"Моё счастье."

МОЁ СЧАСТЬЕ.
Посвящается моей маленькой
и незаметной тёте Розе. Дома

её все звали Рахиль.

Рухале всегда была счастливым человеком.

Потому, что так считала. Или ей было незнакомо

Самоедство. А может действительно, для ощущения себя счастливой нужна какая-то внутренняя убеждённость и увереность, что именно ты и есть счастливый человек.

*1*

Я помню своего Яна рядом с собой примерно с шести лет . Как я оказалась в крымском еврейском колхозе для меня не совсем понятно, но что у меня нет ни мамы, ни папы - это я знала очень рано. Были тети и дяди, бабушка

и дедушка, с которыми я жила и тётя Фрида, бывшая моей лучшей подругой и

самым мне близким человеком после Яна. А он - мальчик старше

меня всего на какие-то восемь лет,- всегда заменял мне отца и мать. Все детские

секреты у нас были общими. Может потому, что и он был сиротой. Жил со

своим дядей, а говорили и вообще с чужим ему человеком Менделем -

председателем нашего большого и богатого колхоза.

Сегодня судьбы моих бывших земляков кажутся странными. Многие семьи были неполными, не было отца или деда, а то и матери. Война и

революция были давно, а вот коллективизация и ликвидация НЭПа - ближе по

времени. По прошествию лет я думаю, что многие из членов колхоза имели и

другие профессии или специальности и, также как и я , жили раньше где-то в

других местах. Скорей всего мы прятались там от ликвидаторов НЭПа и не

всегда удачно. Менделя потом всё таки забрали и никто не знал за дела колхозные или “минувших дней“. Это был 39 год и Ян уже совсем взрослый,

работал после механического техникума, а я училась в педагогическом, чтобы

стать учительницей русского языка в своей колхозной школе. Школа была

еврейской. Русский мы тоже изучали, но маме лошн остался для меня на всю

жизнь родным и любимым, потому что первые слова и слова первой любви я

сказала на нём. До школы я русского языка или какого-то другого не знала.

Это трудно представить, но мы рождались с идиш и умирали наши старики с

ним единственным, не считая святого иврита молитв. Русский у меня был

лучше всех и я поехала в Симферополь в педтехникум, чтобы вернуться в свою же школу. Всё было замечательно. Я приезжала на каникулы домой. Ян ждал

меня и все родственники радовались нашей любви и будущей свадьбе.

Сколько я себя помню Ян был рядом , я это знала и была уверена, что

ничего плохого со мной не может произойти. Он был моим ангелом -

хранитилем. Когда меня дёргали за косы я бежала искать Яна, а не жаловалась бабушке. Он смеялся и успокаивал меня. Обидчик получал своё и оставлял меня

в покое. Однажды, осенью меня ударил в школе Данек. Он был на год старше и

мы даже часто играли вместе . Я не ожидала, заплакала громко,во весь голос. А

сразу после школы побежала искать Яна. Он был занят и только вечером, взяв

меня за руку, повёл к дому Даника. Мы зашли и Ян сказал в присутствии его

мамы: “Не может еврейский мальчик обижать сироту. Сострадание к более

слабым и женщинам предписано еврейскими законами и еврейским судом. “

Все поражались его словам и мудрость мальчика признавалась взрослыми. Его

называли “хохм“. Он всегда был не по-детски серьезен, хотя мог бегать и

играть со всеми наравне, но если доходило до споров и ссор, он вершил наш

детский суд и его авторитет защитника слабых и маленьких был непререкаем.

Я почти наверняка знала где он в данный момент находится и найти его не

составляло труда. Только те три года, что он учился в мехническом техникуме ,

мне было очень грустно. Я ждала его приездов на каникулы и тогда пропадала

в его доме. Он рассказывал много интересного и про город, в котором я никогда не была, и про техникум , где учился. Так что , когда пришла очередь мне

ехать поступать в педтехникум, Ян поехал со мной и меня спрашивали потом :

“Этот высокий парень с тобой - брат? Нет, вы не похожи. “ Он черноволосый и

очень смуглый, а я обыкновенная светлоглазая шатенка. На брата и сестру мы никогда не походили.

В общежитии педтехникума мне приходилось часто вспоминать свой

дом и заботы Яна . Здесь нравы были свободные и я отказывалась от приглашений в кино или в парк. Мне никто не нравился, привыкла к другим

отношениям и другим людям, с которыми была знакома долго и не ждала от

них ничего плохого. Просто, опасаясь услышать что-нибудь непристойное и

грубое, я защищилась по-своему. Были подруги и среди них много русских,

татарок, украинок - тогда не очень присматривались к таким вещам. Все

знали, что я степендиат еврейского колхоза. Это было почётно и намного легче

материально. Большинство из моих сокурсниц жили в многодетных семьях и

даже, получая стипендию, всегда были голодны. У меня такие периоды тоже

бывали, но большую часть времени обучения колхоз обеспечивал всем, в том

числе и одеждой, в основном зимней. Одевались весьма скромно и подолгу

носили свои , а очень многие и вещи старших сестёр или матери. Достаток в

среде студентов был совсем мал. Мы рады были возможности получить

образование и прилагали максимум усилий для этого. Очень было обидно, что

те два или три мальчика из всего курса, которые были на факультете математики и физики, имея самые лучшие оценки, уходили в армию добровольно, не закончив обучения. Они просто не выдерживали состояния постоянного

голода. Симпатичный еврейский парень из Депропетровска Борис ушёл в

лётное училище. Лётчики тогда выглядели очень привлекательно. Никто ещё не

думал о предстоящих им испытаниях.

*2*

Ян был отменным работником и ему выделили участок для постройки

дома . Помогали строить, как и другим молодым семьям. Всё было разумно ,

без излишеств, но добротно. Правление колхоза уважало хороших и молодых

работников. Это было будущее и имело смысл вкладывать в это прибыли

хозяйства.

Насовсем вернулась домой весной 40-го года. Дом уже стоял и летом

мы справили свадьбу. У нас была настоящая хупа и среди наших земляков были и

рав, и хазан. Многие более пожилые люди продолжали соблюдать кошрут и

справляли все еврейские праздники. С субботами бывали нелады, но

председатель улажиал всё, к его чести, своевременно и верующие соблюдали

свои праздники и обеты. Танцевали все три дня, желали счастья нам, хвалили

моих родных за счастливую судьбу сироты и вспоминали добрыми словами

председателя Менделя, сокрушаясь о том, что он не дожил до этого дня. Это

было для меня странным . Я считала, что он жив. Но каким-то образом наши

знали о том, что он покончил жизнь самоубийством. Приходил человек к Яну

и рассказывал об этом, а кроме того, принёс от Менделя прощальную записку

в два или три слова. Это уже после свадьбы рассказала мне соседка бабушки.

Ян не выходил из дома три дня и никто не знал, что с ним. А потом он попросил

участок и ему разрешили строить в другом месте. А дом Менделя отдали приехавшему агроному.

Я очень любила прежний дом Яна. Здесь всегда было прохладно,

по-мужски аккуратно и чисто. Не было как у других салфеток и безделушек,

но зато можно было бегать по просторным затемнённым комнатам и не боятся

что-нибудь разбить. Теперь я понимаю, что там не хватало заботливой женской

руки, но теплота мужских отношений между старшим и младшим поколениями

делали дом приветливым и посещаемым всеми нашими жителями. Ставни

всегда были прикрыты, кроме маленького окна в кухоньке. И после жаркого

крымского солнца, пыли и обжигающих летних ветров в доме Яна всегда был

рай и холодное молоко из подвала или шипучий квас с изюминками и

нежнейшим вкусом хмеля. Он холодил и утолял жажду, а пузырьки веселили

маленькую, потом уже большую девочку.

Мендель знал много тайн и помогал многим нашим и не нашим, евреям

и русским,татарам и грекам, армянам и ассирийцам, крымчакам и всем кто

приходил или приезжал к нам в колхоз. Но это рассказал мне мой муж уже

после смерти вождя и то при случае, когда один из спасённых Менделем

нашёл его в Кирове, где мы остались жить после войны, и пришёл прямо к

нам в дом с благодарностью и подарками. Ян не менял своей фамилии( или

фамилии Менделя?) и многие в 60- ти десятых находили его, писали письма,

приглашали в гости и сами приезжали иногда.

*3*

После первого дня свадьбы я вошла хозяйкой в новый дом . Не было

стульев только лавки свадебные со двора. И вообще я ничего не знала и не

умела. Всему училась у своего любимого: и убирать, и готовить по-еврейски,

то есть кошеровать мясо и посуду, и любить тоже у него. Он сохранил меня

для себя и для меня тоже, потому что неразумное детя ему полностью доверяло.

Моя любовь, оказалось, только начиналась, хотя мы были вместе уже много лет.

Я приходила из школы после уроков с тетрадками в портфеле и можно

было подумать, что это старшеклассница бежит вприпрыжку домой к маме.

Заходила в сумрак прихожей и попадала сразу в объятия мужа. Портфель

стукался об пол и я забывала обо всём, мир терял свою устойчивость и

очертания. Ян целовал меня в губы, а потом ямочки на щеках и подбородке.

Пока снимал с меня пахнущее разнотравьем платье, я уже была заженной

свечой, желающей сгореть в его объятиях. Я плыла по воздуху до нашей

маленькой спальни и окуналась в белоснежную прохладу простыней. Ян

целовал каждый сантиметр моего тела, а я обнимала его всё сильней и сильней.

Ничего не существовало на этом свете кроме нашего счастья.

Мир возвращался на место и моя любовь говорила мне:” До вечера. ”

Оказалось, что меня дома баловали, не приучали, как других детей,

помогать по дому, по хозяйству. Ко всему этому мне пришлось приспосабливаться уже в своём доме. Я даже прибежала к бабушке спросить, как

сварить прозрачный бульон. Мы пригласили к себе в гости на субботу моих

двоюродных братьев и сестёр с семьями. Двор был ещё пустой ни деревьев , ни

навеса от солнца. Ян натянул большой полотняный тент и так мы первый раз

принимали гостей. Всё равно было весело и шумно. Не надеясь на мои

способности, сестры и невестки принесли многое из своих припасов на субботу,

стол был сытный и вкусный. Пели еврейские песни, была скрипка, флейта и

гармонь. Кто-то помогал бубном. Танцевали еврейские танцы и вальс, фокстрот

на утоптанной нашей весёлой свадьбой земле. Всё было хорошо и немного

по-еврейски грустно. Не было с нами наших родителей и Менделя.

Я до сих пор, теперь-то и спросить некого, не знаю имен своих и мужа

родителей. А те фотографии, что я нашла в бабушкином шкафу, погибли в

пожаре, что устроили фашисты во время войны. Там не осталось ни одного

жителя, ни одного дома. Возвращаться было не куда. Все погибли и нет даже

памятника на том месте.

*4*

Прошёл год. Моё счастье продолжалось и росла убежденность в полной

защищенности от превратностей судьбы. Весь мир был счастлив вместе со

мной. Бывали огорчения в школе, у родственников и по работе у мужа.

Потом все постепенно налаживалось и облачка печали улетали. Опять было

лето, жарко . Вечерами мы сидели на деревянных ступеньках нашего дома и

наслаждались прохладой. Крымское небо летом похоже на дорогой бархат,

разукрашенный мерцающими звёздами. Мы сидели обнявшись, усталые,

счастливые. Школа закончилась. Я могла несколько дней вообще никуда не

ходить, помочь бабушке или понянчить племянников.

Ян пришёл домой на обед раньше. Я не могла его узнать, он был совсем не похож на себя.

Война началась, Рухале.

Что ? Финская? Так она же уже закончилась.

Нет с Германией. Включи радио.

Он зашел в спальню, сел на кровать и так просидел до вечера. Я боялась

пошелохнуться и долго сидела возле стола, а потом пошла к бабушке. Там

собрались все. Сидели притихшие и убитые горем. Бабушка плакала тихо,

беззвучно, только слезинки скользили и она их пропускала падать на кофту, не

вытирала. Я вернулась домой. Ян так же сидел на кровати.

Было уже темно, когда из правления принесли повестку Яну на завтра в

военкомат. Повестки были всем моим двоюродным братьям и зятьям . Вот

почему бабушка плакала. Ян ушёл в правление и вернувшись в 10 или в 11

стал собирать два мешка: один себе, другой мне. Он принёс какие-то справки

из правления для меня, нашел мой аттестат и справку об окончании педтехникума, сложил их отдельно в пакет. Моих вещей было немного, но там

были и зимние. Тёплую кофту, платок и зимние ботинки он положил сразу,

пальто отложил. Сказал, что мне будет тяжело.

Утром, вместе со всеми призванными военкоматом, мы поехали в

Симферополь. Там Ян отправился со мной прямо на вокзал, купил билет и

посадил в поезд. Неразбериха только начиналась и я уехала на восток . Мне

было прказано ехать как можно дальше на восток, в Сибирь и тут же сообщить

бабушке, где я остановилась. Моё состояние было ужасное, я ничего не

понимала, практически не реагировала на всё окружающее. Только потом

вспомнила всё : и бабушкин крик: “Куда? “, и мой ужас, когда я оказалась одна

среди чужих людей в поезде, не зная толком куда он идет. В городе, название

которого не задержалось даже в моей памяти , проводница , по просьбе Яна, купила мне билет на следующий поезд и посадила в него, попросив ту

проводницу сделать то же . И через десять дней я оказалась в городе Кирове, на

вокзале, одна, почти без денег и голодная до обморочного состояния. Ранним

утром, я вышла из здания вокзала и медленно пошла по улице. Беженцев еще

не было. Было много мужчин и женщин, которые также как и Ян, шли пешком

в военкоматы. Я слышала их разговоры, плач, звуки гармошек и встречала даже

нетрезвых, тоже шедших в военкомат. Сама не знаю как, пошла за ними и так

оказалась на казённой скамейке в военкомате Заводского района. Сидела там,

среди всех этих людей, и мне казалось, что это как-то делает меня ближе к Яну,

ведь они могут где-то там встретиться. Военкомат не закрывался на ночь, но

стало меньше народа и на меня обратили внимание секретарши. Подошла одна и спросила:

Ты тоже хочешь записаться на медсестру? Почему молчала?

Я -учительница.

Так иди домой. Проводила уже своих..

Нет, я никого не провожала.

Что ты тут тогда делаешь целый день?

Мне некуда идти. Я приезжая.

Покажи паспорт, откуда? Маша принеси чаю, она сейчас в обморок упадёт. Ты сегодня ела.?

Она , пожилая и добрая тётя Вера, спасла меня. Когда они увидели мои

документы, они не поверили своим глазам.

Из Крыма, из еврейского колхоза? Ты учительница? Сколько тебе лет?

Доктор, доктор!, - позвала более молодая Маша ,- Здесь девочка издалека, посмотрите, она по документам из самого Крыма.

Это я помню хорошо. Появился очень солидный в пенсне доктор. Он подошёл

ко мне совсем близко и я увидела сквозь стёкла большие грустные еврейские

глаза. Не знаю от чего, но в этот момент я потеряла сознание.

Очнулась на больничной койке. Было темно и я боялась пошевельнуться, но спросить было некого и я боком сползла с кровати и босиком медленно пошла в коридор. На посту сидела молодая красивая сестра с длинными светлыми косами, очень похожая на секретаршу Машу из военкомата. Она вскочила и сразу отвела в туалет, а потом начала ругать, что я поднялась с кровати и сказала, что пожалуется доктору Штерну, когда он завтра прийдёт забирать меня

- Ты его родственница?

Нет, - я не знала другого ответа.

Спать, спать,- и она исчезла.

Утром был обход врача, но врач была женщина. Я подумала, что

никакой доктор за мной не прийдёт и стала решать у кого спросить про мой

мешок и куда идти после выписки из больницы, о которой говорила врач на

обходе. Я лежала с закрытыми глазами, боялась что со мной кто-то из женщин

заговорит. Но те, кто не спали, говорили о том, кого уже призвали и кого

призовут в ближайшее время, о своих мужьях, сыновьях и даже внуках, уже

покинувших свои семьи или собирающих вещмешки. Всё было о войне.

Передавали по радио о продвижении войск и о бомбёжках Минска и других

более западных городов. Я представили себе карту и расстояние до Крыма. Мне

показалось, что это совсем рядом. Я заплакала и мои соседки позвали медсестру.

Рахель, - непривычное имя далось ей нелегко, - почему ты плачешь,

девочка? Доктор за тобой прийдёт после работы, вечером .

Правда?- вопрос вырвался сам собой.

Да, конечно.

Мне стало намного лучше на душе. Я почему-то сразу поверила этой

медсестре. Её называли Надя. Она была старше той с косами, лет тридцать.

Теперь уже все смотрели на меня. Посыпались вопросы.

Ты приезжая?

Откуда? Из самого Крыма?

Ехала поездом? А сколько дней?

Те, что старше, спрашивали почему я уехала сейчас , наверно ещё до

войны. Кто же будет сниматься с места в такое смутное время. Толпы

беженцев из Белоруссии, Украины, Молдавии и других западных республик,

распределители, карточки, работа вместо ушедших мужей на заводах - это

всё было впереди, а я не призналась, что я первая тревожная ласточка

случившейся общей беды, да я сама этого ещё себе не представляла, просто не

могла осознать своё положение, оценить свое душевное и физическое

состояние.

То немногое время , что я првела в больнице, запомнилось мне добрым

отношением ко мне этих незнакомых людей. И восмпоминаниями, а может

даже бредом, который потом возвращался ко мне ещё долгие недели в доме

доктора Наума Штерна и его жены Сарры. Они стали для меня настоящими

приёмными родителями. Мы и сейчас с моим родным Янкелем живём в

квартире, в которой я появилась в августе 1941г.

Всё, что я вспоминала рассказал мне Ян в тот счастливый первый год в Крыму. Я стою уцепившись рукам за бабушку и с ужасом в огромных

серо-зелённых глазах на худеньком заплаканном и замурзанном худом личике

смотрю на приближающихся людей . Каждый их шаг отражается на моём лице

и, не выдержав напряжения , я начинаю кричать что-то непонятное никому.

Бабушка берёт меня на руки и просит этих людей не подходить близко, потому

что я боюсь незнакомых. Такой меня увидели первый раз Ян и Мендель.

Бабушка нашла меня в каком-то приюте для детей, оставшихся без родителей .

Это ей стоило много сил и денег. А если бы не рассказ соседки моих

родителей о её встрече со мной на улице в ряду детей , идущих гуськом за

воспитательнцей, никто бы меня никогда не нашёл, просто погибла бы. Я не

брала многие недели никакой пищи, пила только воду . Я не понимала русский

язык и никто ничего со мной не мог поделать, да, наверное, и не хотел.

Оформление документов заняло несколько дней, но бабушка приходила ко мне

уже каждый день и кормила по чуть-чуть.

Всё это возвращалось опять и опять. Я была снова среди чужих людей и

моё подсознание повторяло этот бред. Я была больна этим ужасом. Мои новые

“родители“ лечили меня теплом и любовью, нерастраченной на своих детей. Их

не было. Через немного лет и Ян, и я называли их мама и папа. Мои дети

взрослыми узнали эту историю, когда ни Наума, ни Сарры уже не было с нами.

У моих детей были все: и мама, и папа, и дедушка, и бабушка - как у всех.

В конце августа, я только начинала сама выходить на улицу. Наум повёл меня в отдел народного образования и, так как уже забрали многих учителей, мне нашлось место в школе. Ровно двадцать минут быстрой ходьбы требовалось, чтобы успеть на первый урок. Первого сентября меня провожала Сарра и, как первоклассницу , ждала после первых трёх уроков в пятых классах. Я была очень слаба. Мы возвращались домой с небольшим букетиком цветов, женщина средних лет в тёплом жакете и худенькая девочка в шерстяной кофте. Всё было трудно: привыкать к школе и громкоголосым городским ученикам, к тому , что Сарра ухаживает за мной , как за маленькой, к городу вообще. Долго ещё она гладили меня по голове и уговаривала, что всё страшное позади. Я написала бабушке сразу же после переселения из больницы в гостепреимный дом, но ответа не получила уже никогда.

Наум много работал. Его перевели в госпиталь. Мы виделись или очень поздно вечером, или рано утром. Выходные выпадали редко. Тогда мы шли гулять за город. В тёплое время в лес, а зимой кататься на лыжах. Я быстро научилась и мне очень нравилось скатываться по пологим склонам. Сарра радовалась больше меня: только бы я опять не вернулась к своей хандре и бреду. Сколько душевного тепла она отдавала мне. Мы беседовали долгими вечерами. Сидели вдвоём, ждали Наума с работы и рассказывали друг другу свои жизни. Нам много надо было рассказать. Она о себе, о маме, о братьях, о своих дедушках и бабушках. Папу вспоминала тепло и говорила, что мало времени провела с ним. Он очень интересный человек. Сам себя сделал. Учился уже имея взрослых детей. Я всегда вспоминала подробно своих друзей в колхозе, родных, учёбу и, конечно, своего любимого Яна. Рассказывала о своей свадьбе, о нашей любви и исчезновении Менделя. Мама Сарра все понимала. А я старалась не плакать. Надежда была в сердце моём и мама Сарра поддерживала её, чтобы эта искорка не затухла.

*7*

Ян нашёл меня только в 42-м году, встретившись с раненым из госпиталя, побывавшим в нашем доме. Наум рассказал капитану мою историю, назвал мою фамилию по мужу и я , уже потерявшая надежду на встречу со своими родными, вдруг получила треугольник. Сарра принесла его в школу посреди урока. Она всё понимала , моя дорогая мама Сарра. В 43-м Ян приехал после госпиталя в отпуск на несколько дней и тоже неожидано. Мы не знали, что он ранен. Прняли его лучше родного сына. Я рассказывала каждый день о нём, о Крыме, о колхозе, о Менделе - обо всех, но многие к этому времени были уже не на этом свете. Мы этого тогда не знали.

В победном 45 мы ждали Яна с нетерпением. Наум настоял, чтобы я пошла учиться в институт. Поступила на вечерний, не хотела быть обузой. Я и так получила подарок от Бога: любиых и любящих родителей. Ян не приезжал долго. Только к Новому году вернулся. Письма приходили часто, но его не отпускали. Ранения были серьёзными. Наум долечивал его ещё много месяцев. Сразу же стал вопрос о работе. Специальность для города вполне подходящая, но родители наши заставили и Яна продолжить учёбу, использовать преимущества демобилизованого. Ян закончил политехнический институт. Были трудности и неприятности, как и у всех бывает. Но мы с Яном нашли в доме Наума и Сарры самых лучших родителей на свете. Мы ведь были уже взрослыми людьми, когда оказались в роли их детей. Не так просто принять и понять. Мы росли в других условиях с другими понятиями. Ян приехал к нам боевым офицером прошедшим войну. И мама Сарра и папа Наум стали нам самыми родными людьми на свете: папой и мамой.

Я мама двух взрослых сыновей, бабушка пяти внуков и скоро, наверно, уже будут правнуки, если доживём с Яном до этого. Амен.

Комментарии: 26, последний от 24/06/2007. © Copyright Ставицкая Анна Борисовна (noyast@bezeqint.net) Обновлено: 17/02/2009. 30k. Статистика. Повесть: Израиль		Оценка: *7.547** Ваша оценка:
Аннотация: Девочка остаётся сиротой.Родители исчезают в мясорубке чисток, ликвидаций. Бабушка спасает её из детского сада для детей "врагов народа" Война, потеря близких... и всё равно, против всех правил, она считает, что ей повезло в жизни и она счастливый человек.

Ставицкая Анна Борисовна: другие произведения.

"Моё счастье."