Сестра к этому времени тоже начала работать в театре бутафором. Артистки из неё не получилось, к этому она и не стремилась, у неё рано другие способности обнаружились, к художественному творчеству. Занималась в кружках, а после окончания школы - в училище прикладного искусства. Учёбу совмещала с работой в кукольном театре. Сестра , моложе Лины на семь лет, внешностью в отца, привлекала внимание везде, где только ни появлялась, высоким ростом, ладной фигурой, ярким блеском больших, в поллица, тёмнокарих глаз, густыми локонами тёмных волос вокруг бледного высокого лба, красиво очерченным ртом.
-Какая красивая девочка! - слышалось со всех сторон. - С такой внешностью быть ей артисткой на главных ролях - тешили родительское самолюбие многочисленные театральные знакомые. Ухажёров у неё было много чуть ли не с первого класса. Хотя родители и следили, "как бы чего не вышло", волновались они напрасно, сестра вполне хладнокровно принимала эти ухаживания. Нрава она была спокойного, внешностью своей не довольна:
- "Каланча какая-то"-сетовала сенстричка, с трудом отучили её сутулиться, - и вообще тёмная, цыганистая. А ей хотелось быть такой, как её ближайшая подруга, пухленькой, белокурой и голубоглазой.
Лина очень любила младшую сестричку, гордилась её красотой, ей нравилось в ней всё, но со временем стала испытывать лёгкую зависть и даже обиду. На неё внимания не обращали, а ей так хотелось нравиться всем, особенно мальчикам. Школьные увлечения её были односторонни, но, к счастью, мимолётны.
Первый кавалер появился в Ленинграде, когда она, зарабатывая трудовой стаж для поступления в медицинский институт, работала санитаркой в больнице. Один из больных, молодой долговязый еврей, недоучившийся студент, был одержим какими-то техническими идеями, он и в больнице занимался ими. Рассказывал, что рассылал свои проекты в разные инстанции. Учёбу в институте забросил, иногда работал электриком, оплачивая угол в полуподвале одинокому старику, питался чаще всего тем, что присылали ему изредка родители с Украины. В результате заболел начальной формой туберкулёза, был подвержен нездоровому нервному возбуждению.
Никому не было дела до его проектов. В лице Лины молодой изобретатель нашёл терпеливого слушателя, искал её, мешал работать, иногда дарил блеклые цветочки, срывая их в углу больничного двора, порывался признаваться в своих чувствах.
Лина уклонялась от его пылких объяснений в любви, он ей не нравился, но они льстили её женскому самолюбию, и это было впервые в её жизни. Она жалела одинокого юношу, которого никто не посещал, часто приносила из дому еду, уговаривала позаботиться о здоровье и о будущем, вернуться к учёбе. Он всё порывался сбежать из больницы, проводить её домой. Отговорить его удавалось с трудом. Вскоре Лина поступила в институт и из больницы уволилась, а затем уехала в Москву.
Много лет спустя, уже после войны, когда она, артистка Московского театра юного зрителя, гастролировала в Ленинграде, она узнала бывшего ухажёра в человеке, ожидавшем её с букетом роз у служебного входа. От долговязого больного юноши в нём остались только горящие немного нездоровым блеском глаза и крупный нос с горбинкой.
Речь его осталась сбивчивой и нервной. Из неё Лина поняла, что в театр его с маленьким сыном отправила жена, чтобы пообщался с ребёнком, а то всё время в командировках. Он не поверил сам себе, узнав первую свою любовь в артистке, исполнявшей роль доброй феи, она ведь собиралась стать врачом. Долго сомневался, но на афише совпало имя, которое он никогда не забывал. И вот такая удача!
Они встретились ещё раз, долго гуляли белой ночью по городу, как будто встретились близкие друзья, хотя Лина не вспоминала о нём, а он , оказывается, часто думал о ней, особенно во время войны. Он продолжал расска-зывать о себе. Этот сын у него поздний и единственный, был ещё один, но погиб в гетто на Украине вместе с первой женой и родителями, так что и могилы не осталось.
Он рассказал, что тогда в Ленинграде, в конце двадцатых годов, хотел найти её, но за ним приехал брат, увёз к родителям, затем он окончил институт в Харькове, встретился с людьми, которые заинтересовались его проектами, но предложили заняться другим, более реальным делом, каким именно, он рассказывать не имеет права. Этим он занимается до сих пор, живёт снова в Ленинграде.
Он говорил о том, как рад встрече, ведь так мало знакомых людей пережили все эти трудные годы, войну. Голос его дрожал: - Вы для меня как привет из юности.
Они договорились о встрече. Он заехал за ней в гостиницу в её свободный день, пригласил в ресторан, потом гуляли в парке. Он, как и раньше, любил поговорить, а Лина слушала, не перебивая. Наверное, ему было приятно показать старой знакомой, которая знала его в худшие дни жизни, кем он стал,
перечислил все свои учёные звания и награды, рассказывая, как бы заново проживал все эти годы и события и был настолько в плену собственных воспоминаний, что лишь из вежливости поинтересовался, как прожила эти годы Лина. К себе он её так и не пригласил, записал её московский адрес и телефон, обещал позвонить. Больше они не встретились.
Лине тоже было о чём рассказать. О том, как стала артисткой ГОСЕТа, а затем ушла на русскую сцену, и о своей единственной в жизни любви.
Об этой любви вспоминала Лина Михайловна, пятнадцать лет спустя после той случайной встречи, сидя у выходящего во двор окна. Любовь совпала с трудными годами в жизни России. А когда они были лёгкими?
Всё началось, как в романе. Однажды в Москве, когда уже после зачисления в труппу ГОСЕТа, она шла по Тверской, недавно переименованной в улицу Горького, возле модного ресторана в компании стоявших у входа молодых людей мелькнуло знакомое лицо. Она узнала старого знакомого по Ленинграду и окликнула его по имени: - Лёня! Это был бывший ленинградский "синеблузник", с которым они выступали когда-то в студенческом клубе. Он уже тогда считался способным режиссёром, часто подменял руководителя и очень нравился ей, как, впрочем, и всем другим девушкам в группе.
Парень был высок, строен, с копной черных курчавых волос и густыми чёрными бровями, с сияющими карими глазами, за что получил прозвище "Красавчик". Он обладал приятным, задевающим какие-то струны в женских душах голосом, хотя и не пел. У Лины, как считала она сама, не было никаких шансов привлечь к себе его внимание, хотя отношения у них были тёплые, но чисто дружеские.
Леонид, узнав Лину, очень обрадовался, оставил компанию у дверей ресторана и пошёл провожать её. Оказалось, что он в Москве уже три года, удивительно, что не встретились раньше, приехал учиться , как выразился, у "великих". Поступил вначале в студию к Мейерхольду, но не выдержал "всей этой акробатики" , и перебрался в школу-студию МХАТа. После "раскола" с группой молодых, которыми руководил Евгений Вахтангов, ушёл с ним в не признаваемый их учителем Станиславским, Второй МХАТ, где сейчас вместе с Берсеневым ставит свой первый спектакль.
Этот раскол бурно обсуждалась во всей театральной Москве, и молодёжь возмущалась упрямством "Старика", так ни разу не посетившему спектакли своих "блудных детей" - учеников, пожелавших проявить самостоятельность. Лина во всё это вникнуть не успела, так как в это время умерла мать, надо было позаботиться об отце и сестре, едва успевала вертеться между работой и домом.
Леонид посочувствовал, узнав о ранней смерти матери, просил передать привет отцу и тёте, которых знал в Ленинграде, договорился о следующей встрече. А она смотрела на него и в душе её поднималась тёплая волна непонятной грусти и радости от того, что он рядом и целиком в этот миг занят только ею.
Все дни до следующей встречи Лина находилась в состоянии радости и тревоги: вдруг не придёт? Это настроениет мешало ей в работе над первой большой ролью. Роль "смешной девчонки", которая у всех путается под ногами, все её обижают, но она незлобива, не обидчива и весела. Роль ей очень нравилась. А теперь эта отвлекающая от работы встреча... Но она уже знала, что ни за что не откажется от неё. Она обязательно пригласит Леонида на просмотр, он будет строго судить, ведь он с такими знаменитыми артистами работает, хоть и молодыми, но о них так много говорят и пишут. Она тоже будет не хуже их, дайте только время и роли.
Леонид стал появляться довольно часто, они начали встречаться. Иногда инициативу проявляла она. Телефона у неё не было, так что возможностей тоже было немного. Но если раньше она не проявляла интереса ко всяким театральным вечеринкам, встречам, не очень часто посещала спектакли в других театрах, то теперь ничего не пропускала.
Леонид часто составлял ей компанию, заходил к ним в дом, беседовал и много спорил с отцом, пока Лина хлопотала на кухне. Предметом спора была неизбежная, на взгляд гостя, ассимиляция евреев в стране социализма, горячим сторонником которой он был. Молодой человек убеждал старого еврейского актёра, что культура идиш всё больше теряет почву, а еврейский театр - зрителя, особенно молодого, что у него нет будущего. В этом же он убеждал и Лину, а её и без него эти мысли тревожили.
Ей очень льстило внимание такого красивого мужчины, в театре она нередко слышала за спиной:
-Что он нашёл в этом "недомерке"? Ну да, миленькая и характер хороший, но столько видных женщин - выбирай любую! Не пара она ему.
Но кто знает, почему и как создаются пары? Почему возникает это притяжение, которое называется любовью? Кто этим руководит?
ГЛАВА 7. СВАДЬБА. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ, УХОД ИЗ
ГОСЕТа.
Вскоре Леонид объяснился Лине в любви и предложил ей перейти жить к нему в комнату, которую снимал на окраине города. О свадьбе речи не было, он был сторонником свободной любви.
-Вот поживём, проверим себя, появится ребёнок, тогда и поставим печать в паспорте, - объяснял он своё кредо отцу Лины.
Тот и сам не торопился расписываться с женщиной, с которой сошёлся вскоре после смерти жены. Насчёт печати в паспорте он не настаивал, но потребовал, чтобы для людей свадьбу отпраздновали по всем правилам: с родителями, гостями и даже с раввином.
Лина была согласна, хоть немного тревожилась, потому что не знала, настоящая ли это любовь с его стороны. Но решилась: пора было уже заводить свой дом. Не жить же вечно за ширмой в одной комнате с сестрой, отцом и мачехой. Мачеха требовала от отца разменять их большую комнату на две меньшие, и они как раз искали подходящий вариант для размена.
Свадьбу отметили в ГОСЕТе по еврейскому закону с хупой и раввином, что, конечно, им бы не разрешили, если бы не договорились, что это розыгрыш, спектакль для религиозных родителей жениха. Строго говоря, по еврейскому закону брак был настоящим, чему молодые значения не придавали никогда. В православном МХАТе это событие отметили скромней: вечеринкой в театральном буфете. Лина была признана в обоих театрах как законная жена.
Пока готовилась свадьба, случился и обмен. Обе комнатки оказались в центре города. Одну, побольше, отец взял себе, а сёстры получили маленькую на высоком этаже без лифта, но с балконом и прекрасным видом на московские крыши, колокольни и парк за рекой. Лина оставила комнату сестре, хоть и не выписалась, а сама ушла к своему режиссёру, в надежде, что он скоро получит жильё в строящемся актёрском кооперативе.
В начале всё шло чудесно. Леоид, хоть и оказался в быту придирой, требовал ежедневно обед и свежую рубашку, но и сам был внимателен, баловал Лину забавными недорогими подарками, с юмором рассказывал свежие театральные новости и анекдоты, приглашал на репетиции и премьеры. Примерно через год их совместной жизни, он принял предложение поставить спектакль в Театре юного зрителя.
Детскому театру было лестно заполучить постановщиком МХАТ-овского режиссёра, а он в это время оказался в простое, так что предложение пришлось кстати. В пьесе, которую он готовил к первой читке, сразу нашлась роль, подходящая для Лины. Роль небольшая, но интересная, в ней можно было проявить себя, и он предложил Лине прочитать пьесу и выучить эту роль. Роль ей понравилась.
Главный режиссёр Театра юного зрителя отказался занять Лину в спектакле, но обещал посмотреть её на репетиции. Она очень постаралась и понравилась ему. Особенно он отметил её чистый ленинградский выговор, который не ожидал услышать от артистки еврейского театра. А Лина с благодарностью вспомнила свою домашнюю учительницу фрейлину, досаждав-шую ей замечаниями по поводу ошибок в произношении не только французских, но и русских слов. Несмотря на кратость их общения, фрейлина оставила заметный след в её воспитании, больший, чем школьные учителя.
Муж ненавязчиво, но упорно, подталкивал Лину к переходу на русскую сцену. Для неё это был непростой шаг, равносиль-ный измене родителям, учителям и друзьям, наконец, своему народу. Однако, видя, как быстро идёт ассимиляция, как стремится столичная еврейская молодёжь забыть своё местечковое прошлое вместе с языком, на котором всё ещё говорили родители многих из них, она утешала себя тем, что народ сам изменяет себе. Да и говорить пока что было не о чем.
Вакансий в театрах всегда было мало, и ролей всегда было меньше, чем желающих играть их. Так что в труппу, несмотря на старания мужа, ни в этот театр, ни в какой другой её не приглашали. Но худрук детского театра о ней не забыл. Постановка, осуществлённая её мужем, имела шумный успех , и худрук, возможно, чтобы привлечь ещё раз МХАТ-овского режиссёра к совместной работе, вакансию для Лины нашёл. Отец не осуждал Лину за уход из театра, пусть ищет, где лучше. В Театре юного зрителя к ней отнеслись хорошо.
С мужем же наступил разлад. После вселения в актёрский кооператив начались бесконечные поздние застолья: то новоселье, то именины, то премьеры. Только успевай накрывать - убирать стол, и почему-то чаще всего именно у них. А утром, не отдохнув, надо было бежать на репетицию, вечером - на спектакль. Слава богу, работы хватало, а сил становилось всё меньше. Наконец, Лина поняла, что беременна. Леониду решила пока ничего не говорить.
Врач, обследовав её, объяснил, что, во-первых, ей придётся беречься всё время, а при малейших признаках неблагополучия просто перейти на постельный режим, во-вторых, в силу некоторой недоразвитости матки, часто свойственной женщинам её комплекции, ей придётся, всего вероятней, рожать ребёнка с помощью операции - "кесарева сечения", что достаточно опасно.
Всё это означало для актрисы прощание с амплуа "травеси", а другие роли в театре вряд ли будут ей предложены. Да и вообще при их образе жизни, как может она всё это осуществить: перейти на постельный режим, идти на операцию, кормить ребёнка, ухаживать за ним , даже с помощью няни, которую придётся поселить вместе с ними в одной комнате? Она была уверена, что муж - эгоист с этим не смирится. В лучшем случае, отправит её с ребёнком к своей религиозной мамаше в местечко, а сам начнёт гулять, в конце концов бросит её с ребёнком.
Если объяснить ему всё, как есть, он скажет, что ребёнка хочет, но не сделает ничего, чтобы взять на себя хоть часть забот. И Лина, поделившись только с сестрой, решилась на аборт, не открыв свою тайну ни мужу, ни отцу. Сколько раз в жизни пожалела она об этом решении!
В театрах Москвы тем временем началась "чистка". Появились разгромные статьи о Мейерхольде и его театре, о других театральных деятелях, которых обвиняли кого в формализме и отрыве от жизненных интересов строителей социализма, кого в упадничестве, кого в "левачестве".
ГЛАВА 8. РАЗРЫВ С ЛЕОНИДОМ И ЕГО АРЕСТ.
ЗАМУЖЕСТВО СЕСТРЫ. ЗАПИСКА ИЗ ЛАГЕРЯ
Второй МХАТ был закрыт в 1936 году. Актёры разошлись, кто куда. Леонид перебивался разовыми постановками в разных, в том числе и периферийных, театрах, пока не нашлась для него постоянная работа в областном театре недалеко от Москвы. В это время Лина узнала о связи его с женщиной. Он был, как оказалось, с ней близок уже несколько лет, о чём, как часто бывает, жена узнала последней. Лина, слабая после сложного аборта, узнав о любовнице, без всяких скандалов и объяснений собрала вещи и переехала к сестре в их общую комнату. Леонид попытался объясниться, но она его видеть не хотела и не могла, оставив разбор своего ухода пересудам и сплетням друзей и недругов.
У сестры уже был жених, курсант военного училища, грубоватый деревенский парень. Почему красавица сестра выбрала его из всех своих многочисленных поклонников, Лине было непонятно. Видимо, надоела ей московская богема с её интригами и претензиями, все эти компании, где было много бездарей, тусующихся возле талантливых людей, где жёны изменяли мужьям, а мужья жёнам. И решила она начать новую, непонятную ей жизнь вдали от столичной суеты с простым надёжным парнем.
Парень был высок и красив, с весёлым взглядом васильковых глаз, играл на аккордеоне, пел густым баритоном задушевные народные песни и романсы, писал немудрёные любовные стихи, которыми забрасывал свою любимую девушку. До выпуска ему оставалось ещё полтора года.
Отцу парень нравился, смущала только его национальность, в их семье смешанных браков не было. Но у отца была своя жизнь, и настаивать на чём-то он себя в праве не считал. Разве счастлива старшая дочь, связавшая свою судьбу с евреем? Пять лет прожили, детьми не обзавелись и разъехались. А молодость проходит быстро.
Леонида арестовали не в Москве, а в областном центре, где он работал, потом привезли в Москву. В квартире произвели обыск и опечатали её. Лине сообщил об этом его друг. С московской любовницей, говорил друг, Лёня расстался, всё было не так серьёзно, как донесли ей театральные сплетницы. Единственной своей любовью и женой он по-прежнему считал только Лину, переживал её уход и собирался объясниться, как только вернётся с гастролей и приедет в Москву. Но до ареста они не встретились.
Об аресте своих приятелей Леонид не знал, вины за собой не чувствовал, арест воспринял как недоразумение, которое скоро разрешится. Откуда другу стали известны все эти подробности , Лина расспросить не успела, а больше он не появился.
Соседи Леонида, которым она позвонила, хотели ей передать запасной ключ, который всегда оставался у них, но она отказалась. Лина боялась. О ней никто не вспоминал, в "органы" не вызывали, по тем временам это было немало. Вот и дядя поссорился с ней, велел забыть мужа.
О судьбе арестованного Лина узнавала из писем его матери, через неё же послала посылку, в которую вложила записку, в которой написала, что помнит его, простила и ждёт.
Прошло много времени прежде, чем пришла от него долгожданная весточка -записка, брошенная неизвестно кем в почтовый ящик. Это был крик о помощи. Раз Лёня решился обратиться к ней напрямую, значит, совсем невмоготу стало. Он писал, что болен, совсем ослабел и не хочет жить. Он просил простить его, клялся, что не собирался разлучаться с ней, просто так получилось. И она поверила ему.
Любовь к мужу на расстоянии вспыхнула с неожиданной силой. Когда они были вместе, она его так не любила.Теперь вспоминались только счастливые моменты их встреч, его ухаживание и забота о её карьере, в конце концов он был первым и пока единственным мужчиной в её жизни.
И вот она, воспользовавшись вызовом сестры, собралась в дальнюю дорогу, чтобы спасти его, не зная ещё, как это сделать. Заранее был куплен на 22-ое июня билет в поезд дальнего следования. Уже на вокзале она услышала, что началась война с немцами, вторая в жизни Лины, Вторая Мировая война!
ГЛАВА 9. НАЧАЛО ВОЙНЫ. ДОРОГА НА ДАЛЬНИЙ ВОСТОК. БЛИЗ ВОСТОЧНОЙ ГРАНИЦЫ. НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ.
Её отъезд совпал с первыми днями войны.Во всей их неразберихи, а может быть, именно благодаря ей, она, предъявив вызов и заранее купленный билет, сумела сесть в поезд и занять обозначенное в билете место в купейном вагоне поезда дальнего следования. Уже по пути обычный порядок был нарушен, поезд брали штурмом безбилетные пассажиры, дважды его бомбили и обстреливали, загоняли на запасные пути на несколько дней, было много приключений и встреч, пассажиры менялись, не выдерживали многодневного пути, искали иной возможности добраться до места, а она проживала в вагоне первые месяцы войны, толком не зная, что происходит на самом деле. Питалась Лина в дороге тем, что продавали на станциях женщины из довоенных запасов, не ощущая ещё истинного размера беды. А Лина уже пережила бомбёжку. Поезд шёл на Восток.
В глубоком тылу, в Сталинграде, на вокзале был организован пункт, где эвакуированным, как стали вдруг называть пассажиров, наливали бесплатно полный половник манной каши и кружку сладкого чая , а когда пересекли Уральский хребет, впервые увидела она, как молодые новобранцы, совсем дети, с песнями и смехом, прощаются с девушками, заскакивают на ходу в теплушки, как будто не на войну, а на очередное учение призвала их страна, и ждёт их впереди не смерть, а интересное приключение. Кто из них вернулся домой живым и невредимым? Война только набирала силу, и никто не предвидел её масштаба. Понимание пришло быстро, и уже через несколько станций не со смехом, а со слезами провожали люди на станциях своих близких.
К сестре Лина попала только через месяц. На заставе всё было приведено в состояние боевой готовности, со дня на день ожидали нападения японцев. Женщины и дети были эвакуированы подальше от границы в небольшой таёжный городок. Молодой муж сестры , вернувшись с боевого дежурства, был отпущен всего на сутки, чтобы навестить роженицу и отвезти к ней гостью. Роды задерживались, и присутствие близкого человека было просто необходимым.
Только на заставе Лина по-настоящему узнала о положении на фронте, ощутила весь ужас происходящего и беспокойство за близких. Как раз в предвоенную зиму у отца разыгрался мучавший его много лет артрит. Несколько раз он подлечивал его в своей родной Одессе грязями знаменитого Куяльницкого лимана, ему становилось лучше. Три года назад отец ездил туда, останавливался у родных, его отца уже не было в живых, а мать жила в семье младшей дочери. Ездил он туда один, мать Лины так и не помирилась со свекровью. Сестра, её муж и племянники бывали в Москве, останавливались не у них, а у дяди в его большой квартире, отец обеспечивал им билеты в театры, что всегда было непросто, Лина знакомила со столицей.
Три года болезнь не тревожила отца. Молодая жена, работа, некогда было болеть. Но в эту зиму после гриппа болезнь измучила его так, что пришлось просить об отпуске в неподходящий для театра момент. Предстояли гастроли, но он обещал пройти ускоренный курс лечения и вернуться к сроку. Театр помог достать ему две путёвки на тот самый Куяльник, заодно надо было навестить мать и познакомить семейство с новой женой. Что с ними там теперь? Уехали они в Одессу в конце мая, успели ли вернуться в Москву?
На заставе было тревожно. Муж сестры был мрачен. Дома он делился с Линой не только тревогой, но и своим непониманием происшедшего. Почему так стремительно немцы продвигаются вглубь страны? Это явно противоречит тому, чему их учили и к чему готовили. Враг занял уже Белоруссию, большую часть Украины, всю Прибалтику, приближается к Москве. Когда же их остановят? И кто обманул Сталина, пообещав, что "броня крепка" и война будет проходить только на чужой территории? Видимо, не все "враги народа" были уничтожены.
Сам он подал рапорт с просьбой отправиться на фронт, ведь так трудно сидеть здесь, когда такое происходит со страной. Но их не отпускают, говорят, что японцы - союзники Гитлера, в любой момент могут напасть и здесь. Пограничники были уверены, что не пропустят японцев, будут стоять насмерть. А тут ещё волнение из-за жены. Деверь удивлялся, как это Лина добралась до них. Теперь он был спокоен, - роды пройдут нормально.
Встреча с сестрой была радостной и грустной. Узнав о приезде Лины, сестра разволновалась, начались схватки, роды были долгими и мучительными, мальчик переношенным, крупным, но вопреки опасениям врачей, обошлось без хирургического вмешательства. Муж очень радовался сыну, но вынужден был тут же отправиться в обратный путь. Сёстры остались в городке, где всё перестраивалось по законам военного времени.
Прежде всего, опустели магазины, ввели карточную систему. В Военторге, где обслуживались семьи военнослужащих, с трудом можно было ещё купить необходимое для ухода за новорожденным, но через короткое время и там окончились запасы.
Всеми домашними делами пришлось заниматься Лине. Чтобы получить карточки, ей нужна была прописка и какая-нибудь работа. В Доме Красной Армии работали только жёны военнослужащих, в госпитале, где рожала сестра, мест тоже не было, так что пришлось бывшей студентке - медичке и актрисе пойти работать уборщицей в городскую больницу, что было даже удобно для домашних забот.
Война настигала людей и в этих отдалённых от фронта местах. Шла массовая мобилизация, городок провожал на войну своих мужчин, работников и кормильцев. Освобождались рабочие места, женщины, старики, подростки заменяли ушедших на фронт. Вскоре освободилось место медсестры. Лина со своим незаконченным медицинским образованием была принята на эту должность, хотя опыта ей явно не хватало, приходилось учиться на ходу.
Приближалась зима. В общежитии для военнослужащих, где им выделили комнату, было холодно, за дровами она ездила в лес с женщинами из больницы, сами они пилили и кололи дрова. Сестра кормила ребёнка, Лина её в лес не пускала. Отец семейства сумел приехать только однажды, привёз тёплые вещи и валенки, кое-какие продукты, поработал целый день, достал железную печку-буржуйку, от плиты было мало толку, законопатил окна, так что к зиме они подготовились.
Теперь можно было Лине подумать и о том, ради чего она пустилась в дальний путь. Исподволь, чтобы не вызвать подозрения, начала узнавать у людей, есть ли кто в городке, у кого родственники сидят в лагерях или на поселении. Хоть и близко к границе, но городок не полностью военный, а в краях этих, слышала она, чуть ли не половина населения из неблаго-надёжных. Уборщица из местных, с которой поделилась Лина своей заботой, рассказала, что один из врачей из таких.
Она давно приглядывалась к нему. Маленького роста, в очках, с пышной шевелюрой, рассеянный и порывистый, врач сразу привлёк её внимание догадкой, что он не местный и, вероятно, еврей. Однако случая поговорить с ним не было, работали в разных отделениях.
Но однажды во время ночного дежурства Лина разыскала врача и заговорила с ним. Оказалось, что он из Латвии, на десять лет старше её, оканчивал медицинский факультет в Риге, родители переехали в Россию в начале тридцатых годов в Биробиджан, чтобы строить там еврейский социализм. Он приехал с ними, хотя в Латвии был устроен неплохо, и вот оказался здесь в глуши. Больше они в тот раз ни о чём не говорили.
Через несколько дней врач сам нашёл её и пригласил к себе домой, сказав, что его мама хочет с ней познакомиться. В выходной день он зашёл за ней, жил неподалёку, в так называемом Доме специалистов.
Когда-то, в начале тридцатых годов, на базе железнодорожных мастерских, основанных ещё до революции инженером - поляком из политических ссыльных, началось строительство паровозоремонтного завода. Привезли специалистов-строителей и ремонтников, построили для них два кирпичных двухэтажных дома гостиничного типа. Но завод не достроили, то ли специалисты разбежались, то ли перенесли его в другое место, а дома заселили начальством и приезжими интеллигентами. Вот и он, хирург, когда узнал, что есть нужда в таком враче, приехал сюда из Биробиджана. Ему с мамой выделили здесь комнату. Ну, а недавно женился он на местной учительнице, так что теперь в одной комнате втроём живут. В доме есть все удобства, даже общая котельная, так что печку топить не надо, а готовят на керосинках в общей кухне.
В квартире действительно было тепло. Ближе к радиатору сидела в удобном кресле полная седая дама с накинутой на плечи вязаной шалью. Стол, покрытый белой скатертью, был сервирован нездешней посудой. Лина давно не видела такой красивой посуды, у них в Москве она было попроще. Дама представилась, пожурила за что-то сына, сказала, что Таня отлучилась нена-долго, и занялась гостьей, приветливо распросила Лину, кто она и откуда. Дама очень приветливо поздоровалась, сообщив, что очень скучает в этой глуши, рада любому интеллигентному человеку.
Весь вечер она рассказывала о себе. Риге её семья владела несколькими домами, она училась в Петербурге, влюбилась в своего мужа, бедного талантливого молодого человека, голова которого была напичкана всякими идеями от социализма до сионизма.
Когда началась Первая Мировая война, она увезла мужа в Ригу, а потом - революция в России, Рига отделилась, но всё равно прежней жизни уже не было. Отец был недоволен её браком, Муж рвался в Палестину, вместе с другом добрались туда, но ему там не понравилось. Евреи не были хозяевами на своей земле. Турки, англичане, арабы - кто только не считал себя истинными хозяивами этой заброшенной земли. Война и ненависть, да и сами евреи не ладили между собой Жаль было молодых ребят: работают тяжело, воюют, жертвуют собой. Не приживутся там евреи , не дадут им, - решил он и вернулся в Ригу.
Знаток языков, муж занялся изучением древних цивилизаций, но не нашлось для него места и в Латвии, где всё больше проявлялись антисемитизм и национализм, такой, как в Германии. Узнав, что в Советском Союзе евреи обрели автономию, учёный решил, что место его там. Жена и сын уехали с ним.
В Биробиджане было холодно и голодно, жена очень страдала. Но муж был доволен. Его ценили, привлекли к работе с зарубежными еврейскими общинами, он преподавал, занимался переводами. Сын, молодой врач, стал ведущим хирургом в местной больнице Несмотря на бытовые трудности, они состоялись и ни на что не жаловались. Но вскоре всё окончилось...
Мужа арестовали неизвестно за что, объявили немецким шпионом, а сын с матерью, по совету знающих людей, чтобы избежать ареста, уехали, куда глаза глядят. Лишь недавно им удалось узнать о муже и сообщить о себе.
В этом городке им очень одиноко, евреев вообще нет. Узнав, что Лина знает идиш, женщина обрадовалась, заговорила на родном для неё языке. В Биробиджане была у них небольшая компания. Нашлись общие знакомые, старшие Казакевичи, кое-кто из артистов. Пока мать беседовала с Линой, доктор ставил на стол заранее приготовленное угощение: рыбу, квашенную капусту, мочёные ягоды, вкрутую сваренные яйца.
В комнату вошла невысокая, крепко сбитая белобрысая женщина. Доктор обрадовался, приобнял её и представил: - Таня, жена, - наш ангел-хранитель. Мать хихикнула, невестка бросила на неё исподлобья недобрый взгляд и ушла вместе с мужем на кухню, не произнеся ни слова.
- Видели, нашёл красотку, слова не услышишь от неё за целый день. Да и то, где тут другую найдёшь, сына, правда, любит, приходится и мне терпеть. Вот уже два года как вместе. Отношения с невесткой у свекрови явно не сложились.
После ужина, поблагодарив хозяев, Лина заторопилась домой,
сказала, что сестра, наверное, волнуется. Поднялся ветер, быстро начало темнеть. Доктор с женой пошли Лину проводить. Таня, молчавшая весь вечер, вдруг заговорила:
- Муж говорил, что Вы лагерем интересуетесь. У меня дядя в НКВД служит. Он, правда, злится, что я с "врагами народа" связалась, приходить к нему запретил, но сам он мужик неплохой, через жену, в чём может, людям помогает. Вот и его отца разыскал, связь с ним наладить помог. Вы адрес Вашего дайте, а я постараюсь узнать, где этот лагерь и как до него добраться.
Лину удивила бескорыстное желание помочь незнакомому человеку и смелость, с какой было сделано это предложение. В Москве на такое мало бы кто из её знакомых решился. Ведь любой интерес к заключённому мог стать поводом для подозрений или даже ареста.
- Далеко от Москвы люди много чище и лучше, - подумала Лина.
Примерно месяц спустя, доктор, отозвав её в сторонку, передал привет от жены, сунул в руку записку. В ней красивым округлым почерком был выведен адрес и расписан маршрут со всеми пересадками. Как оказалось, дядя Тани служил в этом лагере при его закладке. Добираться туда, на север, было непросто и в мирное время. Дядя советовал дождаться лета и добираться в лагерь по реке. Дорога была дальней, но всё же намного ближе, чем из Москвы.
ГЛАВА 10. РАДИ СПАСЕНИЯ ЛЮБИМОГО. ВСТРЕЧА В
ЛАГЕРЕ. ЗАКОННЫЙ БРАК .
Как собиралась Лина в дорогу, как добилась разрешения на поездку, как с большим трудом разыскала она Леонида среди умирающих от истощения и цынги в лагерной больнице, Лине страшно было вспоминать.Она сама чуть не погибла во время переправы через бурную сибирскую реку, голодала, не имея продовольственных карточек. Припасённые в дорогу продукты и ценности, сохраняла для него, отказывала себе в самом необходимом. И была счастлива, что всё-таки нашла любимого.
Лагерное начальство, крайне удивлённое появлением в военное время в этих гиблых местах "вольняшки" из самой Москвы, задержало было её как шпионку. Спасло Лину лишь родство с дядей, имя которого было известно как крупного руководителя предприятий, использующих руду, добываемую здесь заключёнными. Она воспользовалась его именем, не спросив у него согласия и не будучи уверенной, что он подтвердит их родство.
Но выхода не было, по законам военного времени её могли просто расстрелять без всякого суда. Был послан запрос в Москву, дядя от неё не отказался и передал, чтобы она немедленно возвращалась домой, по месту прописки.
Многие заключённые, оставаясь патриотами или желая покинуть лагерь любой ценой, подавали заявления с просьбой отправить на фронт, зная, что попадут в штрафные батальоны, где выживали немногие. Леонид был слишком слаб, на фронт его не взяли, хоть он и написал заявление. О приезде Лины ему по секрету сообщил земляк-москвич, работающий в администрации. В лагере москвичей не любили, евреев тем более, так что Леониду пришлось нелегко вдвойне.
Москвич был из старых политзаключённых, то ли эсер, то ли меньшевик, проведший в лагерях и тюрьмах большую часть своей жизни, сначала при царе, затем при советской власти. Леонид, слабый и напуганный, от неожиданного известия потерял сознание, но придя в себя, просил, чтобы Лина действовала только законным путём, ничего не нарушила, чтобы не ухудшить его и без того тяжёлое положение.
После того, как её освободили из-под стражи, она начала действовать. Один из заместителей начальника лагеря, тоже бывший москвич, оставшись с ней наедине, обещал помочь встретиться с Леонидом, но узнав, что брак их не узаконен, объяснил, что свидание возможно только для законных супругов.
Лина, по его совету, подала заявление на регистрацию брака, не имея возможности согласовать это с женихом. В конце концов они давно были мужем и женой, он сам просил спасти его, она столько вытерпела, добираясь сюда, что вольна поступать, как считает нужным.
Лине удалось передать записку, предупредив Леонида о предстоящей регистрации брака. Она сняла койку в посёлке у вдовы охранника, недавно убитого уголовником. За койку, хлеб и похлёбку, она отдала хозяйке, кроме денег, понравившиеся ей две кофточки и золотое колечко.
Их брак был исключением из правил, хоть и не первым в этом лагере. Всё происходило в поселковом ЗАГСе, куда под конвоем доставили измождён-ного, но чисто выбритого и одетого в чистый ватник заключённого. Леонид еле держался на ногах. Конвоиру Лина отдала одну из двух сохранённых ею бутылок "Столичной", которую хранила ещё из Москвы, и он, нарушив режим, доставил "молодых" не сразу в лагерь, а в домик к хозяйке, где они за столом с домашней лапшой и горячим гороховым супом, распили вместе с хозяйкой вторую бутылку, отпраздновав таким образом повторное бракосочетание, ставшее, наконец, законным браком. Молодожёнам разрешили ещё одно свидание, после чего Лина должна была покинуть эту территорию.
В самом начале войны, видимо, опасаясь бунта среди заключённых, несколько улучшили содержание в лагерях, но не надолго. В то же время был дан тайный приказ никого из лагерей не выпускать. Леониду до окончания срока оставалось несколько месяцев. Они с Линой строили планы на скорую встречу. Повеселевший и окрепший за эти дни законный супруг был полон надежд на выздоровление и свободу. Лина уезжала со спокойной душой. Она возвращалась к сестре на Дальний Восток.
Вновь трудная дорога с переправами черезь реки и речушки, с пересадками с поезда на поезд на маленьких полустанках и больших железнодорожных станциях. Проблемы с едой и водой. Но настроение у неё было хорошее . Она представляла, как обрадуется отец узнав, что она, наконец, стала законной женой. Отец, конечно, знал, что Леонид никакой не преступник и не "враг народа". Его скоро отпустят, и как только окончится война, они будут добиваться его полной реабилитации. И у них, может быть, ещё родится ребёнок. Карьера не казалась ей уже такой важной, главное, чтобы Леонид успевал в работе, а она будет ему помогать и создавать домашний уют.
Лина вернулась к сестре совершенно больной, простыла в самом конце пути, но долго болеть нельзя было, она вновь стала работать в больнице. Не долечилась, а потом много лет мучалась доставшимся ей после этой болезни осложнением в виде мучительных головных болей. Она ждала Леонида. По их расчётам, он уже полностью отбыл назначенный срок, но всё не ехал, и писем от него не было. Может быть его отослали на фронт, он ведь писал заявление?
После поражения немцев под Москвой, когда, казалось, победа близка, положение на фронте вновь ухудшилось, враг продвигался вглубь, занимая огромные территории, подошёл к самой Волге. Всё больше раненых оказывалось в госпиталях, всё больше вдов и сирот оплакивали погибших, ждали и боялись фронтовых писем. Ведь в каждом из них могло быть сообщение о смерти.
Союзники не открывали второй фронт, на который все так надеялись. Правда, по карточкам иногда выдавали американские консервы, печенье и вкусное ореховое масло, которые окольным путём через систему Военторга попадали в дальневосточный городок, где отоваривались семьи погранич-ников. Поступали, случалось, и посылки с вещами, их распределяли женсоветы.
Но эти, так необходимые людям "подачки", как объясняли партийные деятели, пользующиеся ими чаще всех, не могли заменить непосредственного участия союзников в военных действиях. И люди были с ними согласны и гневались на "хитрых трусов", не зная, что и у них идёт своя война. Одно радовало жителей этих мест - японцы на Советский Союз не напали.
Хотя расслабляться было ещё рано, часть войск с Дальнего Востока отправили на Запад, туда, где шли бои. Добился отправки на фронт и муж сестры. И сёстры решили любыми путями вернуться в Москву, узнать о судьбе отца.