Для меня, шестилетнего мальчика, всё началось с того, что немного наискосок против нашего дома в 1938 году начали строить музыкальную школу имени П.С. Столярского. Жил я тогда с мамой и папой в Одессе на Екатерининской площади на втором этаже дома ? 8 у начала Сабанеева моста Квартира была большая, коммунальная, кроме нас в ней проживало ещё шесть семейств.
>
По другую сторону Сабанеева моста на месте развернувшегося строительства в начале прошлого века стояла гостиница 'Крымская'. В Гражданскую войну она сгорела. Для местных краеведов гостиница была примечательна, может быть, тем, что в ней в разное время останавливались и жили писатели В.Г. Короленко, И.А. Бунин, поэт В.В. Маяковский, драматург С. Найдёнов, написавший известную пьесу "Дети Ванюшина" В последующие годы на попелище, чтобы заполнить возникший после пожара пустырь, разбили небольшой сквер.
Строительство школы-интерната началось с корчевания деревьев. Одновременно лошади стали завозить на телегах длинные сосновые доски. Концы этих досок свободно провисали с телеги и при её движении болтались вверх-вниз, почти касаясь земли. Я гулял по скверику и увидел мальчика, который подцепился снизу к свисающей доске и таким образом прокатился несколько десятков метров от ворот в сквер до места, где возница сбрасывал их на землю. Не помню, сколько раз я успел таким образом прокататься, пока моя ничего не подозревавшая мама сидела на скамейке и что-то читала.
В одном таком рейсе я не удержался за доску и упал на землю. Всё было бы не страшно, не окажись на месте падения металлическая колючка от колючей проволоки. Она разорвала мне лицо слева от нижней губы и на том месте с тех пор вместе со мной стареет заметный серповидный шрам. Крика было много: кричал я от боли и страха от неминуемого родительского наказания, кричала моя мама на меня и на ни в чём неповинного возницу. Кончилось это происшествие тем, что в поликлинике мне поставили "кнопки", и на моём лице, как в книге почётных посетителей, на всю жизнь осталась запись о начале строительства музыкальной школы имени Петра Соломоновича Столярского.
Но сначала о Петре Соломоновиче. Это был гениальный скрипичный педагог 20-го столетия, вырастивший большую когорту талантливых скрипачей и среди них целую плеяду исполнителей, заслуживших мировое признание. По сей день о Столярском рассказывают легенды, не забывая вспомнить о его одесско-еврейских выражениях, например, "школа имени мине" или, когда он на приёме в Кремле искренне поблагодарил присутствоваших Сталина , Молотова, Кагановича и как он выразился "прочие шишки" за создание в Одессе первой в стране специальной музыкальной школы-интерната для одарённых детей. В дальнейшем подобные школы появились и в других городах Советского Союза
Столярский родился в семье потомственных клайзмеров, скрипачей большей частью самоучек, игравших на свадьбах. Он и его многочисленные родственники являлись участниками семейного кляйзмерского оркестра, который успешно выступал в родном Липовце и в других местечках Киевской губернии. Трёхлетний Пиня, так звали в семье будущего Петра Соломоновича, т вызывал естественный восторг у слушателей не только своим внешним видом, но и игрой на скрипке. Его показали музыкальному педагогу и тот сказал, что мальчик может стать настоящим музыкантом, если заново начнёт учиться играть на скрипке. В последующие годы ему неоднократно пришлось переучиваться и, может быть, это в какой-то мере постепенно подспудно создавало будущего уникального педагога.
О феномене П.С. Столярского, как педагога, много написано .его учениками, преподавателями музыки, искусствоведами и я не стану цитировать их интересные даже не специалисту статьи и воспоминания, потому что руководствуюсь высказыванием А,А. Игнатьева. Он в своей замечательной книге воспоминаний "50 лет в строю" написал, что когда пехотинцу необходимо проехать на коне мимо строя кавалеристов, то ему следует сойти с коня и провести его под уздцы.
В предвоенные годы музыкальная жизнь в Одессе, несмотря на перманентные трудности рутинной существования одесситов с жильём и продуктами питания, что называется, кипела. Кроме спектаклей в оперном, украинско-драматическом театрах, в театре оперетты, музыка звучала в филармонии, на открытых площадках в Городском саду, в парке Шевченко, в Доме учёных и в Доме учителя. На сценах выступали ещё нетитулованные певцы и оркестры и уже лауреаты различных музыкальных конкурсов.
Моя мама в те годы много играла на рояле. Она называла его роялино, будто бы он был несколько уменьшенного размера, чем концертный рояль. Больше всего мама любила, как мне помнится, играть вальсы и мазурки Фредерика Шопена. А ещё она любила, аккомпанируя себе на рояле, петь сентиментальные романсы: ..."Он уехал, а слёзы льются из очей..."..., "Вернись, я всё прощу: упрёки подозрений, мучительную боль...". Пела она и "Соловья" Алябьева, и цыганские романсы. Мама закончила то ли музыкальный техникум, то ли училище по классу фортепиано и у неё было хорошо поставленное колоратурное сопрано. Она рассказывала, что её приглашали в труппу оперетты, но моя бабушка её не отпустила
Я часто внимательно слушал пение мамы, следил за пальцами её быстрых рук на черных и белых с костяной желтизной клавишах рояля и старался представить себе о чём она поёт. Мама играла, пела, потом вдруг вскакивала с блестящей, как зеркало чёрной вращающейся табуретки, маленькая, молодая, красивая, энергичная, в избытке чувств она кружила меня по комнате. Она была очень жизнерадостна, любила петь, танцевать. Иногда она пела мне колыбельные песни, я помню "Спи, мой бэби...". А вот папа ни танцевать, ни петь не умел. Да и песен в его репертуаре за всю его жизнь было всего две: "Распрягайте, хлопцы, коней та лягайте почивать..." и "Вихри враждебные веют над нами..."
Может быть, под влиянием музыкальной атмосферы, царившей в Одессе, как во многих южных курортных городах, а может быть, строительство музыкальной школы через дорогу напротив навело маму на мысль, что я должен стать музыкантом. Школа строилась сравнительно быстро и к началу 1939 года у Сабанеева моста стали выделяться три составные части нового здания. С низких подоконников наших окон на втором этаже я часто наблюдал как постепенно растут стены здания из солнечно-жёлтого камня-ракушняка, который добывали под землёй, в загадочных одесских катакомбах..
Левая часть здания была трёхэтажной, прямоугольной и строгой, без лепнины и только окна второго этажа были выделены простейшими архитектурными элементами. Зато средняя, центральная часть выпирала этаким кубом и смотрела на Сабанеев мост через монументальную лоджию высотой в три этажа. Над лоджией возвышалась надстройка и выглядела так, будто его временно одолжили у другого дома.
Вход в лоджию украшали четыре колонны, выполненные в коринфском ордере, по две с каждой стороны. Об ордерах я узнал намного позже, когда учил историю древнего мира в пятом классе по учебнику Косьминского, но уже в эвакуации, в русском городе Тверь.
Правая часть школы была также прямоугольной, но двухэтажной. Параллепипед здания завершался выступающей дугой полуротонды в сторону Военного спуска. Исходя из сегодняшних знаний, я могу сказать, что новостройка была этаким симбиозом модного тогда социалистического конструктивизма и величественного русского ампира, а потому, примыкая к Екатерининской площади, естественно, нарушила её архитектурную композиционную завершённость..
Торжественное открытие школы состоялось в одно замечательное солнечное одесское сентябрьское утро, когда почему-то чувствуется, что жаркое лето уже позади. Я мог наблюдать только ту часть торжества, которая была видна из окон наших комнат. Я видел только спины и головы людей, заполнивших всё пространство Сабанеева моста перед главным входом в школу, где в предыдущий день соорудили временную деревянную трибуну. Выступавшие на ней сменяли друг друга, а в конце каждого выступления были слышны дружные аплодисменты.
Вдруг в нашу дверь постучали. К нам заявился фотокорреспондент из областной газеты. Он взгромоздился в нечищенных ботинках на белый мраморный подоконник ("Чистый, как солнце"-говорила в таких случаях моя мама или "Чёрная, как земля"- в противоположных) и стал лихорадочно фотографировать школу и торжество, проходившее на Сабанеевом мосту.
Вечером того же или другого дня мамой со мной присутствовали на концерте по случаю открытия школы. В школе было всё новенькое, красивое, много света, красные с зелёными полосами по краям ковровые дорожки на лестничных маршах и площадках, величественные шёлковые тяжёлые кремовые гардины на венецианских окнах концертного зала, как подогнутые паруса на мачтах корабля. Кругом царило праздничное оживление. В заполненных зрителями рядах все переговаривались между собой и стоял устойчивый гул. Сцена была открыта, пустав и справа одиноко стоял белый концертный рояль.
Начали объявлять выступления учеников, мальчиков и девочек, больших и маленьких и обязательно сообщали не только фамилию композитора и название музыкального произведения, но и обязательно добавляли: "Класс педагога такого-то или класс педагога -орденоносца такого-то".Все радостно хлопали. В те годы орденоносцев в стране было немного. поэтому носить орден было очень почётно. После войны орденоносцев стали называть кавалерами такого-то ордена или таких то орденов, если их было несколько. Девочки или мальчики были или скрипачами или пианистами. Они играли, а потом, как взрослые, кланялист публике и снова были аплодисменты
Прошло не помню сколько дней после торжественного открытия школы, когда мама меня спросила:
-Хочешь, Вовочка, сыночек, учиться в этой школе?
-Хочу- ответил я, хотя ещё недавно я хотел быть поваром, а потом под впечатлением недавно увиденных фильмов на морскую тематику решил обязательно стать моряком.
Сначала будто бы решили, что я буду учиться играть на фортепиано, на фортепиано училась играть и Лена Чмиль, девочка из нашей коммунальной квартиры, с которой я дружил, да и рояль был у нас дома. Но потом мама почему-то решила учить меня играть на скрипке. То ли струнников тогда не хватало, то ли мама лелеяла мечту, что учителем моим на скрипке станет никто другой, как сам Пётр Соломонович Столярский. Мама сказала, что это даже очень хорошо, что я буду учиться играть на скрипке, ведь тогда она сможет на репетициях аккомпанировать мне на фортепиано.
-Скрипка, -сообщила мне мама- считается одноголосным музыкальным инструментом, но с богатейшими оттенками звучания, главное её достоинство в певучести.
Чувствуя себя уже в чём-то музыкантом, как моя мама, я спросил её:
-А форте-пиано?- с трудом выговаривая это не лёгкое для моего языка слово, -оно не певучее?
-Нет, фортепиано певучее -отвечала мне мама,- но не такое, как скрипка.
Мамин ответ меня удовлетворил, потому что я уже не раз пробовал сидеть на рояльной полированной табуретке за громоздким роялем или, как называла его мама, инструментом и чувствовал себя крайне неуютно. Со скрипкой, мне казалось, будет проще: я по сравнению с ней большой и смогу держать её в руках крепко. Но как оказалось позже, я держал её недостаточно крепко.
Чтобы поступить в школу Столярского, надо было меня предварительно подготовить к приёмным экзаменам. Мама стала демонстрировать меня различным скрипачам. Одного мама заверила, что я на слух могу распознавать ноты.
-Вот Вы ударьте по любой клавише, -сказала музыканту мама, - а сын покажет на рояле, не подглядывая, эту клавишу.
Педагог с недоверием слушал маму, но от эксперимента не отказался. Он нажал пальцем на клавишу, а я, не задумываясь, показал совсем другую, потому что в этих белых и чёрных продолговатых палочках абсолютно ничего не смыслил, даже что такое октава.. Зато по лицу экспромтного экзаменатора сразу догадался, что я не на ту нажал.
Но мой провал не остановил мою деятельную маму. Она нашла мне учителя. Где-то одолжили маленькую скрипочку, так называемую четвертушку, и я приступил к занятиям. Мне очень нравилось открывать чёрный деревянный футляр, потом тщательно протирать верхнюю и нижнюю деки скрипки, как будто, если я этого не делал так тщательно, то она наверняка потеряла бы свою певучесть. Впрочем, пока она в моих руках только вызывающе скрипела. А ещё мне нравилось натирать волосы из конского хвоста на смычке канифолью. Раньше я и слов таких мудрёных, как канифоль и смычок, не знал.
И вот прибежал молодой чернявый учитель, запыхавшись, видно я у него в тот день был не первым. Он показал мне, как надо держать скрипочку и как смычок, как надо стоять при этом, как водить смычком туда-сюда по одной струне, как переходить с одной струны на другую. Я всё понял и начал водить смычком по струнам. Учитель в такт кивал головой. Потом он о чём-то переговорил с мамой, дал задание, улыбнулся и быстро удалился.
Я сразу же приступил к повторению урока. Я старательно водил смычком сначала по одной струне, затем по другой. На следующий день повторил упражнения. Сначала мне это было интересно, но вскоре многократные однообразные движения и режущий слух скрип стали утомлять меня. Кстати, как я недавно узнал, Столярский, чтобы не травмировать ребёнка на первых занятиях не натирал смычок канифолью. Я сказал маме, что мне уже надоело делать домашнее залание, а она возмутилась моим нетерпением.
Теперь каждый день, просыпаясь утром, я с тоской думал, что после детского сада снова должен елозить смычком по струнам, когда на улице слышны озорные крики мальчишек. Мне становилось грустно-грустно, но не надолго. До вечера было ещё далеко, а впереди полный разнообразных впечатлений детсадовский день.
У меня были строгие родители. Я их боялся, не смел ослушаться и каждый вечер после неоднократных маминых напоминаний снова раскрывал футляр, доставал из него скрипку и с явной неохотой приступал к упражнениям. Скрипка в моих руках нещадно скрипела, словно оправдывая своё название. Ведь не назвали же её "певучкой". Звук от моего вождения смычка по струнам получался какой-то рваный и к тому же со стонами и хрипом.
Не помню, сколько дней прошло с начала моих занятий, но в один из таких дней, наверное, в воскресенье, а может быть, в шестой день щестидневки, было и такое деление месяцев, папа и мама были вместе дома и о чём-то разговаривали в моей комнате, плотно закрыв двери. Я в это время стоял по другую сторону двери во второй комнате, служившей одновременно гостиной, столовой и спальней родителей, и дёргал смычок то в одну сторону, то в другую. Время от времени я вглядывался в циферблат будильника, и, сморщив свой детский лобик, напряжённо подсчитывал, сколько минут ещё осталось до конца моих скрипочных мучений. Вдруг дверь из моей комнаты резко раскрылась и вышел папа. Грань раскрывающейся двери резко ударила по хрупкому тельцу скрипочки. Она выпорхнула из моего объятия и со стуком шлёпнулась на пол. Гриф обломился и под звук потревоженных струн беспомощно повис на них.
Что тут было и вспоминать не хочется. Я плакал и в горьких слезах обещал, что больше никогда не буду, но не мог сообразить, чего не буду. Папа в сердцах напомнил маме, что он говорил, что из её затеи ничего путного не получится. А мама, у мамы рушились её тщеславные мечты сделать из меня музыканта. Я смекнул, что сегодня больше уже заниматься не буду, так как играть то не на чём, но продолжал гундосить.
Гриф мастер приклеил, но занятия уже не возобновились. Я никогда больше не держал смычка в руках и о том, что бросил учиться играть на скрипке, не один раз, будучи взрослым, жалел. Здание школы имени профессора П. С.Столярского было в войну разрушено, а в мирное время восстановлено, и она продолжала растить талантливых скрипачей-исполнителей, которые становились известными не только в нашей стране, но и за рубежом.
А у Столярского после войны мне всё же довелось учиться. Но не у Петра Соломоновича, он умер в эвакуации в Екатеринбурге в 1944, на 72-ом году жизни, а у недавнего фронтовика, молодого но уже тяжело раненого Осипа Семёновича, который после демобилизации из армии стал директором Одесской мужской средней школы ? 43, расположенной на улмце Гоголя недалеко от музыкальной школы-интерната.
Мой жизненный опыт показал, что заложенное в детские годы, как правило, оставляет след. Благодаря маме, она дала мне первый толчок, я искренне и глубоко полюбил хорошую музыку, симфоническую и русских народных инструментов, оперную и балетную, оперетту и песни. Постепенно я стал запоминать и узнавать мелодии увертюр и арий, сонат и симфоний, песен и романсов, голоса исполнителей. Музыка с годами настолько вошла в мою повседневность, что я сегодня не мыслю жизнь без неё. Ведь недаром Пушкин сказал, что "Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь-мелодия". Точнее и лучше гениального поэта о музыке не скажешь.