Коммунальная квартира - наше коллективное жильё. Я видела много коммунальных квартир. В той стране, где прошла почти вся моя жизнь, большинство людей в городах жили в коммунальных квартирах. Это порождение в Советском Союзе социальных процессов 20-х - 50-х годов ХХ-го века постепенно стало уменьшаться с началом "хрущёвской оттепели", когда усиленно началось строительство малогабаритных квартир со всеми удобствами в Москве и промышленных центрах, а затем и во всех городах огромной страны. Постепенно планировка квартир улучшалась, строительство жилья стало разнообразнее, но жители коммуналок, выстроившиеся в длинные очереди на получение государственного или кооперативного жилья, до сих пор не все ещё расстались со старыми коммуналками, проживая в них от рождения до старости, рожая и выращивая в них детей, а иногда внуков и правнуков. Коммуналки стали своеобразными "родовыми гнёздами" времён социализма для миллионов людей.
Разные были коммуналки... О некоторых из них вспоминают люди даже с ностальгией, особенно если доживают они свой век в одиночестве, в молчащих стенах отдельных квартир, с которыми их мало что связывает. А там были люди, соседи, с которыми столько прожито... Разные были коммуналки.
Глава 1 . Киев
Первой моей коммунальной квартирой была та, в которой я родилась. Это было в
городе Киеве, тогда и теперь столице Украины, на улице Тарасовской. Квартира эта не всегда была коммунальной. Задолго до моего рождения, в начале прошлого века, эту пятикомнатную квартиру снял у домовладельца мой дед, переехавший с семьёй из городка Брусилов, где у него были свой дом и магазин тканей, которые он продал, чтобы осуществить свою мечту - дать образование трём сыновьям-погодкам в большом городе, тем более, что бабушка была коренной киевлянкой. В этой квартире вскоре родилась у них младшая дочь, моя мать, пятый, точнее седьмой, ребёнок в семье: две девочки умерли маленькими от воспаления лёгких ещё в Брусилове.
Революция превратила съёмное жильё в государственное, а квартиру - в коммунальную. Со временем сыновья и старшая дочь покинули родительский дом, и наша семья осталась в двух больших комнатах с коммунальной кухней, куда мы после Второй Мировой войны не вернулись.Из эвакуации мы возвратились на Украину, но не в Киев, а в Одессу, куда привёз нас, бабушку, маму и меня, мой дядя, бывший тогда художественным руководителем Театра Советской Армии в прошлом Киевского военного округа.
В Киеве здание этого театра было разрушено, и его направили в Одесский военный округ, где предоставили помещение бывшего Еврейского театра. О боевом пути Театра Советской Армии и его дальнейшей судьбе я написала в воспоминаниях о театральной Одессе.Во флигиле в театральном дворе по улице Греческой получили жильё семьи некоторых сотрудников, в том числе и наша семья.
Глава 2. Одесса
Приехали мы в Одессу ещё до окончания войны, почти сразу после её освобождения от немецко-румынской оккупации. В нашем квартале в центре города размещались в то время два театра, Дом офицеров, ресторан и кинотеатр. Весёлый был квартал, но шумный. Там в коммунальной квартире я прожила ровно сорок лет.
В нашей коммуналке разместились три семьи. Две из них, в том числе и мы, жили там постоянно, а в одной из комнат соседи менялись за сорок лет десять раз. Представляете, сколько впечатлений! Жили в этой "нехорошей", по Булгакову, тридцатиметровой комнате разные жильцы.
Первыми, самыми приятными за всё время, соседями были очень интеллигентные люди: Заслуженная артистка РСФСР Матильда Василянская с племянником, моим ровесником, который рассказывал, что родители его разведчики, выполняющие секретное задание за рубежом. Через какое-то время в квартире появилась несчастная больная женщина, его мать, отсидевшая длительный срок в ГУЛАГЕ, там погиб его отец. Оба были слушателями института Красной профессуры в Москве, учениками Бухарина, за что и пострадали. Самым неожиданным было то, что бывшая политзаключённая, с которой я была дружна и тогда, когда они, получив ещё одну комнату, переехали этажом выше, оставалась верна идеалам юности.
Одинокая, после скоропостижной смерти сестры и отъезда сына на учёбу в Ленинград, бывшая соседка была всегда рада мне, но отчаянно спорила, когда я, в ту пору уже студентка, знающая советскую жизнь лучше её, указывала на бросающиеся d глаза недостатки, которые она не замечала или не хотела замечать.Рассказывая мне о прошлом, о жизни в лагере она не говорила никогда.
После них в квартиру въехала театральная портниха. Дочь её, красавица, актриса одного из московских театров, была женой известного диктора радио Николая Александровича. А сын служил в армии адъюдантом у генерала. Уже после окончания войны получила мать ужасную весть о его гибели. Боевой офицер застрелился в Вене из-за несчастной любви к молодой генеральше. Вскоре мать уехала к дочери, обменяв свою комнату на комнату в Москве.
Обменялась она с молодой парой москвичей с грудным ребёнком. Молодой юрист получил назначение в таможню Одесского порта, приехал сначала один и через короткое время начал погуливать. Иногда, забыв ключи от входной двери, будил нас звонком, приводя среди ночи даму. Вскоре прибыла и его жена с маленькой дочкой. Жена только окончила географический факультет Московского университета и жила в Москве с родителями в маленькой, но отдельной квартирке с удобствами. В чужом городе, в коммунальной квартире она отважно сражалась с дымящей печкой, коптящим керогазом, на котором приходилось вываривать пелёнки, с кричащим ребёнком и вечно отсутствующим мужем. Соседи очень жалели её.
Молодой лавелас, кроме работы, вечерами и в выходные дни, по его словам, солировал в хоре портклуба. Голос у него действительно был хороший. Так долго продолжаться не могло. Вскоре, собрав вещи, жена с ребёнком сбежала в Москву, а прежняя соседка вернулась в свою комнату, видимо, это было оговорено. Но в Москве её ждали дочка и внук, которые нуждались в ней, и был найден другой вариант обмена.
На этот раз в комнате поселилась привлекательная средних лет жиличка, не без сожаления оставившая столицу ради осиротевшей племянницы - девятиклассницы, с которой она вскоре съехалась, сменив две комнаты на смежные, но с отдельной кухней.
Следующий сосед, энергичный старик, бывший во время войны партизаном, избавил нас, наконец, от печного отопления, добившись подключения к теплоцентрали. В партизанском отряде в Брянских лесах он вынужден был скрывать свою еврейскую национальность, изменив фамилию на русскую, но затем вернулся к прежней. Так поступали не все. Я знала нескольких евреев, ставших после войны таким образом "русскими" по паспорту.
Первая семья партизана погибла в одесском гетто. Он женился на вдове, заменив погибшего на фронте отца её дочери. Она и называла его папой. Через какое-то время состоялся внутрисемейный обмен. Его падчерица, почти моя ровесница и тёзка, пришла в квартиру с мужем и двумя детьми. Она не работала, любила поговорить и мучила меня бесконечными разговорами о детях и своих делах на общей нашей кухне, так что я старалась не выходить, завидев её. Мы были рады, когда она съехала.
Но недаром одной из любимых поговорок моей бабушки была старая мудрость, гласившая: "Не надо просить на нового царя". С каждым новым соседом положение в коммуналке всё ухудшалось. После моей тёзки всю квартиру заполнила шумная еврейская семейка, переселившаяся со славной одесской окраины Молдаванки. Глава семьи отсиживал пятнадцатилетний срок за финансовые преступления. Сидел он не только за себя. Его "подельники" ежемесячно приносили далеко не верной жене его "зарплату".
Муж вернулся, отсидев весь срок. Между прочим, он, сын старого большевика, активного участника революции в Одессе, оказался работящим и тихим человеком. Вероятней всего, на "финансовые подвиги" этого "сидельца" подвигла жена, бойкая бабёнка, гордо именовавшая себя "Инженером", так как, не получив образования, должность инженера отдела снабжения. Свою работу она часто переносила в нашу коммунальную квартиру, решая производственные вопросы по общему телефону, так что дозвониться к нам было нелегко. До чего обесценено иногда было звание "инженер" в советской стране! Жили с ней в одной комнате ещё старушка-мать,, дочь, маленькая внучка и зять-наркоман, которого в дом не пускали, и он ногами, бывало, стучал всю ночь, ломая входную дверь. Все они давно уже в Нью-Йорке, говорят, на Брайтон-Бич открыли магазин стройматериалов.
Самым неприятным из всех соседей оказались даже не они, а старик-сапожник. Въехал он вместе с женщиной, у которой была взрослая дочь, похожая на цыганку. Оказалось, что дочь была ей племянницей. Младший брат привёз ребёнка к ней прямо из роддома. Мать девочки , армянка, там же отказалась от неё и укатила на родину, у отца девочки была семья, и ребёнок был не нужен и ему. Растить девочку пришлось бездетной сестре и её мужу. Муж умер, девочка выросла и вышла замуж, а женщина сошлась с нашим соседом, но вскоре, оставив старика, уехала с детьми в Америку. Как часто бывает, доброе дело не осталось безнаказанным. Старик получил от женщины письмо, в котором та жаловалась, что приёмная дочь с зятем насильно отобрали у неё все драгоценности и деньги,была она небедной, заявив, что в Америке капитализм и царят волчьи законы, её же препроводили в дом престарелых, где она, по слухам, вскоре и умерла.
А сосед наш стал женихом. Неухоженный, неопрятный, он принимал дам в своей неубранной комнате, не убирал он и на кухне. "Дамы" иногда наводили порядок, иногда так и сидели в этом "бедламе", иногда громко закатывали сцены ревности, расспрашивали мою дочь, кто к нему ходит.
В расположенном неподалёку Городском саду, где на лавочках по вечерам собирались пенсионеры, преимущественно женского пола, старик пользовался успехом, видимо, из-за густых, почти без проседи, волос и белозубой улыбке. У него сохранились все зубы. Он считал, что это потому, что он никогда их не чистил щёткой с пастой.
Старик почти не болел, а умер, упав прямо на улице. К нему долго не подходили, принимая за пьяного бродягу, потом долго не хоронили. Когда разыскали дочь, она его хоронить не захотела, так как он оставил их с матерью, когда та потеряла ногу в результате несчастного случая. Как решился вопрос, не знаю, потому что всё это было уже после того, как мы, получив наконец отдельную квартиру в районе Большого Фонтана, поселились на седьмом этаже в доме с видом на море.
Расстались мы с нашей коммунальной квартирой, с семьёй наших многолетних соседей.Это была семья Народного артиста СССР, в прошлом любимца Одессы, Аркадия Аркадьева, которую он оставил, переехав с Театром Советскойй Армии во Львов. До сих пор продолжают жить в этой квартире в двух комнатах с отдельной кухней его сын и невестка. Об этой семье можно было бы написать целый роман, где было бы всё: и любовь, и коварство, и измены, и неблагодарность, и упорство, и счастливая случайность, и безграничная материнская любовь.
Разные люди прошли через нашу коммуналку, не обо всех я рассказала. В ней прошли лучшие годы моей жизни. В ней познакомилась я со своим будущим мужем, в ней, находящейся в центре города, часто собирались наши друзья, здесь родились наши дети и старший внук. Разве могу я забыть её?
Знала я и другие коммунальные квартиры.
Глава 3. Ленинград
В Ленинграде, на Старо-Невском, жила в маленькой комнате в коммуналке семья моей тёти. В конце двадцатых годов прошлого века выменяли они комнату в нашей квартире в Киеве на Ленинград, где муж тёти,Яков Зильберман, тогда молодой кандидат химических наук, мог заняться научной работой. После революции миграция была огромной, особенно стремилась молодёжь в обе столицы, в Москву и Ленинград, не утративший ещё столичный лоск дореволюционных времён.
В квартире тёти, собрались люди примерно одного возраста, одних интересов. Соседи стали друзьями, коммуналка превратилась в "коммуну", где совместно отмечались праздники, соседи во всём помогали друг другу.
В квартире часто появлялись киевляне, тоже переехавшие в Ленинград. Все люди талантливые и честолюбивые, стремящиеся утвердиться на новом месте. Среди них была тётина подруга, известная в Ленинграде пианистка, рыжеволосая красавица Татьяна Рябова. Она вскоре вышла замуж за коренного петербуржца, молодого, подающего большие надежды композитора Василия Соловьёва-Седого.
Моя бабушка, навещавшая тётю до войны, рассказывала, как та познакомила её с отцом приятеля. Колоритный старик представился : "Я петербуржский дворник Павел Соловьёв". В семье этих талантливых музыкантов было большое горе. Их единственная очаровательная дочь Наташа, по злой иронии судьбы, родилась глухонемой.
Ещё один приятель тёти по Киеву, Анатолий Кучеров, ленинградский писатель, спустя годы, стал её сватом, правда, ненадолго. Он был женат на редакторе одного из издательств, дочери дворецкого князя Юсупова. Я бывала в их квартире, носившей, даже спустя полстолетия, отпечаток незнакомого мне "барского быта", заимствованного, видимо, от бывших хозяев. Квартира была отдельной, в ней жило много стариков: нянюшки, бабушки, тётушки, не то, что в молодёжной "коммуналке" у тёти, где, по её рассказам, до войны было тесно, но весело.
В начале войны тётя, Бетти Левина, "Мастер художественного слова" Ленгорэстрады, в составе одной из первых фронтовых бригад выезжала с концертами на фронт. Четырёхлетнего сына она оставляла с няней и с мужем, его призвали не сразу. Однажды , вернувшись из поездки домой, она не застала никого. Муж оставил записку, что его мобилизовали, но куда направят, он не знал. Няня через оставшуюся в квартире соседку, остальные ушли на фронт, передала, что ходили по квартирам, собирали всех детишек и куда-то срочно вывезли. Сама она поторопилась к себе в деревню, чтобы в это трудное время быть со своей семьёй. Представляете, что испытала бедная тётя?
От переживаний у неё сразу пропал голос, и её чёрные волосы стали серыми от седых волос. О муже ничего узнать не удалось, а ребёнка она отыскала в детском доме, исходив пешком почти всю Ярославскую область, куда вывезли ленинградских детей, спасая их от бомбёжек и блокады. Устроилась тётя с большим трудом прачкой в этом же детском доме, пока не разыскал их её муж, отправленный в тыл на переоборудование мирного предприятия для военных нужд.
Вернулись они в ленинградскую коммуналку ещё до окончания войны. Там всё изменилось. Из старых соседей остался лишь один. Он пережил блокаду и был тяжело болен, много лет они поддерживали его.
Вернувшись из эвакуации с заболевшим ребёнком, тётя не могла уже работать в Ленгорэстраде, ездить на гастроли. Её муж, Яков Зильберман, вернулся на прежнюю работу, заведовал лабораторией в Институте промышленной химии. Он готовился к защите докторской диссертации, которую почти завершил ещё до войны. Было трудно, опять всё пришлось начинать с нуля: карточная система, совсем не осталось мебели, её сожгли соседи во время блокадной зимы. Время шло, жизнь постепенно налаживалась. Тётя начала руководить самодеятельными театральными коллективами в двух институтах. Большие надежды возлагались на защиту мужем докторской диссертации.
Всё изменилось неожиданно и коренным образом. Мужа тёти привлекли в составе группы ленинградских химиков к работе над созданием первой советской атомной бомбы. Он этого не хотел. Но никакие отговорки по поводу того, что он специалист в другой области, что уже назначено время защиты докторской по другой теме, что он даже не член партии и свободен в профессиональном выборе, что он вообще не хочет "делать бомбу", не помогли. Его уговаривали, сулили всякие материальные блага, наконец, угрожали полной безработицей или ещё чем похуже, и он вынужден был согласиться. Хотя война уже окончилась, он снова был мобилизован.
Из Ленинграда всех "атомщиков" отправили в длительную командировку, материальные блага были предоставлены, но до успешного завершения проекта, довольно скромные. Жизнь в коммуналке продолжалась. В перерывах между командировками в их комнате появлялись новые люди. Тётиных друзей сменили сослуживцы мужа, с солидными учёными степенями. Однажды их посетил по какому-то поводу один из руководителей "атомного проекта", заместитель Курчатова, академик Александров. Жилищные условия, в которых жила семья, его просто потрясли. Он распорядился выделить им в первом же ведомственном строящемся доме в Новой деревне отдельную квартиру. Так кончилась тётина коммуналка.
А диссертацию, без упоминания имени Якова Зильбермана, защитил его близкий товарищ и сослуживец, которому он в своё время очень помог. Тот получил за чужую многолетнюю работу Сталинскую премию 3-ей степени. Правда, в тот же год настоящий автор стал вместе со всеми участниками "атомного проекта" Лауреатом Сталинской премии 1-ой степени, а впоследствии и Ленинской премии. Через несколько лет ему присвоили звание доктора химических наук и профессора без защиты диссертации, по совокупности трудов. Но с товарищем тем он общаться перестал. Кое с кем им просто "рекомендовали" ограничить общение в силу "засекреченности". Это очень раздражало гостеприимную, любящую компании тётю. Хотя всё равно молодость осталась позади, менялись и люди. Соловьёв-Седой и его жена стали слишком знаменитыми для простого дружеского общения, кто-то не пережил войну, кто-то , как бывает, не мог пережить успех и материальный достаток друга, с которым когда-то начинали на равных.
За всё в жизни приходится платить, иногда самой жизнью. Как. многие первопроходцы - атомщики, муж тёти был облучён, тяжело болел и умер мучительной смертью. Она пережила его на пятнадцать лет.
Глава 4. Москва
Памятной коммунальной квартирой для меня была московская коммуналка моего дяди, Бенедикта Норда - Левина. Она была построена в начале 30-х годов как кооперативная надстройка на шестом этаже старого московского дома. Надстраивался флигель без лифта во дворе дома на Пушкинской. Из окна кухни был виден торец Большого театра, а в фасаде дома располагался один из выходов метро.
В отдельной квартире на шестом этаже жила знаменитая певицак Надежда Обухова, а напротив неё на лестничной клетке в коммунальной квартире по одной комнате заняли Сергей Образцов, мой дядя и ещё одна художница. С Образцовым, приехавшим в Москву из Ленинграда, дядю, приехавшего из Киева, связывала похожая театральная молодость. Они оба начинали как художники, занимались в ВУХТЕМАСе (Высшие художественно-технические мастерские), затем - в театральной студии 2-го МХАТа, были учениками и сотрудниками Евгения Вахтангова, занялись режиссурой. Но затем их творческие пути разошлись.
Сергей Образцов создал свой знаменитый Театр кукол в 30-ые годы. Я помню, как приехал он в Киев, кажется, в 1939-ом году на открытие Дворца пионеров. Шёл спектакль "Большой Иван", где сначала выступали куклы, а затем на сцене появлялся Сергей Владимирович, русский богатырь в вышитой рубахе и больших сапогах. Перед началом спектакля мы с мамой зашли к нему в кабинет, он передал письмо от дяди, деньги для родителей и мне подарок - куклу и детский сервиз в коробке, всё это он принёс с собой. На спектакль мы прошли по контрамарке и сидели во втором ряду.
Навсегда запомнила я светловолосого великана с добрыми глазами. Через много лет, слушая выступления Образцова по телевидению, я вспоминала Киев своего раннего детства, дорогих мне людей, маму и дядю. Он пережил их намного. Вспоминала я и его, молодого, настоящего русского интеллигента, каких не так уж много сохранилось в России.
Когда мы возвращались из эвакуации в 1944 году, то останавливались на несколько дней в этой московской квартире. Так как в дядиной комнате все разместиться не могли, то ночевали и в комнате Образцова.. Там жил тогда кто-то другой, но уступил её на короткий срок нашей семье.
Во время антисемитской компании, где Бенедикта Норда, тогда уже Заслуженного деятеля искусств УССР, доцента Киевского театрального института, объявили "космополитом", он стал безработным. С трудом нашёл работу в Харькове в украинском театре им. Тараса Шевченко и параллельно в театральном институте. Со временем присвоили ему звания Народного артиста УССР и профессора.
Жена дяди, Евгения Ростова, бывшая когда-то его студенткой в Киевском театральном институте, с их сыном осталась в Москве. Во Дворце пионеров на Ленинских горах руководила она кружками художественного слова Так и жили они долго на два дома. У неё было много знакомых среди известных людей. Некоторых я видела, когда останавливалась в этой квартире, о других слышала. Дружила она с популярной актрисой Половиковой, матерью ещё более популярной киноактрисы Валентины Серовой. Я видела Половикову с мужем как раз в тот период, когда она хотела лишить больную алкоголизмом дочь материнских прав, удочерив внучку. Суд ей в этом отказал. Всё это обсуждалось громко и при всех..
В другой мой приезд кормила Женя обедом знаменитого поэта Михаила Светлова, она его почему-то очень жалела. Бурно обсуждалась по телефону пропажа её сокурсника по Киевскому театральному институту Тарапуньки -Тимошенко, которого оставленная жена, её подруга, разыскивала по всему Союзу. Нашёлся "блудный муж" в Полтаве, на своей родине, попал в больницу с сердечным приступом
Вскоре после этого я увидела Тарапуньку в Одессе во время гастролей вместе с партнёром, Штепселем - Березиным, коренным одесситом, отца которого в Одессе все знали. Старик много лет проработал билетёром в цирке. Вместе с главными украинскими "хохмачами" выступала новая жена Тарапуньки, молодая, очень красивая певица. Так что сокурсницы напрасно волновались за него.
В этой квартире от Жени я впервые услышала имя Владимира Высоцкого. Он был ещё школьником, но песни его уже были популярны в Москве среди молодёжи. Владимир был сыном её давнего приятеля Семёна Высоцкого, с ним они росли в одном дворе в Киеве. Она показала мне фотокарточку с надписью, которую подарил ей старший Высоцкий во время случайной встречи на фронте во время войны.
Двор в Киеве, где жили бабушка, детский врач, и дедушка, Владимир Высоцкий посещал неоднократно.
Мой дядя в свою московскую квартиру вернулся лишь десятилетие спустя, выйдя на пенсию. Волнения, связанные с устройством на работу в ГИТИС, сложный обмен комнаты в коммуналке и харьковской квартиры на самостоятельную квартиру в Москве, все пережитые ранее обиды и невзгоды, а также неустроенность быта привели к преждевременной его смерти. И хотя в некрологе, помещённом в "Вечерней Москве", его назвали "старейшим театральным деятелем", стариком он не был. Когда он умер, исполнилось ему только шестьдесят четыре года.
Хоронили дядю из Дома актёра. На похоронах было много видных деятелей театральной Москвы. С прощальным словом выступил Юрий Завадский. На похороны приехали налегке в октябрьские холода студенты из Харькова, пришлось искать для них тёплую одежду. Собрались старые друзья, в том числе и еврейские актёры, с ними дядя начинал работу как актёр в Минском еврейском театре.
Незадолго до смерти судьба подарила ему ещё одну встречу, встречу с юностью. О ней рассказал он мне сам, когда приехала я в командировку, и мы с ним вышли прогуляться по Пушкинской, за несколько месяцев до его кончины. Незадолго до этого в Москву приехала из Израиля делегация деятелей культуры, и среди них Хана Ровина, первая артистка первого театра на иврите "Габима", приехавшего в Палестину задолго до создания еврейского государства .Она тоже была ученицей Евгения Вахтангова, да и весь театр был создан под его руководством. Дядя , моложе её лет на девять, был её страстным поклонником. Она была его первой любовью. Он, тогда 20-летний юноша, нарисовал её портрет и назвал его "Моя мона Хана". Она, уже взрослая женщина, отвергла любовь мальчишки, но считала его своим другом.
Пригласить "заморскую гостью" в коммуналку на шестой этаж без лифта дядя, конечно, не мог. Они встретились в Доме дружбы с зарубежными странами. Он подарил Ровиной её портрет, который можно было передать лишь официальным путём. Получила она его через два года, когда его уже не было в живых.
А мне при нашей последней встрече отдал он подаренный ею медальон с изображением Израиля, как бы предопределив мой путь, о чём, конечно, никто из нас тогда не думал.
Поминки дяде справляли уже не в коммунальной, а в самостоятельной просторной квартире на Ленинском проспекте, куда переехала семья без него, пока он обследовался и умер в больнице, недалеко от их нового дома. Пожить ему в новой квартире не пришлось.
Последний покой мой любимый дядя, режиссёр, Народный артист Украины, Бенедикт Наумович Норд-Левин, обрёл в колумбарии Новодевичьего кладбища. Тоже посмертная
"коммуналка", хотя и почётная.
Послесловие
Разные люди, известные и неизвестные, со своими радостями и печалями, успехами и неудачами, со взлётами и падениями, с тревогами и надеждами, прошли через комму-налки. Мы вышли из них, и поэтому умеем лучше приспосабливаться, умеем ценить и прощать.Там прожили мы тяжёлые годы, но знали счастливые дни, за что вспомина-ем их и добром, хотя радуемся тому, что остались они лишь в нашей памяти и в нашем прошлом.