Аннотация: Это был крик души. Там были такие строки:
Я хочупоцеловатьТвои соски.
Боря РОЙТБЛАТ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
рассказ
Я - не поэт.
У меня таланта - нет. Кроме того, я не знаток поэзии. Наизусть знаю 2-3 стихотворения, да и те не полностью. Несмотря на то, что знакомых поэтов у меня было больше, чем любовниц. Впрочем, и любовниц-то у меня сроду не было. Нельзя называть любовницами случайных подруг по несчастью.
В Бердичеве, на улице Свердлова, была городская библиотека. При ней - читальный зал. Туда я ходил читать книгу стихов Роберта Рождественского. В мою душу приходил восторг.
На уроках я писал стихи - под Рождественского. Стихи мои были глупыми. Даже глупее, чем я сам.
Я написал влюбленные стихи про девочку Дзигу. Это был крик души. Там были такие строки:
Я хочу
поцеловать
Твои соски.
Я показал это девочке Дзиге. Я был уверен: она прочитает и отдастся мне на месте. Прямо в школьном коридоре. Но она сказала:
- Дурак!
Таким был мой поэтический дебют.
После этого я ушел в спорт. Спорт, как и секс, хорош тем, что приносит приятную физическую усталость. Такую усталость, что уже - не до стихов. Мне надоели стихи.
Но в Кишиневе, в спортивном техникуме, я опять неожиданно стал поэтом. Там был объявлен конкурс на лучшее сочинение к 100-летию Ленина. Мне лень было писать сочинение. Поэтому я написал сочинение в стихах. Это была крупная поэма. На две страницы.
Я стал победителем конкурса. Мне дали оловянную медаль и набор авторучек.
Эту поэму меня уговорили прочитать на первомайском вечере. Это было в актовом зале. Я сопротивлялся, но меня вытолкнули на сцену. В первом ряду торжественно сидел директор. Через месяц его уволили за казнокрадство.
Я прочитал свою поэму.
Мне устроили овацию.
Никто не мог поверить, что я сам это написал. Студенты лопались от зависти. Особенно - антисемиты. Мне говорили:
- Признайся: у кого ты это содрал?
- У Мольера, - отвечал я.
К счастью, они не знали, кто такой Мольер.
Ко мне подошел Музлаев - умный человек. Это был тренер по плаванию. Он отвел меня в сторону. Ласково посмотрел на меня черными восточными глазами. Я думал, он меня сейчас поцелует - от восторга. Но он сказал:
- Ты му...к. Про твое сочинение уже месяц говорят все преподаватели. Тебя называют гением поэзии.
- Так почему я му...к?! - удивился я.
- Надо отнести эту поэму в редакцию. Давно пора. Я слышал, там платят по рублю за строчку стиха. Сколько у тебя строк?
- Штук пятьдесят.
- Вот му...к! - опять повторил Музлаев. - Тебе что, 50 рублей не нужны?!
Я пошел в редакцию.
Там, в коридоре, стоял молодой пижон с добрым, круглым лицом. Я сказал ему, что принес поэму про Ленина.
- О! - сказал он. - Заранее балдею от предвкушения. Зайдем ко мне в кабинет.
На двери кабинета было написано: "Отдел рабочей молодежи". Я не был рабочим. Но вошел. Сел. Вынул из кармана свои две страницы. На лице пижона была добрая-добрая улыбка. Как в анекдоте про товарища Ленина.
- Читай! - с радостью сказал он.
Я прочитал. С выражением. Почти как артист. Пижон слушал и кивал. На его лице было написано абсолютное счастье.
- Ну? - наконец, сказал он. - И что ты скажешь про это?
- Я должен говорить?! Нет, это вы должны сказать!
- А что я должен сказать?
- Мнение! Мне сказали, что за это платят 50 рублей! Будете платить?
- Буду! - сказал он и протянул мне 1 рубль. - Бери. При условии, что исчезнешь отсюда вместе с твоей поэмой. Проститутка!
- А ты кто?! - вскипел я. - Про что пишешь ты?
- Про соцобязательства, - вздохнул он. - Но по вечерам я пишу стихи. Стихи - а не проституцию! Я страшно люблю графоманов. Они веселят меня лучше, чем Аркадий Райкин. Ты меня тоже повеселил. А теперь - вон отсюда!
Я не спешил. Я размышлял: брать рубль или нет? На рубль можно хорошо пообедать в "Каса Маре". Но и по морде этому пижону надо дать. Рубль - или по морде?
Я сделал и то, и другое. Взял рубль - и дал пижону по морде. Так сильно, что он охнул и от неожиданности упал на стол.
- Будь вежливым! - сказал я. - Даже с проститутками!
И ушел.
Обедать в "Каса Маре" за кинотеатром "Патрия".
Я обедал - и молча кипел: "Что, я сам не понимаю, что это проституция? А этот пижон - что, не проститутка?! Вся страна - это проститутки!"
Но я вкусно поел.
Ко мне пришла мечта: писать и печатать стихи только про Ленина и Брежнева. Книгами по тысяче страниц. Заработать миллион. Стать знаменитым поэтом. Чтобы меня потом послали в Америку - пропагандировать СССР. А в Америке - попросить политическое убежище. И там писать стихи - про капитализм и всех по очереди президентов США. Чтобы опять заработать миллион, но в долларах.
Это была светлая мечта.
Мне было 16 лет.
А тот рубль от пижона - это был мой первый литературный гонорар. К сожалению, за проституцию.
Но - первый!
2.
Меня носило по свету.
Я был моряком и репортером. У меня было много знакомых поэтов. Я делил их на три сорта. Первый - низший сорт - это были проститутки рифмы. Второй сорт - чуть повыше: те, кто писали чистую поэзию. Такую чистую, что в ней не было ни одной мысли. Третий сорт - высший: те, кто писали не рукой, а душой. Но таких было - единицы.
У меня был приятель Саша: еврей с греческой фамилией. Так она уверял: что фамилия - греческая. Он спал с моей женой. Мне это было известно. Я не возражал. Зачем возражать, когда дело идет к разводу!
Но его стихов я - не понимал. Это были струи слов, которые появлялись из НИОТКУДА и уходили в НИКУДА. Абсолютная пустота.
Сашу не печатали. Он клялся мне:
- Поверь: я лучший поэт в СССР. Но я диссидент по натуре. Поэтому меня тут не печатают.
- Был бы я редактором - тоже не напечатал бы, - отвечал я.
- Как ты можешь такое говорить?! - кричал он. - Я уеду в Америку! Там я стану звездой! Меня узнает весь мир!
Он злился на меня. Вероятно, после этого он был сверхтемпераментным в постели с моей женой. От злости на ее законного супруга.
Он уехал в Америку. Там его никто не напечатал. Он стал фельдшером. Точка. Вершина мировой славы поэта Саши. Стихов он, кажется, больше не пишет.
К счастью для поэзии.
Я думал: почему так болезненно мало хороших поэтов? Почему в стихах так болезненно много пустых слов? Ни о чем. Почему эта орава рифмоплетов так болезненно влюблена в самих себя?
Что заставляет этих людей писать болезненно пустые стихи?
Что заставляет этих людей с болезненным азартом пробиваться в издательства?
Может, это - болезнь эпохи?
В Эстонии, в рыбацкой деревне, я бродил под руку с 89-летней Анастасией Цветаевой. Это была сестра великой Марины. Я тихо спрашивал:
- Мадам Цветаева, почему так скучно читать современные стихи?
- Ах, мой кавалер! - смеялась она. - Поэтов много - но мало. Был золотой век. Был серебряный. Но придет и бронзовый век поэзии. А может, его назовут хрустальным. Это придет, когда люди устанут от неверия в Бога и в чистоту бытия. Но и тогда истинных поэтов будет мало. Бог скуп на раздачу истинного таланта. Бог в этом - непримиримо скуп. Так было всегда. Так будет - всегда.
Я часто вспоминал эти слова прелестной сестры великой сестры.
3.
В Таллинне был слепой джазовый певец Сережа Манукян. Он писал великолепную музыку. Я искал для него русских поэтов. Приводил их к нему. Они пробовали работать, но через день Сережа говорил:
- Не то.
Я устал искать для него поэтов. Сам сочинил текст на его музыку. Мы показали эту песню певице Анне Вески.
- Прекрасно! - сказал она. - Беру!
Через месяц эту песню уже крутили по радио и ТВ. И в Таллинне, и в Москве. В репертуаре Анне Вески она была года два.
Я написал с Манукяном еще несколько песен. Их исполняли. Я получал гонорары.
Мне было - смешно.
Как не смеяться?! Не будучи поэтом, я был поэтом-песенником, не будучи при этом ни песенником, ни поэтом! Почему Сережу не устроили таллиннские поэты, которые были поэтами? Потому что их тексты были - пусты. Безжизненны. Почему Сережу так устроили мои - абсолютно бездарные - тексты? Потому что в них была жизнь. Несмотря на их поэтическую бездарность.
Я окончательно перестал читать стихи.
Надоело.
4.
Потом я и современную прозу перестал читать. У западных писателей мне наскучило их занудное самокопание. У русских писателей мне наскучили визгливость и нецензурщина. Длинные фразы. Запутанные абзацы. Претензия на что-то, а на что - неизвестно.
Меня разочаровал питерский таллиннец Миша Веллер. Меня раздражает развязность Владимира Сорокина. От Пелевина - у меня зевота. От книг Улицкой - меня тянет на сон.
Я никому ничего не навязываю.
Это мое мнение.
Не стало Довлатова - и ушла простота фразы. Простота реальности. Простота юмора. Простота ювелирности.
Мне стало - скучно. Я взял в руки стихи Иосифа Бродского. Знаете его итальянские стихи? А литовские? Вот эти я и взял.
Стал читать.
Медленно.
Меня потрясла его красота слова и красота мысли. Я не мог оторваться от этих стихов.
Господи, как это было прекрасно!
Прекрасно - после тракторной неуклюжести нынешних романов. После всех этих трактористов прозы.
А кем назовут меня после этих слов? Наверное, тоже трактористом прозы. Хорошо. Как вам угодно. Я не обижусь. Но - я теперь читаю стихи. Медленно.
Медленно-медленно.
Пустые стихи - отбрасываю сразу. Истинную поэзию - читаю с наслаждением.
Ищу истинную красоту.
Это - знак усталости от нашей пустой эпохи, которая бежит за деньгами и визгливой славой.
Пустая эпоха.
Звериная эпоха.
Но в закоулках этой эпохи уже рождаются новые Пушкины, Марк Твены и Львы Толстые. Они будут писать - без претензий. Без тракторизма. Без медитаций на заумные темы. Без модного теперь шаманства.
А я - читаю стихи.
Поэт Николай Сундеев из города Сан-Франциско однажды прислал мне свою книгу стихов.
Скажу откровенно: я долго не считал Сундеева настоящим поэтом. Он слал мне комплименты о моих рассказах. А я - не говорил ему комплиментов. Это никак не мешало ему печатать в Сан-Франциско мои рассказы. И теперь - не мешает. Он и не ждет от меня комплиментов. Они ему - не нужны.
Как и мне.
Я просто медленно прочитал его книгу. И вдруг - увидел сильно поэта. И - признал этого поэта.
Негромкого. Неторопливого. С отточенным владением русским словом. С простотой мысли.
Он тоскует по Молдавии - но вживается в Америку. Он любит Кишинев - но уже начинает любить Сан-Франциско. В день смерти отца он пришел в американский парк. Стоял у сосны - и разговаривал с отцом. Молча. Плакал, наверное. Потом ту сосну - срубили. Но он опять приходит на это место, где его ждет родная душа отца.
Человека Колю Сундеева - знаю давно. Поэта Николая Сундеева - увидел впервые. За тысячи миль от Сан-Франциско. Через годы нашего знакомства.
Хорошо сказала мне тогда, в Эстонии, прелестная Анастасия Цветаева:
- Это придет, когда люди устанут от неверия в Бога и в чистоту бытия.
Вот у меня - так и получилось. Я устал - и пришел к поэзии. Не как поэт, а как читатель, который жаждет истинной красоты.
Это - возвращение.
Мое.
Личное.
Я читаю стихи - не каждый день. Бывает, раз в неделю. Читаю медленно-медленно-медленно. По одному-два стихотворения, не больше. Читаю Ахматову, Цветаеву, Мандельштама. После долгого перерыва - много лет! - меня опять удивил Пушкин.
При жизни Давида Самойлова - я не любил Самойлова: он "зарубил" мою первую книгу. Потом он хотел опять со мной встретиться - поговорить, разъяснить. Но я - отказался. Дураком был. Сопляком. Разозлился на старого солдата Второй мировой войны: ах, как он посмел! Теперь - опять читаю стихи Самойлова. Они дарят мне - размеренность души. Тепло души. Тепло искренности.
Ищу новых поэтов. Их мало, этих новых книг. Они выходят крошечными тиражами. Они не приносят прибыли. Люди нашей эпохи - не читают стихов. Им нужны скандальные бестселлеры. Распахнутые до постельного белья биографии. Им нужно хамство, которое они принимают за смелость авторов. Им нужен - тракторизм.
Ну и черт с ними, с людьми нашей эпохи. А я - читаю стихи! С этими стихами в меня входит новая эпоха. Она уже - приходит.