На углу Соборной площади и улицы Льва Толстого стоит школа. Школ в этом районе много, только по улице Льва Толстого - четыре. Все они небольшие, занимают помещения дореволюционных гимназий. В нынешние времена некоторые из них вновь стали называться гимназиями или лицеями.
Школа, в которой случились события, незабытые мною до сих пор, отличалась от остальных. Она помещалась в типовом школьном здании, отстроенном сразу же после 2-ой Мировой войны взамен разрушенного, и была единственной украинской на весь район. Ассимилированные одесские украинцы в то время предпочитали обучать своих детей в русских школах. Самым видным учеником из моих ровесников в то время был в этой школе сын нашей учительницы украинского языка, Костя. Его мать, молодая красивая женщина, с гордо посаженой головой, увенченной несколько старомодной, даже в то время, толстой косой, растила сына одна. Целые дни она была занята в школе, и Костя приходил к ней ежедневно.
Мы привыкли к нему, росли вместе, и как - то не заметили, как успел он превратиться из шустрого мальчишки в высокого симпатичного, правда, не очень приветливого парня. В старших классах у нас была уже другая "украинка", и в нашей женской школе мы его не встречали.
Две мои одноклассницы, каждая в отдельности, признались мне, что не напрасно провожают меня домой после уроков до Соборной площади, они надеятся увидеть Костю возле его школы. Эти как бы случайные встречи не вызывали у него ни малейшего интереса, как и приглашения на наши школьные вечера.
Я же несколько раз замечала, как, спрятавшись за деревьями, он как будто поджидает кого-то. Однажды я встретила его на улице с высокой черноволосой женщиной, они оживлённо беседовали. Он нёс в обеих руках два тяжёлых портфеля, свой и её.
Вторично увидела я их на районном собрании школьного актива, где они оба оказались в президиуме. Это было время жестокой борьбы власти с "космополитизмом". Школьников собрали по этому поводу. Я чувствовала себя очень неуютно. Жертвой этой борьбы недавно стал близкий мне человек, мой дядя, он остался без работы. И хотя я ещё верила в правильность всего, что писалось в газетах, за дядю могла поручиться, так что переживала большое смятение и неприятие происходящего.
Выступающие сменяли друг друга. Вдруг я услышала явно еврейское имя и отчество, что заставило меня насторожиться. На трибуне оказалась та самая черноволосая женщина, которую я встретила с Костей. Она была его учительницей русского языка и литературы. Говорила она хорошо поставленным грудным голосом, не заглядывая в "бумажку", как многие ораторы, но то, что она говорила, заставило меня покраснеть и опустить голову. Мне было стыдно. Как может она, еврейка, без тени сомнения так безжалостно громить "безродных космополитов"! Ясно было, что речь шла о нас, её соплеменниках. Заставили? Непохоже. Слишком искренне звучал её голос. Значит, верила?
Я подняла голову и увидела, как смотрел на неё Костя. И вдруг зарождающимся женским чутьём я поняла: "Да он же влюблён в неё, свою учительницу!"
Через некоторое время в нашей школе пронёсся слух, что "украинка" заболела, её с сердечным приступом увезла "Скорая помощь" прямо с урока. Из больницы её вскоре выписали, но в школе она не появлялась, и мы, узнав домашний адрес, решили навестить больную.
Пройдя длинный, заставленный вещами коридор коммуналки, мы попали в большую светлую комнату, где встретил нас приятный запах свежевыстиранного белья. Отложив глажку, учительница наша стала угощать нас чаем с домашним печением. Было неловко, что вместо помощи мы доставили больной лишние хлопоты. Но она уверила нас, что чувствует себя уже хорошо и днями выйдет на работу.
За чаем учительница, совсем домашняя, непохожая на "классную" наших детских лет, рассказывала нам о своей нелёгкой судьбе. Во время Второй Мировой войны она, жена партийного работника, не успела эвакуироваться и, опасаясь за жизнь свою и ребёнка, переходила из села в село, пока не добралась до Одессы, где жила её близкая подруга. Здесь дождались они освобождения. Но муж её, оставшись живым, вернулся с войны с другой женщиной. Костя ждал отца и очень тяжело пережил его измену.
- Вся жизнь моя посвящена cыну, и вот такая благодарность.-
И мы услышали то, о чём она, вероятно, не должна была рассказывать нам, в общем-то чужим девочкам. Но, видимо, очень уж болело её материнское сердце. У Кости с его учительницей был роман, не какая-то юношеская влюблённость, а настоящая взрослая взаимная любовь.
Нам было уже по 16-17 лет, но настоящего романа ни у кого из нас ещё не было. Были, конечно, встречи с мальчиками из соседних мужских школ или мореходных училищ, но мы понимали, что это совсем другое.
Вскоре события быстротекущей школьной жизни заняли нас целиком, приближалась пора экзаменов на аттестат зрелости. И только встречая в школьных коридорах "украинку", мы старались быстро пробежать мимо, думая, что она, наверное, жалеет о своей откровенности.
Костина история уже не была тайной ни для кого. Среди старшеклассников и особенно старшеклассниц школ нашего района о ней шли споры и пересуды. Откуда-то стало известно, что мать Кости писала во все инстанции, требуя убрать эту "космополитку" из школы. Но её не уволили, то ли потому, что она, одна из ярких педагогов в районе, организовала известный за его пределами школьный театр, что была всегда окружена учениками и её открытые уроки одобрялись Институтом усовершенствования учителей, то ли потому, что она, фронтовичка, была награждена медалью "За отвагу" и другими боевыми знаками отличия. Ей лишь объявили строгий выговор и предупредили, чтобы больше жалоб и слухов не поступало.
Костя окончил школу с золотой медкалью, но не поехал, как предполагалось, в столичный университет, куда получил приглашение как победитель республиканской олимпиады по физике, а поступил в местный университет и не на физический, а на филологический факультет, украинское отделение. Может потому, что решил продолжить семейную традицию или потому, что окрылённый любовью, начал писать стихи и даже печататься в прессе.
Прошло несколько лет. Я окончила университет, отработала по назначению, вышла замуж, родила дочь. Прогуливая её как-то в коляске по Соборной площади, я встретила свою учительницу с малышом, крепко державшим её за руку. У меня осталось неприятное ощущение от её писем в "инстанции", но я поздоровалась. Она мне очень обрадовалась, стала расспрашивать о моей жизни и бывших соученицах, мы присели на скамейку и за неторопливой беседой провели всё время, пока гуляли с детьми.
Она рассказала, что Костя женился сразу после окончания школы на ней, своей учительнице. Чтобы не потерять сына, ей пришлось примириться с невесткой, постепенно отношения наладились. Люди одной профессии, обе одинокие, они даже привязались друг к другу. Невестка оказалась хорошим человеком, заботливой женой. Во время войны в гетто погибли её мать и сестра -близнец, а она, уйдя на фронт, выжила, одна из всей семьи. Был у неё жених, они воевали вместе, он погиб у неё на глазах. Они были тогда молоды, как Костя, очень похожий на погибшего. Может быть, потому и полюбила его, вопреки здравому смыслу, ведь десять лет разницы - не шутка.
А теперь вот этот малыш. Смотрят за ним по очереди, для удобства сменяли две комнаты в коммуналках на небольшую, но отдельную квартирку. Костя оканчивает аспирантуру, печатается. Я порадовалась за благополучный исход этой странной истории.
Прошло ещё немало лет. И снова я на Соборной площади катаю коляску, в которой кряхтит и причмокивает мой поздний сынок. На одной из аллей сквера мы, несколько мам, облюбовали скамейки и по очереди нянчим малышей, отлучаясь в ближайший Гастроном, где выстаиваем в длинных очередях за продуктами. Жизнь в стране "развитого социализма"усложнялась.
Как-то, вернувшись из Гастронома с покупками на всю компанию, я застала на одной из скамеек мою учительницу с двумя малышами. - Костины? - поинтересовалась я. Она отрицательно покачала головой:
- Нет, это я подрабатываю. Разве на учительскую пенсию проживёшь? -
Она ещё не была старой, но не осталось ничего от её гордой осанки, толстая коса превратилась в тонкий седоватый пучок волос, некогда яркие карие глаза потускнели, во всём её облике было что-то печальное и даже жалкое. Годы? С годами меняются все, но всё же по-разному.
Я слышала, Костя уже профессор, заведует кафедрой - прервала я затянувшееся молчание.
- А он с нами не живёт, - голос её сначала очень тихий, набирал силу, - встретил смазливую студенточку, оставил меня, жену, сына. Внук мой, болезненный мальчик, очень переживает, жена за неделю поседела. Никогда не думала, что он поступит, как его отец. Ушёл к ней, бросил нас всех.
-Но жена намного старше его, этого можно было ожидать, - попробовала я вступиться за Костю.
-Нет, я этого ему никогда не прощу! У мужчин нет сердца"!-
И она, расстроенная, ушла с детьми в другую часть сквера..
А я смотрела ей вслед и думала:
- Загадочная женская душа! Даже любовь к сыну не смогла заглушить в ней обиду на мужчин из-за давнего предательства мужа. И с невесткой, когда-то нежеланной, объединила её женская солидарность.
Так закончилась эта начатая на Соборной площади история странной любви ученика и его учительницы.