ГЛАВА 1. ЛИНА МИХАЙЛОВНА - ВЕТЕРАН 2-ой МИРОВОЙ ВОЙНЫ. КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ. ДОРОГА НА ВОСТОК.
Лина Михайловна сидела у окна и представляла, как крупные капли дождя, путаясь в листьях куста сирени, растущего прямо под окном, попадают на водосточную трубу и, превращаясь в мелкие брызги, бьют её прямо по лицу, попадают в приоткрытый рот, стекают по подбородку. Ничего этого не было. В комнате было тепло, от дождя отделяло её надёжное стекло, в её однокомнатной квартирке было светло и уютно. В начале ей не нравился далёкий от центра города район и первый этаж, но вскоре она оценила и то, и другое. Район оказался зелёным, этаж - подходящим для её больных ног, в центре города ей особенно нечего было и делать.
Друзей почти не осталось, да и те, что были, - семейные, заняты детьми-внуками, ей , одиночке, редко могли составить компанию, разве что на дни рождения приглашали, а Новый Год или Первомай она давно привыкла отмечать одна, друзья проводили их в семейном кругу. Готовить она давно разучилась, хотя раньше слыла хорошей кулинаркой и рукодельницей. Что за радость, самой себе готовить и печь? От былого осталась только страсть к чистоте, это у неё от матери. Уборка, стирка, глажка занимали теперь большую часть её времени, а так - телевизор, если было что смотреть, и конечно, книги. На них уходила когда-то большая часть её зарплаты, а теперь стояли они, аккуратно расставленные в специально заказанных узких шкафах в коридорчике, на стеллажах в комнате и даже на верхней полке на кухне. Она их часто протирала от пыли, и они, к удивлению тех, кто иногда бывал в её доме, всегда были ухожены, как была всегда подтянута и аккуратна она.
Одинокая старость всегда печальна, новые знакомства завязываются с трудом, и хотя прожила она в новой квартире уже год, успела познакомиться только с пожилой парой из соседнего подъезда. Их периодически навещали дочь с внуком, иногда мальчик оставался ночевать у них, и тогда она не встречала их довольно долго. Соседка поделилась с ней, что они тщательно готовятся к приезду детей, загодя закупают продукты, убирают, готовят и пекут, а после долго приходят в себя от усталости, оба сердечники, любое напряжение вызывает осложнение болезней.
Как-то в зимний морозный вечер Лина Михайловна решила вспомнить былое, приготовить хороший ужин, спечь торт, который ей так хорошо удавался когда-то, достать электрический самоварчик, подаренный ей коллективом, когда её провожали на пенсию, заварить крепкий чай и пригласить к себе без всякого повода новых знакомых. А бутылка хорошего вина была у неё припасена ещё раньше. Собственно повод у неё был. Как раз на днях ей принесли из магазина, куда были прикреплены ветераны войны, специальный заказ продуктов, приуроченный ко Дню Советской армии. К ветеранам войны её причислили недавно, как и других актёров театра - участников фронтовых бригад.
Вспомнились военные годы. В 41-ом, она добиралась на Дальний Восток к сестре. Муж сестры, кадровый военный, за несколько лет до начала войны был направлен после окончания училища в дальний гарнизон. Сестра, по профессии театральный художник -бутафор, работу по специальности в гарнизоне, конечно, найти не могла. Правда, когда просили, писала плакаты, помогала в клубе или в детском садике оформлять праздники, но, в общем, скучала.
- Муж целый день занят на службе, кругом чужие люди, - писала она, - скоро ребёнок должен родиться. Вот и просила приехать Лину , хоть на время, на роды, пожить у неё. - И тебе,- писала она,- будет легче переносить своё горе в семье, чем одной, да и безопаснее ждать Леонида подальше от места, где все вас знают. Работу на Дальнем Востоке найти нетрудно, люди везде нужны, не привязана ты к месту. Кругом большое строительство. Есть города и посёлки, там клубы новые открываются, театры. Вызов и деньги на билет пришлю.
Вот так начало войны застало Лину во время сборов в дальнюю дорогу. Комнату свою в коммунальной квартире Лина закрыла, вещи, которые брать с собой пока не собиралась, заперла в шкафу, да и не было у неё их много, кое-что соседке, с которой дружила, отдала, в театре расчёт получила, а вызов и билет до конечной станции были уже у неё в сумочке.
Там же лежало последнее письмо, вернее, записка от Леонида, брошенная неизвестно кем в почтовый ящик с указанием места, куда его отправляют. В ней он изменившимся почерком нацарапал, что пропадает, просил прислать еду и вещи, добиться свидания и приехать повидаться, иначе не доживёт до освобождения.
Сестра знала о Леониде, муже Лины, хоть и не были они расписаны, знала о том, что был он арестован три года назад, знала, что Лина ждёт его, посылает посылки, отказывая себе во всём, но не догадывалась, что не к ней, а к нему, едет на Дальний Восток её старшая сестра. Оттуда, предполагала Лина, она будет ближе к местам, где Леониду предстояло просидеть в лагере ещё два года.
Обвинение, послужившее причиной ареста, было результатом допроса его ближайшего друга, он назвал его имя в ходе следствия. Они попали в волну массовых арестов 37-го - 38-го годов, и обвинение было обычным для тех лет: антисоветская пропаганда. Во время нередких застолий Лина не раз слышала от них критику, вполне умеренную, тех или иных проявлений власти, с чем бывала часто не согласна, но критика эта вовсе не казалась ей каким-то антисоветским действом.
Она выросла в семье, всей душой принявшей советскую власть, и всё, что вызывало у неё неудовольствие или непонимание, относила за счёт враждебного окружения страны и происков многочисленных "врагов народа". Лина верила в мудрость вождя, верила, что, если произошла ошибка, Сталин во всём разберётся. Даже арест Леонида не поколебал этой её веры. В его аресте винила она его друзей-художников, режиссёров, артистов, каждый из которых мнил себя обиженным гением. Пили сверх меры, болтали без толку, вот и доболтались, и его за собой потянули.
Дядя Лины, к которому она сразу после ареста Леонида кинулась за помощью, занимал высокий пост в наркомате вооружений. Он очень разволновался, потребовал от неё забыть своего сожителя, как он выражался, не хлопотать и не расспрашивать о нём, не писать никаких прошений, тем более на имя Сталина, что она хотела сделать.
-Ещё чего надумала, письмо самому Сталину писать, делать ему нечего,- возмущался дядя, - твоим режиссёром заниматься. Подумаешь, пожила с ним, детей нет, квартиры разные. О себе не думаешь - о семье вспомни, время-то какое! У сестры муж военный и у меня на работе сложности. Всех подвести хочешь? Посадили, значит, заслужил. Пять лет срок небольшой, дождёшься любезного, если не забудешь. Ещё захочет ли он быть с тобой? Посмотри на себя, артистка называется, совсем извелась, кожа да кости. "Тра-ве-си" - с презрением произнёс дядя, чем окончательно расстроил Лину. В тот раз они поссорились. Дядя не знал ещё, что перед самым арестом Леонида они были накануне полного разрыва. Но какое это имело значение? Он попал в беду, и ему надо было помочь.
ГЛАВА 2. ИСТОРИЯ СЕМЬИ ЛИНЫ. СЕЛО СЕМЁНОВКА И ГОРОД ОДЕССА.
После ухода дяди Лина поплакала, потом достала старинный семейный альбом с фотокарточками и стала его рассматривать. Вот старинные, светлокоричневые на плотном картоне, с фамилией владельца фотоателье. На фотоснимке многодетная семья её отца: дедушка с окладистой бородой в ермолке, бабушка, нестарая ещё дама в шляпе и тяжёлом платье с буфами, отец, молодой вихрастый, с едва пробивающимися аккуратно подстриженными усиками, его братья и сёстры разных возрастов. Мало кто из них дожил до этих дней, других судьба разбросала по свету. Слышала она в раннем детстве, что кто-то уехал за океан в Америку, а кто-то в Палестину, но в дальнейшем о них не вспоминали и спрашивать о них не полагалось.
Прадед Лины с русской фамилией Семёнов, бывший николаевский солдат из кантонистов, отслужив двадцать пять лет, получил надел земли в причерноморских степях. Он взял ссуду, нанял нескольких работников из беглых крепостных крестьян, получивших вскоре волю, но не вернувшихся домой в Россию, и начал обустраиваться на земле.
Работал вместе с крестьянами, вместе заложили они небольшое сельцо в несколько домиков с постройками. Семёнов оказался крепким мужиком. Соседи, немцы-колонисты, сначала с презрением смотрели на "жида", думали вот-вот разорится. Его соплеменники плохими земледельцами себя зарекомендовали. После первой же зимы, окончательно обнищав, бросали наделы и исчезали в неизвестном направлении, не рассчитавшись с долгами.
Но Семёнов выжил, может, потому, что семьёй обременён не был, жил бобылем . Да и кто согласился бы быть ему женой, ехать в пустынные края к немолодому бедному колонисту?
Однако время работало на него, хозяйство крепло, руки у солдата были умелые, голова смекалистая, к русским крестьянам он привык за годы службы как к братьям. Росло село, и он дом отстроил, ещё земли прикупил, стал уважаемым человеком в округе, кое-кто паном его величал. А село в честь прадеда Лины Семёновкой назвали.
Хоть и вернулся к вере предков Семёнов , но синагогу только по праздникам посещал, в город ездил. На его глазах росла и богатела Одесса, всё больше народу всех национальностей, в том числе и евреев, селились в городе и окрестностях.
В синагоге нашла его сваха, предложила сосватать хорошую невесту. Он и сам стал думать о женитьбе, был уже завидным женихом. Хоть и немолод, уже за сорок, и лицом груб, зато хозяин, помещик небедный, да и крепок , не то, что многие городские хлюпики. В общем, сразу несколько уважаемых куп-цов средней руки очень даже предложением свахи заинтересовались, ведь у многих в доме не одна невеста на выданьи ждала своего часа.
Семёнов выбрал себе ту, которая побогаче и подороднее:
- Деньги в хозяйстве всегда нужны,- рассуждал он, а изнеженная красотка в степи не выживет. Прабабка Лины моложе жениха была лет на шестнадцать, но для девушки у неё был предельный возраст, так что не очень-то привередничала. Впрочем, её никто и не спрашивал, замуж выдавал отец. Так или иначе, успели они четверых детей на свет произвести, среди них только один сын был. Ему- то отцовское хозяйство и досталось.
Единственного своего сынка прадед баловал, ни в чём не отказывал. Как видел у польских панов, учителей в имение приглашал,чтобы сына учили, в гимназию отправить хотел, мальчик смышлёным рос, хоть и не очень усердным. Но для этого надо было снова выкрестом сделаться или сына крестить, евреев в то время в гимназии не принимали. Веру солдат больше менять не собирался, да и из дома сына не хотел отпускать, мало ли чему в городе научат. Решил, пусть экстерном сдаст экзамены, а хозяйничать на земле отец его сам научит.
Но в жизни нечасто получается, как намечается. То ли время изменилось, то ли учителя не тому учили, за весь курс гимназии аттестат дед Лины не получил, но очень городской жизнью заинтересовался. Часто у своего отца просил, чтобы тот в город его отправлял то к сестре, что в городе замужем за купцом была, то в синагогу к учёным евреям, мол, изучением священных книг заинтересовался, то ещё причина находилась.
Отец ему не отказывал, понимал, что не может молодой человек взаперти в глуши сидеть. На самом деле отпрысок театром заинтересовался, как раз новый взамен сгоревшего отстроили. Много гастролёров из разных стран приезжали, итальянская труппа постоянно оперные и балетные спектакли давала, ставили и пьесы.
Один из учителей, с которым его отпускали, знакомил ученика и со "злачными местами" портового города. Отец однажды поймал их на обмане, учителя выгнал, сына побил, но изменить уже ничего не мог. Сын твёрдо решил, что жить будет в городе.
Не о том мечтал старый солдат, в трудах создавая своё хозяйство, хотел даже сына наследства лишить, да жена не дала, сама городской была. Когда муж умер, имение она продала, деньги через зятя-купца в дело вложила и с сыном в город переехала. Так стал дед Лины городским жителем, купцом. В деле всякое бывало, случались провалы, бывали и большие деньги. Во время погрома чуть всё не потерял, но успел с семьёй в родовом селе спрятаться у крестьян, с которыми детство провёл. Домик, купленный матерью на окраине, прозванной Молдаванкой, правда, пострадал, но когда успокоилось, вновь его отстроили, дело наладили, стал дед Лины купцом 2-ой гильдии.
Детей своих , а было их семеро, он уже в гимназиях обучал, за границу двух сыновей послал учёбу продолжить. Один коммерции обучался, другой - на инженера учился. Старшая дочь врачом захотела стать, и её в Петербург отпустили на Бестужевские курсы, где женщин обучали. Дед передовым по тем временам считался, кое-что от учителей своих перенял: читать любил, театр посещал, газеты и журналы выписывал.
ГЛАВА 3. ОТЕЦ И МАТЬ - ТЕАТРАЛЬНАЯ СЕМЬЯ.
А младший сын, отец Лины, театром по-настоящему увлёкся. Дед сам себя в этом винил, детей на спектакли водил, музыке обучал, у кого слух был, но чтобы это специальностью стало, и в мыслях такого у него не было. Запретил он сыну и думать об этом, но характером будущий актёр был упорным, своего добился. Правда, ради мечты этой из дома уйти пришлось и от отцовской помощи отказаться. Не пропал, великим артистом, как мечталось, не стал, но профессии своей был предан. Внешностью его бог не обидел, ни от каких ролей не отказывался, всё умел: пел, танцевал, на многих инструментах играл, куплеты сам сочинял, разные роли исполнял в драмах и водевилях.
Выступал отец Лины на языке идиш, на котором его мать с детьми разговаривала, отец больше к русскому привык, так что оба языка родными были. Памятью его бог тоже не обидел, говорил свободно на украинском, польском, учился в гимназии немецкому и французскому, а песни мог спеть и на итальянском, и на греческом, и на других языках, которые звучали во многоязычной Одессе. Места работы определённого у отца не было, да и места жительства тоже.
Приходилось каждый раз искать антрепренёра, собирающего труппу для постановки какого-нибудь спектакля или программы, с которой потом колесили они по городам и местечкам черты оседлости, давая везде по несколько представлений.
Во время скитаний сошёлся отец с молодой артисткой, игравшей первую свою большую роль в переводном водевиле. Он был в этой труппе не только ведущим артистом, но и режиссёром спектакля и компаньоном антрепренёра. Так что, воспользовавшись по привычке вначале зависимостью от него начинающей актрисы, неожиданно для себя влюбился в неё, а затем сделал ей предложение, которое она с радостью приняла.
Несколько удачных сезонов принесли отцу неплохой доход, и он стал подумывать, что пришло время отказаться от кочевой жизни, тем более, что жена его забеременела.
Дед после рождения внука сам примирился с "блудным сыном", но помочь ему уже ничем не мог. Большая часть состояния, заработанного в годы успешной торговли зерном, поддержанной привилегией "порто-франко", была истрачена на обучение детей.
Родительские надежды деда не оправдались. Старший сын, правда, вернувшись из-за границы, отцу в деле помогал, но времена уже изменились, в городе было неспокойно, да и в стране назревали события, которые не способствовали расцвету торговли. А второй сын учёбу бросил, инженером не стал, с какими-то тёмными личностями связался, то ли социалистами, то ли анархистами, прятал их в доме от полиции. Его самого арестовали, отец еле от тюрьмы избавил, но запретил домой кого бы то ни было приводить и книги запрещённые держать. Сын обиделся, из дома ушёл, неизвестно куда.
Мать извелась, приятелей его разыскала, говорили, уехал за границу. Только через много лет, после революции, став уже большим человеком, повидался он с родными.
Дочь в Петербурге тоже всяких идей модных набралась. Когда приезжала на каникулы, с отцом о политике только и спорила.Из дому ей помогали мало и непостоянно, ещё трёх младших сестёр поднимать надо было, приходилось ей самой о себе заботиться. Родители просили, чтобы она себе голову разными идеями не забивала, а думала о том, чтобы получить специальность и замуж выйти.
Уже и младшие в еврейской гимназии о сионистах прослышали, только и говорили о том, что все должны в Палестину собираться, землю обрабатывать.
-Что за время такое? - сетовали родители, - никто о семье, о Боге и жизни не думает, только о политике и мировых проблемах.
Отец Лины, проработав с женой несколько сезонов в Одессе и не сумев найти там постоянную работу, оставили ребёнка на попечении дедушки с бабушкой, сами укатили в поисках ролей и заработка. Не уберегли старики малыша, умер от скарлатины.
Лина родилась где-то в Беларусии, прямо в кибитке, как раз на Пурим, где родители выступали с "пуремшпилями", по несколько спектаклей в день. Родилась она досрочно, отец оставил её с матерью в Гомеле, а сам с труппой продолжил разъезды, изредка навещая их. Ехать к свёкру в Одессу мать отказалась, не могла простить родителям мужа смерти своего первенца, а от своего родового гнезда в нищем еврейском местечке оторвалась давно и напрочь.
ГЛАВА 4. ДЕТСТВО ЛИНЫ. ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА.
ПЕТРОГРАД -- ЛЕНИНГРАД.
Лина была маленькой и слабенькой, но только чуть окрепла, мать, не доверяя её никому и не желая жить с мужем врозь, стала возить её за собой на все гастроли. Так и росла она то в кибитке, то в гостинице, то за кулисами. Раньше чем говорить, начала петь, а в пять лет уже выходила на сцену с родителями, танцевала, пела, играла детские роли. Учили её музыке буквально "на пальцах". " До, ре, ми..." выстукивали детские пальчики то на клавишах разбитого пианино в гостиничном холле, то во время обеда прямо на столе рядом с дымящейся тарелкой пшённой каши, а иногда, с позволения богатых меценатов, приглашавших артистов на вечер для увеселения гостей, пробовала играть, чинно восседая на крутящемся стуле у сверкающего лаком чёрного рояля.
Один из меценатов в назидание нерадивой дочери предложил оставить одарённую девочку на короткий срок у них в доме, чтобы обе девочки занимались вместе.Учитель музыки уже два года без видимых успехов обучал его дочь. Отец Лины уговорил мать расстаться на время с дочерью.
В начале все были от неё в восторге, демонстрировали гостям, хвалили за успехи. Она действительно быстро осваивала азы нотной грамоты, запоминала выученное, и тайно играла знакомые мелодии "по слуху", хотя учитель запрещал ей это делать. Между тем, отношение к ней хозяев менялось. Дочь хозяина ревниво следила за успехами маленькой гостьи , плакала, когда ту хвалили.
Было жаркое лето, и заниматься ничем не хотелось, а её заставляли не только готовиться к поступлению в гимназию, но и "тренькать" на рояле. Она подговаривала новую подружку прятаться от учителей, не готовить задания, Лина не соглашалась, все занятия были ей интересны, а от рояля не хотелось отходить. Дочка хозяина сначала обиделась на неё, а когда была наказана за нерадивое отношение к занятиям, просто возненавидела "приживалку", как дразнила она Лину. Лина не жаловалась, но часто плакала, особенно ночью, уткнувшись в подушку.
Хозяевам тоже не понравилось, что учителя слишком много внимания уделяют чужой девочке, вместо того, чтобы усиленно заниматься с их дочерью, и Лину перестали пускать на уроки.Учителя музыки уволили, правда, играть на рояле, когда никому не мешало, Лине не запрещали, но жизнь в богатом доме у чужих людей потеряла для неё всякий смысл. Ей не понравились бесконечные запреты и замечания, строгий распорядок дня, молитвы и запугивание божьим наказанием за малейшие проступки.
Лина - дитя богемы, росла на воле, не испытывая чувства страха ни перед чем и ни перед кем. Она очень скучала по родителям, и не радовала её вкусная еда, красивый сад и зелёная лужайка перед домом, игры с приезжавшими в гости сверстниками, для них она была бедной "приживалкой". Едва дождавшись приезда отца, Лина наотрез отказалась оставаться в этом доме.
У отца на её счёт были другие планы, мать вот-вот должна была разродиться ещё одним ребёнком, и он хотел, чтобы дочь ещё немного пожила в покое. Но увидев её состояние, отец поблагодарил хозяев за гостепри-имство, и Лина уехала с ним.
Несмотря на неприятный осадок, который, впрочем, вскоре забылся, она навсегда запомнила эти несколько летних месяцев как приобщение к настоящей учёбе, когда она почувствовала, что рояль покоряется ей, и она может властвовать над ним, хоть это и были лишь первые робкие шаги в музыке, да и другие предметы ей были интересны. Лина стала просить отца, чтобы её отвели в школу. Ей как раз минуло семь лет. Мать на этот раз вовремя родила вторую дочку. Отец, впервые самостоятельно собравший труппу, продумывал гастроли так, чтобы обеспечить жену с детьми на какой-то срок жильём, а Лину - школой.
После реформ 1905 года евреи могли поступать в государственные четырёхклассные учебные заведения без ограничений. О лучшем учебном заведении для дочери бедный еврейский актёр думать не мог. Но и это не получилось.
Отец на этот раз оставил семью в Витебске, снял две небольшие комнаты с отдельным входом у многодетного портного, которому не хватало его скромного заработка для обеспечения пропитания ежегодно пополняемого семейства. Портной, молодой человек, вынужден был сдавать часть когда-то большого отцовского дома жильцам, сокращая собственную среду обитания. Работал он в большой мастерской у тестя, который платил ему жалование как остальным наёмным рабочим.
Женился он вопреки воли родителей жены по любви и, несмотря на матери-альные трудности, жили они с женой дружно и тихо, в отличие от шумных, вечно скандаливших соседей. Молодая хозяйка всё время что-то напевала красивым "грудным" голосом, и Лина часто заходила к ней вместе с младшей сестричкой, слушала народные песни, которая та знала множество от своей бабушки, а девочка пела ей песни из разных театральных спектаклей.
Лина готовилась к началу занятий в школе. Она выдержала экзамен сразу во второй класс. Отец обещал скоро приехать и пойти с ней в магазин, где они купят красивую форму, тетрадки и книжки - всё, что требуется ученице.
И вдруг всё изменилось: началась война с немцами. Кто её объявил и зачем, простым людям с их повседневными заботами было непонятно, но они твёрдо знали, что это беда и надо запасаться всем, чем только можно.
Отец в это время гастролировал со своей труппой по местечкам и городкам Западной Беларусии. Патриотический угар, охвативший сначала подданных Российской империи, в связи с неудачами на фронте угасал, росло недовольство и революционное настроение, появились агитаторы, обвинявшие в поражениях царя, немку-царицу, Распутина и, конечно, евреев. Их обвиняли в трусости, дезертирстве, предательстве.
Направлять гнев населения против "инородцев" было привычным делом властей не только в России. Последовал приказ о немедленном выселении евреев из приграничной полосы. Отец остался без лошадей и повозки, их реквизировали для нужд армии.
Пытаясь спасти хоть часть имущества, актёры взвалили на себя мешки с наиболее ценным театральным реквизитом и костюмами и побрели по забитым дорогам, меняя в сёлах то, что брали крестьяне, на хлеб и ночлег.В конце пути, обессиленный и поседевший, отец пришёл к жене и детям с буханкой хлеба и мешочком сахара.
Дальше Лина вспоминает себя уже в революционном Петрограде, куда семья добралась после многих мытарств. Старшая сестра отца вышла там замуж за состоятельного немолодого врача, который ради молодой помощницы оставил прежнюю семью и революционные идеи. Тётя Лины врачом не стала, но успешно практиковала как медицинская сестра и акушерка. Она приняла брата с семьёй и разместила в своей просторной квартире. Затем, правда, их уплотнили, и квартира стала коммунальной.
Отец долго зарабатывал на жизнь на случайных работах, а потом всё же поступил в небольшую еврейскую труппу, где наряду с выступлениями, выполнял обязанности кассира, рабочего сцены, костюмера, вообще старшего "куда пошлют", пока не стал администратором.Со временем он приобрёл имя как театральный деятель, став одним из организаторов первого в России государственного еврейского театра на языке идиш.
Этот театр был создан после революции, в 1919 в Петрограде на базе Государственной еврейской театральной студии при Театральном отделе Наркомпроса.
Отец Лины с его безупречным знанием народного языка, особенностей местных наречий и фольклора, приобретённом им во время гастрольных поездок с разными труппами, его музыкальностью и работоспособностью, часто привлекался преподавателями студии в качестве арбитра и консультанта, а также исполнителя характерных ролей, хотя актёром уже не числился. В начале 20-х годов театр переехал в Москву, а Лина осталась у тёти. Тётя, у которой своих детей не было, считала племянницу своей дочерью.
Лина, раннее детство которой прошло в поездках и гастролях "блуждающих звёзд" и "звёздочек" - еврейских актёров, не имевших хорошего, а иногда никакого образования, но наделённых талантом и бесконечной любовью к театру, не сомневалась, что и она будет артисткой. Однако окончив советскую трудовую школу на отлично, по настоянию тёти, не считавшей актёрскую профессию серьёзной, Лина заработала необходимый трудовой стаж, работая санитаркой в больнице, а потом поступила в медицинский институт. Но мечтала она только о театре.
Тётя ещё в первые годы их жизни в Петрограде за бесценок приобрела для Лины хорошее, хоть и не новое, пианино. Приобрела его у бывшей фрейлины императорского двора, которую большевики не тронули по причине очень преклонного возраста, но из большой барской квартиры переселили в комнатку "для прислуги", так что фрейлина была рада тому, что нашёлся покупатель на её любимый инструмент, а не просто отобрали его, как многие ценные вещи. Она же занималась с Линой, правда, недолго, потому что вскоре умерла, музыкой и французским.
Когда отец, а позднее и мать, начали работать в театре, Лина проводила часто свободное время там. Задабривая младшую сестру, чтобы не мешала, пристраивалась с ней в последнем ряду зрительного зала во время репетиций и занятий студийцев, а дома повторяла сцены из спектаклей, упражнения и танцы. Несколько раз её приглашали на детские роли, где она играла маленьких девочек и мальчиков, потому что выглядела моложе своего юного возраста и умела имитировать детскую речь, но это продолжалось недолго. Более взрослых детей-подростков играли взрослые артистки, которые притворялись детьми.
ГЛАВА 5. ИНСТИТУТ. "СИНЕБЛУЗНИКИ". Лина -
МОСКВИЧКА. СТУДИЙЦЫ В БИРОБИДЖАНЕ,
Проучившись два курса в медицинском институте, Лина убедилась, что врач из неё никакой не получится. В институте вместе с друзьями она с удовольствием выступала на сцене клуба в сатирических представлениях "Синей блузы", в праздничных вечерах и просто на вечеринках. В клубе она проводила большую часть времени. Их группа пользовалась всё большей популярностью, репетиции и выступления занимали всё больше времени. Совмещать увлечение с серьёзной учёбой на старших курсах становилось невозможным, и не сдав очередные экзамены, Лина уехала к родителям в Москву. Тётя была обижена и долго даже не отвечала на письма и звонки.
А Лина прослушивалась в ГОСЕТе, понравилась руководителю театра Михоэлсу, её приняли в труппу артисткой миманса при условии, что будет учиться в театральной студии. Среди учебного года её зачислили вольнослушателем в студию. Лина была счастлива, осуществилась её мечта - она артистка.
Артисты миманса участвовали в массовках, составляли основу хора, танцевали. Частые утренние репетиции, тренировки, вечерние спектакли - день загружен до предела. В студии Лина как вольнослушатель появлялась нечасто, но без особого труда сдавала со студийцами обязательные зачёты и экзамены. Практически она многое освоила раньше, наблюдая за репетициями из зрительного зала, играя на сцене в детстве и с "синеблузниками" под руководством режиссёров. Вскоре определилось её амплуа.
Как часто бывает в театре, выдвинуться Лине помог случай. Артистка, исполнявшая в спектакле роль мальчика, охрипла. Случилось это к вечеру, о замене спектакля не могло быть и речи, роль, к счастью, не была главной, её можно было и изъять. Но как собрать и подготовить актёров, привыкших к определённому строю спектакля? И тут отец Лины, находившийся в это время за кулисами, вспомнил, что она в детстве во время скитаний с его актёрской труппой играла эту роль. Это было много лет назад, она была тогда сама ребёнком. Теперь ей уже двадцать два, но она, худенькая, небольшого роста, выглядит как подросток. Отец предложил режиссёру попробовать в этой роли его дочь. Её отыскали в студии, оказалась, что текст она помнит от начала до конца, а вот мизансцены , связь с партнёрами... Времени всего-то два часа до начала спектакля!
Ввод её прошёл успешно. Режиссёр всё разъяснил, партнёры помогли преодолеть скованность, и к концу спектакля, она так разыгралась, что провожали её со сцены аплодисментами. Так и осталась она в этой роли во втором составе, а вскоре немолодая уже актриса изменила амплуа, и Лине, на зависть подружкам по мимансу, достались её роли. Помог, конечно, и авторитет отца, что тоже не редкость в театре, как, впрочем, и в других профессиях... Позавидовали, поговорили и забыли, а она вошла в основной актёрский состав.
Как раз в это время студия была преобразована в Московское государственное театральное училище (МГЕТУ), предоставлявшее выпускникам официальное образование. Так получила она, наконец, актёрское образование.
В те годы, в 1934 году, на Дальнем Востоке была образована Еврейская автономная область с областным центром в таёжном городке Биробиджан. То ли кремлёвские мудрецы хотели избавиться от наплыва молодых энергичных представителей беспокойного племени в столицы и крупные центры Европейской части страны Советов, то ли решили с их помощью освоить эти полудикие комариные места, но, поддавшись умелой пропаганде, туда действительно потянулись тысячи энтузиастов из всех уголков огромной страны и даже из Америки и Европы, желающие строить "Землю обетованную" в стране социализма.
Туда же для пополнения труппы молодого еврейского театра направился почти весь второй выпуск студии ГОСЕТа.
Люди старшего поколения в ГОСЕТе разделились на две группы. Одни, в том числе и отец Лины, съездивший в Биробиджан по поручению Михоэлса, чтобы ознакомиться на месте с положением дел, утверждали, что из этой затеи ничего не получится. 'Не может южный народ осваивать болотистый таёжный край, который веками почти не заселялся более привычными к сельскому хозяйству и холоду людьми. Есть положительный опыт еврейских колхозов на пустующих землях северного Крыма, на Украине, в южных областях России, вот бы где организовать еврейскую автономию, а в тайге...'
На глазах отца целый эшелон бухарских евреев из Средней Азии, распродав привезённые с собой мешки с урюком, изюмом, орехами, ковры и прочий скарб, не задерживаясь, тут же отправились восвояси. И не одни они.
Но всё же в городе действительно началось большое строительство, руководители сумели привлечь в область талантливых и энергичных людей. Вернувшись, отец предупредил начальство, что строительство театра только началось, рабочих рук не хватало, а суровая зима на носу, надо повременить, обождать хотя бы год. Но молодёжь не хотела ждать, пока всё будет готово. Решили, что будут строить свой очаг собственными руками. - Мы не боимся трудностей,-заявляли они,-как не боялись их наши отцы в годы революции и гражданской войны. Молодёжь поехала, к ним присоединились еврейские актёры из глубинки. Приехали как раз к началу холодов.
Всё оказалось хуже, чем предсказывали скептики, и с жильём, и со строительством театра, и со зрителями, которые после тяжёлой физической работы не имели сил даже натопить печи в бараках и ветхих избах, чтобы согреться и сготовить еду. Катастрофически не хватало людей для практической работы. Многие хотели руководить, советовать, писать, поучать, но мало кто хотел и мог работать физически сам. Пришлось молодым актёрам поработать и на стройке, и в колхозах, и на рубке леса.
Обо всём этом рассказала Лине её подруга по студии, продержавшаяся в Биробиджане с мужем всего год и похоронившая там новорожденного ребён-ка. Она тяжело заболела, вернулась в Москву, муж остался в Биробиджане.
Лина в Биробиджане была ранее со студенческой концертной бригадой, но на работу туда не поехала, хотя об этом подумывала. Мать, тяжело заболев, уговорила дочь не оставлять её.
В Биробиджане года через два театр отстроили, евреи приезжали - уезжали, в область потянулись и русские люди, среди которых было немало интеллигентов, оказавшихся в этих краях вместе с отступавшей Белой армией. Они пытались в глубинке избежать репрессий. Жизнь постепенно налажива-лась. Но тут грянул 1937-ой год. Вся областная и городская верхушка была арестована. В театре тоже начались поиски "врагов народа".
Бывшие студийцы, за редким исключением, вернулись в Москву. Успели покинуть автономию и большинство иностранцев, так и не достроив "еврейский социалистический рай" в тайге. Кто всё ещё на это надеялся, попал в лагеря.
Когда-то, переезжая в Москву, родители Лины обменяли одну из комнат в тётиной ленинградской квартире, где были прописаны, на большую комнату в Москве, в центре города, недалеко от Малой Бронной, где со временем разместился ГОСЕТ.
Жили вчетвером в одной комнате. Пока жива была мать, с теснотой мирились. Родители в нише за ширмой устроили что-то вроде спальни, Лина с сестрой спали на диванах, убирая на день постели в шкаф. Там же обедали, занимались. Если принимали гостей, ширму убирали, получался большой зал,. Даже застолья сослуживцы чаще всего устраивали у них: от театра близко, комната просторная, хоть и не в отдельной квартире, у других и этого не было, так что считалось, что с жильём у семьи всё в порядке.