Про них непонятно что печатают в прессе. Они огрызаются, иногда - с удовольствием. Бывает, что они сами рады новым собственным скандалам: это реклама. Бывает, что они эти скандалы сами изготавливают: на дому.
Я тихо это наблюдаю.
Кто я?
Маленький человек. Огрызок эмиграции.
Меня нет.
Я умер от счастья.
Меня нет, но я думаю. Например, о том, что черешня - это вкусно, но дорого. Индия далеко, а Страсбург - близко. Но в Страсбурге я был дважды, а в Индию - не хочу. Почему? Просто так. Не хочу, и все.
Такие мысли.
Это глубокие мысли.
Не правда ли?
Бывает, я вспоминаю про доисторические времена. В мою память приходят знаменитости, у которых я брал интервью. Раньше мне это было интересно. А теперь - нет. Теперь - я сам знаменитость: у меня мания величия. Это прекрасная мания. Таблеток от нее нет, лечиться от нее никто не хочет. И я не хочу. Потому что я - знаменитый драматург. Я пишу пьесы, но их никто никогда не читал. И не надо! Мне и так хорошо. Но я вижу их поставленными на сцене. Успех! Овация! Хрен знает что! Все орут: "Автора! Автора!" Я выхожу на сцену и говорю в микрофон:
- А ну вас на фиг! Я уезжаю в Бердичев. Я куплю себе там лодку и буду плавать по реке в белых штанах. Адью!
Но я не хочу в Бердичев: моей эпохи там нет - она уехала. Я хочу - в Париж. Меня в детстве называли французом. Была такая короткая мода: не жид, а француз. Это значит, я имею право стать гражданином Франции.
Но и этого я не хочу.
Вам это надоело? Вы меня не поняли? Вы не поняли, зачем нужна первая фраза этого рассказа: "Жизнь звезд - это сумбур"?
Объясняю.
Раньше мне это нравилось: быть рядом со знаменитостями. Я был у них - как в плену. А теперь мое кредо - это два слова из Библии: "Суета сует". Кредо наоборот. Я ушел от суеты сует. От крамольных вопросов и дурацких ответов. От погони за фактом. От бессмысленности этой погони.
Надоело.
Это было глупо и жалко.
Теперь - я сам себе хозяин. Пишу то, что хочу. Сам диктую себе фразы, и мне все равно, что потом об этом скажут.
Теперь я хочу посмотреть на то, что было. Но - глазами свободного человека.
Поэтому - вернемся к звездам.
2.
Не буду вспоминать все мои интервью со звездами. Их было много. Беру некоторые.
Моей первой звездой был испанский певец Мичел. Он тогда удрал от Франко и жил в Болгарии. В СССР были его пластинки. Его показывали по ЦТ.
Я был молод, как зеленый помидор. Я пришел в гримерную Мичела за час до концерта. Я увидел красивого, не очень молодого человека с брюшком. Меня трясло от страха: первое интервью со звездой! Я краснел. Я заикался. Мои пальцы - дрожали. Я путал вопросы. Я был уверен, что он меня выгонит.
А чего я боялся?
Звезды - тоже люди. Они тоже ходят в туалет. У него был прекрасный голос. Мичел гастролировал во многих странах. Да, но зато мне было 20 лет! Его карьера медленно заканчивалась. А моя жизнь - только начиналась! У него было круглое брюшко. Я видел, как перед концертом жена Мичела туго обвязывала его живот несколькими широкими рядами тонкой красной материи. Так, чтобы сдавить брюшко. Поверх Мичел надел рубашку и роскошный пиджак. А я в таких обвязках не нуждался. Я был строен, как Эйфелева башня.
Но я - трепетал! Ах, я видел его по ТВ, а теперь вижу - наяву! Ах, он 10 раз был в Париже и 13 раз в Лондоне!
Но и я был - не кто-нибудь!
Я 8 раз был в Одессе, 5 раз в Жмеринке и 23 раза на станции Казатин! А он там был? Не был. А "зайцем" от Бердичева до Таллинна он ездил? Нет. А я - да. А в море он тонул? Нет. А я... ну, почти утонул. Больше от страха, чем на самом деле, но все-таки!
Полный перевес на моей стороне.
Так зачем я дрожал?! Это не я виноват. Это моя провинциальность виновата. Чем провинциальнее человек, тем больше он похож на жизнерадостного идиота. А я не был похож на идиота. Я - был им!
Как и теперь.
Но как приятно это сознавать заново! Будучи идиотом, говорить об этом - в прошедшем времени. Бедный Мичел! Он ушел, и его никто не помнит. Кроме, конечно, меня.
А меня помнят! Например, целая семья из Бердичева. В детстве я уговорил одного мальчика прыгнуть со второго этажа. Я прыгнул первым. Чуть не убился, но имел радость победы. А этого мальчика его мать успела схватить за штаны. Она кричала мне: "Сын хороших родителей! Отец ходит в шляпе! Мы тебя никогда не забудем!" И не забыли. Живут в Штутгарте, с моей мамой здороваются, а со мной - нет. Вот что значит незабываемость личности.
Так зачем я дрожал тогда перед Мичелом? Его забыли. Меня - помнят. Он БЫЛ звездой. А я - ДО СИХ ПОР звезда.
По крайней мере, для этой семьи из Бердичева.
3.
Я помню интервью с певцом Юрием Гуляевым.
Без юмора.
Тут не о чем юморить.
Он был тогда народным артистом СССР. Я любил его песни. В них была - раненая душа человека. Тогда многие певцы на сцене были похожи на манекенов. У них было мало актерского мастерства. Они и улыбались, и грустили - как манекены. В каждом городе они говорили со сцены: "Я рад(а) приехать в этот прекрасный город!" И так далее. По трафарету.
Как манекены.
А Гуляев - пел не голосом, а душой. Как Бернес. Как юная Пугачева.
Говорили, что у Гуляева тяжелобольной сын. Говорили, что Гуляев сильно пьет из-за этого.
Я пришел к нему - до концерта. У него были мягкие, невероятно добрые глаза. Он отвечал на мои вопросы. Я рассказал ему свежий анекдот. От этого анекдота люди обычно хохотали. А он - просто улыбнулся. Спросил у меня:
- Выпить хочешь?
Я покачал головой: не хочу. Он взял бутылку водки, налил себе полный стакан. Выпил. Закуски у него не было. Мы продолжали разговор.
Минут через десять он выпил второй стакан. Взял новую бутылку водки. Опять налил полный стакан. Я сказал:
- Наверное, это много. Вам через 15 минут на сцену.
- Не волнуйся, - ответил он. - Я не пьянею.
- Но тогда зачем вам водка?
Он внимательно посмотрел на меня. Как бы прикидывал: стоит ли отвечать? А потом он спокойно ответил:
- Чтобы не плакать.
- Вам так тяжело?
- Тяжело. Но я не хочу об этом говорить.
Мы поговорили еще. Он выпил третий стакан и пошел на сцену. Я стоял за кулисами, метрах в пяти от него. Он сказал в микрофон публике:
- Хорошо, что вы пришли. Без вас мне было бы одиноко.
Пел он прекрасно. Чистый бархатный голос. В середине концерта он спел старинную украинскую песню. Грустную. Публика устроила овацию. Гуляев ненадолго зашел за кулисы. Зал вызывал его на "бис". За кулисами Гуляев остановился рядом со мной. Я увидел на его лице слезы
- Вы... плачете, - невольно сказал я.
- Жизнь такая, - ответил он. - Но сейчас я успокоюсь.
Он опять вышел на сцену.
Мне стало тяжело. Я ушел. В тот вечер у меня было отвратительное настроение. Я писал текст интервью, чтобы утром сдать материал в редакцию. Но я понимал: не то пишу. Я не знал, как описать то, что видел. Я не мог найти правильных слов. А про водку и нюансы тогда писать нельзя было. Не разрешали.
Интервью в газете получилось казенным.
Теперь я написал бы иначе. Впрочем, я это и делаю. Сейчас.
Он давно умер. Почти молодым. Он был красивым. Добрым. Никогда не был высокомерным. Про это мне говорили те, кто с ним работал.
Теперь многие забыли его.
Да.
Жизнь звезд - это сумбур. А после жизни - кому скандальная слава, а кому - забвение.
Несправедливо это. Нет его пластинок - забыты. Нет воспоминаний о нем. Ничего нет.А может - есть, но я не читал? Если да - извините.
А как вызывали его на "бис"! Полные залы! Как дарили ему цветы! Как были счастливы, что он приехал!
Ох, люди, люди.
Люди, люди.
4.
Однажды я брал интервью у Валерия Леонтьева. В Таллинне. Был фестиваль "Праздник моря". Я собрал у служебного входа горхолла Юрия Антонова, Михаила Жванецкого, Ирину Понаровскую, ансамбль "Ариэль" и Леонтьева. Фотокорр сделал несколько снимков. Жванецкий был - как всегда, при юморе. Он сказал:
- Вообще-то, мы друг друга не любим. Это будет уникальное совместное фото - по той же причине!
Леонтьев тогда держался как-то особняком. Так мне показалось. Он был звездой, но не совсем вписывался в эту компанию звезд. Он жил как бы в себе.
Замкнуто.
Я попросил его сфотографироваться со мной на память. Он согласился. Этот снимок у меня сохранился.
Позже я взял у него интервью. Мне было приятно с ним разговаривать. Он был прост и улыбчив. Не смотрел на часы. Охотно отвечал на вопросы.
Я запомнил его глаза: умные, но грустные - как вечернее море.
На его концертах были аншлаги. Но сплетен было - не меньше, чем публики. Например, что он копирует Майкла Джексона движениями на сцене. Говорили, что он гомосексуалист. Как-то я брал интервью у эстрадного менеджера из Питера. Сказал ему, что мне понравился Леонтьев: оригинален, свеж, работает на все сто. Менеджер усмехнулся и спросил с видом знатока:
- А что, ты тоже голубой? Как и он?
- А ты с ним - спал? - ответил я. - Нет, я не голубой. Но если он и гомосексуалист, то это его дело, а не твое! И - не мое!
Леонтьев знал об этих слухах. Вероятно, потому и был замкнут в себе. В своей работе. Кстати, мой приятель - джазовый певец Сергей Манукян - раньше работал какое-то время в одной программе с Леонтьевым. Они вместе ездили на гастроли. Манукян рассказывал, что у Валерия тогда была жена, она играла в его ансамбле на бас-гитаре. Потом они развелись. Манукян был хорошо знаком с Леонтьевым, и уверял меня, что ничего не знает ("Па-а-нятия не имею!") о его гомосексуализме. А я не нуждался в этих уверениях. Мне и так было все равно: да или нет. Потому что это - не мое дело!
Я говорил с одним танцовщиком из балетной группы ансамбля Леонтьева. Танцовщик сказал:
- Валера - это необычная звезда. Никогда не бывает капризным, грубым. Всегда корректный. Если кого-то из ансамбля случайно обидит - потом десять раз извиняется.
Прошли годы. Леонтьев приехал на гастроли в Штутгарт. Мне предложили взять у него короткое интервью. Билеты на концерт были раскуплены не ахти как. Процентов на 70, не больше. Билеты были дорогие. Вероятно, в этом причина. Не в самом Леонтьеве, которого русская публика по-прежнему ценит.
В прежние времена я нередко договаривался со звездами об интервью - минуя менеджера. Теперь надо спрашивать разрешение у местного импрессарио. Я спросил. Импрессарио пожал плечами Ему было все равно: интервью, напечатанное после гастролей, в коммерческом смысле уже ничего не меняет. Ответ импрессарио был таким: ни да, ни нет.
Я пошел к служебному входу. Леонтьев стоял на лестничной площадке - у двери, которая вела за кулисы. Он был один. Говорил с кем-то по хэнди. Точнее, почти не говорил, а слушал. Меня он, конечно, не узнал. До меня и после меня у него были сотни интервью. Я ждал, когда он закончит разговор по телефону. Он закончил разговор и тут же вошел в дверь. Я не успел произнести ни слова.
Я вошел вслед за ним. Но ко мне подбежали два русских охранника.
- Вы куда?
- Хотел бы взять интервью у Леонтьева.
- Нет! Ни в коем случае! Только через импрессарио.
- Но тот вроде бы не против!
- Нет, нет! Пусть он сам сюда позвонит или придет!
Я опять вышел на лестничную площадку. Странное дело. С музыкантами мирового класса - Ростроповичем или Куртом Мазуром - можно встретиться без всяких охранников. А с эстрадными звездами - нет.
Я пожал плечами. Я не обиделся.
Точно так же, как импрессарио: ни да, ни нет.
Я подумал: а зачем нужен мне Леонтьев? Он кто - Бог? Он - Иисус Христос? У этих двоих - Бога и Христа - я, конечно, взял бы интервью. Через любую охрану прорвался бы, чтобы понять, что это за невидимые птицы. Но у них охраны, кажется, сроду не было. А Леонтьев - ну, звезда. Ну, приятный человек. Но его песни меня ни разу не заставили задуматься о чем-то глубоком.
Зачем он мне, если я ему даром не нужен! Я мог пойти на концерт бесплатно. Но не пошел.