"Скала Герцога" - или, по испански "El roque del conde", та самая гора, которая в известной горной гряде "Лежащая Королева" образует колени этой женщины, колени, которые я захотел рассмотреть ближе, потрогать и, может быть, раздвинуть. День не выбирал, всё получилось спонтанно как всегда, просто выдалось свободное время, ясное небо и соответствующее настроение, когда внутри начинает зудеть от того, что скоро что-то произойдет и произойдет обязательно.
Оделся, как полагается для гор - пиджачок, туфли с подковками, косичку заплел, яичницу покушал, сел в машину, доехал до этой снисходительной к сумасшедшим горе и полез.
Уже на первом перегоне, оставив машину в у подножья горы в лохмотьях совершенно дурацкой по густоте желтой травы, я встретил грустную лошадь, худую как месячный бюджет некрасивого кактуса, которая не реагировала ни на моё приближение, ни на фотоаппарат. Единственно, на что она повернула голову - это на мои слова по-русски:
- Ну что, подруга-лошадь, одна? Пойдешь ко мне жить?
Жить она ко мне не пошла. Причин могло быть несколько, но основной, по всей видимости, была та, что при ближайшем рассмотрении худая лошадь оказалась недоедающим конём. Затем я поворошил тени в замечательной каменной хижине, похожей на мои разочарования, роскошной красками, но абсолютно пустой внутри, и полез в расщелину, носящей странное название "Барранко", что означает "Овраг", перелезть который было необходимо, чтобы попасть на нужный мне склон. Дороги не знал. Выбирал путь по открывающимся взгляду картинкам и по камням, на которых до сих пор ни разу не скользили пока ещё красиво начищенные туфли.
Мне хотелось добраться на эту совершенно ровную, невероятную вершину до заката, именно до захода Солнца, поэтому по камням я скакал, как горный козел, как бы издевательски к великолепным животным это ни звучало, фотографируя всё, что попадало в объектив после того, как я крепко вставал на ноги. Крепко было не всегда, но на ногах я был большую часть путешествия.
Открывающиеся красоты.. издевательские цветом и вдыхаемым воздухом.. проступающие как пот через всё, что на мне было надето.. увлекающие меня забираться туда, где человеку в пиджаке нечего было делать даже имея волшебную палочку. А я плыл, просто плыл в наступающих сумерках, в раскрывающемся калейдоскопе почти черных кактусов, похожих на вооруженных пиками ковбоев, в безумных красками камнях и небольших растениях, цепляющихся за каменные выступы на высоте уже в полторы тысячи метров, серьёзных и красивых, как молодая учительница географии.. и облака.. ставшие ковром, сползающие к ногам и остающиеся на туфлях мелкой росой, втекая в гортань сырым вкусом темнеющей высоты, взгляд на которую сверху был возможностью короткого превосходства. Над тем,
что сейчас находилось у моих ног.
На вершину я попал уже в момент погружения Солнца в исторически избранные им контуры острова Гомеры. Едва отдышавшись, продираясь сквозь кактусы и скользя по камням, я выскочил на самый край площадки, встав так, чтобы ничто не мешало картинке уже умирающего заката и, вытянув руку, снял последнюю солнечную искру, горящую, как спичечная головка, после исчезновения которой все цвета вдруг потеряли сочность и резкость, став глубокими, серыми и теплыми на ощупь, как большая каменная кошка, ждущая, когда легкомысленно взобравшийся на неё клоп поползет назад. Уже против шерсти.
Разницу в спуске я понял сразу. В спуске вообще и в спуске в темноте в частности. Не видя практически нихрена, я каким-то совершенно непостижимым образом попадал на тропу, которой поднимался наверх, разговаривая сам с собой и смеясь над возвращающимся ко мне эхом. Со стороны это должно было выглядеть серой пеленой оборвавшегося кино, где звуковым фоном продолжает сыпаться каменная крошка, лопаться стебли прилепившихся к камням растений, за которые я хватался время от времени, чтобы сохранить равновесие. И голос.. мой голос.. поющий песни, матерящийся на разных языках и хохочущий, когда следующий прыжок дурью отдавался в абсолютно слепом склоне.
Самым идиотским был спуск в ту самую расщелину "Борранко", с которой я начинал подъём и которую мне надо было снова пересечь для того, чтобы выползти на заросшую кактусами и сухой травой лощину, где я оставил машину. Тут я уже не думал ни о чем, кроме возможности спуститься одним целым куском, а не разрозненными фрагментами, на один из которых был бы намотан ремень фотоаппарата. И пиджачок.
Выбравшись с другой стороны, спотыкающийся, усталый и покрытый всеми паутинами склона, я всё-таки потерялся на этой сухой равнине, не освещенной ничем, кроме незнакомых мне звезд. Блуждая в полной темноте, надеясь не провалиться в какие-нибудь пустоты, ругаясь с колючками и путаясь в густой, как мох, траве, я наконец нашел своего "Сузуки-Самурая", вспомнив, как выглядел контур сейчас уже абсолютно черной горной гряды в начале моего путешествия, взял слегка левее, и через десять минут уже жадно глотал воду из бутылки, оставленной в машине и запивал её виноградным соком, оставленным там же.
По дороге домой у меня полетело сцепление. Просто вылетело к чертовой матери, после чего машина грустно катилась еще какое-то время, потом перестала катиться совсем и сказала, что всё. Я подумал, что как-то сложно заканчивается вечер и на единственно оставшейся третьей скорости добрался-таки до нашей стоянки, к счастью находящейся в трех километрах от места отказа уставшего механизма, поменял умирающего Самурая на старенький но бодрый Е-класс и поехал домой, смущенный неприятно растущей болью в колене.
Уже дома, после контрастного душа и полбутылки красного вина, я заметил и вытащил из коленного сустава шип, длинной почти в два сантиметра, темный и прозрачный как отражение в глазах сбежавшей из под венца невесты. И такой же отчаянно острый.
Утром не смог встать. Не ходили ноги. Колено ныло, оставшись после сна в положении "прямой угол". То самое колено, в котором вчера в полной безнаказанности торчал шип незнакомого мне растения.
Когда я показал эту дрянь людям, отдавшим острову всю свою жизнь, мне было сказано, что странно, что нога не отказала еще там, на склоне, поскольку яд этого кактуса именно так и действует, парализуя орган, в который вонзился, делая его твердым и негнущимся. Я почему-то сразу представил, куда еще можно было бы воткнуть это маленькое, острое, болезненное чудо, для обеспечения звёздных ночей тем, кто забыл, как они на самом деле выглядят. Но коммерческие озарения никогда не были моей сильной стороной и эта бесценная идея так и осталась моей мимолётной фантазией.
А еще я вспомнил, как я поднимался и опускался между каменных коленей "Лежащей Королевы" и подумал, что звёзды на этом участке неба для таких как я зажигает именно она.