Аннотация: Ваша глубина так глубока, что даже наши глубокие режиссеры пока не совсем готовы так глубоко воспринимать вашу глубину!
Боря РОЙТБЛАТ
ЛЕНИНГРАДСКИЙ РОМАНС
рассказ
Драматург - это звучит гордо.
В СССР крупные драматурги были богатыми людьми. Самыми богатыми среди пишущей публики. Их пьесы ставились в театрах - от Бреста до Владивостока. С каждого спектакля они имели свой процент. По рублику кап-кап, и в сберкнижку приходили новые нули.
Я тоже так хотел. Но Бог дал мне особый талант: иметь гонораров ровно столько, чтобы не стать миллионером. Спасибо, что не хуже.
Но иногда я сердился на Бога. Говорил ему:
- Папаша, что Ты мне дал? Пишу, стараюсь, а денег - нету! Я родился - и ты обозначил меня в Книге Судеб: то ли пышерц, то ли какер. Но зачем так туманно: ни бэ, ни мэ? А у меня Ты спрашивал, когда ставил эту запись? Вот я сегодня стану революционером самого себя - и подниму восстание: напишу классную пьесу! И назло Тебе - стану богатым!
И я садился за машинку, и отстукивал пьесу. Рассылал ее по 20 театрам СССР. Через месяц - получал ровно 20 отказов. Хотя - иногда бывали сбои: ни ответа, ни привета.
Однажды я приехал в приличный ленинградский театр. Зашел к завлиту. Это была симпатичная мадам. Она пила кофе и листала журнал мод. Она вряд ли помнила, когда последний раз работала. Я сказал, что три месяца назад присылал сюда пьесу.
- О, Господи! - сказала она и брезгливо поморщилась. - Как ваша фамилия? Хорошо, буду искать.
Она перерыла весь шкаф - но не нашла мою рукопись. Но потом она встала на четвереньки. Моя пьеса была - под шкафом.
- Эта? - спросила завлит. - Можете взять.
А вы это... читали?
- Нет, конечно! Времени нет.
Вот стерва, подумал я. На журнал мод у нее времени достаточно. А на мою пьесу - нет!
Но я не стал паниковать. Уже знал от разных людей, что завлит - это пустое место. Безвоздушное пространство. От них ничего не зависит. Завлиты работают как разговорные маятники: языком туда, языком сюда. Самые бездарные бездельники мировой сцены. Никто в театре не знает, зачем нужны завлиты. Но каждый театр имеет своего завлита: как затычку от бочки с паром. Случайно на такие места не попадают. Это всегда чей-то человек: неизвестно зачем, неизвестно почему.
У меня в сумке лежали две бутылки коньяка и кило лимонов. Это было предназначено для питерской дамы сердца в интимной обстановке. Но я подумал - и передумал. Вытащил бутылку коньяка и сказал завлитше ангельским голосом:
- Мадам, я неопытный мальчик. Час назад меня изнасиловала проститутка на Варшавском вокзале. Мне от вас ничего не надо, кроме смешной правды. Напойте мне арию из оперы "Успех молодого драматурга". А дальше - сам разберусь.
Она посмотрела на меня умными глазами. Очаровательно засмеялась и сказала:
- Ох, разберетесь ли? В эту оперу лучше не залезать. Откуда вы, из Таллинна? Ну ладно, поверните ключ в двери - и я уделю вам часок.
Она достала из-под стола две рюмки и тарелочку для лимона. Мы стали пить коньяк и ласково беседовать.
2.
Это была поучительная беседа. Завлитша улыбалась и говорила так:
- Неопытный мальчик, скажу вам главное правило: никогда не посылайте пьесу по почте. Это все равно, как если бы вы принесли в Елисеевский магазин кирпич с целью продажи директору. Пьесы, которые присланы по почте, никто не читает. Зарубите это себе на носу. Кстати, у вас еврейский нос. Да? В принципе, я антисемитка. Но коньяк предпочитаю пить только с евреями!
- А я - пью коньяк только с красивыми антисемитками!
- Мы нашли друг друга, - улыбнулась она. - Второе правило: молодому автору необходим усиленный контакт с режиссерами.
- Мадам, я с вами не согласен. У нас в Таллинне есть великолепный театральный критик. Театр он знает лучше, чем себя. Кроме того, он пишет пьесы. Он контактирует с лучшими режиссерами СССР. Они приезжают на гастроли - и он водит их в сауну, дарит им девочек до послезавтра. Но ни одна его пьеса до сих пор - не посталена!
- Он дурак! - спокойно ответила мадам. - Девочками и сауной режиссеров нельзя удивить. Бесполезно. Это уже много раз было. И его умные беседы о театре - тоже бесполезны.
- А как надо? Льстить им?
- Абсолютно бесполезно! Им и так льстят все, кроме заказных критиков. Режиссера - надо понять. Надо иезуитски залезть в его отвратительную душу.
- Чувствую, что вы любите режиссеров, - сказал я. - А что это за люди - режиссеры?
- Неглупые самовлюбленные болваны. Кроме себя, они способны видеть только себя. Только нимб над собственно башкой. Кроме того, они патологически трусливы при виде новых авторов.
- Но в своих интервью по телевизору они так добры!
- Да, да! - сказала она. - Нарциссы исполняют роль нарциссов. По телевизору они любят всех.
- Но они постоянно говорят: как жаль, что нет новых авторов! Как жаль, что нет новой драматургии! На эту тему они буквально рыдают от горя!
- Да, да! - повторила она. - Это правила игры. Но от новых авторов они удирают - как черт от ладана. Чем знаменитее режиссер - тем хуже. В каждом спектакле им надо показать себя! Свою затасканную гнилую персону. Свое глубочайшее философское значение. Поэтому они лучше в 1001-й раз поставят Шекспира, чем один раз - Паниковского из Киева. Хотя Паниковский может быть интереснее Шекспира. Но автор, который умер, всегда лучше живого автора.
- Но есть живые драматурги, которые становятся известными! - пылко возразил я.
- Это есть то, что называется словом ЧУДО, - мягко ответила она. Высокий уровень самопробиваемости, связи, дипломатия. Умение правильно крутиться в правильном обществе. Умение крепко выпить, но быть трезвым. Умение плавать в интригах - но выйти сухим из воды.
- Вы меня убиваете! - сказал я. - Вы перечислили как раз то, чего я не умею.
- Вот именно! - согласилась она. - Поэтому я и говорю: не залезайте в это болото. Лучше грабить банки, чем писать пьесы для театров. Кстати, где вы покупали эти лимоны?
- В лотке у Аничкова моста.
- А, черт, я туда не успею! - сказала она. - Сегодня вечером я вынуждена принять у себя дома одного драматурга. Мерзавец, каких свет не видывал! Муж заблаговременно удерет на теннис, а мне придется улыбаться и отдуваться! Драматург любит, как назло лимоны. Не продадите мне пару штук?
- Берите так, - сказал я. - Мой подарок. Для вас, такой красивой женщины, ничего не жалко!
- Что-то вы все-таки умеете, хотя и придуриваетесь, - прищурилась она.
Из ее слов я понял, что драматургов она любит еще больше, чем режиссеров!
- А как все-таки залезть в душу режиссера, чтобы его заинтриговать? - спросил я.
Ему надо подавать короткие, холодные выверенные комплименты. Например, так, с ледяным лицом: "Я обратил внимание на вашу глубину".
- Какую глубину?!
- Какая разница, мальчик! Надо, чтобы это слово стояло в устном тексте. Глубина - вот что их волнует! Собственная глубина! Пусть это будет глубина лужи - но глубина! Тогда это самовлюбленное ничтожество может обратить на вас пристальное внимание. Что тут не понятного? Вот сегодня вечером у меня будет задача: отцепить наш театр от этого драматурга - склочника, бабника и обжоры. По просьбе главного, который вообще удрал во Псков от этой тяжелой встречи. Поэтому я буду говорить драматургу: "Ваша глубина так глубока, что даже наши глубокие режиссеры пока не совсем готовы так глубоко воспринимать вашу глубину!"
- Речь идет о философской трагедии? - не понял я.
- Нет, о жалкой комедии, в которой совершенно нет юмора. Но наш главный боится этого драматурга. Связи, понимаете?
- Я начинаю понимать одно: театр - это сумасшедший дом! - искренно воскликнул я. - А кстати, почему режиссеры такие самовлюбленные?
- Это специфика профессии. Они такими рождаются. Маленькие напыщенные князьки, которые любят командовать, капризничать, приглашать, отказывать. Иногда они бывают очень талантливы, как ни странно. Часто бабники, но при этом сами бабистые по натуре. Это лучше всех знают их жены. Жены режиссеров - это самые одинокие женщины в мире. А вот женщины-режиссеры намного проще и человечнее. Хотя - тоже не ангелы. Но жаль, что их мало.
- Ну, а что вы скажете об актерах? - нежно спросил я.
- Забудьте, забудьте! - она сердито замахала руками. - Актеры - это низший сорт человечества. Это люди, у которых в ушах всегда стоят аплодисменты. Это никдышные мужчины и истеричные бабы. В юности я имела несчастье напороться на одного актера. С тех пор ни одного актера в моей постели - не было! Я не хочу быть лесбиянкой!
Я кивнул и понял: пора драпать! Мы уже выпили две бутылки коньяка, из которых я выпил не больше полбутылки. Чем больше она пила, тем презрительнее она говорила о театре. Телефон она отключила. В дверь - никто не стучал. Если бы мы просидели тут взаперти еще год - уверяю вас, в дверь никто не постучал бы. Театр жил - отдельно. Завлит жила - отдельно. А я находился между ними: в палате Љ6.
- Надеюсь, вы никому не скажете тут о нашем приятном разговоре? - спросила она.
- Что вы! Мадам, я счастлив, что с вами познакомился! Больше никогда не буду писать пьес!
И я тихо исчез из этого театрального кабинета. Вечером ей предстояла дома тяжелая работа с влиятельным драматургом. Я надеялся, что в отсутствие мужа он ее аппетитно трахнет, и тогда главный режиссер сумеет вернуться из псковского заточения.
Я шел по зимней ленинградской улице. Мне было так скверно, как никогда. Моя мечта стать богатым - разрушилась. Интуитивно понимал, что мадам сказала, к сожалению, правду. И про дурацкие худсоветы. И про духовную грязь, и про закулисные битвы истеричных интеллектуалов. Примерил это к таллиннскому театру - да, один к одному. Черт знает что. Поэтому я купил еще две бутылки коньяку. И с остатками лимонов пошел в гости к любимой женщине. Всегда приятно, когда в чужом городе есть квартира, где ты нужен хоть на одну ночь!
3.
Я пришел в эту квартиру. Моя любимая женщина была молода, экстравагантна, дважды молниеносно разведена - и сексапильна. Мы случайно познакомились в Таллинне. Она приехала туда на один день - и задержалась в моем подвале на три недели. Но я так и не понял, кем она работает - и работает ли вообще. Но она имела хорошую двухкомнатную квартиру на Васильевском острове.
- Был тут в одном театре, - сказал я. - Завлит вернула мне пьесу.
- Ты пишешь пьесы?! - радостно удивилась любимая женщина. - А в каком театре ты был?
Я ответил. Она всплеснула руками:
- Глупенький! Зачем ты посылал свою пьесу этой стерве?!
- Почему стерва? Милая женщина с хорошими манерами.
- Милая женщина? Она сожрала уже нескольких режиссеров! Она довела до инфаркта трех драматургов, а четвертый хотел покончить жизнь самоубийством!
У меня начала кружиться голова. Фамилию своей любимой женщины я не знал. Знал только имя. Неужели этого недостаточно для большой любви? Но кто мог знать, что она так сведуща в нюансах питерских театров! Честное слово, мы с ней про театр никогда не говорили! Кроме секса - ничего лишнего!
- Милый мой! - сказала любимая женщина. - Мои мама и папа всю жизнь работают в театре.
Она спокойно назвала фамилию мамы и папы. Меня зашатало. Я начинал терять сознание. Чтобы не упасть на пол, я опустился на диван.
- А я, - продолжала любимая женщина, - работаю теперь в управлении театрами. Не уборщицей, конечно.
- Воды!!! - простонал я из последних сил.
Я выпил стакан минеральной воды. Мои зубы нервно танцевали на краях стакана.
- Милый мой! - сказала любимая женщина. - Кто ты вообще по профессии?
- Газетный репортер.
- Ну кто же посылает пьесы по почте - да еще такой стерве? Как тебе не стыдно! А я почему-то думала, что ты фарцовщик, связанный с моряками. У тебя в Таллинне так много знакомых моряков! Ну, ладно. Ты уже пришел в себя? Приготовь себе что-нибудь поесть на кухне, а я пока почитаю твою пьесу.
Пока я принимал душ и мстительно лопал банку сахалинской икры на кухне, она залпом прочитала мою пьесу. Я вошел в комнату. Она дочитывала последние страницы. Дочитала.
- Это интересно, - сказала она. - Веселая комедия, публика будет смеяться. Но!
У меня внутри все похолодело. После этого "Но!" я понял, что пришел час расплаты.
- Но! - повторила любимая женщина. Нет глубины! Нет чего-то шекспировского, трагедийного!
- Зачем трагедия? - прошептал я. - Это же комедия!
- А как ты объяснишь это режиссерам? Режиссерам нужна глубина, чтобы из этой глубины выкопать еще большую глубину. На фоне этой новой глубины каждый режиссер хочет показать собственную глубину - еще более глубокую, чем та глубина, которая была в предыдущей глубине!
Я собирался что-то ответить. Но тут на меня вдруг напала икота. Тяжелая, как землетрясение. Пришлось выпить еще два стакана минеральной воды.
- Я с детства знаю всю эту питерско-московскую тусовку, - сказала она. - В Питере это не проскочит - зарубят. А в Москве - тем более. Ну, Москва - это вообще деревня с первобытно-колхозным строем, там дуб сидит на дубе - и никакой травы! Но я попробую сунуть твою комедию в одну студию. Там контроля почти нет, может проскочить. Хотя - в твоей комедии много подтекста, могут и зарубить.
- Какой подтекст?! - потрясенно спросил я. - Нет никакого подтекста! Что написано - то и в тексте!
- Ну, ты мне будешь рассказывать! Тут на подтекстах пол-Питера голову сломали. Как при твоей национальности в комедийном тексте не может быть подтекста? Так не бывает. Нет - значит найдут и зарубят. Каждая комедийная пьеса читается не слева направо, а справа налево. А потом - снизу вверх, и предельно бдительно. У нас, в управлении театрами ошибок не бывает.
- Ё-маё! - сказал я. - Спал с женщиной, а трахал цензора!
- Эстонский шутник! - засмеялась она. - Цензура - это Главлит, а мы только помогаем театрам. Но, милый мой, зачем тебе нужны комедии? Ты хорошо пишешь. Отстучи мелодраму с тремя тысячами слез - и я пробью это, невзирая на твою пятую графу. Только возьми звучный псевдоним, как Шатров, который на самом деле Маршак. Стань, например Багровым. Напиши пьесу о большевиках с человеческими лицами. Шатров так и делает - и сидит на мешке с деньгами.
- Могу написать пьесу о Ленине, - сказал я. - Уже готов сюжет.
- Молодец! Ленин с человеческим лицом! А какой сюжет?
- Ленин в наши дни приезжает в Ленинград - и опять устраивает революцию. Со взятием радио, телевидения, телеграфа и штурмом обкома партии.
- Идиот! - восхитилась она. Тебе в какой тюрьме забронировать камеру? Где ты предпочитаешь отдохнуть в ближайшие 10-15 лет?
- Я пошутил.
- А ты знаешь, сколько тысяч непоставленных пьес валяются в театральных шкафах нашей любимой страны? Что ты выпендриваешься, мой милый? Тебе нужны деньги - зарабатывай, как Шатров. Не нужны деньги - сиди в Таллинне газетным репортером. Но ты мне симпатичен. Напиши три тысячи слез без подтекста под псевдонимом Багров - и я тебя сделаю человеком. Станешь человеком - выйду за тебя замуж, и ты войдешь в тусовку. Ну?
- О"кэй, - сказал я. Попробую. Ты мне всегда казалась умным человеком, и это правда. Жаль только, что я не знал ни твою фамилию, ни твою профессию. Давай пить коньяк. Через месяц пьеса будет готова. Нарезай лимоны!
Мы хорошо выпили коньяк. Мы встретили утро усталыми, но счастливыми.
4.
Я вернулся в Таллинн. Стал клепать пьесу - в промежутках между газетными репортажами. Но... пьеса почему-то не шла. Я так бдительно боялся подтекста, что в каждом слове обязательно видел подтекст!
Например, один персонаж произносил невинную фразу: "Сходи в магазин, купи закуски побольше". Но я немедленно зачеркнул эту фразу. В ней моя любимая женщина могла увидеть намек на то, что в магазине закуски нет, а тем более - много закуски! Так я, фразу за фразой постепено зачеркнул всю пьесу. В каждой фразе я бдительно угадывал намек с подтекстом. От моей пьесы ничего не осталось.
Тем временем любимая женщина в Ленинграде вдруг начала буйный роман с человеком из большой тусовки. И я остался без женщины, без пьесы и даже без псевдонима. На радостях я, как всегда в таких случаях, покушал пять порций салата "Оливье" в ресторане отеля "Виру". Там был самый вкусный "Оливье" в СССР. Даже с мясом, представьте себе! А порции там были такие, что одной порцией можно было накормить слона!