Фрида Кало
лежит под капельницей,
из неё торчит катетер,
она на волосок от смерти.
Но Фрида не фригидная,
ей тоже хочется жизни,
обжигающих любовных коллизий,
флирта, адюльтера,
Льва Давыдовича, Диего Риверу
и много-много других
бесшабашных, внебрачных и половых.
А что если любить друг друга мысленно
более возвышенно и выспренно,
как коматозники,
что в одиночку сражаются с небытием,
дышать не одним воздухом,
а одной возможностью
одновременно стать никем.
Или того лучше: жить одним воображением,
умирать обезображенной,
но, тем не менее, быть чьей-то суженной,
не узенькой, зауженной, смотрящей в будущее
с ужасом,
а любвеобильной и расточительной,
хоть и не расчётливой, быть более в числителе
чем в знаменателе,
если хотите, то и знаменитостью,
живущей не по минимуму,
а живущей по максимуму,
которую под вспышки магниевые
запечатлевают на дагерротипы
разные профессионально-безнравственные типы,
журналисты типа.
Только Фриду Калу
подобное не прикалывает,
она ведь пока не камень,
ей хочется всё потрогать языком, руками,
в разных позах, как и завещала Кама-
сутра
ночью вечером и утром.
Не духом единым
и, желательно, не единой плотью,
но если разыгралась похоть
то куда ты денешься со льдины,
подводной лодки, субмарины
равно бороздящей степи
как Мексики так и Украины,
поверьте.
Да, Фрида не фригидна, не бревно, не камень,
не сегодня-завтра она снова встанет,
пошлёт на хер доктора, выдернет катетер
и, держась за стены больничного коридора,
выйдет навстречу ветру,
солнечному свету и всем мужчинам земного шара,
которых во время болезни
она никак не могла нашарить,
ощупывая вокруг себя бездну.