Чем больше ездишь по миру, тем лучше узнаешь собственную страну. Этого нет в путеводителях и рекламе, но это, возможно, главное, что приобретается. Случайность и неумышленность момента.
Иду вчера по главной улице, в голове иерархия новогодних подарков, вокруг мельтешение таких же озабоченных. И вдруг - песня. Подсевший на холодке голос, мужик с аккордеоном и коробкой для денег, вещь для немцев вообще-то необычная - они поют много, охотно и бесплатно. Но мурашки по коже не от экзотики - от текста.
Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом,
За Россию и свободу до конца.
Офицеры, россияне, пусть свобода воссияет,
Заставляя в унисон звучать сердца.
Побирающаяся Россия в центре Европы. Это ведь тоже свобода, обратная и неожиданная ее сторона. Странное вот такое сияние.
А унисона не получилось. Наверно, это и есть главный результат наших постсоветских революций. Каждому свое.
Начну с Хайдельберга. Одна из последних поездок, и, пожалуй, самая удачная.
Хайдельберг
Когда выходишь с вокзала и оглядываешься по сторонам, первое впечатление так себе. Унылый ландшафт, серый цвет, стекло-бетон, Америка Америкой. Из живности преобладают стаи юных обезьян семейства панкообразных.
Идешь скорым шагом в сторону центра, озираясь на перекрестках не то от машин, не то от упомянутой фауны. Постепенно становится спокойнее, хотя Европу все это еще мало напоминает, окрестные витрины украшены в основном фаст-фудом.
Перелом происходит по достижении огромной площади, забитой транспортом и людьми. Протиснуться на другой конец непросто, но впечатление такое, что никто никуда особенно не торопится, просто торчат в занимаемой точке в ожидании не то Рождества, не то пива.
Отсюда начинается главная торговая улица. Соответственно народ становится поприличнее, постарше и подобродушнее. В воздухе начинает носиться нечто старинное, здания оказываются стоящими разглядывания, а при натыканини на очередного встречного возникает желание снять шляпу и раскланяться. От какого желания приходится отказаться ввиду полного отсутствия шляпы или хоть мало-мальского ее эрзаца.
Внезапно слева нарисовывается мощная и мрачная стена с башнями. Крепость? Тюрьма? Язык, мало приспособленный к германизмам, подсовывает почему-то словечко Тауэр. Сворачиваем с центральной улицы и движемся в сторону объекта для разглядывания и дальнейшей классификации.
И немедленно получаем первый сюрприз. Охрана с автоматами, и даже алебардами, отсутствует, а в узкие готические воротца туда-сюда шляются молодые задумчивые личности. Закрытый объект древнего монастырского вида - всего-навсего студенческое общежитие. Если бы городам присваивались девизы, Хайдельбергу подошел бы "Дом поросенка должен быть крепостью".
Университет - неприлично знаменитый, безбожно старый (старейший, вроде бы, в Германии), и дико, как это будет по-русски, престижный. Дальнейший маршрут по городу проистекает уже в основном между его многочисленными корпусами. Из какого-то сверхпринципиального снобизма там нет, к примеру, факультетов физики или технологии, зато медицинских и прочих юридических (кажется, даже богословских) - по несколько штук. Сувенирные лавочки в городе забиты их коваными эмблемами, часто уморительно забавными, ну и, естественно, неадекватно дорогими.
И в какой-то момент этих блужданий, при повороте из переулка в переулочек, вдали над городом вспыхивает замок. Ты знал, конечно, о его существовании, туда в конце концов и направлялся, но неожиданность его появления тем не менее ошарашивает. Розовый камень на фоне поросшей лесом горы, необыкновенная вписанность в пейзаж - в этот момент начинаешь понимать, почему заболевало этим городом столько неординарных людей, от Гете до Марк Твена. Еще долго будешь вилять по городу, смотреть рыночную площадь, древний мост, утыканный японцами с фотоаппаратами, но постоянно будет тянуть оглянуться в ту сторону, откуда смотрят тебе в спину эти стены. И когда выходишь наконец на последнюю площадь, с которой они видны уже без помех, во весь рост - берешь паузу, медлишь чуточку перед подъемом, чтобы посмотреть еще немного на всю эту махину целиком.
Поднявшись по крутой мощеной улочке, шлюзуешься через кассу, еще несколько переходов, и ты там. Удивляешься ощущению законченности и гармонии - строго говоря, это не замок, а только развалины, взорванные во времена д'Артаньяна, и толком с тех пор не восстановленные. Владельцы предпочли перебраться на новую квартиру подальше к западу (хм), или просто денег не нашлось на вторую такую махину. Хотя стен, статуй и залов вполне достаточно, их простота и неотделанность не тянут на "дворец обыкновенный", и это хорошо. И без того мне повезло, что приехал зимой, и концентрация заморских туристов почти позволяла свободно дышать. Только намеки чувствовались на их обычные орды, например, в отвратительной попсовости англоязычной экскурсии - Леонардо ди Каприо, Мик Джеггер и Гарри Поттер поминались там намного чаще исторических персонажей.
После стен - парки. Там особенно здорово гулять в сумерки, глядя вниз на реку и город. Долго, медленно, пока совсем не стемнеет.
И конечно, Большая Бочка. О-о-о-о, Большая Бочка! Из-за нее одной стоило туда приехать. Предмет глухой японской ненависти. Посмотрите туристские страницы в сети, полистайте мегабайты выложенных картинок - вы не найдете ее фотографий. Она не влезает в объектив! Занимает весь зал целиком, в лежачем положении, а через дверь тоже не снимешь - ну стена и стена. На нее надо подниматься по деревянной лестнице - сколько я перелазал на эти шаткие лесенки в бесчисленных немецких башнях, но когда представишь, что плюхаться в случае чего придется не в пространство и камень, но в многие метры вина! Стоя там наверху, по отбытии очередного узкоглазого выводка, особенно приятно заниматься прикладной арифметикой. Двести тысяч литров, больше, на самом деле, но для оценки сойдет.. так, при дневной норме в три бутылки на нос, они же два литра - сто тысяч дней, полные три столетия ежедневного индивидуального счастья, с одной-единственной загрузки. Мечты, мечты...
Я не потерял своего сердца в Хайдельберге, согласно популярному местному слогану - но мне было там хорошо. И я салютовал в его честь свиной ногой в древних стенах, изрезанных буршами многих времен, запив ее вином в посильных размерах. И направляясь обратно к станции, довольно промурлыкал в ночное зимнее небо что-то вроде "здесь был Вася".
Рейн
Германия довольно сильно различается своими частями. В какой-то момент задумываешься: так где же она "настоящая"? Можно взять и выбросить тот или иной ее кусок, но страна останется. Чего выбросить нельзя?
Ответ нашелся довольно быстро. Он короткий: Рейн. (Хм - это Рейн-то короткий?)
Не только масса воды, плюс транспортная магистраль. Рейн - это история, культура, психология... нибелунги, Вагнер, Лорелея... все, что делает немца немцем. Что-то вроде Нила для египтян.
До поры я видел его лишь мельком, проезжая очередной мост. Более близкое знакомство случилось благодаря подвернувшимся выборам - отправился я в этот день в Бонн по российское консульство, благо ехать в очередной выходной было все равно куда.
Ранним прохладным утром бодренько шлепалось через подвернувшийся по дороге Кобленц. Город сам по себе довольно странный... впрочем, нестранных городов там вообще мало. Полюбовавшись здоровенным дворцом удивительного серебристого цвета, выбрался на воскресно-пустынный мост, дошел до середины и свесился глазом в воду.
Есть что-то странно-притягивающее в больших реках. И особенно по утрам. Хотя кидать монетки, чтобы когда-нибудь вернуться, хочется далеко не в каждую. Но в этот момент я готов был вывернуть весь карман, несмотря на врожденное франкофильство. У реки есть душа. Моментальная взаимная симпатия была настолько очевидна, что простоял там еще долго, хотя изначально собирался лишь быстренько пробежаться по городу в промежутке между поездами. Город хорош, но река - река не просто обширнее, спокойнее, вечнее, она.. глубже.
Я еще не знал в тот момент, что буду возвращаться к ней весь день - разглядывать долину, густо утыканную замками, с крепостной башни неподалеку от консульства, идти по набережной мимо парламентского комплекса, взбираться на оплывшие боннские укрепления. Я всего лишь ушел с неохотой с реки, чтобы через неполный час блуждания по узким городским улицам оказаться на ней снова. Дойче Эк, Немецкий Угол, стрелка Рейна и Мозеля, второй "моей" европейской воды - место, где останавливаешься автоматом: и покрутить в восторге головой, и задуматься, и просто потому, что идти теперь можно только обратно.
Туристы, уже повыползавшие к этому времени на улицу, мешали не сильно. Лишь одна-две тусовки усердно пополняли счета Кодака, пытаясь позировать на фоне обеих рек сразу. Остальные штурмовали гигантскую конную статую Вильгельма, разрушенную во время войны и восстановленную во всей красе пару лет назад. Сочетание имперского гигантизма с немецкой пунктуальностью приводит к неожиданным эффектам: главное внимание публики привлекает отнюдь не кайзер и не германская идея, но громадные причиндалы бронзового коня, потенциально способные пришибить несколько туристских групп одновременно. Боюсь, что в намерения скульптора это не входило.
А я стоял в стороне и думал свои диссидентские мыслишки. Вот передо мной статуя во славу Империи, с удовольствием раздолбанная "освободителями" полвека назад, и снова воссозданная хозяевами в силу, очевидно, своей необходимости. Сейчас такие же свержения памятников продолжаются в других странах, но кто знает, не восстановят ли пару поколений спустя и бронзового Саддама? Почему-то народы помнят долго и охотно государственных строителей, и выплевывают, отжевав до потери вкуса, политкорректную резинку.
Бонн
Ле Пти Фюте о Бонне: "Отыскивать памятник Бетховену вам не придется. Вы увидите его сразу же, как только окажетесь в центре города".
Путеводители часто отличаются возмутительной категоричностью. В данном случае французов привела в лужу недооценка особенностей национального празднования. Трудно представить себе Зимнюю сказку без рождественского базара. Самые главные, красивые, центральные площади любого города не менее чем за месяц до апофеоза превращаются в мини-ходынки. Даже ночью, когда торговля закрывается, а народ с неохотой делает в тусовании перерыв, протиснуться сквозь плотные ряды деревянных лотков требует значительного маневрирования. Днем же, когда растопыренные витрины демонстрируют неслыханное богатство абсолютно бесполезных вещичек, плотность человеков сгущается до уровня первомайской демонстрации, а воздух густо пропитывается ароматом сосисок и глювайна, искать в центре всего этого барахла какой-то, стыдно сказать, памятник кажется верхом шизофрении. И все же, мы не привыкли отступать. Тем более, что надо было восстанавливать престиж так облажавшихся французов.
Первые попытки продраться к центру этого безобразия закончились упругим возвратом к исходной точке. Пришлось будить в себе древние рефлексы, полученные в московском метро и незабвенном пятом автобусе. В результате удалось индуцировать в толпе некую осмысленную конвекцию, и после нескольких неудачных заходов, помятым и слегка приправленным чьей-то горчицей, вырулить к пресловутой статуе.
Рыночный Бетховен мне не понравился. Он оказался здоровенным, толстым жлобом. Никакой музыки в нем напрочь не ощущалось, а выражение морды (ну не лица же) наводило на мысль о нехилом размере барыша, получаемого им каждый день от крышуемой окружающей торговли. Нет, романтику надо было искать где-то не здесь.
Несколько теплее стало около дома-музея: "Здесь родился и жил... " Главное - неожиданная скромность и крохотность этого помещения, которое куда правильнее было бы называть "домишко-музей". Бедность, сэр - непременное условие для появления великого композитора. Особенно забавно это выглядело по контрасту с виденным недавно домом Маркса в Трире. Да и сахарно-нарядная городская ратуша вызвала странное подозрение, что втайне, про себя преуспевающие горожане ценят кого-то не того.
И все-таки место с настоящим Бетховеном нашлось. Хотя на нем и нет мемориальной доски. Церковь Реми, где мальчик учился играть на органе. Орган, конечно, уже не тот - сгорел в войну; церковь тоже выглядит вполне свеженькой. Но когда стоишь там внутри, один, в полной тишине, и смотришь вверх на стены, вдруг пробирает странная дрожь - гений места, переживший все разрушения и эпохи, проносится через зал, и понимаешь, нет - чувствуешь напрямую, мимо мозга, что вовсе неважно происходящее там снаружи, неважны болезни, бедность и глухота, если музыка у тебя - внутри.
Трир
С этим городом гадать, о чем написать, не приходится. У него есть свое, резко отличающее от всех других. Трир - это немецкий Рим. В смысле, город римской эпохи. Развалины эти лезут со всех сторон, нещадно эксплуатируются туристской индустрией и составляют главный смысл тамошних прогулок. Начинаешь вдумываться.. город действительно неординарный. Успел побывать "столицей мира" (много их вообще было-то?), правда недолго, после того как сам Рим потерял популярность у императоров, а Константинополь еще не набрал силы. 80 тысяч населения в четвертом веке при 100 тысячах в двадцать первом. Когда-нибудь, наверно, и сегодняшние мегаполисы - как бы это помягче - стабилизируются.
Ходить далеко не нужно. Самое знаменитое, фирменный знак города - в паре кварталов от вокзала. Порта Нигра, Черные Ворота. Их не так просто рассмотреть с внешней стороны из-за идиотской авторазвязки, но стоять под ними, отчаянно задирая голову в попытке свернуть себе шею, пожалуй, даже лучше. Каменная громадина, нависая, дает необходимую паузу, чтобы успеть мысленно отмотать назад семнадцать веков, настроиться на ждущее за этими воротами. И нынешний цвет камня не кажется почему-то мрачным - цвет ночи, дыма, времени.
За воротами - обычный немецкий городок, тихий и не без изящества. Заблудиться особо и негде, быстро попадаешь на главную площадь, где медленно, не торопясь, оглядываешься по сторонам на далеко разбежавшиеся нарядные дома. И словечко "ого" подкатывается как-то незаметно и неизбежно, приводя после недолгого созерцания к приятному вердикту "а неплохо!"
Мимо сурового, крепостных римских кровей собора движешься дальше по извилистым улочкам. И наконец приходишь туда, о чем долго потом будешь вспоминать. Базилика Константина, древняя и чуть ли не первая, построенная действующим императором, снаружи кажется просто большой каменной коробкой. Но заходишь внутрь, и дыхание перехватывает. Христианство в изначальном его виде, аскетичная и немногословная эстетика Quo Vadis: стены, свет - и больше ничего. Огромные размеры здания, симфония пространства - и ни одной финтифлюшечки, ни даже выступа, поворота стены, малейшей зацепки взгляду, голая и честная каменная поверхность. Чистый вкус, и никаких коктейлей.
И сразу же после выхода, немедленно за углом, даже и не рядом с базиликой, а попросту деля с ней одну из стен - возникает легкомысленнейше-фривольный, приторно-пряничный, немыслимого развратно-розового оттенка дворец. Купидончики, завитушки, лепнина и золото, отъявленное рококо. Я не знаю в мире места с более острым архитектурным контрастом. Даже поверить глазу получается не сразу, ходишь вдоль стены туда и обратно, поглядывая то на фасад, то обратно за угол. Самое забавное еще предстоит выяснить: трирские курфюрсты, жившие во дворце, по совместительству являлись и трирскими епископами, так что оба здания, оба полярных мира - управлялись одним и тем же хозяином!
Насмотревшись и наудивлявшись, направляешься через парк, к здоровенным римским руинам, при ближайшем изучении оказавшимся банями. Ну, бани так бани. Добросовестно взбираясь на земляные бугры и кружа вокруг стен, оценивая своды на взгляд и на ощупь, приходишь наконец к какой-то дырке в земле с уходящими вглубь ступеньками. Следующие полчаса проходят в непрерывном блуждании по подземному лабиринту - большая часть этого римского айсберга скрыта под толстенным культурным слоем, лишь одной стеной выпирающей (и довольно внушительно) на поверхность. Мне повезло, я оказался в Трире в глухой затяжной дождь, и мое путешествие по нескончаемым разветвляющимся коридорам сопровождалось музыкой падающей воды (акустика там великолепная), льющейся вместе с серым небом через редкие провалы в крыше.
Напоследок, в качестве сувенира на дорогу - забавнейшая сценка возле дома Маркса, почтенного здания в бывшем еврейском предместье: стайка собравшихся китайцев сначала безропотно ждет открытия священного заведения, согласно табличке ожидающегося через пять минут... две минуты.. одну.. пора... пора? пора!! открывайте же? Потом они начинают волноваться, ходить вдоль стены в поисках другого входа, потом звонят в дверь, выслушивают отвеченное, пытаются звонить снова, ищут среди себя знатоков этого странного языка, поскольку начальники заведения, видимо, не понимают сказанного на другом...
Кто сказал, что немцы аккуратисты, любят порядок и точность во всем? Не верьте. Настоящие немцы - это китайцы!
---
(Последние главы отсутствуют).
Автор благодарен Генриху Гейне за лексическую и моральную поддержку.