- Гавиота! Гавиота! - закричал стоящий рядом черненький пацан, указывая пальцем куда-то вниз, где плавились под январским солнцем моторные катера. И я увидел внизу чайку, которой было нехорошо. Распластав крылья, она слабо двигалась по воде возле нашего причала и вертела головой во все стороны, удивляясь висящим над ней мокрым гидрокостюмам. Я подошел к парящему над горячим асфальтом портовому полицейскому, сурово смотрящему в свой сотовый телефон:
- Там чайка в воде. Ей не по себе. Надо кому-то позвонить. Давай её спасать?
- Не, - весело ответил суровый полицейский, - сегодня воскресенье. Никто не приедет. А чайки не внесены в Красную Книгу. Но зато её можно есть. Давай её съедим?
- Не, - ответил я и подумал о жестокости мира и вечном голоде полицейских, - мы не будем её есть. Я её спасу. Аста ла биста, бэби!
Спустившись по трапу и наклонившись к воде, я посмотрел в уставившийся на меня выпуклый глаз с красным ободком и осторожно взял птицу двумя руками, обхватив её богатые крылья и костлявые ноги. Положив её себе на левую руку как уставшего ребенка, я поднялся с причала и пошел по улице вдоль ресторанов и кафе, мимо показывающих на меня пальцами людей и останавливающихся машин. Я шел по миру с большой белой чайкой в руках, которая вяло кусала мой указательный палец, в конце концов успокоившись с ним в клюве, как с , заставив меня смириться с ощущением кормящей мамы, у которой в воскресенье родилось непонятно что. Я спрашивал у служащих порта возможные номера службы защиты животных и звонил им всем, нарвавшись через полчаса звонков на сладкий английский тенор, который спросил, кого надо спасать. Я ответил "птицу", поскольку понятия не имел, как называется чайка по-английски.
- Хорошо, - пропел сладкий тенор, - сейчас приедем.
Приехавший через десять минут зелёный фургон выпустил из себя улыбающиеся зубы и чёрные очки. Больше я не запомнил ничего. Только запах автомобильного парфюма, вывалившийся в порт через распахнутую дверь. Зубы открыли заднюю дверь автобуса, указав очками на обычный дверной коврик размером метр на два, на который я должен был положить сосущую мой палец чайку. Я недоверчиво постоял еще пару секунд, затем осторожно опустил раненую птицу на колючий коврик и сказал улыбающимся зубам, со звоном захлопнувшим заднюю дверь зелёного фургона:
- Только не ешьте её, ладно? Я вам позвоню.
Зубы коротко рассмеялись, блеснули солнцезащитными очками, чем-то кивнули и скрылись в голубой дымке выхлопного газа, пахнущего духами.
А я теперь смотрю в небо и жду, что моя чайка прилетит ко мне, чтобы рассказать, что с ней случилось. Или для того, чтобы просто взять мой палец в свой клюв в запоздалой благодарности за то, что я взял её в свои руки. А еще я подумал, что так и не узнал её имени. Только странное слово "Гавиота". Что могло бы означать: "Белая чайка, которая когда-то была твоей". Я жду. Жду ещё одной возможности поверить тем, кто пообещает не съедать упущенное из моих рук.