Осенние сумерки упали на село. Они пришли со стороны леса, где начинался уже листопад, и золотистые, багряные, жёлтозелёные листья укрывали всё более плотным ковром ямы и выбоины недавних боёв. Пастельные тона солнечного заката принесли успокоение в этот мир, и казалось, совсем в другом мире остался городок с лаем собак, с окриками по-немецки: "Шнеллер! Шнеллер!", руганью полицаев, страхом, отчаянием и смертью.
С невысокого пригорка на краю леса смотрела Татьяна на село, прижимая к себе шестилетнего сына. Она стояла, словно оцепенев, без мыслей и без сил, как будто весь ужас последних дней повис на ней тяжёлым грузом. Вот так бы упала на землю и не поднималась никогда. Не было сил даже подумать о том, что ждёт их в этом селе, что будет с ними дальше.
-Сколько же дней прошло, сколько ночей? Татьяна начала считать: Три дня, четыре ночи? Нет, четыре дня и четыре ночи. Впрочем, не всё ли равно!-
Ей казалось, что всё случившееся было не с ней - иначе её давно бы не было в живых, и Ромочки тоже...
В брошенном хозяевами деревянном домике на окраине городка, куда привели их тогда на ночь, уже лежало вповалку несколько десятков человек. Среди ночи у Ромы начался кашель, на них зашикали, и она, чтобы не разбудить спящих, вышла с ним во двор. За домом, ещё когда их привели, углядела она небольшой сарайчик. В нём на полу, накидав остатки соломы и имевшееся тряпьё, уложила дрожащего сына, а сама легла рядом, прикрывая спиной щель, из которой дул уже по-осеннему холодный ветер. Мальчика мучил удушливый кашель, видимо, поднималась температура. Наконец, он уснул. Сон одолел и её.
Утром проснулась Татьяна от топота ног, криков, собачьего лая. В щель увидела она, что во дворе суетятся немцы, полицаи, какие-то евреи с повязками. Из домика выталкивали сонных людей, и они, испуганные, растрёпанные, семенящими шагами шли со двора, унося на руках плачущих детей, поддерживая больных. -Сейчас придут за нами - подумала Татьяна, прижимая крепче содрогающееся от кашля тельце сына. В яме, где сидели пойманные на дорогах беженцы вместе с военнопленными, было холоднее, а Ромочка ни разу не кашлянул, а вот теперь в доме его так прихватило.
- Хоть бы пронесло, - молила Татьяна,- хоть бы пронесло!
В домике раздалось несколько выстрелов. Она, набравшаяся уже горького опыта, поняла, что это застрелили тех, кто не мог идти. С криком:- дедушка, дедушка!- из дома выскочила молоденькая женщина, почти девочка, с младенцем на руках. Её толкал в спину невысокий полицай. Татьяна узнала обоих: она была студенткой из Киева, приехала к дедушке с новорожденным за день до войны, а он был сослуживцем Татьяны, тихий такой, вежливый. Женщина продолжала кричать, полицай толкнул её, она споткнулась, ребёнок выпал у неё из рук и затих, она упала, забилась в истерике. Подошёл немец, выстрелил в неё и ребёнка. Татьяна, наблюдавшая эту сцену, в какой-то момент потеряла сознание, так ей, по крайней мере, казалось. Когда она открыла глаза, во дворе никого не было.
-Неужели мы живы? - и она, много лет не верившая в бога, произнесла слова молитвы, которые помнила с детства.
- Почему они не осмотрели сарайчик, ведь он стоит на виду ? Наверное, отвлекла их та несчастная женщина?- подумала Татьяна.
Прошло не менее часа. Татьяна вышла во двор. Солнце пробивалось сквозь лёгкий туман, все краски осени создавали иллюзию красоты и покоя земного бытия, и нельзя было понять, как совмещается это с тем, что произошло только что на её глазах и что происходит, Татьяна это знала, ежеминутно в мире людей.
Мальчику становилось всё хуже. - Может быть, воспаление лёгких?- Татьяна этой болезни боялась больше всего. От неё умерла её мать, и у отца ребёнка были слабые лёгкие. Надо было что-то предпринять. Собственно решение было готово. Ещё сидя в яме с военнопленными, куда немцы пригнали и пойманных на дорогах беженцев, Татьяна решила, что если им удастся выбраться, то она пойдёт к Лесе, её единственной подруге в этом городке.
Они были землячками, знали друг друга с детства, обе оказались здесь :Леся переехала с матерью, выйдя замуж за местного парня, а Татьяна приехала с сыном к своему единственному родственнику, брату матери, после ареста и смерти мужа, скромного бухгалтера, много старше её, обвинённого в связях с "врагами народа".
Дядя и его жена, державшие во времена НЭПа частную аптеку, сами жили в постоянном страхе, так что её приезду с ребёнком не очень обрадовались, хотя и помогли на первых порах. Татьяна, устроившись, бывала у них редко, да и вообще жила замкнуто: работа, ребёнок. Дом Леси был единственным, где чувствовала она себя свободно. Муж Леси был хорошим рабочим, отмечали его, премии получал. Когда они дом новый строили, Татьяна, с детства приученная мачехой к любой работе, много им помогала. Мать подруги Ромочку жалела, присматривала за ним, как за своим. У Леси двое детей было, чуть старше его.
С первых дней войны ушёл муж Леси на фронт, уходя, велел ей дома ждать его, да и мать совсем недавно операцию перенесла, так что бежать с Татьяной Леся наотрез отказалась. Но они украинцы, их немцы, может, и не тронут, а вот дядю с женой...
-Немцы - культурная нация, это всё большевисткая пропаганда, - уговаривал дядя Татьяну остаться. Ушла она, да вот как обернулось.
Надо было торопиться. Мальчик захныкал, не хотел подниматься, но Татьяна твёрдо сказала ему: -Надо, сынок, надо, иначе нас убьют. Пойдём к тёте Лесе, там тебе полегчает. И ребёнок понял её.
Жила Леся неблизко, но Татьяна знала более короткий путь, задами и огородами, там ещё с другой стороны дороги начиналось поле, где можно было укрыться в случае необходимости. Правда, не знала она, как там теперь, но выхода не было, надо было идти.
До переулка, где жила Леся, добрались они благополучно. Люди, занятые на огородах, не обращали на них внимания: мало ли людей бредут по дорогам и тропинкам в войну, кто куда... Переулок был пуст, и они, быстрым шагом преодолев его, спрятались в придорожном кустарнике. Татьяна вдруг засомневалась: примет ли их Леся? Война так изменила многих, вот и сослуживец стал полицаем, кто бы мог подумать, что он способен на это? Оставив ребёнка в кустах, Татьяна вошла во двор, направилась было к дверям, но передумала и тихо постучала в окно.
Леся выглянула и, не узнав её вначале, махнула рукой: - уходи, мол -, но приглядевшись, открыла дверь. Подруги обнялись. Прежде, чем они начали свой рассказ о пережитом, Леся заглянула во двор соседа, убедившись, что двор пуст, сама привела Ромочку в дом. Ей тоже пришлось несладко. Муж прислал только одно письмо, что с ним, она не знает. Сосед давно завидовал им, теперь, как выпьет, всё грозит донести на неё немцам:
- Королевой при Советах ходила, муж в почёте был, дом какой отгрохали! Уже приходили к ним, грозили дом для какого-то начальства отобрать, так что не знает и она, что ждёт их.
На счастье Татьяны, в доме были только Леся с матерью, которая лежала в дальней комнате, а дети ушли к другой бабушке помочь ей на огороде. Татьяна сразу поняла, что оставаться у них она не сможет. Попросила только дать Ромочке лекарство от простуды, а ей помыться. Но Леся её не отпустила сразу.Через час разморенная Татьяна, с распущенными вымытыми волосами, пила с Лесей чай с прошлогодним вареньем, и не могли они наговориться обо всём, что пришлось им пережить за это короткое время, что они не виделись.
Леся рассказала, что всех евреев из центра выселили в "гетто", а где это и что означает, она не знает. Знает только, что за укрывательство евреев грозит смерть. Татьяне очень хотелось прилечь, но она не решалась. Ромочка, укутанный в простыню и укрытый несколькими одеялами, во сне сильно пропотел, чистое бельё приберегли в дорогу. Солнце уже клонилось к закату, должны были вернуться дети, Леся им велела быть дома засветло, она заметно нервничала. Пора было уходить. Очень не хотелось будить Ромочку, но пришлось, и попрощавшись с Лесей, покинуть эту, казавшуся сказочной среди мучительных скитаний, пристань.
Через много лет вспоминала Татьяна Абрамовна эти несколько часов, проведенных у Леси среди счастливых часов своей жизни. А с Лесей дружили они потом ещё много лет, до самой её смерти.
Опять надо было решать, что делать дальше. Роме немного полегчало, но был он очень слаб, время от времени мучил его удушливый кашель. Может, и вправду было это воспалением лёгких? Татьяна решила рискнуть ещё раз, зайти в аптеку, где работала её квартирная хозяйка, попросить лекарство, может, узнать о дяде и попытаться найти с помощью хозяйки убежище. Она очень осмелела. Умытая, с прибранными волосами, прикрытыми чистым платком, подаренным Лесей, с чисто одетым ребёнком вполне могла сойти за благополучную украинскую "молодыцю". Она знала, что очень недурна собой: кареглазая, с уложенной вокруг головы тёмной косой, некрупными чертами лица, ладной плотной фигурой, она одинаково привлекала внимание как еврейских, так и украинских парней и мужчин.
Аптека, некогда принадлежащая её деду и дяде, помещалась на центральной площади, где к последним первомайским праздникам был сооружён памятник Ленину, точно такой, как и в её родном городке.
-Что с ним сейчас?- подумала Татьяна. Мысль эта показалась ей настолько неуместной, что она засмеялась.
Они подходили к площади, здесь людей было больше. - Теперь главное не встретить знакомых... - Татьяна плотнее надвинула платок на лоб, - неизвестно, кого следует опасаться. Хорошо, что Леся не разочаровала: снабдила, чем могла, сказала, чтобы, если ничего не найдём, к ней опять пришли, когда стемнеет.
Уже у самых дверей аптеки увидела она, что прохожие с криком:"облава! облава!"- бросились врассыпную. Из грузовика, как картофелины из мешка, посыпались на землю солдаты. Они быстро оцепили площадь, загоняя вовнутрь образовавшегося круга бегущих людей. Татьяна оказалась лицом к лицу с молоденьким солдатом. -Цурюк! - крикнул он.
-Пусти! Кинд! Болен! - просила она его. Солдат был непреклонен.
Тех, у кого не было документов, отвели в полицейский участок в помещении бывшего клуба, загнали их в подвал. Оказалось там около десятка человек. Как узнала Татьяна из разговоров, причиной облавы послужил побег нескольких военнопленных из близлежащего лагеря, может, из той ямы, где находились они вместе. Заодно искали евреев и партийцев. Ночь прошла тревожно, а утром услышали они украинскую речь:
-Ну, вылазьте, хто тут комиссары та жиды! Когда дверь открылась, Татьяна с ужасом увидела своего бывшего сослуживца. Он почему-то обрадовался, увидев её:
- Дывысь, Тетяна! День добрый! А мени казалы, що збигла, а ты тутычки. Що не вдалось? От лыхо! Горда яка була, жаль, що не украинка, а то була бы гарна жинка. Ну, давай твого жидёнка!
-Отпусти, пожалей ребёнка!
- Ни, не видпущу. Хто мою дытыну жалив, колы у 33-му голодом нас мордувалы? Твий мужик, напевно, тоже там був?
- Нет его там посадили, сам погиб ни за что!
-Все одно не видпущу, до нимця иды, з ным побалакуеш!
Полицай засмеялся и, выругавшись, вытолкнул её из подвала.
К начальнику - немцу вызывали по одному. Рядом с ним стоял переводчик, из местных. Татьяна помнила его, не раз встречала на улице, но кто он такой, не знала.
- Кто такая?- начал он допрос. Nатьяна, стараясь не смотреть на него, быстро заговорила по-украински: -Та з Иванивки я, дытына захворила, я до аптэци, а тут вы...
- Врёшь всё. Жидовка ты, жила где-то поблизости, видел я тебя не раз.
Он сказал что-то немцу, тот ответил, вызвали полицая, и её с Ромой вновь отвели в подвал. Рома не плакал и даже не кашлял, в глазах его застыл страх, и он покорно шёл рядом с матерью.
Ночь они провели в подвале одни, остальных отпустили или увели куда-то. У Ромы вновь начался озноб, он весь горел. -Что будет с ним? Если случится что, зачем мне тогда жить? - сквозь дремоту не отпускал её этот страх. Не было у Татьяны Абрамовны во всей её некороткой жизни человека дороже Романа, Ромочки, которого спасала она в те долгие дни и ночи. И это несмотря на то, что после всего пережитого жизнь улыбнулась ей. Вышла она замуж вскоре после войны за хорошего человека, потерявшего семью в том самом "гетто", родила ещё одного сына, дождалась внучат. Но кто может её осудить за это? Татьяна начала колотить в дверь. Подошёл полицай:
-Чого треба?
- Дытына хвора, погано йому, пустыть, будь ласка, нас до дому! "
- Де твий дом, зараз, дурёха? Чого разоралась? Як нимець почуе, враз в "расход" пустыть. Замовкны, зранку щось буде".
Полицай принёс ей воду в кружке и кусок хлеба. Она дала мальчику последнюю таблетку, укрыла его поплотнее, и прижавшись к нему, уснула, сморенная переживаниями минувшего дня.
Утром тот же пожилой полицай принёс ей хлеб и воду, сообщив, что скоро отведут их туда, где все евреи. Татьяна решила, что это к лучшему. "Всё же среди людей, может, дядю там встречу, наверняка там есть врач, Ромочку послушает"- рассуждала она и даже немного успокоилась.Мальчику стало легче. Он чуть оживился и стал расспрашивать, где они и как попали сюда. Видимо, плохо помнил, что было накануне.
Прошло почти полдня прежде, чем вновь открылась дверь, и тот же полицай велел им выходить. День был пасмурный, но тёплый. Татьяна посмотрела вокруг и удивилась, сколько домов было разбито в центре, вчера она этого не заметила.
- Кто же теперь это всё восстановит и куда люди из этих домов подевались? Вот, что война делает. Строят годами, а разрушают всё в миг!
Полицай шёл рядом, не заговаривая, но и не понукая. Ей показалось, что смотрит он на них без злобы, даже сочувственно. - Может отпустит?- мелькнула шальная мысль. Он повёл их по узкому переулку и остановился на углу главной улицы.
- Куды Вы нас, дядечко, ведете?- спросила Татьяна.
-Куда надо, туда и веду. Тоже мне, племянница нашлась,-ответил он ей по-русски.
-Пожалейте нас, отпустите, ведь никто не узнает, я найду Вас, отблагодарю.
-Ишь какая хитрая, отпусти, а сам голову подставляй! Молчи, а не то прикладом огрею!
Со стороны главной улицы послышался шум, плач, топот ног, окрики по-немецки, собачий лай.
Колонна приближалась. Полицай ткнув её прикладом, сказал что-то идущему рядом с колонной полицаю, тот втолкнул их с сыном в колонну и она пошла со всеми, рядом с длинным, худым стариком.
- Куда нас ведут? - спросила Татьяна старика. Он посмотрел на неё с некоторым удивлением и ответил на"идиш", языке её детства:
- Ин буд аран-. Татьяна поняла, что он шутит: какая там баня!
Она думала:- Почему старик так спокоен? Наверное, знает, что ведут их в безопасное место или верит ещё немцам, как её дядя?-
Больно уколола мысль о дяде : -Жив ли ещё?
Старик, как будто прочитав её мысли, сказал , наклонившись к ней:
- За себя я спокоен, своё уже прожил. Остался добро сторожить, поделом мне, а дети мои в безопасности. А ты беги, спасай ребёнка, живым из этой колонны никто не останется. Я понял, что немцы говорили: -Акция - это смерть!
В погоде наметилась перемена, сумерки сгустились. Татьяна снова приняла решение, уже в который раз за эти дни:
- Надо бежать, спасать Ромочку, бежать сейчас, пока мы ещё в городе. Тут дома, парадные, проходные дворы...Дальше окраина, частные домики, с заборами и собаками. Кто знает, какие хозяйка или хозяин за забором?
Старик указав ей на трёхэтажный дом, стоящий впереди, рядом с разрушенным, шепнул: - Там есть чердак. Надо было подготовить ребёнка. Она наклонилась к нему и сказала тихо:
- Сынок, мы сейчас уйдём, спрячемся где-нибудь, ты должен во всём меня слушаться. Рома поднял голову, посмотрел на неё и кивнул. Они поравнялись с домом, который указал старик.Татьяна искоса поглядывала на идущего чуть впереди полицая, оглядываться на идущего сзади она опасалась, чтобы не привлекать к себе внимания. В толпе всё время что-то происходило: кто-то отставал, кто-то причитал, на кого-то кричали полицаи. На улицах, в разных мес-тах, их сопровождали жители, выкрики которых, враждебные, или, наоборот, сочувственные, всё время доносились до несчастных людей. Но Татьяна, вся напряжённая, сосредоточенная только на одном, казалось, ничего не воспринимала, хотя впоследствие помнила об этом всю жизнь.
Старик оглянулся, и заметив, что идущий сзади полицай отвернулся, говоря что-то идущему следом, подтолкнул её: - Иди! Колонна шла близко к тротуару. Татьяна, потянув за собой сына, сделала всего три шага и очутилась на тротуаре. Двое прохожих остановились, как бы заслоняя её. Не думая уже ни о чём, она, сдерживая шаг, подошла к дому, и они вошли в парадное.
Восстанавливая ход событий, Татьяна понимала, что кроме случайных обстоятельств, которые помогли ей выбраться из колонны: встреча со стариком, невни-мание полицаев, помощь, вольная или невольная, случайных прохожих, ей помогла огромная внутренняя сила, которую она в себе не предполагала, но которая была воспитана всей её предыдущей нелёгкой жизнью. Она, впервые без обиды и озлобления подумала о мачехе, и дала себе слово, если выживет, то найдёт её и помирится с ней.
Но этого не случилось. Никогда не встретила она ни её, ни дяди, ни того старика, ни ещё многих людей, кого хотела бы видеть живыми. Всех унесла война. Она была одна из немногих выживших.
Дверь на чердак была закрыта на ржавый засов. Татьяна пыталась его открыть, но он не поддавался. Она опустилась на ступеньку и заплакала. Рома подошёл к ней и обнял. Она вновь ощутила, что, хотя ему полегчало, но температура высокая, хорошо,что кашель прекратился. С ужасом подумала:
- А что, как опять начнётся? - Нечего нюни распускать,- приказала сама себе, - надо действовать. Осторожно спустившись по лестнице, нашла за домом камень, и только хотела войти назад в дом, как увидела, что в парадное вошла женщина с мешком. - На какой же это этаж? -ужаснулась Татьяна.- а там Ромочка один!- Крадучись, вошла она в дом и спряталась за входной дверью.
Женщина долго возилась с ключом, справившись, исчезла в квартире на втором этаже. Татьяна тихо поднялась наверх. Рома дремал, примостившись у двери чердака. Она очень боялась привлечь внимание шумом, но пришлось сильным ударом камня выбить засов, и лишь тогда они оказались внутри просторного помещения, заставленного бочками и всякой утварью. Устроив ребёнка, она, как подкошенная, рухнула на пол и мгновенно уснула.
Разбудили её громкие голоса людей, она увидела в полумраке очертания человеческих фигур. Привыкнув за время скитаний мгновенно реагировать на опасность, Татьяна поняла, что единственное, что надо сейчас делать - это ничем себя не проявить. Рома не проснулся, и у неё появилась надежда, что их не заметят. Людей было двое.
- Посмотри, может, кто-то есть там в углу - сказал один из них на чистом русском языке, без характерного украинского мягкого "г". Дверь оставалась открытой. Татьяна разглядела ноги в рваных ботинках с остатками обмоток и подумала, что это военнопленные.
- Может тоже бежали? - мелькнула догадка, но тут же она поняла, что ошиблась. Снизу раздался сиплый голос:
- Ну, б... довго ще будытэ там балакаты, зараз я пидыймусь!
В этот момент Рома закашлялся. Прежде, чем Татьяна успела ему зажать рот, военнопленные обернулись. Отодвинув бочку, один из них наклонился, направил луч на неё, потом на Рому, потом прямо ей в глаза. Их взгляды встретились. Что он прочитал в её глазах, она не знала, но отведя луч в сторону, крикнул тем, кто был внизу: - Нет здесь никого!
-А что если поднимутся?-тихо спросил второй. - Эх, двух смертей не бывать, а одной не миновать! - ответил первый и махнул рукой, как показалось Татьяне, ей на прощание.Заскрипели ступеньки, внизу опять послыша-лись ругань, громкие голоса. Наконец, всё стихло.
Всё это длилось, наверное, всего несколько минут, но как пережила она их, Татьяна Абрамовна так и не могла никогда понять. Более страшного мига она не испытывала за все прожитые ею до того и после годы. Роман же помнил всё это смутно, он просто не успел испугаться. Кто были эти люди и что случилось с ними потом, так она никогда и не узнала. Память о них, рискнувших ради неё и её ребёнка собственной жизнью, всегда была с нею. Татьяна, так и не ставшая по-настоящему верующей, несмотря на своё чудесное спасение, часто вспоминая их, про себя просила Бога о том, чтобы подарил он этим людям долгую жизнь и удачу, хотя на это было немного шансов для смелых и порядочных людей, попавших в мясорубку гитлеровских лагерей, а потом, возможно, и сталинских ГУЛАГов.
На рассвете ушли они с чердака в лес. Татьяна, выросшая на севере Украины, в лесной стороне, в лесу ориентировалась хорошо. Шли они тропинками, в стороне от больших дорог, не удаляясь однако далеко от них. Слышали они голоса людей, рокот моторов,лес не был безлюден, но избегали встреч. Любая из них могла быть опасной. И вот вышли они к этому селу. Дальше идти не было смысла. Фронт ушёл далеко, Татьяна понимала, что с больным ребёнком она туда не дойдёт. Да и где он был, фронт? Немцы, казалось, были всюду. Правда, она твёрдо верила, что это ненадолго. Идти было некуда.
Сумерки упали на село. Надо было опять решаться на что-то, ведь ночью их никто не впустит. Что ждёт их в этом селе, спасение или смерть, Татьяна не знала. Но эти четыре ночи и четыре дня на грани жизни и смерти были позади. И она, прижав ребёнка к себе, сделала ещё один шаг навстречу своей судьбе.