Кости Липатова

Кости Липатова

Мое первое в жизни путешествие было предпринято не по собственной воле и не по воле моих родителей. Это была эвакуация из блокадного Ленинграда. Ехали мы целенаправленно в город Киров, бывшая Вятка. Еще до войны туда была выслана, как жена врага народа, сестра моей бабушки. Позже к ней присоединилась её дочь, инженер-строитель по специальности, чувствующая неустойчивость своего положения в Ленинграде. В Кирове они вполне обжились, обе работали по специальности и имели двухкомнатную квартиру в центре города, роскошь по тем временам непозволительную.

С первых дней войны в Киров хлынул поток беженцев. Их как-то размещали, преимущественно в домах местного населения, временно реквизируя и уплотняя "излишки" жилплощади. Бабушкина сестра, понимая, что процесс экспроприации их не обойдет, позвала нас приехать именно к ним. Так мы оказались в Кирове в одной комнате маленькой квартиры в составе родственников, число которых со временем увеличилось до восьми человек. Последней приехала бабушка со стороны мамы с моей одиннадцатилетней двоюродной сестрой, которые пережили блокаду почти до конца. Через неделю после приезда бабушка умерла.

Детей было четверо: мы с двоюродным братом, пятилетние, и две старшие двоюродные сестры. К ночи пространство пола расчищалось и все укладывались на сенниках, на сундуке и на старом продавленном диване.

Мама и тетя работали. Тетя, закончившая Лесотехническую академию в Ленинграде, строила дороги и часто ездила в командировки. Мама пела. Она имела музыкальное образование, и работала в Театре Эстрады, который был эвакуирован из Ленинграда. В Киров был эвакуирован также Большой Драматический театр (тогда имени Горького). Насколько я помню, в Кирове в то время не было театрального помещения. Все выступления происходили или в кино, перед началом сеанса, или в госпиталях перед ранеными. Мама иногда брала меня на концерты. Видимо, не на кого было оставить. Это оставило воспоминания "закулисья" - закутка, где актеры переодевались и коротали время до своего выступления. В памяти остались фамилии знаменитых актёров Большого Драматического: Казико, Гиацинтовой, Полицеймако. На концертах в госпиталях я тоже "имела успех" у раненых, вызывая у них воспоминания о детях, доме и мирной жизни.

В это время у мамы образовались новые знакомства, длившиеся всю жизнь. Среди них Гаянэ Николаевна Халаджиева (сценическая фамилия Холодова). Гаянэ Николаевна или Ганечка, как называли её друзья, темпераментная армянка, прекрасный декламатор, читала с эстрады русскую классику и, как тогда было заведено, патриотические стихи о войне и о прекрасной советской действительности. Помню ее частые негодования по поводу требований "реперткома", тогдашней сценической цензуры, иметь идейно-выдержанный и политически правильный набор текстов. После смерти Сталина, уже в Ленинграде, она бурно выражала нам свою озабоченность по поводу необходимости срочно подготавливать новый репертуар, уже без Сулеймана Стальского и Джамбула Джабаева, (с кем теперь?). Эмоциональные рассказы Ганечки по любому бытовому поводу превращались в маленькие спектакли. Иногда это были зарисовки из жизни, в духе Зощенко, иногда рассказанные эзоповским языком события "текущего момента", иногда воспоминания о многочисленных интересных людях и встречах.

Ганечка - первая жена драматурга Евгения Львовича Шварца. Их совместная жизнь начиналась в Ростове-на-Дону. Оба участвовали в постановке спектакля по произведению Николая Гумилева "Гондла". Автор, проезжая через Ростов, сделал там остановку для просмотра спектакля, специально для него ночью сыгранного, и пригласил труппу в Ленинград. Когда они туда приехали, Гумилев был уже расстрелян.

Из воспоминаний художника Ю.П. Анненкова о спектакле в Ростове:

"Запомнилось имя очаровательной исполнительницы роли Леры - Г. Халаджиевой, артистки своеобразной и яркой. Ее дальнейшая судьба мне неизвестна...".

Мне довелось тесно общаться с Ганечкой и дружить с ее дочерью Наташей Шварц - Крыжановской до конца их жизни. А встречи с Евгением Львовичем были во время не очень долгого его пребывания в Кирове и после войны в Ленинграде на семейных праздниках, связанных с Наташей. Там я услышала от него известное суждение: "В хороших условиях все люди хорошие, в плохих - плохие, а в ужасных - ужасные".

Один из маминых коллег, композитор Василий Николаевич Липатов, был прекрасный аккомпаниатор. Как вспоминала мама, его фортепианный проигрыш перед каждым выступлением поднимал настроение не только у слушателей, но и у исполнителей, что было немаловажно. Исполнять оптимистичный репертуар, в то время как многие близкие умирают в блокадном Ленинграде, было, конечно, нелегко. Пианист-виртуоз знал, как создать настроение, поэтому выступать с ним в концерте считалось большой удачей.

Привожу воспоминания о В.Н. Липатове композитора В.П. Соловьева-Седова:

"Одной из колоритнейших фигур, запомнившихся мне с юности, был высокий худощавый блондин Василий Николаевич Липатов. Он был лет на десять старше меня и уже успел "проесть" передние зубы и поэтому старчески шамкал.

Учился он в свое время в Ленинградской консерватории по композиции у М. И. Штейнберга, а по классу фортепиано - у Н. Рихтера, был отличный пианист, сам преподавал фортепиано в музыкальных училищах, работал аккомпаниатором и делал это чрезвычайно ярко. Выступать с Липатовым было легко и приятно. Актеры чувствовали себя на эстраде уверенно, хотя знали, что Василий Николаевич строг в своих суждениях и часто говорит о вокалистах откровенно всё, что думает. Но "дяде Васе" всё прощалось, так как он, как немногие, обладал огромной интуицией и часто буквально спасал певца, если тому было трудно справиться с каким-нибудь фортиссимо или пианиссимо.

Липатов писал музыку к спектаклям драматических театров, оригинальные песни и музыку для народных инструментов, делал обработки народных песен.

Особым, невиданным, шумным и, я бы даже сказал, скандальным успехом пользовалась в конце двадцатых годов знаменитая песня "Письмо матери". Песню эту, в меру сентиментальную и хорошо сделанную на замечательный есенинский текст, подхватили десятки, сотни, тысячи исполнителей и ансамблей. В короткий срок она облетела все города и веси, и не было в нашей стране такого концерта, такого ресторана, бара, кафе, такой "пивнушки", где не исполнялась бы песня Липатова.

В один прекрасный день Василий Николаевич Липатов стал знаменит, популярен, любим. Пришел достаток, можно было бросить и музыкальную школу, и работу аккомпаниатора и заняться, наконец, любимым делом - сочинением музыки...

В начале тридцатых годов, когда усилилась борьба с упадочными настроениями среди молодёжи, "Письмо матери" практически не исполнялось. Липатов это тяжело переживал. Вот почему всё, что он делал потом, было вымучено и бескрыло, а "Письмо матери" стали забывать...

Когда я услышал впервые эту песню, мне было восемнадцать. И много лет спустя, я всегда испытывал к Липатову симпатию и сочувствие. Я, как мог, помогал Василию Николаевичу, а потом, уже после войны, став председателем правления Ленинградской организации Союза композиторов, всячески старался улучшить его положение. А оно было нелегким. Он пил, мало работал, не хотел лечиться. Так он и ушел от нас, рано состарившийся, больной, мнительно-гордый. Он не сумел оправиться от своего единственного успеха..."

В отношении "своего единственного" успеха" В.П. Соловьёв - Седой не совсем прав. В.Н. Липатов написал музыку к не менее популярному романсу на слова С.Есенина "Клён ты мой опавший...". Музыку к этому стихотворению С.Есенина некоторые считают народной. Возможно, это вызвано длительным запретом творчества поэта.

Выходцы из рязанской крестьянской земли, почти ровесники, Есенин и Липатов, несомненно, обладали сходным душевным строем. Во время войны романсы на стихи Есенина с эстрады, конечно, не исполнялись. Звучание же их в домашних условиях пробуждало чувство тоски по утраченному, ощущение разлуки, столь характерные для военных лет. Стихи Есенина и знаменитый романс на его слова обрели "второе дыханье" во времена хрущёвской "оттепели".

Эвакуированный во время войны в Киров, совершенно неприспособленный в быту, В.Н. Липатов рисковал буквально погибнуть, несмотря на то, что как член Союза композиторов, получал дополнительный паек. Мама привела Василия Николаевича к нам в дом, и он быстро нашел общий язык с бабушкой и с нами, детьми. Как водится, его накормили, чем могли. Бабушка, зубной врач по специальности, пережившая голод двух войн и революции, знала, как распорядиться с теми скудными продуктами, которые мы получали по карточкам. Она мобилизовала нас, детей, на сбор съедобных растений. Мы выкапывали корни цикория, собирали желуди. После обработки из них изготовлялся "кофе". Собирали мать-мачеху, за что в аптеке нам выдавали булочку. Бабушка взялась ухаживать за двумя лошадьми, используемыми в ЖАКТе, и выделяла часть предназначенного лошадям овса нам, детям. До сих пор помню овсяную кашу из непровеянного овса, когда колючие ости царапают горло и от этого текут слезы. Отказаться от каши было невозможно, потому что кто-то тут же предлагал ее доесть.

Как-то Василий Николаевич обратился к бабушке: "Мария Михайловна, берите весь мой паек, но кормите меня обедом". Бабушка согласилась и с тех пор в нашем доме появились, как часть его пайка, кости, хорошо очищенные от мяса. Кто съедал мясо, для меня осталось навсегда тайной. Но и эти кости были основой для супов, которыми питалась вся наша семья. Их называли "кости Липатова". Василий Николаевич приходил почти каждый день и иногда оставался посидеть с нами, детьми, давая маме и бабушке сходить по делам или в кино. Он как-то развлекал и играл с нами.

В Кирове устойчивая морозная зима. За неимением холодильников, кости вывешивались за форточку и хранились там до употребления в очередной суп. Однажды ночью мы проснулись от стука и звона разбитого стекла. Оказывается, кто-то усмотрел висящий за окном пакет с костями и его украл. Мы жили на втором этаже, и забраться по водосточной трубе не представляло большого труда.

После снятия блокады мой отец, бывший в блокаду метеорологом Ленинградского аэропорта, был переведен в Москву для обеспечения полетов авиации дальнего действия на Западном фронте. Новая должность была очень ответственной. Уже после окончания войны отец вспоминал, что перед самой капитуляцией Финляндии планировался массированный бомбовый налёт на Хельсинки. Однако, отец на назначенные дни "не дал погоду". Позже высшие стратеги сочли уничтожение Хельсинки нецелесообразным. Папины коллеги, несколько иронически, называли его "спасителем Хельсинки".

В то время мы с мамой и двоюродной сестрой, которая осталась к тому времени сиротой, стали собираться к отцу. Прощаясь, В.Н. Липатов подарил маме ноты своего знаменитого романса, который своей щемящей проникновенностью создал ему поистине всенародную славу и, одновременно, погубил его. Как можно нашему человеку не выпить при исполнении такой музыки и на такие слова?

Ничего, родная! Успокойся.

Это только тягостная бредь.

Не такой уж горький я пропойца,

Чтоб, тебя не видя, умереть...

Я по-прежнему такой же нежный

И мечтаю только лишь о том,

Чтоб скорее от тоски мятежной

Воротиться в низенький наш дом.

Изданные еще при жизни Есенина, пережившие период бурной известности, эти ноты с дарственной надписью автора бережно хранились мамой. Уже ветхие, порванные, они сейчас находятся у меня.

На них надпись: "Более чем дорогому товарищу, приютившему дистрофика ленинградского, Валентине Александровне Рупперт, большой художнице, певице от ея большого друга автора сей песни на память о днях невольного "изгнания" в Киров. В.Липатов 9.I -1944 года".

После войны мы с мамой встретили как-то Василия Николаевича на Невском проспекте. Он бросился к маме. Они обнялись. Больше его мы никогда не видели.

Комментарии: 7, последний от 28/10/2009. © Copyright Рупперт Маргарита Леонидовна (19323@rambler.ru) Обновлено: 22/03/2009. 13k. Статистика. Очерк: Россия Иллюстрации: 2 штук.		Ваша оценка:
Аннотация: "Особым, невиданным, шумным и, я бы даже сказал, скандальным успехом пользовалась в конце двадцатых годов знаменитая песня "Письмо матери"." В.П. Соловьев-Седой

Рупперт Маргарита Леонидовна: другие произведения.

Кости Липатова