Ранним июльским утром поезд, словно зелёная гусеница бабочки-капустницы, бесшумно подполз к низкому перрону Свалявского вокзала. Свалява небольшой городок в Западной Украине, в преддверии Карпат. Через многие годы советского существования он сохранил какие-то черты зарубежного колорита, как на лице постаревшей красавицы ещё кое-где задерживаются следы былого очарования.
Свалява не только маленький приятный городок с железнодорожной станцией, через которую проходят международные поезда, но и центр целого района, известного своими минеральными водами такими, как: "Поляна квасова", "Лужанская", "Поляна-купель".
К потрёпанному временем и поездками автобусу, что ждал приехавших у одноэтажного здания вокзала, потянулись пассажиры, только что сошедшие с поезда. На востоке медленно подымался неумытый солнечный диск, и поэтому было прохладно и неуютно. Когда автобус наполовину заполнился курортниками, их чемоданами, дорожными сумками, створки дверей со скрежетом замкнулись и заработал мотор. Машина резво развернулась, через несколько минут пересекла железнодорожный переезд на окраине Свалявы и удалилась в зелёную степь. Позади остались небольшие белые дома при дороге.
Первая остановка-санаторий "Лужанский" по имени источника минеральной воды, которую там же разливают в бутылки и вывозят в другие города Украины. Автобус выдавил из дверей с полдесятка мужчин и женщин с чемоданами и снова сурово заурчал. Через несколько минут он уже остановился у входа следующего по маршруту санаторий с простым и скромным названием "Поляна". Здесь степь уперлась в горы. Я осмотрелся, старые корпуса санатория находились внизу, а новостройки подымались по склону горы, отороченному карпатским лесом. Автобус поехал дальше, в сторону третьего санатория - Поляна квасова
-Ничего не скажешь! Живописно! -подумал я- Вот только автомобильное шоссе с его интенсивным движением слишком близко прижимается к санаторным корпусам. Это нехорошо".
Приехавших распределили по корпусам и палатам. Я попал в продолговатую комнату-палату с умывальником, двумя кроватями, двумя прикроватными тумбочками, двумя стульями, одним креслом, одним столом с одним графином и двумя стаканами. Около двери висела рамочка с описью всего этого имущества.
Окно из комнаты смотрело на автомобильную дорогу, но и гужевой транспорт не брезгал ею. Сопалатником оказался тоже только что прибывший доцент Киевского политехнического института, интеллигентный немолодой человек лет на десять старше меня. Звали его Марком Александровичем.
После завтрака всех вновь прибывших пригласили на встречу с главным врачом в санаторский клуб. Он рассказывал нам чего нам можно, чего нельзя делать и какие следуют наказания за нарушения режима. Я с тоской слушал эту тягомотину, на душе было неспокойно, дома осталась больная жена с невыясненным диагнозом.
За обеденным столом я с Марком Александровичем снова оказался вместе. Третьим был дородный мужчина. Я обратил на него внимание еще утром, когда мы выходили из автобуса. Он выделялся ростом, добротный модный костюм очень естественно сидел на нём. Его пухлая белая рука сжимала ручку огромного заграничного чемодана. Было в его облике что-то неординарное: выразительное крупное белое лицо и барственная вальяжность. За столом мы познакомились, он назвал себя Григорием Аркадьевичем.
Четвёртое место за квадратной столешницей с опозданием заняла молодая женщина в широкополой шляпе. За столом шляпу пришлось снять. Без шляпы её загадочное очарование, как на известной картине "Незнакомка" испарилось и стал заметен нездоровый цвет лица. Впрочем, за столом под номером 85 все были нездоровы и очень надеялись на целебные свойства "Поляны-купель", по вкусу напоминавшую "Боржоми", да на настои целебных трав, мы их пили перед обедом.
Имя и отчество молодой женщины было Надежда Николаевна, приехала она из Житомира и держалась несколько надменно. Я решил разговорить её и стал рассказывать ей разные смешные истории. Мне показалось, что она с интересом слушала, а потом самым серьёзным образом предупредила:
-Если Вы надеетесь на всякие санаторные штучки-дрючки, то это со мной не проходит-наставляюще сказала она мне.
Я об этом не думал, у меня даже в уме желания заводить штучки-дрючки с ней не возникало, я удивился и вспомнил афоризм о женщине, которая говорит одно, а в это время думает о прямо противоположном.
Когда мы через 24 дня прощались, то я с улыбкой не преминул ей заметить, что она вполне смогла убедиться в отсутствии у меня каких-либо агрессивных посягательств на её честь и достоинство.
Как я понял из дальнейших её рассказов, то недавно она часть лета провела в Одессе и там на неё посягали. Я сообщил ей, что я тоже одессит.
"Я -сказала она -уже догадалась по вашим анекдотам". Я действительно предпочитал житомирянке рассказывать анекдоты, а не вести серьёзные разговоры.
Она, как и Марк Александрович, и Григорий Аркадьевич уж очень прислушивались к симптоматическим сигналам, которые время от времени, по их признаниям, подавали их больные организмы, а я больше думал о результатах исследования, которые проходила жена и со страхом ждал писем, а ещё хуже -страшной телеграммы.
Марк Александрович, по его словам, недавно перенёс серьёзную онкологическую операцию на почке, избегал солнечных лучей, но был в общежитии приятным человеком. Мы часто и долго беседовали о многом и часто дружно смеялись.
У меня на руках была моя незавершённая рукопись второго издания учебника по автоматике. Я продолжал в санатории над ней работать и даже иногда обращался к Марку Александровичу с интересовавшими меня вопросами, как к математику. За эти консультации я с благодарностью вспоминаю милейшего Марка Александровича, который, когда укладывался спать, затыкал в уши бируши.
Я был удивлён, когда узнал от него, что у них в институте несколько параллельных кафедр математики, различающихся порядковыми номерами.
Интересным оказалось беседовать с Григорием Аркадьевичем, он оказался солистом столичного театра, бас, выступавший в очередь с известным в стране народным артистом Союза- Гмырей. Григорий Аркадьевич, если чувствовал себя после ночи удовлетворительно, то много и интересно рассказывал о жизни театра, о своих встречах с известными драматическими артистами и об оперных певцах.
-Это ненормальные люди -говорил он о певцах. С утра пробуют свой голос, есть ли он?
Вся их жизнь посвящена этому голосу, который привередлив и капризен как живое существо, как маленький ребёнок. Эта ежедневная неуверенность в своём голосе очень болезненна для оперного певца.
А голос может потеряться или окраска его может потускнеть от многих причин в отдельности или от нескольких вместе, например, от настроения, изменения влажности воздуха, недомогания, даже от того, что партнер себя плохо чувствует. При этом солисты нервничают, злятся, что, в свою очередь, не способствует восстановлению голоса.
Это рассказывал мне расслабленный вялый человек, по-видимому, испытывающий непрерывные боли в желудке. Он принимал время от времени какие-то успокаивающие таблетки и продолжал мне рассказывать, но на этот раз о жене, которую, по его словам, очень любит и ценит. Он сообщил мне, что она работает в каком-то издательстве переводчиком с английского.
Он часто возвращался к обстановке и атмосфере в его театре. Рассказывал о своём одесском друге Юрии. Я его много лет знал по театру музыкальной комедии, мы жили в доме во дворе этого театра, но не был лично знаком с ним.
Его друг, я это знал и без рассказа Григория Аркадьевича, в молодости был обаятельным и блестящим артистом оперетты в аплуа "герой-любовник". У него было много девчёнок-поклониц, которые встречали и провожали его. А одна, красавица, сокурсница моей жены, даже покончила с собой. Постепенно он стал терять голос и предусмотрительно поехал учиться на высшие режиссёрские курсы. Успешно закончил курсы, но, как режиссер, не состоялся. У героя-любовника, мягкого по натуре человека, по-видимому, не хватало должной твёрдости характера для режиссуры. Ведь режиссёр в театре, в кино, как правило, диктатор.
Будучи человеком несомненно талантливым, он написал отличную пьесу в стихах о пребывании Пушкина в Одессе. Одесский драматический театр её поставил. Удачно, на мой взгляд, что роль Александра Сергеевича дали артисту Науменко. Он не только фактурно был похож на поэта,но и сыграл её с блеском.
Я с Марком Александровичем гуляли, часто подымались в горы и бродили там, беседуя, по полонинам. Иногда собирались все вместе, и вчетвером шли пешком в соседний санаторий Поляна квасова. Развлечений, кроме кино и чтения, почти не было. Кинофильмы я смотрел либо в курзале санатория, либо в каком-то полуразрушенном бараке, служившем кинотеатром, а читал, кроме газет, повести талантливого Чингиза Айтматова.
Наконец-то пришла телеграмма от жены, что страшный диагноз не подтвердился, у меня точно многотонный груз с плеч свалился. Теперь можно было уже за неё не волноваться.
Время лечения подходило к концу. Как-то вечером я с Mарком Александровичем пригласили Григория Аркадьевича в гости в нашу палату. Он чувствовал себя неважно, но разговоры по-видимому отвлекали его от вслушивания в свои боли. Мы о чём-то все вместе беседовали, а потом разговор снова зашёл об опере.
И вдруг Григорий Аркадьевич, дотоле понуро сидевший в нашем единственном кресле, поднялся, расправил грудь и запел арию мельника из "Русалки" Даргомыжского. В это мгновение он преобразился: помолодел и даже ростом стал, кажется, еще выше. Перед нами возник другой человек, с другой планеты, называемой большим искусством. Вот он только что сидел в кресле напротив нас, секунда, и он уже недосягаем и недоступен для простого смертного, как я.
Он впечатлял нас могуществом своей стати, силой своего баса. Я слушал его и почему-то представлял каким величественным, наверное, он был бы в роли Мефистофеля из "Фауста".
Внезапно Григорий Аркадьевич замолчал также неожиданно, как и начал петь. Мы, как завороженные, продолжали смотреть на нашего солиста и не могли придти в себя от возникшего перед нами чуда. Но перед нами уже снова сидел усталый и больной человек, словно воздушный шар, испустивший в атмосферу своё содержимое. И я подумал о великой силе высокого профессионализма и пожалел, что, по-видимому, никогда его не услышу со сцены.
С Надеждой Николаевной, Марком Александровичем и Григорием Аркадьевичем я расстался по-приятельски, и мы ещё некоторое время обменивались по праздникам поздравительными открытками.