - наоборот: совок на совке! К сожалению, это правда. Я это испытал на себе - много раз!
       - Совок - что это за грязное слово! - поморщилась она. - Прекратите это произносить. Тоже мне - человек высшего сорта!
       - Не высшего, - согласился я. - Мне до высшего сорта - как до неба. Я совсем не ангел. Был период, когда я был не Ройтблатом, а Сандрацким. По маме. Этим шагом я страшно оскорбил отца. Я хотел спрятаться тогда от слишком еврейского звучания. Этот позор будет висеть на мне вечно. Это я хорошо понимаю. Но мне другое непонятно: зачем вы уехали в Германию? Это капстрана. Буржуазная. Западная. Зачем вы тут?
       - Чтобы не страдать от картины развала того хорошего, что было в СССР. - ответил он. - Вы, конечно, антикоммунист. Вам это не понять. Мы помним свое пионерское детство и комсомольскую юность. А вы - помните пионерские костры?
       - Помню.
       - Разве это не было прекрасно?
       - Да. Это было прекрасно. Яркое пламя, песни, а за спиной - темный лес. Однажды, в пионерлагере, мальчики из отряда постарше сказали мне: "Жидюра, а ну пшел отсюда!" Я не хотел уходить. Я ни в чем не был виноват. Но они затащили меня в лес и побили. Просто так. За то, что я не подчинился их капризу. С тех пор я разлюбил пионерские костры. А в комсомол я уже сам не хотел вступать. Но меня приняли туда - потому что так надо было. Но у меня к вам все-таки остается вопрос: почему вы теперь в Германии?
       - Я уже ответил! - резко сказал он. - Чтобы не страдать от картины развала СССР!
       - А может, из-за того, что у вас в городе Виннице не хватало денег на продукты? И вы решили уехать в идеологически вредную вам страну, чтобы тут сытно кушать?
       - Мерзавец! - сказала она.
       - Нет, не мерзавец, - возразил я, - Наоборот, я хочу вам дать идеологический совет. Вам надо уехать на Кубу или в Северную Корею. В Корее, например, бесплатно дают рис пенсионерам, это полезно для здоровья. Или вам больше нравится немецкая колбаса и почти бесплатные апельсины?
       - Что нам нравится - это не ваше дело, - сказала она. - Я была членом КПСС, но никогда не была антисемиткой. Я вышла замуж за еврея - по любви. Мы вместе уже 38 лет. Честно и безупречно. А вам, я думаю, даже неизвестно, что такое любовь. Из ваших рассказов я поняла, что у вас было две жены. От первой жены у вас было двое детей. Так?
       - Так.
       - Вы давно их видели?
       - Давно.
       - Почему? Потому что ваша жена не хочет вас к ним подпускать!
       - Да, это правда. Это моя трагедия.
       - Я читала ваш рассказ "Хроника любви". Об этом. А почему бывшая жена так ненавидит вас? Потому что вы - мерзавец. И она это знает. Наверное, она в Израиле еще и ваши рассказы читала в газетах и журналах. О, как легко и с иронией вы пишете о своей личной жизни! Как легко выставляете это напоказ! Вам не стыдно?
       - Нет. Я никого этим не оскорбляю.
       - Никого?! Но ведь вы даже себя запросто унижаете и высмеиваете в своих рассказах!
       - Да. Я дурак. Так зачем это скрывать? Наоборот я охотно это признаю. У меня нет семьи. Я растерял все, что мог, часто - по собственной вине. Но я никого не учу, как надо жить. Никого не заставляю читать мои рассказы. Моя ирония - это не злость. А когда человек смеется над собой - значит, он понимает свои ошибки. Когда помру, меня похоронят. Кто-нибудь.
       - На вашу могилу никто не придет! - сказала она.
       - А разве я об этом кого-нибудь прошу? - опять удивился я. Мне что, цветы нужны на собственной могиле? Зачем? Я никогда не был садоводом. Кстати, а зачем вы читаете мои рассказы? Вас кто-нибудь заставляет это делать?
       - Никто не заставляет, - ответила она. - Просто мы наблюдаем всю глубину вашего морального, духовного и нравственного падения. Вы талантливы, и это особенно интересно наблюдать.
       - Я?! Талантлив?!
       Я думал, это и есть подарок, что обещала мне интуиция. Но я понял: нет, это мелочь. Подарок - впереди!
      
       4.
       - Нет, я не талантлив, - сказал я.- Но я стараюсь писать увлекательно. Это мое единственное достоинство. А так - я никудышный человек. Я пишу секс-рассказы - представляете?! Ужас! Но их никто не печатает. Я часто и охотно спал с чужими женами. В третьем классе я украл зимнюю шапку из раздевалки. В редакциях я регулярно воровал бумагу. Раз пять я крал в типографской столовой котлеты. А мои рассказы - не мои, я их украл у другого писателя, а самого писателя - съел. Живьем! Я даже с Богом в конфликте. Умоляю вас: не читайте больше моих рассказов! Не занимайтесь мазохизмом. Читайте лучше эротические журналы. Они часто бездарны - как испорченные помидоры. Они - поднимают настроение, оптимизм и уверенность в победе коммунизма.
       - Говнюк, - сказал он.
       - Говнюк, - согласилась она. - Вы - второй по счету писатель, которого я презираю.
       - А кто первый? - спросил я.
       - Сергей Довлатов.
       И тут я понял: интуиция меня - не обманула! Они таки сделали мне щедрый подарок!
       Я попрощался и ушел.
       Я был - счастлив! Я впервые оказался в одном списке с драгоценным Сережей. Пусть этот список презрения у них - но список!
       Прелесть!
       Довлатов знал, что я учусь писать рассказы. Он часто спрашивал у меня, юнца: "Как работается, Боря?" Он знал, что я только учусь, но спрашивал это серьезно - как у профессионала. Он и теперь это спросил бы, если бы был жив. И я ответил бы:
       - Понемногу, Сережа. Переделываю, перечеркиваю, отрабатываю каждое слово. Спасибо тебе, что ты был.
       Но его - нет. А я - пишу этот рассказ. И помню каждое Сережино слово о честности писателя и о жанре рассказа.
       То, что он говорил мне ТОГДА как бы невзначай...
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Ройтблат Боря
  • Обновлено: 17/02/2009. 279k. Статистика.
  • Рассказ: Германия
    • Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка