Лариса вспоминала обо мне, лишь когда ей становилось совсем невмоготу. А так как ей редко бывало хорошо, то она довольно часто звонила мне по телефону. Причем в любое время дня и ночи. Трагическим голосом. С какой-то тайной угрозой. Для меня она стала символом неудачной эмиграции, неустроенности, ненужности человеческой в этом безжалостном мире.
Хотя внешне она была общительна, весела, оптимистична.
- Я так рада, что не должна с утра до ночи в холода и дождь стоять на базаре в своем городке! Не видеть этих алкашей и нищету! Эту грязь и безысходность!
Примерно так отвечала мне Лариса на мой прямой вопрос: почему она столько настрадавшись на чужбине, так и не освоив немецкий, не найдя свое место в новом сообществе, не хочет вернуться в свои Черновцы (небольшой городок на Украине)?
Для нее я стал духовным наставником, эдаким домашним психиатром, что ли, или, по ее словам, просто подругой Валерой. А по-моему я, скорее, превратился для нее в эдакую ходячую урну для избавления от накопившихся обид...
Лариса в свои 50 выглядела неважно. При весе в 100 (если не более!) кг и росте 160 см, другого, увы, не дано... Она мне напоминала вечно плачущкгоперсонажа глупого водевиля.
У меня нет циничной привычки прятаться за автоответчик или определитель номера телефона. Я доступен для всех всегда пока жив. Лариса пользовалась моей безотказностью и любопытством искателя литературных сюжетов... Она звонила, когда ей заблагорассудится, и я как скорая псих-помощь спешил помочь ей, успокоить, отговорить от очередного необдуманного поступка и даже суицида. Обычно я увещевал и наставлял ее на лавке в близлежащем парке, выслушивая ее беды и обиды. Реже 'спасал' по телефону...
Алкоголики-кавалеры обирали Ларису до нитки. Они жили у нее в периода безденежья и неудач на любоывном фронте, и зализав душевнфк раны довольно скоро уходили. Они не возвращали даже долги. Этот период ее жизни был особо грустным. Я бы назвал его депрессивно-долговым. Я - Утиратель Ларисовых Соплей, приходил и здесь на подмогу. Выбивал у бывших кавалеров ее деньги.
Лариса за 3 года такой печальной жизни малость поумнела, и при всей своей необузданной доброте стала поприжимистей. Этого я добился многоразовым внушением. Не имея своих детей, Лора готова была перенести всю свою нерастраченую материнскую любовь и нежность на любого мужика. Даже такого, который видел в ней лишь источник дармового удовольствия и ни во что не ставил.
- Нельзя себя так дешево ценить! - поучал я. - Нельзя жить по принципу: лучше хоть алкоголик, дегенерат, чем ничего!
Я ласково орал на Ларису. Негромко. Знал, что она может разрыдаться от слишком строгих нравоучений...
Она лишь что-то маловразумительное вымучено мычала. Из ее покрасневших глаз в любой миг могли политься слезные дожди...
Еще сложнее было заставить Ларису хоть что-то полезное сделать для самое себя. При ее реальных болячках она вполне могла оформить нетрудоспособность (Schwerbechindert) и сидеть себе спокойно на социале.
Но Ларисе было лень ходить по врачам. Она предпочитала в такие спокойные редкие периоды обустраивать свою съемную квартирку. Докупала мебель, делала ремонт. Обустраивала будущее семейное гнездышко.
Она начинала бурную деятельность по самозащите, лишь когда Джоб-центр посылал ее на одно-евровые работы. Тогда ей, чтоб отбиться, приходилось брать больничные, справки. Но то была временная подмога. Проходил месяц-другой и ей опять присылали грозные уведомления с требованиями немедленно приступить к найденой для нее работе. В противном случае чиновники угрожали лишением (частично или полностью) пособия на жизнь.
- Валера спаси-помоги! - кричала она по телефону. Я отчитывал ее за беспечность и ломал голову, как выкрутиться в очередной раз...
Имея диабет, больную печень, прокуреные легкие и негодные почки, высокое давление и еще кучу недугов, Лариса давно могла перейти в группу 'неприкасаемых' чиновниками инвалидов. Но всякий раз, повторяю, моя беззаботная соседка успокаивалась на пол пути, обезопасив себя временной справкой... Такая беспечность наказуема. Особенно в Германии, где все регламентировано.
И началось! Сначала Ларису послали трудиться в общественном туалете. Там еще и плюс был - чаевые: мелочь от посетителей. Но долго в сортире Лариса не задержалась: над ней начали измываться скучающие от безделья турецкие подростки из местных кварталов. Эти полоумные графити расписывали калом стены, оставляя при этом часть неиспользованнных эксерементов где попадя. Апофеозом надругательств и издевательств стал предложенный одним из 'шутников' (тоже мне 'розыгрыш'!) бутерброд с калом внутри. Ржали недоумки, глядя на обманутую в лучших чувствах Ларису, как сумасшедшие, хватаясь за животы в гомерическом хохоте и вызывая недоуменние, осуждающие взгляды ('Кайн культур!') законопослушных бюргеров, тоже но тихонько наведовавшихся в этот общественный туалет по нужде...
Лариса, бедолага, слегла после этой вонючей шутки-прибаутки с серьезным нервным растройством. Проплакала несколько суток кряду. Лечилась почти месяц у пихиатра.
Следующая напасть после недолгого штиля опять довела ее до истерики и нервного срыва - Ларису послали на кладбище прибирать ветки, подметать. И тут не обошлось без 'весельчаков'. Бомжи и алкоголики, составлявшие основную массу кладбищенских тружеников, тоже особо не жаловали толстушку-иностранку со взглядом жертвы. Немчик, с которым она как-то трудилась бок о бок, случайно, а может быть, чтобы повеселить бродяг-сотоварищей, идя рядом, спихнул ее боком в свежевырытую яму для могилы.
Лариса долго и истошно кричала. Никто ее не слышал. Уже с утра подвыпившие коллеги, оценив юмор своего придурка-сотоварища, тыкая в нее пальцами хихикали и покатывались со смеху. Забыли о новенькой сразу же после распития шнапса в коптерке.
...Было холодно, зябко. Она промокла насквозь от земляной сырости и сорвав голос, скулила. Стал накрапывать дождь, яму заволакивал туман. Было до безумия горько и унизительно сидеть здесь и ждать спасения.
Ее заметили, когда уже собрались накинуть специальную ткань (так принято перед тем, как в проем опустят гроб). На голову залркмавшей Ларисы посыпались комья земли... Душераздирающий вопль Ларисы нарушил размеренный ритуал погребения. Затих оркестр, игравший похоронный марш. У одной из хоронивших случился глубокий обморок. Еще двое сбежали. Модератора похорон, видавшего многое, едва привели в чувство нашатырным спиртом. Долго откачивали мать умершего...
Но это все мелочи и издержки, главное, Лариса не была захоронена заживо. Ее вытащили на свет божий... Едва не сдали в псих больницу. Ей едва хватило знаний немецкого, чтобы обьяснить: она упала случайно...
Лариса, дабы прийти в себя, опять получила врачебное освобождение. Но недолго длилось блаженное безделие. Всего спустя пару месяцев пришло приглашение на работу. На этот раз ее ждала стрижка собак.
Увещевания и просьбы не помогали. Чиновники из Джоб -центра и слышать не хотели об ее отказе. Лариса предлагала себя как уборщица, готова была на все, что угодно, только не касаться животных. Лариса утверждала, что с детства у нее аллергия на шерсть и непроходящий парализующий страх перед самим процессом.
Шефиня ателье стрижки животных, надменная, презирающая ленивых иностранцев немка со строгим лицом, письменно отказала Ларисе, мотивируя это тем, что у них в штате уже есть две уборщицы.
Сотрудницы ателье обучали Лору азам стрижки. Пока Ларисе не выдали сертификат-разрешение она стригла в тандеме с наставницей. Когда учительница Ларисы уверенно держала любого пса в руках, сама Лариса правильно и почти безбоязненно стригла. Но первый же самостоятельный дебют ларисы закончился весьма плачевно.
Барбара, коллега Ларисы, одной рукой держала строптивого спаниеля, другой обхватив запястье руки Ларисы, стригла пса.
Внезапно позвонил телефон. Барбару, двигавшую дрожащей потной ларисиной рукой, сжимающей машинку, по шерсти собаки, позвали к телефону. Всего миг. Мгновение. Но и этого было достаточно для ловкой подлой псины. Почувствовав дикий страх и неуверенность парикмахерши кокер-спаниель, вредоносная шавка, учтя, что хозяйка увлеклась беседой и не замечает их, а Барбары, той уверенной в себе дамочки, нет рядом, отомстила мучителям: изогнувшись с наслаждением до хруста в суставе подвернувшегося под зубы пальца Ларисы вцепился в зудящую по шерсти 'зверюшку'. Кокер-Спаниель чуть не отгрыз Ларисе прихваченный крепкими клыками палец... Вскрикнув от нестерпимой боли Лариса бросила машинку для стрижки на ковер. Никто в салоне сразу ничего толком не понял. С руки новенькой капает кровь, по ковру прыгает работающая машинка для стрижки шерсти... Спаниель лает рычит. Зато скандал тут же учинила хояйка пса, показывая всем вырванный у любимцы клок шерсти, сделавший здорового пса похожим на больного стригучим лишаем. Но немка быстро заткнулась и стала Сама Фрау Нежность, когда увидела залитую кровью ладонь Ларисы. Инциндент с трудом умяли. Шефиня умоляла Ларису не обращаться в суд, так как это могло распугать всех клиентов заведения. Ее тут же уволили, упросив подписать бумагу, что у нее, Ларисы,дескать, нет и неможет быть претензий к кусачему псу, хозяйке псины, оставившей ее без присмотра наставнице и вообще салону стрижки...
Почти пол года я не общался с Ларисой. Суета, рутина жизни, более важные дела заслонили несчастную Ларису. Но моя соседка как всегда, достаточно 'оригинально' напомнила о себе. Правда, даже я , привыкший к ее 'подвигам' на этот раз оторопел от неожиданности...
Впервые за годы пребывания в Германии ко мне наведалась полиция.
-??? Обыск?
- Нет! Мы по просьбе вашей знакомой - Ларисы Гнатюк. - сообщила на ломаном русском женщина в полицейской униформе, предварительно удостоверив мою личность по моему протянутому ей аусвайсу, и предстпавившись.
- Срочно едем. Фрау Гнатюк на дах больницы. Вы можете ее остановить от того, что она может делать! Я - переговорщица, но фрау Гнатюк не хочет ни с кем кроме вы говорить. Угрожает, что прыгнет вниз.
Мы сели в полицейскую зеленую машину с зарешетчатыми боковыми окнами.
По дороге переговорщица-полисмен успела поведать, что Ларису уже безуспешно пытались отловить в психбольнице.
Сюда ее принудительно забрали с подозрением на подхваченное с укусом песика бешенство после того, как Лариса укусила за палец какую-то работницу из социальной службы...
- Фрау Гнатюк на учете у психиатра , но такое делать впервые!
Фрау Гнатюк хочет говорить только с вами, - сказала мне полицейская. Ее напарник остановил машину и передал мне рацию.
- Для нашей связи, - пояснила его напарница.
Через люк на верхнем этаже я взобрался на чердак, а оттуда на крышу.
- Валер, это ты? - услышал я в сумраке тихий тревожный голос Ларисы.
- Да, Лора, а что случилось?
- Я дошла до ручки... Спаси меня! ...
После паузы на меня повеяло шизофренией и паранойей.
Я вздрогнул. Растерялся. У меня вспотело все тело.
- Скажи, что я у тебя одна, самая-самая...- вдруг попросила Лариса.
- Да, Лорочка, ты неповторима... - я попятился к люку.
- Ты просто из жалости так!? Да? - возмутилась она.
- Почему ты так решила!?
- Да потому, что ты это не от души сказал, а просто, как обычно, хочешь меня успокоить. ...уйди! Ты такой же как все. Ненавижу!
Лариса подошла к металическому заборчику, перелезла его и стала на самый край крыши.
Перефирийным зрением я заметил: полицейские внизу растянули специальную ткань на случай, если Лариса сиганет вниз. Они пытались угадать траекторию ее падения, постоянно смещаясь вдоль стены больницы.
- Последний раз спрашиваю: ты меня любишь!?
Я не успел ответить. Вернее пока собирался подобрать нужные слова, Лариса сделала шаг в пропасть...