Мы познакомились с ней в далёкой юности на вступительных экзаменах в университете. Судьба свела нас в большой аудитории, где абитуриенты со всего потока писали сочинение по русской литературе. И хотя я поступала на химический факультет, а Маша, так звали девушку, - на филологический, темы сочинения и требования к абитуриентам были одинаковы, что меня, как я помню, удивило тогда. Это был первый из девяти экзаменов, которые мы должны были сдавать. А если добавить двенадцать экзаменов, сданных всего полтора месяца назад по окончании средней школы, всего двадцать один экзамен, то можно представить наше физическое и моральное состояние. Но, видимо, молодость и великая цель придавали силы. И может быть, стрессовое состояние в какой-то степени создавало нужный подъём и даже ощущение отчаянной отваги.
С Машей мы оказались за одним столом , познакомились, но друг с другом не переговаривались, потому что выбрали разные темы, да и о чём можно было советоваться под бдительным оком экзаменаторов и их помощников? Одновременно сдав работы, мы вышли в университетский дворик, где я присела на скамейку в ожидании подруги, задержавшейся на экзамене, Маша присела возле меня. Поговорили, нашли общих знакомых. Маша, невысокая, большеглазая, производила особенно хорошее впечатление, благодаря удиви-тельно приятному голосу и мягким женственным манерам поведения.
-Какая приятная девушка, - подумала я. Большинство моих сверстниц были в обращении много резче и даже грубее.
Прошло около месяца и вновь судьба свела меня с Машей. На этот раз в уни-верситетском спортзале. Я не знала, поступила ли она, конкурс на филологический факультет был значительно выше, чем на наш, да и на нашем факультете можно было провалиться, даже успешно сдав все экзамены, как это случилось с моей подругой по причине известной "пятой графы". Я очень обрадовалась, встретив её. Получив две четвёрки, она прошла, правда, не на русское, а на украинское отделение, где конкурс был пониже.
Спортсменками мы с ней не были. Просто для получения зачёта по физку-льтуре проще было числиться в какой-нибудь секции, чем ездить дважды в неделю на общие занятия на университетском стадионе, где мы итак с трудом сдавали нормы ГТО. Мы записались в секцию художественной гимнастики. Однако заниматься в ней оказалось не так легко, как предполагали. Известный университетский тренер, Берта Яковлевна, была строга и требовательна. Занимались мы не только художественной гимнастикой, но и акробатикой, и даже прыжками в воду в открытом бассейне. Нам часто приходилось участвовать в городских парадах и спортивных праздниках.
Но всё же тренеру надо было готовить и чемпионов, проводились соревно-вания разных уровней. Среди новичков сразу выделились способные спортсменки, некоторые пришли из детских спортивных школ и имели разряды. Я тоже пыталась заниматься когда-то спортивной гимнастикой, но успехов не добилась, так что никаких спортивных амбиций у меня не было. У Маши - тоже.
Когда Берта Яковлевна готовила наших "чемпионок" к очередным соревно-ваниям, мы, добрая половина секции, усаживались на скамейки по периметру зала, и вели беседы, терпеливо дожидаясь, когда дойдёт очередь до занятий с нами.
Маша рассказала мне, что её привлекли к шефству по обучению русскому языку албанских студентов, которым язык, далёкий от их родного, давался очень трудно. Я и встречала её часто в читальном зале библиотеки вместе с двумя албанцами. Один из них, высокий смуглый красавец с густой копной чёрных волос, привлекал всеобщее внимание, так что его спутники, скромная Маша и второй албанец, низкорослый, полноватый, как бы состояли при нём. Маша рассказала мне, что живут оба студента в одной комнате, занимаются на юридическом факультете, что они подростками участвовали в партизанской войне с итальянскими фашистами за освобождение Албании. Тот, красавец, - очень способный, уже хорошо говорит и понимает по- русски, а вот у второго большие трудности, но он очень старается, приходится ей много с ним заниматься.
Прошла первая наша зимняя сессия. Кто не пропускал занятий в секции, автоматически получил зачёт по физкультуре. После зимних каникул Маша на секцию ходить перестала. В читальном зале я её тоже не встречала. Её сокурсница, одна из лучших наших гимнасток, сказала, что сессию она сдала, но на лекции не ходит, почему, не знает, но обещала поинтересоваться. Оказалось, что Маша больна, лежит в больнице. Я решила навестить её, но пока собралась, встретила её в городе. Она шла под руку с албанским студентом, тем, низкорослым. Маша познакомила нас, имени его я не запомнила, очень сложное для меня было имя.
Оказалось, что у Маши обнаружили болезнь сердца, и её вообще от физкультуры освободили, так что секцию она больше посещать не будет.
Так получилось, что с Машей мы не встречались почти два года. Жила она за городом, на одной из станций Большого Фонтана, телефонов у нас не было, занимались в разных корпусах, и пути наши как-то не пересекались.
Между тем, красавец - албанец стал университетской знаменитостью. Не одно девичье сердце студенток разных факультетов успел он разбить. Был у него роман и с одной из самых красивых моих сокурсниц. Они чуть было не поженились, но после летних каникул стал он встречаться с известной одесской красавицей из института иностранных языков. Наша чуть не отравилась с горя, правда, вскоре утешилась, полюбив москвича, которого встретила во время производственной практики. У её соперницы с албанцем тоже ничего не получилось, потому что юридический факультет в университете закрыли, студентов-юристов перевели в другие вузы, в том числе албанцев - в Ленинград.
Счастливое время студенчества приближалось к концу. Однажды летом я встретила на городском пляже Машиного албанца. Он был один. Мы поздо-ровались, но не говорили, я постеснялась подойти к нему, потому что не знала его имени, и он, наверное, не запомнил моё. Когда начались занятия, Маша разыскала меня в лаборатории на практических занятиях. Мы вышли в коридор, и Маша сообщила, что выходит за него замуж.
Только недавно были разрешены браки с иностранцами, и она целый год уговаривала мать разрешить ей выйти за него замуж. Оказывается , он приз-нался ей в любви ещё тогда, на первом курсе. Вначале он не нравился ей как парень, к тому же встречалась она в то время с курсантом военного училища. Курсант был очень ветреным, и вскоре встречи их прекратились. А с албанцем Маша переписывалась, письма его стали ей необходимы. Она оценила его верность, серьёзность, порядочность, и его любовь к ней не осталась безответной.
Маша долго скрывала от матери, что её друг иностранец, выдавала его за грузина, но когда они решили пожениться, обманывать уже нельзя было. С матерью была настоящая истерика, в припадке гнева она надавала пощёчин Маше, на что та не обиделась, ведь мать так много натерпелась в жизни, нервы - никуда.
Сразу после регистрации брака молодой муж должен был вернуться в Ленинград, так как уже начались занятия на последнем курсе, свадьбу они не отмечали.
- Нет ни денег, ни времени, -сказала Маша, - но мы после регистрации приглашаем в кафе нескольких друзей. Приходи и ты.
Меня это приглашение немного удивило, Машу я подругой не считала, но в кафе пошла. Это был последний студенческий год для всех нас.
Увиделись мы с ней лишь восемь лет спустя. В миллионном городе можно не встретиться и за всю жизнь ни разу, да и не знать о человеке ничего, если не связан ты с ним дружбой, службой или родственными узами. Знакомство с Машей было для меня приятным, не более того, в числе других знакомств времён юности. Слышала, что уехала они с мужем в Албанию.
Неожиданно узнала я её в женщине, переходящей улицу прямо у дверей учреждения, куда недавно поступила на работу. Оказалось, что живёт она теперь в переулке напротив. Я торопилась за дочкой в детский сад, Машу тоже ждали дома, так что поговорить мы не успели и договорились о встрече у неё на следующий день. Она сказакла только, что вернулась в Одессу, что у неё тоже дочь, на год старше моей,о муже небыло сказано ничего.Я подумала: - Не разошлись ли?
На следующий день работа у меня начиналась со второй половины дня, так что встреча была назначена в полдень. Зайдя во двор высокого дома, я увидела деревянную лестницу и длинную деревянную веранду, опоясывающую по периметру двухэтажный флигелёк, типичное одесское строение начала Х1Х века, из сохранённых историей, в основном, на окраинах.А тут - в центре города.
Маша открыла дверь, и попала я сначала в коридорчик, переделанный в кухню, а затем в большую комнату с высоким лепным потолком, плотно заставленную старинной мебелью, в которой главное место занимал старый чёрный рояль. Комната была проходной, из неё дверь вела в другую, поменьше.
-Что за странная квартира?- подумала я. Маша , видимо, заметила моё недо-умение, объяснила:
-Это квартира моего дяди. Когда-то весь дом принадлежал его отцу, моему деду-купцу. Он с большой семьёй занимал целый этаж фасадного дома, остальные квартиры сдавал жильцам. После революции семью выселили во флигель, затем "уплотнили", оставили две комнаты, кухню пришлось достраивать. Была у деда ещё дача на Большом Фонтане. Дед поделил всё между двумя сыновьями: квартира во флигеле досталась дяде, а дача - моему отцу. Отец погиб на фронте, дядя - инвалид, живёт один. Вот и прописал нас с Лесей у себя, площадь позволяля, а на Фонтане живут мои мать и брат.
Услышав имя дочки Маши, я сразу вспомнила бледное лицо прекрасной поэтессы - классика украинской литературы, Леси Украинки.
-В честь неё это имя? -спросила я. Да, - ответила Маша. -А как же Албания? - Сейчас всё расскажу.
И за чашкой чая Маша поведала мне свою албанскую сагу.
Сразу по возвращении в Албанию Машин муж, как и большинство молодых специалистов, был направлен на работу в дальний округ на границе с Югос-лавией в Албанских Альпах. Друг его, красавчик, видимо, сумел в очередной раз обаять какую-то ответственную даму, которая помогла ему устроиться в столице. Муж, будучи членом партии, получил сразу должность судьи.
Жизнь в стране была трудной: карточная система, знакомая Маше по первым послевоенным годам на родине, старый сельский домик с протекающей крышей, печка, которую надо было топить в холодное время года, к тому же тревога за здоровье матери, с которой трудно было связываться.
Но кругом была прекрасная природа, горный воздух, тишина, а главное - любящий муж рядом. О работе думать не приходилось, надо было учить язык, налаживать быт. Ей очень помогла женщина - врач из местных, которая училась в Москве и уже несколько лет работала в этих краях. Они подружили. Ещё одна молодая пара , жена из Киева, составили неплохую компанию. Маша была бере-мена.
Родное село мужа располагалось в низине, там был организован сельско-хозяйственный кооператив, в котором все они работали. Одна сестра, незамужняя, служила секретарём в управе, у другой была семья, двое детей. Когда родилась дочка, Маша одно время жила у свекрови, так было легче: своё хозяйство, помощь в уходе за новорожденной.
Общаясь с родственниками, она довольно быстро освоила разговорный язык, и вернувшись, решила устраиваться на работу. Не для того училась, чтобы дома сидеть, да и материально на одну зарплату жить было трудно.
Муж возражал, не принято было у албанцев, чтобы женщина - мать ребёнка оставляла и шла на работу. Но Маша настояла, договорилась с соседкой насчёт ребёнка, а сама в школе начала преподавать английский. Помогло то, что во время учёбы в университете она окончила трёхгодичные курсы иностранных языков, а в школе как раз место освободилось. Было, конечно, очень трудно справляться с двумя иностранными языками и с дисциплиной на уроках.
Дети - народ жестокий, не прощали ей ошибок в родной для них речи, да и характера, видимо, ей не хватало для того, чтобы "класс держать", но Маша решила не сдаваться, выбора -то не было. Со временем полегче стало, но было ясно, что школа - не её призвание. И она стала подумывать, что хорошо бы со временем переехать в большой город, а там переводами или другой работой заняться. Говорила они об этом с мужем.
Время шло, Леся подрастала, говорить начала поздно, но сразу на двух языках: дома мать говорила с ней по-русски, а кругом - албанская речь. Очаровательная голубоглазая блондинка Леся привлекала всеобщее внимание, но росла застенчивой и даже пугливой, чувствовала себя, видимо, "белой вороной" среди толпы экспансивных смуглых ребятишек.
Отношения Маши с мужем складывались неровно. Поначалу он был очень внимателен и нежен, понимал, как трудно ей на чужбине, но она, по натуре мягкая и покладистая, всё чаще нервничала, выплёскивала дома накопившиеся в школе неудовлетворение и усталость. Муж всё настойчивее просил её работу оставить, он сам сможет обеспечить семью. Маша упорствовала, сама себе хотела доказать, что справится, да и зарплата судьи была весьма скромной.
Им обоим необходим был отдых, и Маша стала говорить о том, что хочет съездить во время школьных каникул в Одессу, да и Лесю пора было показать бабушке, та очень скучала. На поездку деньги уже откладывались.
Однако в этом мире человек лишь может предполагать... Маша давно замечала, что муж в последнее время чем-то озабочен, часто отказывается от еды, почти не разговаривает с ней. На все вопросы отвечает односложно: "Устал". Она настояла, чтобы он взял короткий отпуск и поехал отдохнуть к матери, ехать с ним она не могла, нельзя было оставить школу. Муж послушал её.
Во время его отсутствия как-то позвали её в учительскую, вызывали к телефону. Звонил их университетский друг из столицы, он хотел поговорить с мужем Маши, звонил к нему на работу, зачем, не сказал, но просил, чтобы тот срочно ему перезвонил. Маша встревожилась :
-Что за тайны от неё? Если бы служебные, то он так и сказал бы ей. Разыскивать мужа она не стала, пусть отдыхает, через день- два всё равно должен вернуться.
Маша женским чутьём почувствовала, что звонок этот касался её. Занятая повседневными делами, разрываясь между школой и домом, она не следила за перипетиями политической жизни. Иногда муж рассказывал ей о разных партийных событиях и решениях, знала она и об ухудшении отношений между Албанией и Советским Союзом, но её лично до поры это не касалось.
Культ личности Энвера Ходжи её, выросшую в годы культа личности Сталина, не удивлял, хоть и вызывал отвращение, которое в школе она, конечно, показывать не могла, но с разных митингов и собраний старалась под разными предлогами сбежать.
В последнее время Маша чувствовала, что отношение к ней стало меняться, хотя не сразу и в мелочах. Почти прекратила приятельские отношения с ней женщина - врач, много помогавшая ей вначале, коллеги по работе часто замолкали, когда она входила в учительскую, на её уроки зачастили разные проверяющие. Да и у мужа на работе стали возникать трудности, которых раньше не было. А теперь этот срочный звонок...
Кто мог предвидеть, что споры Никиты Сергеевича Хрущёва с китайским Мао Дзе Дуном о путях развития социализма отразятся на отношениях с албан-ским Энвером Ходжа, поддержавшим Мао. А всё это напрямую отразится на судьбах многих людей в разных концах света, в том числе и на судьбе Маши , которая к этим спорам и ссорам никакого отношения не имела.
Муж вернулся от матери посвежевший и отдохнувший, хотя и пришлось ему там поработать, ведь в доме были одни женщины. Он тоже встревожился, узнав о срочном звонке, но Машу успокоил, сказав, что друг, возможно, подыскал ему, как он просил, работу в столице. Не дожидаясь утра, не переодевшись с дороги, он пошёл к своему коллеге, у которого был телефон, и связался с Тираной.
Когда Маша открыла дверь, то по виду мужа поняла, что случилось что-то страшное.
-Готовится решение о высылке всех русских из Албании, - голос его дрожал, и он прижал к себе Машу так крепко, как уже давно не прижимал. Так и стояли они, обнявшись, пока Леся не стала дёргать их, привлекая внимание к себе.
Подруга Маши, киевлянка, узнав от неё, что их ждёт, сразу же позвонила знакомому дипломату. Тот подтвердил, что отношения между Советским Союзом и Албанией близки к разрыву, - голос его перешёл на шёпот,- поговаривают, что русских жён вышлют, а детей из Албании не выпустят.
И тогда, несмотря на уговоры мужа, который уверял, что это лишь слухи, Маша приняла решение: пока не поздно, уехать с дочкой, не дожидаясь летних каникул в школе. Она ведь всё равно собиралась поехать на родину.
- Главное, -сказала она мужу, - чтобы ты ждал нас. И мы будем ждать и надеяться. Если слухи не подтвердятся, вернёмся через пару месяцев.
Чтобы не вызывать подозрений, Маша попросила мать, чтобы ей прислали телеграмму о её болезни. Всё получилось, как было задумано: на работе офор- мили отпуск, через знакомого дипломата ей с подругой быстро выдали необходимые документы, через несколько часов они благополучно приземли- лись во Внуково, в Москве. Через сутки, наконец , Одесса! Маша плакала от радости.
Первое время прошло в эйфории от встречи с родными, с друзьями, с любимым городом. Но уже через неделю случилось то, чего она опасалась в Албании: дипломатические отношения между двумя странами были прерваны. Между ней и её мужем, отцом её дочери, оказалась граница, которую пересечь нельзя. Что же будет дальше?
От переживаний возобновились у Маши боли в сердце, и она надолго слегла. Но рядом был ребёнок, больная мать, не было мужа, надо было жить дальше. Ведь отныне стала она главой семьи, "соломенной вдовой".
Живя в Албании, гражданства она не меняла, прав не потеряла, надо было только найти работу. В школу Маша возвращаться не хотела, так что предло-женная ей первая попавшаяся работа - корректора в одном из украинских издательств, несмотря на низкую зарплату, её устроила, надо было с чего-то начинать.
Хуже было с пропиской. Жить в доме на Большом Фонтане она не могла, там было тесно. Брат женился, привёл в дом молодую жену, и для прописки ещё двух человек не хватало необходимых для этого квадратных метров. Выручил дядя, брат отца, одинокий инвалид. Он сам предложил Маше, чтобы она прописалась и пожила у него.
Мать Маши во внучке души не чаяла, не хотела её от себя отпускать, но Леся с трудом привыкала к изменениям в своей жизни. Она скучала по отцу, спрашивала, когда он придёт с работы, боялась отпускать мать от себя, так что Маше пришлось её при себе держать. Дядя помогал за ребёнком присматривать, пока она не освоилась в детском саду.
Заработка Маши на жизнь явно не хватало, да и работа корректора вовсе не была пределом её мечты. Выручало то, что они с дядей вели общее хозяйство. В вечерней школе, где он преподавал физику, иногда и ей часы по подмене заболевших учителей перепадали, то по украинскому, то по английскому языкам. Это случалось нечасто. Учителей - гуманитариев в городе был явный переизбыток, каждый был рад такому приработку. Так в заботах и тревогах проходила жизнь "соломенной вдовы", как она сама себя называла.
С мужем связи почти не было. Несколько раз ему удалось окольным путём через Югославию передать ей письмо и некоторую сумму денег в долларах. Она ему отвечала через тех же людей, а потом, скучая по нему, писала письма почти ежедневно "в стол", делясь всем, что происходило и о чём думалось.
На расстоянии муж стал ей даже ближе, чем был, когда они были вместе. Писем накапливалось много, с редкой оказией передать всё было невозможно, она оставляла их, думая, что при встрече он прочитает их все. Сложился своеобразный дневник. Эти письма и стали главной отдушиной и заменой личной жизни.
На встречи и развлечения времени почти не оставалось, в свободное время надо было ехать на Большой Фонтан к матери, здоровье её всё ухудшалось.
Я иногда заходила к Маше перед работой, когда начиналась она у меня во второй половине дня. В основном, по делу. Дела эти были связаны с необхо-димостью заполнять всякие бумаги для областного и республиканского начальства на украинском языке. Мы с этим, в основном, справлялись, все изучали этот язык в школе, но ни для кого в нашем учреждении, независимо от национальности, он не был родным, так что возникали вопросы к Маше как специалисту. Она охотно мне в этом помогала.
Как-то пригласила я её с Лесей на дневной спектакль в Оперный театр. От этой встречи осталась у меня фотокарточка: две девочки, лет десяти, на роскошной "царской лестнице", построенной в честь посещения знаменитого театра царём Александром 111 -им .
Леся была аксельраткой с толстой светлой косой, слишком молчаливая и серьёзная для своего возраста. Главным её увлечением была музыка. Заста-влять заниматься ею матери не приходилось, наоборот, с трудом удавалось отправить её погулять с подругами или уговорить пойти в гости. Зато учителя в школах, особенно музыкальной, были ею довольны.
Как-то Маша зашла ко мне на работу, она была очень взволнована. Оказалось, что её издательство слили с другим, часть сотрудников, и её в том числе, сократили, и она осталась без работы. Мне очень хотелось ей помочь, и это удалось. Освободилось место учителя украинского языка на курсах машинописи и стенографии, где директором был мой хороший знакомый. Я уговорила его взять на работу Машу, хотя ему навязывали жену партийного деятеля районного масштаба.
Машу работа эта устроила, и одновременно, как часто бывает, её однокур-сник, работавший в агенстве печати РАТАУ, обещал время от времени давать ей подрабатывать переводами.
Однажды, после длительного перерыва мне захотелось её увидеть. Дверь от-крыл высокий седой мужчина. Он сказал мне, что Маша с дочкой уехала и вернётся только к концу лета. Я догадалась, что это был её дядя. До того я его не видела ни разу, хотя бывая в доме, слышала, что кто-то, видимо, он, находится в соседней комнате.
Чем-то дядя поразил меня. И уже по дороге домой я поняла - глазами. Меня поразили его грустные "еврейские" глаза, в которых, как говорила моя мама, отражалась "вся скорбь еврейского народа". Конечно, такие глаза не у каждого еврея, но если у человека они такие, то я безошибочно определяю еврейские корни в самом что ни есть славянине по паспорту. Маша мне как-то говорила, что дядя несколько лет был заключённым на Севере, в ГУЛАГе.
О национальности Маши у нас речь никогда не шла. Само собой разумелось, что она украинка, фамилия её, Домбровская, тоже была как бы нейтральной. Не было у нас и разговора о наших родителях. Только тогда, когда прописалась она в квартире дяди, коротко рассказала мне о нём и деде, но не затронула при этом не имеющий отношения к разговору национальный вопрос. Значит, отец Маши был евреем? Я решила поинтересоваться, так ли это, когда встречусь с ней.
Встретились мы нескоро, когда листья на улицах и в парках сбросили осен-нюю листву, и моросящий назойливый дождик, внезапно перешедший в ливень, загнал меня в подъезд её дома. Пройдя во двор, я позвонила к ней.
В квартире произошли большие перемены. Прежде всего, бросилось в глаза резкое уменьшение мебели. Исчезли старые диваны и кресла, появились новый красивый стол и стулья, а главное, вместо старого рояля - пианино, блистающее гладкой коричневой поверхностью. У окна, где на подоконнике всегда цвели какие-нибудь цветы, разместился письменный стол, а на нём - большая электрическая пишущая машинка. На работе мы приобрели подобную, марки "Ятрань", но эта была "иностранка".
Оказалось, что приехала Маша ещё в конце лета, заходила ко мне на работу, но я была в отпуске. Ездили они с Лесей в Югославию. Её вызвала сестра мужа, вышедшая замуж за югославского албанца. Живёт она теперь в Косово, чему очень рада. В Югославии живут хорошо, процветающая страна, не то, что Албания, где как была нищета, так и осталась. Сестра ещё и семье помочь может. Вот и для невестки с племянницей кое-что припасла, знает, что и в Советском Союзе с товарами негусто. Вызов она прислала.
Муж Маши тоже собирался приехать к сестре, чтобы там собрались они вместе, в Югославию выехать возможность была, да что-то задерживается - сложности с визой. Не любила Албания, как и Советский Союз, своих граждан заграницу отпускать, да и Маша не знала точно, когда приехать сможет.
С мужем Маша всё же встретилась. Он почти не изменился, немного пополнел, от сидячей работы, наверное. Рассказывал о своей жизни. Жил в том же городке, стал окружным судьёй. В столицу так и не перевёлся, да и не к чему ему это, хотел ради Маши, а так, там и без него людей хватает. В городке он начальство. Люди уважают, квартиру получил в новом доме, живёт один. Всё ждёт жену с дочкой. Может, прямо сейчас и уедут с ним?
Леся отца сразу признала, бросилась к нему, оба они плакали, видимо, очень ей отца недоставало. Маша же чувствовала некоторое отчуждение: десять лет разлуки - не шутка. Никого другого не было у неё, но в жизненной круговерти как бы зачерствело её сердце, и письма - отдушина заменили живую личную жизнь.
Письма её он получал, но писать так красиво, как она, не умел, да и русский язык подзабыл. Пошутил:
--
Тебе снова, как когда-то, придётся меня учить.
Воспоминание о студенческих годах, о первых встречах и признаниях в любви растопили ледок, и следующая неделя стала их "медовым месяцем", которого не было после свадьбы. Маша стала подумывать, чтобы, бросив всё, вернуться с ним вАлбанию, став вновь мужнею женой, но судьба опять всё решила за них.
Позвонил брат и сообщил, что дядя внезапно умер, вернее, его сбила машина, и он скончался через несколько дней, не приходя в сознание. Они с женой и мать дежурили у него в больнице, организовали похороны, друзья помогли хорошее место на кладбище получить, не так это просто было. Машу они не хотели тревожить, но теперь надо возвращаться срочно, оформлять квартиру и прочие дела по наследству.
Маша очень плакала. В последние годы дядя заменил ей отца, которого она почти не знала, в чём-то стал даже ближе матери. И вот не стало ещё одного близкого ей человека. Опустела квартира, опустела Одесса.
- Как же будет в Албании, этой чужой для неё стране? -думала она.-А если опять её оттуда захотят выгнать? Тут и муж не поможет. Что же так и будет мотаться из страны в страну? С Лесей или, не дай Бог, без неё, вон как она отцу рада, ещё с ним остаться захочет.
- Нет,- решила Маша, - не может она ехать в Албанию. В Одессе она у себя дома, с работой наладилось, не бог весть как, но всё же... Леся учится хорошо, в концертах уже выступает, крыша над головой есть, да и о матери подумать надо, не заслужила она, чтобы дочь её на старости лет бросила.
И она предложила мужу, чтобы он уехал с ней в Одессу. Предложение это его возмутило. Видимо, вспомнились ему дедовские мусульманские законы :
- Не бывать тому, чтобы мужчина под дудку жены плясал, жена должна за мужем хоть на край света!
Так и расстались они с обидой друг на друга: - Разве это любовь?
Маша вернулась домой с деньгами и подарками, главным из которых была отличная пишущая машинка. Пришлось ещё заплатить, чтобы украинские буквы добавили, а кириллица там была. Продав кое-какие вещи из приве-зенных, она произвела в квартире ремонт, частично поменяла мебель и отреставрировала не новое, но хорошего звучания пианино для Леси. На всё это ушли все средства, немного мать помогла, и теперь ей нужно было подумать о дополнительных заработках.
Пишущая машинка с украинским шрифтом на долгие годы стала её и Леси главной кормилицей. С её помощью не только зарабатывала Маша , но и завела обширные знакомства среди многих интересных людей: учёных, писателей, поэтов. Они, большей частью украинцы по национальности, выходцы из украинской глубинки, "ридну мову" больше на слух знали. Маша не только печатала им статьи, диссертации, доклады, стихи и прозу, но была для них корректором, часто первым читателем и даже советчиком. Как-то намекнула она мне, что иногда для одного престарелого "письменыка" пишет целые страницы, он только набрасывает сюжет.
- Послушай, - сказала я ей, - так ты же сама можешь писать. И Маша призна-лась, что пишет с детства, поэтому и поступала на филфак. Пишет по-русски, но иногда по - украински, и два её рассказа были как-то опубликованы в журнале "Витчизна".
Она дала их мне почитать: приятные рассказы о послевоенном детстве на одесской окраине, об отчаянных фонтанских ребятах, пользующихся недоброй славой среди жителей города и курортников, об одном из их главарей, взявшего под опеку пугливую худенькую девочку, обожжённую войной, о первой любви и первом разочаровании. И дала она ещё один рассказ, написанный по-русски, который, как сказала она, никогда напечатан не будет. Я сразу поняла, о чём этот рассказ.
Вопрос о национальности я Маше задала после её возвращения. Она удивилась, а может, сделала вид, что удивилась, мол, она говорила мне, что отец у неё еврей. Я уверила её, что такого разговора у нас не было. Вот так, приятельствуешь с человеком много лет, а что знаешь о нём? Только то, куда впускают тебя, а дальше - стоп. Скрытный человек Маша, обидно даже. Возможно, есть на то у неё причины? Например, ни разу не пригласила она меня в их дом на Большом Фонтане, даже когда мы получили, наконец, отдельную квартиру там же, за несколько трамвайных остановок от неё. Не познакомила она меня с матерью и братом, об отце рассказывала лишь, что погиб он на войне. Но в тот раз Маша была более откровенна.
Главным в её исповеди было то, что пережила она во время войны, оставшись в Одессе. Во время оккупации мать спасла её и брата от гибели, скрывая от облав в прибрежных скалах и пещерах. Тихо, избегая недоброго взгляда, сидели они взаперти в своём доме на Фонтане, стараясь ничем не привлекать внимания соседей, среди которых были разные люди: кто-то помогал, кто-то угрожал, а кто-то и донёс на них.
Дважды приезжала к дому закрытая машина с чёрными крестами, чтобы забрать их, детей еврея, в гетто, куда было согнано еврейское население города. Один раз никого не застали, а во второй раз соседи отстояли: женщины крик подняли, уверяя, что отец у детей не жил с ними, был молдаванином и в Молдавию давно уехал.
Одна из них, по национальности молдаванка, знавшая румынский язык, румынского офицера в дом пригласила, угостила хорошо, взятку дала, чтобы он адрес забыл. Мать отдала, что у неё ценное было, но с того времени заболела, распухла вся, "слоновая болезнь" у неё развиваться стала. Брат, когда прятались в скалах, руку сломал, к врачу обратиться побоялись, рука срослась плохо, до сих пор болит.
Маше туго пришлось: и страх терпеть, и в огороде копаться, и в доме сварить-убрать. Мать болеть себе, правда, не позволяла, нашла знахарку фонтанскую, пораспросила её, та травы посоветовала. До прихода наших больная кое-как продержалась, а потом уже подлечилась немного в больнице. В годы оккупации
школу детиредко посещали, потом нагонять пришлось.
Об этом написала Маша в рассказе, который не надеялась напечатать. Рассказ был проникнут глубокими чувствами, и его нельзя было читать без волнения. Он был лучшим из тех, что дала она мне прочитать.
Годы шли, насыщаясь событиями и переживаниями. С Лесей случилась беда. Она, блестяще выдержав конкурс, поступила в консерваторию, была много-обещающей студенткой, готовилась к ответственному выступлению. Но однажды, слякотной одесской зимой, поскользнулась и сломала руку. Кроме того, у неё было лёгкое сотрясение мозга, которое дало осложнение - частые головные боли. Год занятий пропал, пропала и перспектива удачной карьеры как пианистки.
Благодаря упорству, консерваторию Леся закончила, но о концертах и кон-курсах пришлось забыть. Нашлась для неё работа аккомпаниатора в спортивном кружке и часы преподавания в детской музыкальной школе.
Леся очень подурнела. Высокая и стройная, всё ещё с длинной девичьей косой, она в первый момент привлекала внимание даже на улице. Но и раньше не очень улыбчивая, после пережитого, она отпугивала суровым выражением лица, недобрым взглядом в общем-то красивых голубых глаз, отсутствием женственности и мягкости, так свойственной её менее красивой, но более привлекательной матери. По существу незлая и умная девушка, она отталкивала любого мужчину, который ею интересовался, и сама от этого страдала.
Маша очень переживала за неё. Единственная дочь, "свет в окне", как сложится её жизнь? Свою жизнь Маша неудавшейся не считала. Да, она проживает её одна,- "соломенная вдова", но в её жизни была и есть любовь. После ссоры в Югославии Маша первая написала мужу, ещё раз объяснила своё решение, просила его приехать, написала, что всегда любит и ждёт только его. Муж согласился, что в Албанию им ехать нельзя, страна идёт к полному развалу.
И в Советском Союзе тоже началась перестройка. Она перевернула не только жизнь бывших советских республик, но и многих стран мира. Наметились перемены и в Албании. Дипломатические отношения с Советским Союзом не были ещё установлены, но муж Маши в составе какой-то делегации прибыл в Москву. Маша с Лесей поехали на встречу с ним. Родителям было уже за пятьдесят, муж был старше Маши на два года.
Жизнь прожита в разлуке, но все трое были семьёй. Ни он, ни она другой семьи не обрели. Были ли у него другие женщины, Маша не спрашивала и знать не хотела. У неё не было никого, хотя кое-кто из "клиентов" был непрочь завести с ней роман.
После падения "железного занавеса" началась массовая эмиграция из Со-ветского Союза. Маша с мужем договорились, что вместе уедут жить в Югославию, завершат только свои дела. А дел было много.
Уже несколько лет как один из бывших "клиентов" , которому Маша помогла оформить диссертацию, став проректором, пригласил её на работу в педагогический институт на кафедру украинской литературы.
Леся тоже давно поняла, что ей, возможно, придётся по состоянию здоровья отказаться от профессии пианистки, и она поступила на заочное отделение филфака в тот же педагогический институт. Учение у неё шло успешно, многие предметы, сданные в консерватории, ей перезачли, так что удалось , сдавая ещё экзамены досрочно, значительно сократить срок обучения.
А Маша после поездки в Москву начала ускоренно готовиться к защите дис-сертации. Со времени перестройки желающих идти в науку становилось всё меньше. Молодёжь устремилась туда, где были большие деньги. Кафедра украинской литературы в пединституте таким местом не была. Несмотря на солидный возраст соискателя, её ещё и торопили с защитой: кафедре нужны были научные труды.
У Маши диссертация почти была готова. Взяв за основу свою дипломную работу по творчеству Леси Украинки, она, доработав её и подготовив несколько статей для публикации по теме, в течение года представила диссертацию к защите. Осталось только ждать публикаций, отзывов и прочих формальностей. В процессе печатания и общения с соискателями на протяжении многих лет она эту "кухню", с их слов, хорошо изучила.
И получилось, что в то время, как я, работающая матьдвоих детей в стране вечных "временных трудностей", поустав в пути, готовилась, как говорили, к "заслуженному отдыху" на пенсии, Маша, старше меня на год, стала подающим надежды "молодым учёным", кандидатом наук.
На вопрос : -Зачем тебе это? - Маша отвечала: -На Западе я буду считаться доктором, а это немало.
Так впервые услышала я от неё, что на Западе кандидат наук - это то же самое, что доктор наук, и поняла Машин замысел. Ожидали ещё, пока Леся получит свой второй диплом. Ждать оставалось недолго.
Но опять политика вмешалась в их жизнь. Случился путч, все боялись возврата к прошлому. Те, кто думали уехать из страны, спешно готовились в дорогу. Собрались и мы с мужем. Наши дети уже год, как были в Израиле. Маша пришла ко мне за советом. Переезд в Югославию состояться не мог, и эта страна была накануне развала. В Косово давно начались беспорядки, лилась кровь, погиб муж золовки, она сама в отчаянии, не знает, куда ехать.
В Албании рухнул коммунистический режим, люди бегут оттуда по суше и по морю, преимущественно в Италию, превращаясь в изгоев - нелегальных эмигрантов.
Муж Маши не знает, что предпринять, а она решила, пока не поздно, уезжать, куда глаза глядят. Лучше всего было бы в Европу. Может, он сумеет выбраться туда. Она пыталась оформить выезд в Германию, но пока не получилось. К вопросу еврейства немцы относятся слишком придирчиво.
Они могут ехать в Израиль, всё-таки Маша, еврейка по отцу, и даже мать может поехать с ней. Но как быть с таким "интернационалом"?
Муж из Албании, скорей всего, туда не попадёт, да и Леся, совсем не еврейка, как себя там будет чувствовать?
Я не знала, что им посоветовать, но про себя подумала, что Маше, может быть, лучше всего было бы оставаться на месте.Мужу её тоже в Одессе устроиться будет легче, язык всё-таки знает. Но жизнь на Украине становилась всё труднее.
Маша всё же подала документы на выезд в Израиль. Когда мы уезжали, она пришла попрощаться, подарила на память красочный альбом о нашем родном городе, который я часто рассматриваю вдали от него.
Я оставила ей адрес и телефон детей, по которому она сможет найти меня в Израиле. Но она меня не нашла, а может, и не искала. Правда, дети сменили место жительства. Я тоже потеряла её адрес и не знаю, что с ней. Подруга моя, по моей просьбе и описанию, нашла её дом в переулке, но квартира была заперта.
- Где ты, Маша, "соломенная вдова"? Где муж твой и дочь? Соединились ли вы, наконец? Или бродите по миру, никак не соединясь до самой старости, в вечной любви и тревоге? Где ты, Маша, отзовись!