Tulkki (Переводчик)
Сервер "Заграница":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Глава первая
Цок- цок- цок!
Бег на шпильках по старым каменным мостовым центра Хельсинки занятие совсем небезопасное. И совершенно неэстетичное - голова далеко впереди, задняя часть для равновесия нелепо приподнята, как у утки, и за всем этим пытаются успеть заплетающиеся, ошалевшие ноги. Но русские женщины на весь мир прославились своим упорным нежеланием идти в ногу с эпохой - вот и ковыляют за ней на высоченных каблуках, прихрамывая и периодически поругиваясь и в снег, и в дождь, и в слякоть; по расплавленному асфальту, по зыбучим пескам. Иногда уже с палочкой, но на шпильках.
Упс! Каблук застревает между камнями и, едва не перекувырнувшись через голову, с трудом удерживая равновесие, я остаюсь стоять на проезжей части перед универмагом ”Сокос” в одной туфле. Тут же меня начинают немилосердно толкать бегущие мимо пешеходы и нервно поглядывать в мою сторону водители остановившихся на красный свет машин.
Туфлю оставить на проезжей части нельзя - купленные всего пару недель назад в ”Риццо” туфли не оставляют на растерзание уличному движению - да и не могу же я явиться на переговоры с двадцатиминутным опозданием в одной туфле?!
Изящно присев (надо же было сегодня одеть именно эту юбку, неприкрывающую колени) пытаюсь вытянуть застрявший каблук, но он и не думает поддаваться. Как же он мог так глубоко застрять? ... Люди добрые, это какой же у меня вес?!
Светофор переключается на жёлтый и машины начинают угрожающе рычать. Меня охватывает паника, и, стараясь не думать об открывавшейся на меня сзади перспективе, бросаю на мостовую сумку и, хорошенько ухватившись за туфлю, начинаю вытягивать её из западни, как Кролик объевшегося Винни Пуха из норки. Мои усилия ни к чему не приводят!
Цвет светофора меняется на зелёный и я с честью начинаю свой рабочий день организацией огромной пробки на главной улице спешащего на работу города.
Вид у меня совершенно идиотский. Пешеходы не смеются и не показывают пальцем, как это было бы в России, но никто и не спешит на помощь, делая по местному обычаю вид, что ничего не происходит. Водитель одной из машин делает деликатный жест рукой, как бы разрешая мне перейти дорогу. Огромное спасибо! Неужели он думает, что я сама запихала туфлю в щель между камнями и могу её вытащить когда наиграюсь в эту увлекательную игру?!
Среди наблюдателей замечаю группу рабочих в синих комбинезонах, неторопливо потягивающих утренний кофе из картонных стаканчиков. Эти рабочие - одно из самых необъяснимых явлений Хельсинки. Ими наполнен весь город, в котором ремонт, как иногда кажется, не прекращается никогда, и единственное занятие, за которым их когда-либо можно увидеть - это распивание кофе из картонных стаканчиков. А может поэтому-то в центре Хельсинки всегда ремонт?
Один из них, видимо, не потерял ещё представления о милосердии и джентельменстве, потому что он приближается ко мне с явным желанием помочь. Ну, если этот молодой белобровый великан ростом в два метра не вытащит мою туфлю из мостовой - о туфле надо будет забыть.
Лёгкое движение руки - и виновница пробки вылетает из расщелины в камнях как молочный зуб, шатавшийся уже неделю. Водители облегчённо вздыхают. Я тоже вздыхаю, но больше под действием гормонов - Мужчина! И в приступе благодарности или под влиянием более низменных чувств я обнимаю своего спасителя и, с трудом дотянувшись до предположительного места щеки, запечатлеваю на ней щедро сдобренный губной помадой поцелуй.
Теперь бегом! Может мне удастся сделать вид, что я не опоздала на первую часть переговоров, а образцово заранее пришла ко второй части.
Интересно, но с перекрёстка так и не доносится звука моторов, зато слышны отчаянные гудки клаксонов. На бегу оглядываюсь - великан так и стоит посреди мостовой, и, ещё не опомнившись от потрясения, приподняв белые брови смотрит мне вслед.
К моему величайшему облегчению русский гость блестяще говорил по-английски. И очень по-европейски выглядел в очках с тонкой позолоченной оправой и в бадлоне, вместо рубашки с галстуком. Меня всегда радуют такие бизнесмены из России - их хочется сохранить на семена и размножить, тогда переводчикам не придётся краснеть на переговорах и в ресторанах, намекая гостю, что есть с ножом ... м-м-м... скажем, удобнее.
Переговоры прошли замечательно - я не перевела ни одного слова. С моим английским в лучшем случае можно объяснить в Германии, что я не понимаю по-немецки. Немного трудно было вовремя смеяться шуткам, которые этот русский отпускал беспрерывно, но согласитесь, что этой науке обучиться значительно легче, чем выучить все эти замысловатые английские перфекты и плюсквампперфекты.
Финский представитель поглядывал на меня недовольно - как на борзую, от которой нет толка на охоте и которую перед охотой ещё и соверщенно напрасно накормили. Ну и пожалуйста! Я не какой-нибудь по-чёрному работающий переводчик, а зарегистрированный предприниматель. У нас есть договор - значит и счёт будет оплачен. Тем более, что я подозреваю - в магазинах я вам ваши денежки отработаю!
В перерыве разговаривали с русским, который оказался Николаем Васильевичем. Он и по-русски всё время шутил, но я слушала невнимательно - у меня была забота поважнее. Под предлогом припудривания носа (русская женщина, наверное, никогда не сможет прямо, как европейка, сказать мужчине, что она хочет писать) я помчалась в туалет.
Тщательный осмотр туфли привёл меня в хорошее расположение духа - если не принимать во внимание мелких царапин драгоценная туфля не пострадала. Но так продолжаться больше не может - пока я не расквасила себе нос или не остановила где-нибудь поезд мне нужно купить туфли на низком каблуке. Или лучше что-нибудь еще удобнее, например, кроссовки. Тогда я смогу бежать в них утром на работу, а потом менять их в офисе на туфли, как американская деловая женщина. Решено - сегодня же ищу и приобретаю качественную и удобную спортивную обувь.
От принятия радикальных решений меня отвлекли доносившиеся из холла голоса - это приехал генеральный директор встречающей финской фирмы знакомиться с Николаем Васильевичем. Эту сцену я не могла пропустить - сколько ни смотри на первую встречу финна с русским партнёром, пресытиться этим невозможно.
Фины не владеют лицом. Абсолютно. Этот факт так же неоспорим, как то, что Земля вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца.
Так, большой недовольного вида генеральный директор разглядывал стоящего перед ним сорокалетнего хитровато улыбающегося русского с осторожностью, граничащей с недоверием. Утренний финский представитель и сидевшая за столиком секретарь застыли в напряжённых позах. Сцена напоминала пересадку двух разнополых львов в одну клетку, когда весь персонал стоит с пожарными шлангами наперевес, готовые, если что не так, окатить виновников конфликта потоками ледяной воды. С неуверенным выражением лица Тарьи Халонен, пожимающей резинувую руку Лорди, директор принял протянутую ему ладонь. Он, как и многие другие, хотя и видавшие мир и неплохо образованные, но имеющие весьма и весьма странное представление о России финские директора, видимо ожидал, что Николай Васильевич сейчас выхватит откуда-то гармошку, лихо сдвинет шапку-ушанку на затылок и заиграет Калинку-Малинку. Или чего доброго выхватит из дорогого дипломата "Калашникова" и раскрошит все стёкла в офисе...
Но русский бизнесмен не проделывал ничего из вышеуказанного, а напротив, рассыпался в благодарностях за такой хороший приём . Тут утренний финн на меня так недовольно посмотрел, что я сочла нужным детально разглядеть одну из странных картин, украшавших (вернее портивших) стерильные стены офиса.
Во время обеда было очень мило. Я посоветовала заказать столик в тихом ресторане с видом на море (что всегда расслабляет) и с меню на русском языке (что всегда производит впечатление на русских гостей). Все были довольны. Вкусная еда всегда оказывает положительное влияние на человека и даже настороженный директор начал улыбаться кривоватой и неопределённой улыбкой, как Пааво Липпонен, когда его принародно хвалят.
Не уверена, но по-моему стороны непринуждённо болтали о финской природе, рыбалке и обо всех тех неинтересных вещах, о которых обычно беседуют полузнакомые мужчины.
Я была довольнее всех - переводчику редко удаётся на таких деловых обедах поесть, потому что перевод с набитым ртом может показаться не совсем внятным. А ведь это так обидно, когда стол заставлен всякими деликатесами, а ты можешь их только понюхать или в лучшем случае, если одна из сторон удалится по зову природы, успеть наспех проглотить пару креветок и кусок пирожного. Спасибо Николаю Васильевичу, я заказала себе роскошное блюдо, в котором листья салата были такими свежими, что торчали в разные стороны. Я уминала это великолепие, напоминая поросёнка, забравшегося на соседский двор полакомиться сочной ботвой, надёжно спрятавшись в высоких листья от осуждающих взглядов утреннего финна.
После обеда директор увёз своё опять ставшее недовольным лицо на какое-то очередное собрание, а мы втроём (с Николаем Васильевичем и Антти Лехтоненом, утренним финном) отправились за покупками в "Стокманн". У гостя было всего два пожелания относительно покупок: он хотел приобрести особую коллекционную тарелку с видами Хельсинки и несколько рубашек, так как до Финляндии он разъезжал уже несколько недель по Европе и чистые рубашки у него закончились (вот в чём секрет элегантного бадлона!).
В "Стокманне" Антти сразу как будто бы уменьшился в размерах (хотя он и так был довольно щупленький) и принял то несчастное и покорное выражение лица "жертвенной коровы", которое можно обычно увидеть на лице любого нормального финского мужчины, оказавшегося в большом торговом доме. Николай Васильевич, привычный путешественник, поглядывал по сторонам с равнодушием, не выражая типичного для русского человека восторга при виде чисто убранного помещения.
Зато я была здесь в своей стихии! Наверное я могу по памяти нарисовать подробнейший план всего "Стокманна", начиная от подвала с деликатесами и заканчивая салоном красоты на последнем этаже. Такие глубокие знания какого-либо объекта достигаются, как вы, наверное, понимаете с помощью упорных тренировок. Обучение было, впрочем, не из дешёвых - более двух лет я выплачивала счета за купленные по стокманновской кредитной карточке милые безделушки.
Но, не будем отвлекаться на всякие неприятные и незначительные воспоминания: Николаю Васильевичу надо найти особенную тарелку и чистые рубашки.
В отделе сувениров (в котором мы оказались так быстро, что я едва удержалась от соблазна показать Антти язык) нужная тарелка нашлась сразу. Это было ужасающее керамическое изделие, тяжёлое, с грубым объёмным изображением одной из достопримечательностей Хельсинки. Николай Васильевич при виде её хлопнул себя по коленям, обрадовавшись, как ребёнок.
--
Я такие же привёз и из Германии, и из Франции, и из Японии! Отлично, - он посмотрел на меня с любовью. - Вот жена-то обрадуется!
Я ничего не сказала, но попыталась представить себе женщину, которая может этому ДЕЙСТВИТЕЛЬНО обрадоваться. Если это вполне нормальная женщина, то она скорее всего заранее отрабатывает радостное подпрыгивание при виде такого уродства, только из-за бескорыстной любви к привёзшему ей это мужчине. А сама, бедняга, тихонько мечтает, чтобы эта гадость разбилась в перелёте или превратилась бы в парочку симпатичных бриллиантовых серёжек.
В отделе рубашек гость сразу направился к полкам с надписью "Босс" и, быстро разобравшись в размерах, стал стопкой складывать выбранные им рубашки на мои подставленные руки. Вскоре я напоминала индийского разносчика, до ушей нагруженного контрабандой. По дороге к кассе я обратила внимание Николая Васильевича на моднейшие полосатые рубашки.
--
Нет, нет!- испуганно ответил он и даже как-то попятился назад. - Жена такие не любит!
Что-то не сходится с отрабатыванием радострого подпрыгивания. По крайней мере по-отношению к жене...
Пока я углубилась в размышления о жене Николая Васильевича, стороны переговоров о чем-то неторопливо ворковали. Через какое-то время, уже на выходе из магазина, они замолчали и посматривали в мою сторону с явным желанием что-то от меня услышать. Очевидно, вопрос был задан по-английски, так как Антти напоминал зловредного гнома, определённо задумавшего какую-то гадость.
Я решила выдержать паузу. Как у Сомерсетта Моэма в "Театре": "Чем больше артист, тем больше пауза".
Антти не выдержал.
--
Он хочет вечером в ночной клуб, - по-фински сказал он. - Куда ты посоветуешь его отвести?
В глазах Антти читалась беспросветная тоска: он явно не был завсегдатаем модных клубов, очевидно проводя досуг на своём дворе, около гриля с колбасой, с огромной упаковкой пива и с толстой женой в растянутых спортивных штанах. Он уже рассчитывал улизнуть в этот знакомый и уютный уголок вселенной, как вдруг на него свалился этот русский. Директор ускакал (уже наверняка сидит на даче в сауне), а Антти должен в пятницу вечером тащиться в кабак и, не имея даже возможности хотя бы как следует напиться, будет вести светские беседы по-английски, старательно обходя тему хоккея, где финны недавно опять обыграли русских.
Несмотря на настойчивые попытки Антти уличить меня в незнании английского языка мне стало его жаль. Но идти в кабак с русским гостем самой мне не хотелось ни за какие деньги - у меня были свои планы на вечер.
--
Отведи его в "Театр". Там ему будет так скучно, что захочется спать. Не меняй ночной клуб, а, не дав ему опомниться, вези его в отель. Одного лучше не оставляй - ничего не могу гарантировать. Удачи!
Пожав руку совсем поникшему заместителю директора Лехтонену и чуть ли не обнявшись с так хорошо знающим английский Николаем Васильевичем, я выпорхнула из "Стокманна" и направилась к автовокзалу в Камппи.
Всю дорогу меня одолевало смутное чувство, что я забыла сделать что-то очень важное. Вдруг меня осенило: кроссовки!
Я быстренько позвонила своему ребёнку:
--
Зайчик, я задержусь!
Не по годам рассудительная одиннадцатилетняя девочка спросила недоверчивым голоском:
--
Ты в обувной магазин идёшь?
И как она догадалась?!
- Не трать там опять все деньги. И ещё - у нас маргарин кончился. И у меня йогурт. Только купи обязательно детский.
Не прошло и двух с половиной часов, как я опять направлялась к автовокзалу, весело помахивая новеньким пакетом из обувного бутика. В пакете лежала красивая обувная коробка, а в ней были золотые, на 15-ти сантиметровой шпильке, расшитые стразами и перьями вечерние босоножки.
Глава вторая
Ну вот, наконец я в автобусе. В восторге от своего приобретения - все время так и хочется приоткрыть коробку и полюбоваться этим чудом обувного дизайна, но вдруг помнутся перья? Надо успокоиться. До Эспоо где-то полчаса езды и если я буду беспрестанно заглядывать в коробку я обязательно что-нибудь испорчу. Или сидящий рядом со мной банковского вида дядька с непробиваемым лицом агента КГБ решит, что у меня не все дома...
Кстати о доме, о нашем с Лизкой доме, довольно просторном rivitalo с окнами на море. Меня всегда очень забавляет реакция моих русских гостей на наше жилище - "Вот живут же эмигранты! Вот это государство!". Я обычно даю им вдоволь навосторгаться, а затем охлаждаю их пыл подробным описанием тех домов, в которых действительно живут эмигранты ... благо у меня есть об этом достоверное представление. А как же мы с Лизкой попали в этот район уютных двориков с фонтанами, где на парковках стоят такие машины, на которые иногда даже страшно дышать?
Вот я вам как раз и расскажу, пока еду... заодно отвлекусь от беспрестанного заглядывания в обувную коробку.
А дело было так.
Несколько лет назад, после развода, мой бывший муж решил воспользоваться моей полной неосведомлённостью в каких-либо законах и завалил меня грудой всевозможных счетов, предлагая их мне оплатить. Я почувствовала неладное и отказалась, после чего бывший благоверный стал настойчивее и начал угрожать мне полицией и другими возможными способами приструнить незаконопослушных. Перепугавшись, я отправилась к юристу, трясясь одновременно по двум причинам: придётся ли действительно платить (интересно чем?!) и сколько возьмёт за консультацию юрист. Наши с Лизкой доходы в то время были настолько скромными, что поездка из Ванты в Хельсинки на автобусе была с экономической точки зрения серьезным проектом.
Когда я вошла в приёмную одной частной юридической фирмы, моим первым желанием было сбежать. Контора занимала половину второго этажа старинного особняка в центре, её украшали толстые ковры, бархатные старинные диваны и картины в тяжёлых позолоченных рамах. Самое неприятное заключалось в том, что в виду своей излишней осведомлённости в области искусства, я сразу поняла, что эти картины - подлинники. А такая роскошь интерьера непременно отражается на представляемом клиенту счете .
Я начала сжиматься в размерах уже у переговорного устройства при входе в подъезд, достигла пятидесяти процентов от собственного объёма у столика секретарши в блузоне от "Барбери" и очках от "Шанель", вдавилась в бархатный диван, уменьшившись ещё вдвое, поэтому, когда юрист, к которому я заказала время вышел мне навстречу в коридор, то не сразу меня разглядел.
Очень высокий, спортивного вида джентельмен согнувшись почти пополам, пожал высунувшуюся откуда-то из глубоких недр дивана ледяную дрожащую руку. Встав, я едва достала ему до подмышки, что его как-то стразу заметно растрогало и расположило ко мне - маленькая испуганная женщина. Я покорно поплелась за ним в кабинет, по площади превосходивший всю мою городскую квартиру вместе с балконом, заставленный почему-то чучелами птиц и животных, из которых одно страшенное чучело вороны чуть не обернуло меня в паническое бегство и помогло наконец понять, что люди имеют в виду, когда говорят "его выпотрошили юристы". Кроме этих сомнительных предметов дизайна кабинет от пола до потолка был занят книжными полками, содержащими полный свод законов Финляндии и другие подобные издания. Прочитавший хотя бы названия всех этих книг на корешках завоевал бы в моих глазах огромное уважение.
Назвавшийся Йонатаном (свою шведскую фамилию он как-то странно и неразборчиво прожевал) юрист предложил мне сесть, очень красиво отодвинув одной рукой тяжелый стул, который я и двумя руками не смогла бы оторвать от земли, уселся напротив и, нацепив смешные круглые очки, которые ему, кстати говоря, безумно шли, принялся очень внимательно изучать протянутые ему мною требования ненасытного бывшего супруга, изложенные на нескольких страницах очень густым текстом.
По прочтении сего документа он вздохнул и вдруг, несказанно меня удивив, сильными руками разорвал стопку бумаги на мелкие кусочки, после чего широким жестом отправил их в мусорный ящик.
- Я рекомендую Вам проделывать то же самое с каждой бумажкой, приходящей от Вашего бывшего мужа. Да что же Вы так дрожите? Воды? - с узумлением спросил он.
Вид у меня действительно был довольно-таки жалкий. Не успев утром вымыть голову я наскоро заплела полудлинную жирную косицу, а припухшие красные глазки (не от слёз, пролитых из-за развода, а от вчерашнего посещения подружек , привезших с собой несколько бутылочек портвейна) видимо вызывали у собеседника мысль о глубоких и благородных страданиях. Этакая васнецовская Алёнушка, только с признаками похмелья. К тому же меня нестерпимо продолжал мучать вопрос: сколько же этот юрист с меня за такую своеобразную консультацию возьмёт?
Испуганный Йонатан принёс мне стакан воды и мы разговорились. Он оказался просто замечательным собеседником, умевшим как со свойственной его профессии внимательностью слушать, так и очень живописно говорить. А его нежнейшей страстью неожиданно для меня оказалась ... Россия! Вот его и тронула моя просаленная косица... Он обожал русских классиков, в особенности Чехова, был в восторге от русского искусства и как все убеждённые фанаты России считал верхом нирваны никому до этого не удающееся "постижение загадочной русской души".
Мы проболтали почти час, он попросил в случаях притеснений со стороны бывшего супруга звонить ему и на всякий случай записал мой телефон. Я так и не набралась храбрости спросить о стоимости консультации, и к лучшему, мне тогда не пришло в голову, что в Финляндии юристы не пересчитывают замасленные купюры, а что их секретарь цивилизованно высылает клиенту счёт на дом, за что собственно этот секретарь свою зарплату и получает. Но как выяснилось позднее - этот визит мне ничего не стоил. Как сам Йонатан потом объяснил, ему же не пришлось вести никакого дела...
Через несколько дней он неожиданно позвонил и спросил, не надоедает ли мне бывший муж. Я поблагодарила и ответила, что тот, по-крайней мере, затих. Йонатан немного посопел в трубку, пробормотал несколько совершенно неопределённых вежливостей (в стиле "как приятно быть полезным") и на этом наш содержательный разговор закончился.
Ещё через несколько дней он опять мне позвонил, спросил вновь про мужа, и, услышав мои уже удивлённые заверения о том, что всё в порядке, начал мяться, никак не решаясь что-то сказать. Наконец, предварительно ровно десять раз очень доходчиво объяснив мне, что он обычно так никогда с клиентами не поступает, застенчивый защитник обижаемых жён пригласил меня с ним как-нибудь поужинать. Я ужасно обрадовалась - он же такой замечательный: спокойный, симпатичный да ещё и Россию любит... Я как-то больше привыкла к некрасивым окрикам, оповещающих всю автобусную остановку о моей пренадлежности к древнейшей профессии, или к исподлобья смотрящим на меня дамам в социальных конторах, подозревающими меня в очередной попытке ограбить доверчивое Финское государство, чем к интересующимся русской культурой, что впрочем было не удивительно, ведь любители России вряд ли станут кричать в общественных местах: "Люблю Россию я!".
Я утешила Йонатана, что вовсе его клиентом не являюсь, чем его сразу успокоила. Мы ещё добрые полчаса мило беседовали о том-о- сём, после чего договорились встретиться на выходные и поужинать вместе.
Мы с Лизкой жили тогда в наспех вымоленной у города малюсенькой квартирке в Вантаа. Сразу после развода я наивно решила найти нам частную квартиру. Уселась за стол, заваленный газетами с объявлениями о недвижимости, и начала названивать по всем более или менее подходящим объявлениям, единственным критерием отбора которых была цена. Ответы были удивительно однообразны. Как только я со своим звучным акцентом спрашивала, свободна ли квартира, квартира тут же оказывалась занятой. Я долго размышляла об удивительном спросе на аренду, пока до меня не дошло в чём дело. Некоторые владельцы квартир, впрочем, давали мне высказаться несколько подробнее, до того момента, как я бодро сообщала им, что являюсь на данный момент безработной матерью одиночкой. Один же дядечка с приятным интеллегентным голосом, очень терпеливо меня выслушавший, объяснил, что не хочет делать из своей квартиры бордель.
От знакомых я узнала, что могу получить квартиру от города. А так как никаких требований к району я не предъявляла, мы с Лизкой довольно быстро переехали в удивительную многоэтажку.
Наш дом напоминал огромный постоянно движущийся муравейник с муравьями самых различных цветов и размеров. В нашем дворе можно было увидеть деятельных китайцев, постоянно носившихся по каким-то своим делам или усердно что-то чистящих; собравшихся стайкой и напоминающих чёрно-белых сорок темпераментно галдящих арабских женщин, с глазами такой необыкновенной красоты, что за них не одна модель отдала бы всё своё состояние; толкающих коляски с очаровательным потомством похожих на яркие орхидеи индийских дородных мамочек. Из некоторых окон нашего двора доносились красивые и громкие греческие песни, а из квартир сомалийцев шли совершенно опьянительные ароматы каких-то восточных приправ. Неуклюжие цыганки в своих знаменитых непомерных юбках постоянно ругались во весь голос, обвиняя друг друга в чём ни попадя, задумчиво и устало плёлся с работы тихий эстонский водитель автобуса в своей синей форме, регулярно раз в неделю набиравшийся и колотивший свою грустноглазую жену.
Ну а дети, игравшие во дворе и вовсе представляли собой необычайную картину: было очень интересно слушать, как они все орали по-фински, кто с акцентом, а кто уже и без, а особенно было весело наблюдать, как мамаши нашего двора разбирали их по домам под вечер. Меня всегда необыкновенно удивляло, как из этой похожей на движущееся лоскутное одеяло кучи отпрысков мамочки всегда сподабливались вытянуть руку или ногу именного собственного ребёнка.
Нетрудно себе вообразить выражение лица Йонатана, когда он въехал в этот, скажем, не совсем обыкновенный финский двор на блестящей новенькой машине забирать меня в ресторан. Да и головы всех присутствующих сразу повернулись к энергично поднявшемуся из машины высокому джентельмену, одетому в серый в полосочку костюм и светлую, хрустящую от свежести рубашку, оставленную для придания элегантной небрежности без галстука. Во дворе стало ОЧЕНЬ тихо. Собственно благодаря этой странной для нашего двора тишине я и выглянула в окно, увидев Йонатана и роскошный "экипаж". Я была вымотана двухчасовым сеансом примеривания одежды, как своей, так и лучшей приятельницы, не пожелавшей оставить меня в беде, и необыкновенна расстроена, увидев, что одеть абсолютно нечего. Поглядывая из окна во двор, где Йонатан уже начал нервно протирать белоснежным кусочком замши очки от солнца, я решила, что маленькое "платье-футляр" ещё никого никогда не подводило, оделась и, взгромоздившись на огромной высоты каблуки, проковыляла во двор.
Моё появление с высокой причёской и ярко красной губной помадой тоже не прошло незамеченным. Действие уже начинало смахивать на посещение голливудскими звёздами родной маленькой деревни в африканской саванне, откуда, преодолевая всевозможные преграды они пробились к славе и жители которой не узнают теперь в этих двух людях тех голопопых ребятишек, которые когда-то копошились здесь в глине.
Сидевший у подъезда на скамеечке наш дворовый пьяница, или "местный дурачок" (наличие хотя бы одного такого алкоголика на один многоэтажный необходимо!) незамедлил проснуться от глубокого сна и приветствовал меня, как обычно, фразой следующего содержания:
- Здравствуй, эстонская шлюха!
- Русская, - тоже привычно поправила я его с лёгкой укоризной.
Йонатан открыл рот.
В дальнейшем, он сжимался в размерах всякий раз, когда увозил нас с Лизкой с нашего двора и выглядел извиняющимся, привозя нас обратно. И через некоторое время, то ли устав от назойливого внимания, то ли действительно желая о нас позаботится, он предложил нам взять в аренду квартиру его друга, находящуюся в одном из самых престижных районов Эспоо, деликатно сказав, "что там нам будет спокойнее". На мой естественный вопросы о цене за аренду он ответил, что все уладится - квартира была куплена для дочери друга, которая учится за границей, и очень давно пустует ... все как-то забывали сдать. Бывает же такое...
Как раз в то время в нашей славной Хакуниле финские и сомалийские подростки начали выяснять, кто здесь главный при помощи летящих через дорогу булыжников, так что каждый поход в магазин был довольно-таки экстремальным занятием. Интересно, что победителя найти никак не удавалось - сомалийцы кидались темпераментнее и чаще, а финны лучше целились. Одновременно ни с того ни с сего на Лизку ополчилась разноцветная малышня нашего двора и стоило ей высунуться во двор, как в нее щедро летели горсти песка, мелкие камешки и вопли "рюся" (притом сильнее всех вопила Даша из Выборга). Цыганки надрывались день ото дня всё сильнее, от всемозможных приправ у меня уже начало течь из носа, и мы не стали долго колебаться - со словами "хуже не будет", начали упаковываться. Арендованный нами микроавтобус, не заполненый нашим добром даже на одну треть, перевез нас, минуя несколько "классовых поясов", в просторный rivitalo в районе, где я была единственным клиентом небольшого продуктового магазина, говорившим по-фински.
Ой, даже половины пути пока не проехали ... тогда я расскажу Вам еще кое что про Йонатана... про нас с Йонатаном, вернее, - честное слово он этого заслуживает.
... Йонатан был немного слишком правильным и суховатым, но все-таки очень милым. Он долгое время женат, но жена его слишком увлеклась карьерой, становилась все более резкой и нетерпеливой, коротко стригла волосы и носила точно такие же мужские костюмы, как и ее муж. Йонатан как-то незаметно превратился сначала в ее терпеливого соседа, а потом в задумчивого холостяка, переехавшего в свой домик и мечтающего о доброй, спокойной длинноволосой женщине, пекущей ему блины.
Ему попался в руки томик какого-то русского классика, который он начал читать от скуки, а потом увлёкся российскими великими литераторами не на шутку. Вот они где, оказывается, попрятались, длинноволосые женщины с блинами! Толстовские роскошные красавицы, знаменитые тургеневские барышни, нежные и невинные "бедные Лизы" и прочие необыкновенные представительницы лучшей половины человечества, созданные больным воображением русских ипохондриков всех времён, пленили воображение нежного романтика.
Наблюдая, как люди целыми днями льют перед его глазами друг на друга ушатами и прочими объёмными предметами домашнего обихода грязь, а пообещавшая верность и любовь супруга готова зарезать своего бывшего возлюбленного из-за запасных колёс от машины, он должен был найти какое-то уравновешивающее средство, чтобы не превратиться в непереубеждаемого циника. Его внутренний мир должна была спасти красота. И, желательно, женская.
Но с реальными русскими красавицами ему никак не удавалось встретиться. К его большому разочарованию, бывшая на виду и доступная для знакомства часть русских женщин была уж слишком доступной и вовсе не для такого знакомства, о котором мечтал Йонатан.
Выходившие вечером на охоту завсегдатайки бара "Микадо" из всех черт, описываемых русскими классиками имели только две: синяки под глазами, причём чаще не от травм душевных, а от физических и сносное владение русским языком, впрочем, не всегда литературным.
Он усердно посещал всевозможные концерты и спектакли с участием русских артистов, отправился на курсы русского языка, съездил несколько раз в Петербург, но случая свести знакомство с российской барышней ему никак не представлялось. В отчаянии он даже как-то заглянул на сайт с так называемыми "почтовыми невестами", но объявления в стиле: "175-55, 95-65-95, блондинка, 22 года, наполненная до краёв неизлитой ни на кого любовью, любит до глубины души Финляндию (а также Швецию, Данию, Норвегию, Америку, Турцию и просто не может устоять перед красотами Испании), хочет познакомиться с состоятельным иностранным джентельменом для создания чудесной семьи, основанной на бескорыстной любви и взаимном уважении. Рассмотрит также предложения о работе няни, официантки и танцовщицы в баре. Ответы по-адресу Нижний-Забубенск, улица Октябрьской Революции, Катюше". Не совсем романтично.
Наш герой читал, что в Хельсинки проживает огромное количество русских эмигранток, только вот места нахождения их популяций были ему неизвестны. Но на ловца, как известно, и зверь бежит - и вот ему и повезло. Так он по-крайней мере , видимо, считал сначала...
Всё было бы просто замечательно, но меня не покидало чувство, что я вовсе не соответсвую радужно-романтическим ожиданиям Йонатана.
Он не знал, что в Петербурге я считалась такой махровой феминисткой, что некоторые мужья моих лучших подруг категорически запретили им со мной общаться, потому что после наших встреч жены их устраивали грозные бунты, грозящие отправить ко дну даже самые прочные корабли семейной жизни. Но тогда мой феминизм был еще в зародыше. Оказавшись в же в Финляндии, я совсем перестала понимать, почему кто-то должен заниматься интересными проектами и спасать человечество, а кому то нужно весь день топтаться у дурацкой плиты и носится по дому с метлой, к вечеру начиная напоминать Бабу-Ягу.
Йонатан, казалось, все время ждал, что я сделаю или скажу что-то "типично- русское", желательно безрассудное и романтичное, с интересом исследователя, застывшего над банкой с очень редкими мухами, изучал наш с Лизкой быт, и выглядел крайне обескураженным, слушая, как Лизка вместо русских напевов гремит удалую песню про славного и упорного финского паука, а моя книжная полка вместо кружевных романов забита финноязычной литературой типа "Маркетинг и основы управления туристическим предприятием".
Я начинала зевать, когда Йонатан на корявом русском пытался читать мне стихи, потому что натура я абсолютно не поэтическая. Мне больше нравилось часами разглядывать газеты с голливудскими сплетнями и доскональными сведениями о том, кто из звёзд сколько себе отрезал и откуда.
Блины я пекла крайне редко и вообще старалась обойтись замороженными полуфабрикатами. Терпеть не могу часами танцевать по кухне, как нормальные русские хозяюшки, в пару и в чаду, поругиваясь и дуя на обожжённые пальцы исключительно из желания наблюдать, как рыбно- креветочно-пармезанный рулет в кисло-красном соусе из левой ноги таиландской лягушки за считанные минуты исчезает в прожорливых утробах голодного семейства, оставив счастливой кулинарке груду вымазанных не пойми в чём разнообразных кухонных принадлежностей и чувство, как у Пятачка, державшего весь день красивый воздушный шарик за верёвочку и случайно выпустившего его.
Вечерам у камина я предпочитала шумный бар. Вместо прямых гладких волос любила богемно-растрёпанные клочки, являющиеся тогда, на мой взгляд, необыкновенно сексуальными. Я терпеть не могла строгих и скучных бежевых платьев в стиле Наташи Ростовой и бегала в неприкрывающих пупок майках и драных джинсах. И вместо того, чтобы загадочно и грустно подняв на собеседника туманные глаза с поволокой, сказать " Ах, душечка, я нынче что-то вовсе не голодна..." могла не сходя с места слопать целый кебаб с двумя наполнителями.
Наши отношения всё чаще стали напоминать мне о диалоге тётушки и племянника из знаменитого российского фильма "Граф Калиостро":
"- Ну как же, тётушка, представьте, вот предмет моих романтических грёз, нимфа, сильфида, возьмёт и велит подать на обед лапшу! - говорит тётке томный дворянский отпрыск.
- Ну а почему же лапшу? - отвечает неромантическая тётушка. - Да и какой же изъян в лапше-то?"
Влюблённость Йонатана во всё российское меня тоже уже так не радовала. Так не радует нормальную женщину влюбленность маньяка, каждый вечер прибивающего к забору любимой принесенную в жертву кошку. Особенно меня выводило из себя его настойчивое нежелание принять того факта, что Россия - это не только литература, живопись и сильфиды в пачках, но и жуткий мат и загаженные подъезды, что, доезжая на трёх видах транспорта до работы в обществе русских "очаровательниц" я успевала побыть и "тупой коровой, которая не видит, что автобус забит", и "жирной свиньёй, которая раскинула ляшки", и "глупой овцой", и "собакой", и многими другими обитателями сельскохозяйственных угодий.
Сначала я начинала слабо возражать, защищая финскую защищённость, чистоту и тишину от нападок Йонатана, часто называвшую Финляндию "тёмной непросвещённой деревней" с "холодными, бессердечными жителями, все помыслы которых сосредотачиваются на стяжании материальных благ", а потом только раздраженно молчала в ответ. Но больше всего негодования вызывали у меня разговоры Йонатана о финских женщинах - если он и говорил о них, то только издеваясь над их короткими стрижками и избытком тестостерона. И на рассуждения разумного человека это уже, увы, было не похоже.
День ото дня росло мое возмущение, и однажды меня всё-таки прорвало.
Был обычный тёмный зимний вечер, когда мы были у Йонатана в гостях. Он, глубокомысленно читавший какую-то толстенную книгу, оторвал от неё взгляд, о чём-то задумался и вдруг спросил, скучаю ли я по-Петербургу. Он спрашивал это неоднократно и раньше, и этот вопрос значился в моём словаре "слов-долготерпений" под кодовым названием "опять началось".
- Нет, не скучаю. Ни по Невскому проспекту, ни по мостам, и тоски по знаменитым фонарям я тоже не испытываю, - уже в который раз ответила я.
- А я вот подумал, может съездить туда на выходные? - я заметила вложенный в его книгу туристический проспект по Петербургу.
- Езжай, - прекрасно понимая, что речь идёт о совместной поездке, я не смогла удержаться от маленькой гадости.
Он всё понял, надулся и просидел так какое-то время ничего не говоря.
- Взгляни, гостиница "Астория", - Йонатан был не из тех, кто сдаётся без боя.
- Там повесился великий российский поэт.
- Ну хорошо, а вот "Невский Палас".
- Там застрелили английского бизнесмена.
- Не город, а мечта юриста, - улыбнулся Йонатан.
- Там сейчас темнота, грязный снег до колена, ребёнок всегда какие-то вирусы сразу подхватывает.
- А родители?
О, сколько раз уже всё это было обговорено!
- Родители бывают у нас два раза в год. Тот, кто однажды проведет две недели с моей мамочкой, поймет, что это очень часто.
- Я тебя иногда не понимаю. Россия... - начал он свою любимую песню.
- Россия, - подхватила я. - Это высочайшая культура, это чудесные города, Толстенная Москва-Купчиха, поглаживающая весёлое брюшко и Томная Изящная Барышня Петербург, страдающая бессонницей и в полузабытьи бормочащая стихи. Это высоко взлетающие человеческие чувства, это взлетевшие ещё выше на воздух машины с журналистами, чьи темы сочинений отличались от предложенных. Это великие поэты, застрелившиеся от несчастной любви и лежащие на площадке перед дверьми своих квартир политики с простреленными головами, которые думали не так как надо. Это роскошные бутики, заполненные мехами и бриллиантами из окон которых не видны чеченские дети с чёрными от грязи ладошками, с оторванными ногами, просящие милостыню.
- Ты утрируешь...
- Иструкция по возвращению поздно вечером из твоего любимого высококультурного театра, - нарочито громко перебила я его. - Открывая дверь в абсолютно тёмный подъезд (лампочки своровали жильцы) петербургского многоэтажного дома, прежде всего надо остановиться и прислушаться, не закрывая входную дверь, может, возможно притаившийся в подъезде маньяк или грабитель даст о себе знать каким-нибудь шорохом или другим звуком. Тогда надо на всю улицу орать. Никто не выйдет, но преступник может обратиться в бегство на верхние этажи. Если в подъезде тишина, то надо взять карманный фонарик или зажигалку в левую руку, а газовый баллончик в правую. Продвигаясь осторожно к лифту надо держать под контролем лестничный пролёт. Около лифта необходимо встать немного от него в стороне и нажимать его кнопку, одновременно держа палец на звонке ближайшей к лифту квартиры, потому что там живёт милиционер. В лифт сразу заходить нельзя, надо опять сначала прислушаться, нет ли там кого-нибудь, а потом тихонько заглянуть внутрь. На своём этаже тоже не следует сразу из лифта выходить. А дверь надо научиться открывать быстро, два замка на первой двери и один-два на второй.
Я решила не рассказывать Йонатану о том, как в один прекрасный вечер мы с мамой обнаружили на нашей стене в кухне петербургской квартиры странное двигающееся красное световое пятнышко. Выглянув из окна, мы выяснили природу этого явления - на крыше противоположного высотного дома кто-то играл с винтовкой, имеющей лазерный прицел.
- Все крупные города мира...
- Не все. Газеты надо читать. Россия! - я вспомнила о газетах и в гневе выхватила из лежавших на столике журналов недавно данную мне знакомой почитать русскую газетку и открыла её на рубрике "особо чувствительных просим не читать":
- Рассказ 17-летней девушки. Она долго не решалась сказать родителям о беременности, но на седьмом месяце всё уже стало и так заметно. Её насильно отвезли в больницу, где в полутёмной и грязной операционной по требованию родителей, ругаясь матом и обходясь с девушкой необыкновенно грубо, врачи вызвали ей искуственные роды. Родившегося живого ребёнка швырнули в судок для всякой грязи и, орущего, куда-то унесли. Девушку отвели в палату, откуда ночью она сбежала и отправилась по больнице искать своего ребёнка. Она нашла в одной из комнат, куда выносили мусор, на грязном ледяном полу трупик своей девочки, которая погибла от холода и голода... Вот тебе твоя Россия!
- Пресса всегда...
- Заткнись! - в Йонатана полетела газета. Она упала к его ногам и он невольно брезгливо отодвинул от неё свой мягкий светло-бежевый носок. - Сколько таких чудом уцелевших детей, живущих в питерских канализационных люках, спасают твои "холодные и бесчувственные финны, сосредоточенные на стяжательстве материальных благ", развозя им на своей машине еду и одежду. А сколько карельских и петербургских матерей готовы целовать руки твоим стриженным тестостероновым монстрам, возящим им мешками детские вещи и сухие супы.
Йонатан ненадолго утихомирил свои восторги, но тут как нарочно, началась неделя русского балета и его опять понесло к сильфидам и самоварам.
... Через несколько недель нашего с Йонатаном общения я была уже настолько сыта балладами о русских березках, что созрела для решительных объяснений.
- Я больше не буду с тобой встречаться. Извини, но я не сувенир. Я не хочу быть интересна лишь потому, что я русская, как повар не хочет, чтоб кто-то любил его только за вкусные десерты, которые он умеет готовить.
- Увлечение русской культурой причиной разрыва отношений быть не может! - уверенно выступил Йонатан-юрист.
- Наверное, не может, - сказала я и добавила, - Я пойду.
Ну вот, заболталась и чуть не проехала остановку... и рассказала явно больше чем надо...
А теперь бегом, надо как следует подготовиться к вечерним мероприятиям. Работы непочатый край - новые босоножки требуют совершенно нового подхода к макияжу глаз.
Лизка открыла мне дверь и сразу заметила обувную коробку, не смотря на то, что я старательно, но без особого успеха, попыталась спрятать ее за спиной. Она только вздохнула и принялась ворчать по-поводу йогурта, оказавшегося не детским.
Я тут же открыла коробку и с довольным видом стала рассматривать свою покупку. Лизка с ужасом воззрилась на этот плод больной фантазии известных дизайнеров, напоминавший две Эйфеллевы башни, если только кто-нибудь в состоянии представить себе Эйфеллевы башни, сделанные из фольги и перьев.
- Носи что хочешь, - заявила Лизка. - Но сделай, пожалуйста, так, чтобы ни мои одноклассники, ни их родители тебя в этом не видели...
Глава третья
Вечером намечался грандиозный выход в свет, или точнее в то, что здесь под этим словом подразумевается. Ко мне приехала погостить на выходных одна из самых моих забавных и эксцентричных подруг - Люси, которую питерские знакомые переделали в Люську.
Она была итальяно-француженкой и наверное уже больше десяти лет изучала в Петербурге русский язык. Других определённых занятий за ней не водилось. Благодаря её весёлому нраву и бесконечной энергии она знала почти всех петербуржцев, которых стоило знать, если надо было попасть на бурную вечеринку и являлась одной из тех подруг, кого я не хотела бы застать делящейся откровенными воспоминаниями о шалостях нашей молодости с моим будущем мужем.
Её мама принадлежала к аристократическим потомкам русских эмигрантов в Париже, а папа играл на рояле в итальянском ресторане. Результатом такого неожиданного романа стала теперь уже почти тридцатилетняя изящная красавица, дюймовочка с огромной копной блестящих золотых кудрей, необыкновенно большими карими глазами и с темпераментом, действующем, несомненно, на энергии ядерного реактора.
Взгляды и убеждения Люси менялись с поразительной быстротой, и перемены обычно бывали довольно-таки радикальные: от защитников животных она перешла в ряды поклонниц натуральных шуб, побыв какое-то время вегетарианкой и совратив на этот путь по меньшей мере полсотни знакомых и незнакомых людей, она была застигнута на Невском проспекте в "МакДональдсе", жадно уплетающей сочащийся жиром гамбургер с толстенной котлетой. А идеи борьбы за мир сменились навязчивой идеей послужить в армии, куда её, впрочем, к счастью, не взяли. В связи с этим событием многие наши петербуржские знакомые решили, что Французская империя может спать спокойно - ведь её знаменитые легионы устояли даже под натиском Люси...
Любовную жизнь моей подружки никак нельзя было назвать беспорядочной, так как в ней был один строгий порядок - наша дюймовочка не встречалась ни с одним мужчиной больше двух недель. По её собственному высказыванию, за это время мужчина успевает продемонстрировать все свои лучшие стороны и не успевает показать свои недостатки. Один раз, впрочем, Люси сильно озадачил один очень симпатичный и на удивление спокойный швед Бьёрн, который так и не познакомил её ни со своими особенными достоинствами, ни со своими недостатками за неимением таковых, но на горизонте к счатью появился веселый и юный итальянский пацифист и избавил Люси от трудных раздумий о том, что же делать в таком исключительном случае.
Возраст, внешний вид и сфера влияния позарившихся на золотые локоны поклонников менялись также, как убеждения Люси. Каждый новый мужчина открывал перед красавицей свой особенный мир, а так как в принципе Люси было абсолютно всё равно куда бежать, лишь бы сразу и на огромной скорости, она мгновенно признавала своими любые увлечения и наклонности своего нового избранника. В этом были свои преимущества: она совершала прыжки "бенджи" с телевизионной башни в Вене, отплевывалась от песка на зубах, следуя за гонками "Париж-Даккар" и даже один раз ухаживала за небольшим семейством пингвинов.
... Лучше всех мою подружку охарактеризовал в двух словах один наш общий знакомый, назвав ее со свойственной мужчинам любовью к технике ""Феррари" без тормозов".
Вчера в аэропорту Люси пронеслась вниз по экскалатору и стала разглядывать толпу встречающих. На ней были драные шорты в стиле милитари (обломки мечты), футболка с пацифистским знаком на груди (дань недавнему роману с уже известным вам 19-ти летним борцом за мир) и толстый безвкусный золотой браслет на руке (подарок американского безнесмена). Несмотря на лето она держала в руках толстенное лохматое драповое пальто серого цвета, напоминавшее невыделанную шкуру недавно убитого животного и совершенно неизвестного происхождения.
Чуть не переломав мне в объятиях рёбра и вымазав жирнейшим блеском для губ, она сразу выложила два важнейших известия:
--
Я хочу писать! Три месяца без мужчина!
"Три месяца"! Я уже вообще с трудом припоминаю, что это такое - "быть с мужчиной"...
--
Ты вообще здороваться умеешь? - спросила я. - Успокойся, здесь есть туалет. А зачем тебе эта шинель?
- Это не "Шанель", это "Эсприт". Я думала - здесь Финляндия снег, - виновато сообщила мне совершившая полуторачасовой перелёт из Петербурга Люси, добродушно глядя на меня своими огромными глазами...
Наша компания, состоявшая из одной дамы, одной девицы и двух "полудевиц" (имеется в виду наличие поклонника или детей), договорилась встретиться на одной из центральных террас около восьми вечера.
Удивительно, как хорошо работает этот совсем не используемый в Финляндии способ назначения встреч: "около восьми" - это и 19.45 и 20.30 ... Никто не несётся сломя голову и не застревает шпильками в самых неудобных для этого местах. И никто не ждёт, нервно поглядывая на часы - уже на две минуты опаздывает, на три, а берёт себе коктейль (газету, кофе) или спокойно занимается чем-нибудь полезным и развивающим, например, разглядывает туфли в какой-нибудь витрине...
Летом такое ожидание особенно приятно. Это то время года, когда Хельсинки вообще можно назвать нормальным городом: солнечно, ярко, тепло, ветерок дует с моря, толпы разноцветных и разноязычных туристов, разулыбавшиеся, загорелые лица финских отпускников, на центральных улицах русские музыканты и певцы или горланят под гармошку, или играют изящную, как старинные кружева, классику, африканцы от души лупят по тамтамам, индиец в костюме супермена разгуливает по натянутыми между двумя деревьями канату, и нудно трубит на волынке непонятно как затерявшийся сюда шотландец. Открыты нараспашку двери небольших магазинчиков, а в них всё такое красивое, яркое, в обувных магазинах сандалии и лёгкие туфли (здесь уж невозможно пройти мимо).
Открытые же террасы Хельсинки - это отдельный предмет для обсуждения. Они обычно солнечные, с яркими большими зонтами, так замечательно расположенные, что, потягивая из запотевшего огромного стакана освежающий сидер, вы можете разглядывать проходящих мимо и детально обсуждать их с подружкой. Иногда на террасе вы наткнетесь на какую-нибудь местную знаменитость, например, с трудом узнаваемую "обесфотошопленную" Мисс Финляндия или подвыпившего актёра. Обычно завязать беседу с незнакомым фином практически невозможно, но на летних террассах солнце и пиво делают своё дело и часто здесь можно найти очень приятную компанию для беседы даже на глубокие философские темы.
Зимой же Хельсинки напоминает город-призрак, какое-то мутное и кошмарное творение С. Кинга: темно, сильный, насквозь пронизывающий ветер властно заставляет прохожих сгибаться перед ним до земли, с неба идёт то дождь, то снег, то просто падают какие-то комки грязи. Использование нормальной обуви невозможно - тонкие итальянские сапоги насквозь пропитываются водой через несколько минут после выхода из дома, а удержать равновесие на каком-либо каблуке является абсолютно невыполнимой задачей, так что начинаешь смиряться с необходимостью купить калоши от "Пертти Пальмрут". Лица всё больше нахмуренные, бледные, с простудой на губах и с подтекающим красным носом... Лучший способ преодоления пространства зимой - это движение короткими перебежками от магазина к магазину. Но и в них картина неутешительная: везде висит серый и отвисший, но так горячо любимый в Финляндии трикотаж... Только героический индиец, как случайно оставшийся с лета выцветший лоскуток, всё ещё висит на своем канате уже в облезшем костюме Деда Мороза, но и ему не сладко: канат обмёрз, раздражённым прохожим не до него...
Однако летом обо всём этом лучше не думать, особенно эти размышления неуместны в обществе неутомимой Люси, поджидающей со мной двух остальных моих подружек. Потягивая ледяной грушевый сидр, Люси делилась со мной своим новым мировоззрением - теперь она была борцом против расизма. Она, как всегда, бурно жестикулировала и гневно швыряла обвинения в расизме совершенно непонятно кому. Она разволновалась не на шутку и щёки её раскраснелись в равной мере от гнева и от сидра.
--
Замолчи, будь так любезна, - попросила я её. - Ты несёшь чушь, как только что выигравшая конкурс красоты Мисс Вселенная, от восторга написавшая в штаны. Ты планируешь когда-нибудь повзрослеть? Ты слышала, что такое муж, дети?
Детей Люси панически боялась, поэтому быстро вернулась на исходную позицию:
--
Тебе легко так говорить! Тебя не рассирует никто!
--
Солнце моё, глагола "рассирует" в нашем языке нет, хотя неологизм ты произвела на свет неплохой. И ты прекрасно знаешь, что я из-за этого самого рассизма так и не смогла найти нормальную работу. Меня даже не приглашали на собеседования. А если и приглашали, то спрашивали, замужем ли я за финном, как будто это давало им какие-то гарантии, что я хороший работник.
Этого не следовало говорить. Люси притихла. Но это скорее всего было затишье перед большой бурей. Опережая вспышку праведного гнева на финских работодателей я быстро перевела разговор на неё.
--
Ты такая красивая.
Это было чистой правдой. Я не любительница рассыпать комплименты женщинам, но в лёгком цветастом платьице и чудных сандалиях, напоминавших древнегреческие, Люси была уж очень свежа и хороша. Учитывая особенности её манеры одеваться и местные понятия об "одежде на вечер", я заранее волновалась, что с их бескровным совмещением у нас возникнут проблемы. Но Люси оказалась на удивление сговорчивой.
- Я одену что ты хочешь, - голосом паиньки отозвалась она на мои опасения. - Ничего красивый не взяла, - грустно добавила она, созерцая содержимое своего раскрытого небольшого чемодана. Видимо скромные размеры чемодана и послужили причиной такой сговорчивости, ограничив, к счастью, возможности Люси к самовыражению при помощи одежды.
- Если бы я была мужчиной... - начала я в шутку и запнулась, потому что приятельница смотрела на меня довольно-таки странно. Выражение "три месяца без мужчины", нельзя было проигнорировать, когда речь шла о Люси, а моя глупая шутка могла запустить в работу какие-нибудь совершенно не те механизмы в её легкомысленной голове.
--
Люси, - строго взглянула я на неё.
Люси встряхнула кудрями, словно отгоняя какую-то уже обдуманную ею мысль:
--
Нет, мне надо мужчина!
- Девочки, - раздался сильный и мелодичный голос. - Какие вы сегодня красивые!
К нам подошла маленькая женщина страшно смахивающая на Софи Лорен, если вы можете представить себе великую итальянскую актрису сжатую до 159 см с сохранением всех пропорций. Это драматически-эротическое творение природы к тому же звалось Любовью и являлось самой закадычной моей подружкой.
Я с большим интересом наблюдала за девочками, до этого момента не знакомыми. Знакомство двух молодых красивых женщин всегда очень занятно. Первые секунды решающие - либо они будут подругами либо врагами. Это зависит в большинстве случаев от того, симпатичнее ли одна другой и лучший вариант - когда обе хороши, но совершенно по-разному. Люба же кроме всего прочего свирепо меня ревновала, и однажды за вечер интеллигентно и со вкусом разделалась с одной из моих новоприобретённых знакомых, весёлой и симпатичной эстонкой, нравившейся не только мне, но и мужчинам. Бедняжка сбежала с середины вечера, а Люба, как лиса, с удовольствием съевшая невинную курочку и поковыривающая в зубах косточкой, заметила:
- А она БЫЛА очень мила. Жаль, что так спешила.
Но искренность Люси делала ее неотразимой в чьих угодно глазах.
- Софи Лорен! - ахнула она при виде моей подруги.
- Ах ты, подлиза, - рассмеялась Люба и я с облегчением вздохнула - они поладят.
Люба переехала в Финляндию уже больше десяти лет назад, выйдя замуж за работавшего в Петербурге финского инженера. Совершенно безвреденый и абсолютно бесцветный инженер был впоследствии сменен на темпераментного режиссёра, который пил, как сапожник, и красавицу жену самым бессовестным образом ревновал и поколачивал. В результате наша уставшая жить в итальянской драме "Софи Лорен" успокоилась на симпатичном и безызвестном хельсинском дизайнере, отличавшемся любовью к тишине и к огромным старым свитерам. Бывшая пианистка с тонкими пальчиками отправилась на курсы продавцов и её определили на практику в небольшой, но очень любимый модными дамами бутик. Знание русского языка и непревзойдённый вкус Любы сделало магазин одним из любимых достопримечательностей приезжающих в Хельсинки состоятельных русских туристок, и после двух лет работы без зарплаты она всё-таки получила место продавца. Хозяйка магазина её недолюбливала и даже как-то побаивалась, но обойтись без неё не могла. Закончившая музыкальную академию Люба продавала, гладила, подшивала, убирала, оформляла витрину, терпела бесконечные придирки хозяйки, потому что знала: работа - это единственная возможность чувствовать себя здесь полноценным человеком.
- Как я уста-а-а-ла, - протянула Люба.- Но скоро отпуск!
- Опять в Италию? - усмехнулась я. Она была пылко влюблена в Италию, и её поездки назывались в кругу наших знакомых "Любиными посещениями исторической родины".
- Конечно! Надо хотя бы раз год почувствовать себя женщиной - Девочки, ну-ка представляйте себе: Рива де Гарда, теплый вечер... - голос Любы гипнотизировал, заволакивал лёгкой дымкой мечты, она чудесно картавила и от этого её "Гива де Гагда" становилась ещё экзотичнее и заманчивее. - ... Темнеет, старинная площадь, бьют городские часы на старой башне, небольшая пиццерия...
- ... красивый мужчи-и-и-и-ина, - подпела ей Люси со знанием дела.
За соседним столиком кто-то громко рыгнул. Мы вздрогнули и пришли в себя.
А тем временем к нам шла Валерия. Такие женщины встречаются редко. Статная, с гордо посаженной головой блондинка совсем не подходила под современные стандарты красоты, требующие, чтобы губы у женщины были как у распухшего греховодного пьяницы. Она напоминала холодных красавиц Тициана: большие глаза с тяжёлыми веками, тонкий нос с едва заметной изящной горбинкой, маленький красивый рот - всё наполнено классической грацией и прямо-таки королевским достоинством. "Породистая женщина"! При ней представительницы слабого пола начинали нервно прятать облезший лак на ногтях, а представители сильного пола втягивали животы.
Самое, впрочем, интересное, что при всей этой величественности Валерия легко могла пропустить не самое литературное выражение или как следует "принять на душу". Обычно её высокомерие и некоторая отчуждённость быстро улетучивались и интереснее и веселее собеседника трудно было найти.
Лет двадцать назад она вышла замуж за необыкновенно состоятельного финна, но заскучала и без лишнего шума развелась, не взирая на необходимость отказаться от поездок в Париж за брюками - Валерию совершенно невозможно было купить. Не унижаясь до бракоразводных юристов, она ни словом не обмолвилась о разделе немалого имущества, несоразмерно удивив бывшего мужа, приготовившегося обеднеть наполовину. "Снежная Королева" благосклонно позволила изумлённо-благодарному бывшему благоверному приобрести ей скромную квартирку в старом центре Хельсинки и через некоторое время открыла очень небольшую и очень популярную антикварную лавочку. Совершенно необыкновенные, какие-то волшебные вещи она привозила из Петербурга, где раньше сама работала искусствоведом. В "русском Хельсинки" за успех у местной богемы и аристократии предприятие довольно быстро получило прозвище "Салон мадам Рекамье", с явным привкусом издёвки. Преуспевающих русских "русский Хельсинки" не любит.
Валерия в белоснежной деловой блузке и скромных светло-голубых джинсах неторопливо подходила к нашему столику, вежливой улыбкой благодаря отодвигающих перед ней стулья внезапно поголовно сделавшихся джентельменами мужчин. Большая часть сидевших на террасе провожала её уж слишком удивлёнными взглядами, как будто в Хельсинки до этого не видали блондинок в джинсах.
- А вот и я! - объявила она.
- Видим, видим,- улыбнулась Люба. -Торжественное появление Вашего Снежного Королевского Величества не может быть незамечено.
- А Ваше Величество не могло бы объяснить, почему большая часть Ваших верноподданых на этой терассе продолжают таращиться на Вашу высокородную задницу? - поинтересовалась я.
- А! - засмеялась Валерия и повернулась к нам спиной.
Деловая спереди блузка обнажала спину Валерии почти полностью и вся конструкция держалась на продёрнутых в спинке блузки шнурах. Наличие лифчика такой вид одежды безоговорочно исключал. На украшавших "высокородный зад" джинсах красовалась набранная из мелких и крупных стразов причудливая вышивка.
Люси некоторое время рассеянно созерцала это великолепие и вдруг без всякого вступления накинулась на меня:
- У-у-у! А мой одежда не нравится Хельсинки, да?!
- Угомонись, а если очень хочешь, то сними платье и сиди в одних трусах, - разрешила я. - Тебя увезут в чистую и светлую финскую психиатрическую больницу и подлечат, а мужская половина Хельсинки будет спасена.
- А ты хорошо осведомлена о финских психиатрических больницах, - не удержалась вредная Любка.
Но Люси уже никого не слушала, с нескрываемым восторгом глядя на Валерию.
- Люси, это Валерия, Валерия, это Люси, - официально представила я их друг другу.
- Валери? - переспросила моя француженка.
- Валерия!
- Валери?
- Нет же: Валерия! А впрочем...
И с тех пор Валерия получила то, чего ей так долго не доставало для завершённости её королевского вида - французского имени с прононсом и ударением на последнем слоге.
Глава четвертая
Через какое-то время терасса начала казаться нам тесной.
Мы прогулялись немного по вечернему, не на шутку развеселившемуся Хельсинки и направились к одному из излюбленных наших местечек на десятом этаже гостиницы. В приподнятом настроении, с невероятным шумом, который может производить только трио русских женщин, сдобренное настоящей итальянской крикуньей, мы вывалились из лифта и сразу заполнили собой довольно-таки большое фойе бара.
Здесь нас ждала небольшая неприятность.
- Оставьте, пожалуйста, пиджаки на вешалке, - задержал нашу уже влетавшую в бар компанию швейцар.
Люба посмотрела на меня озадаченно: её облегающий пиджак не подразумевал наличия под ним блузки. На меня похожая на приказ просьба швейцара тоже не произвела приятного впечатления: я одела под лёгкий блейзер тоненький топик и вовсе не намеревалась окоченеть под мощными вентиляционными трубами бара.
- Нам нужны наши пиджаки, - ещё вежливо заметила Люба.
- Я не могу пустить вас в бар верхней одежде, - упрямился швейцар.
- В ВЕРХНЕЙ ОДЕЖДЕ?! - подняла брови Люба, уже начинавшая закипать. Посетители в фойе смотрели на разыгрывавшуюся сценку с явным интересом.
- Верхнюю одежду надо сдать на вешалку.
- Если я сдам мою верхнюю одежду на вешалку, ты пустишь меня в бар в лифчике? - не выдержала Люба.
Швейцар молчал, загораживая от нас вход в бар внушительной фигурой. В рядах зрителей послышалось неприятное хихиканье.
В это время две финки, одна в пиджаке, а другая в кожаной куртке, оглядывая нас с явным презрением, беспрепятственно прошествовали в бар.
- Да ты же их пропустил в кожаной куртке! - не сдавалась Люба.
- Сдайте верхнюю одежду в гардероб, - услышали мы в ответ.
В это время Валери, которую никто и ничто не осмелилось бы остановить и которая была уже в баре, устав ждать нас выглянула из-за двери.
- Вы что застряли, красавицы? - удивлённо рассматривая нашу компанию спросила она.
- Он не пускает нас, требует, чтобы мы сняли пиджаки, а финок только что пустили в кожанных куртках. У него явно что-то с головой.
- Это у вас что-то с головой, если до вас до сих пор не дошло в чём дело, - ответила Валери и довольно резко спросила у швейцара: - Ты сам прекратишь это безобразие или я найду менеджера вашего бара?
- Мы можем сами выбирать клиентов, - заученно продекламировал швейцар, который понял, что Валери бесполезно долдонить о вешалке. - Это приказ менеджера.
Валери вышла из бара, и, наградив швейцара взглядом, который он вряд ли когда-нибудь забудет, гордо повела нас под руки восвояси, как классная дама из Института Благородных Девиц удалилась бы со своими подопечными из общества, недостойного внимания столь благовоспитанных юных особ.
Наша компания вошла уже в лифт, когда до не понявшей ни слова Люси дошло, что что-то здесь не так.
- А почему мы ушли? - спросила она со взглядом ребёнка, который после того, как его родители больше десяти лет били друг друга сковородками по голове спрашивает, почему мама и папа не хотят жить вместе.
Я не успела сделать Валери никакого знака и она чётко осветила Люси ситуацию:
- Потому что мы русские. В Хельсинки многие бары не пускают проституток, а быть русской вполне достаточно, чтобы тебя считали проституткой.
Этого ей не следовало говорить, но она была не в курсе противорасистских убеждений Люси.
Ножка в греческой сандалии в тот же момент протиснулась между уже почти закрывшимися дверями лифта, лифт послушно открылся и Люси с боевым кличем уже брала разгон в направлении ничего не подозревавшего швейцара.
- Мер-р-р-рд! - раскатисто пронеслось по фойе сочное французское ругательство. Все вокруг притихли, казалось, что даже доносившаяся из бара музыка зазвучала намного тише.
Люси неслась на швейцара подняв в воздухе один кулак и напоминая одновременно женскую фигуру с знаменитой картины "Свобода на баррикадах" и древнюю воинственную амазонку. Сходство с последней довершали цветастое платье-туника и греческие сандалии.
Она ругалась на всех известных ей языках так, что человек, не знающий французского, итальянского, английского, русского, а также языка русских эмигрантов Парижа понять ничего не мог.
Швейцар, очевидно не владел всеми вышеперечисленными языками, но тестированием его лингвистических способностей никто и не собирался заниматься: чувства Люси были понятны без слов. Молодой, полный сил завсегдатай тренажёрного зала, видавший в дверях бара разные виды, но никогда ещё, особенно в девять вечера, подобной агрессии со стороны посетителей не подвергавшийся, невольно отступил назад, споткнулся о порог двери и сел со всего маху на отполированный до блеска паркет. Там он и остался сидеть, широко раскрыв глаза в ожидании решения своей судьбы, которая со скоростью звука надвигалась на него в лице маленькой разъярённой француженки.
Люси затормозила прямо над ним, и, встав между его раздвинутых ног и нависнув над ним, вероятно из-за подсознательного желания казаться больше, начала темпераментно разъяснять ему свою позицию по-отношению к расизму. Я невольно порадовалась за них обоих - у Люси ещё не выветрилась из головы теория о неприятии насилия, поэтому она удержалась от более кровопролитных изъяснений, закончившихся бы для пылкого борца за равноправие в специально отведённом для них месте - в Хельсинской каталажке.
До Люси начало, впрочем, постепенно доходить, что от её лекции нет никакой пользы, когда её не понимают, и перешла на более или менее понимаемый английский, щедро перемежая речь именами международно известных русских классиков, с целью сделать выступление ещё более наглядным:
- Русские дать Достоевский! Балет! Русский дать космос!Толстой! Я злой, что я не русский! Ты знаешь русский культура? Ты знаешь русский душа? Ленин! - уже совершенно некстати припомнила Люси.
- Все люди хороший! Все могут ходить в бар! Расист! Гитлер! - видя, что Люси переходит к более серьёзным обвинениям, мы с Любой заторопились к ней с целью отодрать её от швейцара. Из конторы уже спешил на подмогу охранник и сопротивление явно начинало превосходить наши силы и по части веса и по части полномочий.
Мы волокли брыкающуюся, отчаянно вырывающуюся и вопящую, как дикая кошка