Аннотация: Она была старше меня, но разве это имеет значение? Оказалось, имеет...
Сколько я себя тогда помню, столько же, наверно, помню и Тоню - другой такой живой, веселой, приветливой и красивой девушки, думаю, не было ни в одном дворе нашего небольшого городка - станции Каахка, что между Ашхабадом и самой южной точкой Советского Союза ст. Кушка (это для тех, кто имел по географии 5, или разгадывал кроссворды лет 20 назад). То, что она мне нравилась, было понятно, (она, похоже, нравилась всем, даже самые вредные тетки, кажется, не могли сказать в ее адрес что-то гадкое).
Что она могла найти во мне, вот в чем вопрос. Тогда, правда, сомнения меня не мучили, а было сладкое ощущение, что есть она, и есть я. Два-три раза в неделю мы садились на завалинку под ее окошком, и, кажется, выпадали из этого мира. Она рассказывала то, что было с ней за это время, я, соответственно, отчитывался в том, что было со мной. Добродушные соседкины ·жених и невестаЋ мы пропускали мимо ушей, нам, действительно, было настолько хорошо, что, кажется, лучше не бывает. Я был уверен, надеялся, что мы потом будем вместе, да и разговор в таком плане пару раз у нас был. Только позже я понял, что очень хорошо не может быть дого... Но тогда я этого не знал, и, когда в какой-то мартовский день ее до калитки нашего двора проводил Сережа, - вернувшийся с фронта по ранению парнишка лет 19 (у него было целых две медали!), я не придал этому особого значения. Потом так было еще пару раз, но как я могу ревновать к настоящему фронтовику, бившему немцев? Это уже сейчас я понимаю, что Тоня специально ограничивала его появление около нашего двора, а во дворе я его вообще ни разу не видел. Свидания наши стали реже и короче, но я их так ждал и получал такую радость, что ее хватало до следующей встречи. О Сереже она почти не говорила, а я из деликатности что ли, не задавал вопросов, которые могли поставить ее (и меня) в неудобное положение.
Я настолько был уверен, что вопрос о нас решен раз и навсегда, что даже в мыслях не мог допустить иной возможности. Что еще удивительно, ни одна из соседок, ни разу не ·прокатиласьЋ по поводу создавшейся ситуации (любовного треугольника), которую, похоже, не замечал лишь я один.
Между тем, уже чувствовалось, что война вот-вот кончится, и все ходили такие радостные, и кто-то стал ждать уже отца, мужа, брата, а кто-то не мог этого делать, потому что в шкатулке лежала похоронка...
К концу апреля мы совсем сбились со свиданиями, Тоне все было некогда, и у меня какие-то дела навалились, неприятности. Не помню, куда мы ходили с сестрой в этот день, но вернулись уже затемно. Во дворе играл патефон, около него собралась куча ребят. Тонино окно было открыто, дверь - тоже, и соседки то и дело сновали туда и обратно. Любкина мама увидела меня, уперла руки в пышные бока, покачала головой, сказала: ·Твоя-то, - замуж выходит!Ћ и тоже свернула в Тонину дверь. Я почти всегда был деликатным, но, тут, наверно бы, не выдержал. Однако, меня остановило то необычное, что происходило в Тониной комнате. Я не верил, что такое может быть. Как же Тоня могла мне не сказать, зачем она так сделала, ведь мы... Больше я уже ничего не думал, видимо, как в писании, превратился в соляной столб. Эмма пошла домой, а я так и стоял посреди двора, опустив руки и будто бы умерев всеми клетками. И тут из дверей появилась она! Я уже говорил, что она была самая красивая, но такой прекрасной я ее не видел. И у нее было грустное лицо, она молча взяла меня за руку и повела за собой. И мы зашли в коридорчик, она закрыла дверь в комнату. Мы остались одни в этом маленьком темном закутке. Она гладила мои волосы, целовала глаза и щеки, говорила, что она меня любит; но я здоров, и у меня есть и мама, и сестра, папа жив и скоро придет с войны; а у Сережи - никого нет, и нога все никак не заживает, и ему так нужно, чтобы кто-то с ним был.... И, что она всегда - всегда будет помнить меня, и наши вечера, когда нам было так хорошо.... Потом еще раз поцеловала, попросила подождать и заскочила в комнату. Через минуту или меньше она вышла из комнаты, что-то тяжелое оказалось у меня в руках. Шепот: ·Милый, прости меняЋ, открыта уличная дверь, и она слегка подталкивает меня туда. Я безропотно выхожу во двор, ребята почтительно расступаются - в моих руках большая тарелка, на которой пироги, ватрушки и они пахнут мясом, яйцом, луком, вареньем. Похоже, что все женщины нашего двора, вытащили и пустили свои запасы на Тонину свадьбу - еще бы, эта была первая свадьба за 3 года, не только во дворе, но и на всей улице. И я стою с этим обилием невероятно вкусных вещей, какие ни сам, ни большинство других моих сверстников в жизни не ели. Затянувшееся молчание прерывает двухлетний Вовчик - ·Мо-на одну пирожка?Ћ Я киваю головой. Через 10 секунд вся моя компания разбегается в стороны, каждый начинает есть, что ему досталось, я стою один с пустой большой тарелкой и ничего не вижу и не слышу, пока не приходит Эмма и не уводит меня домой. Как потом мне рассказала мама, я не отвечал ни на один вопрос, не плакал, не ел, но лег спать, не выпуская тарелку из рук.
Я не знаю, как уж прожил первую неделю после этого. Тоня ушла жить к Сережиной тетке, и вскоре они уехали в Ашхабад.
А потом папа вернулся с войны и я объелся шоколада, так что и сейчас шоколадные конфеты для меня часто ·персона нон гратаЋ. И очень скоро папа уехал бить японцев, а, когда побил, вернулся, чтобы забрать нас в Порт-Артур. И мы ехали - ехали - ехали, и было столько нового и интересного! И каждый вечер, как темнело, папа начинал рассказывать одну длинную сказку с продолжением (это было ·Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю чтоЋ, где были вкраплены и ·КолобокЋ и ·Красная шапочкаЋ и еще бог знает что). Во всяком случае, мои дочь и сын всегда с восторгом слушали мои сказки - попурри с перемешанными героями, сказки наоборот (Красная шапочка ловит серого волка мышеловкой) и т. д.
И озеро Байкал, в котором мы с Эммой умывались и пили воду (а мама потом сердилась, что пить сырую нельзя). Но ведь это был Байкал! И огромное здание Новосибирского вокзала. И серое, затянутое тучами, небо над морским портом во Владивостоке с мучительно щемящей мелодией ·Прощай, любимый город, уходим завтра в море...Ћ А потом этот невероятно большой (трехпалубный) ·Александр ПушкинЋ отошел от пристани, и нас стало покачивать. Ветер сдул в воду Эммину соломенную шляпу, она сначала заплакала, а потом все решили, что это подарок Дальнему Востоку от Туркмении. Когда я в первый раз увидел что-то черное, появившееся из воды, испугался и закричал: ·Акула!Ћ (рассказ Толстого, видимо, мне уже читали). Но это оказался дельфин, потом еще и еще один, и они резвились вокруг корабля, доставляя массу удовольствия и взрослым и детям, которые сроду этого не видели. Затем мы ели красные крабовые ноги, которые были длиной в мой рост. А потом начался этот ужасный шторм. И все лежали вповалку, а какой был пол.... И только несколько мужчин (и папа тоже) были на ногах и помогали команде.
Вот уже и Порт-Артур, а потом Дальний (Дайрен). У Эммы ·поехалаЋ пендинская язва - это такая ма-аленькая туркменская мушка слегка укусит, что и не почувствуешь, через три месяца появляется прыщик, который чешется, а через полгода - сантиметровая язва, которая не заживает еще полгода (тогда антибиотиков не было) и на всю жизнь оставляет отметину размером с фасоль. Такой вот получился второй подарок от Туркмении Дальнему Востоку.
Новое место, двухэтажный дом с двумя двориками и балконами, игрушки, каких у меня никогда не было (оловянные солдатики, пушки, машины, кубики, строительные наборы, где были даже балкончики), все это заполнило мое время, мое сознание, так что о Тоне я даже не вспоминал. Конечно, мама отправила письма знакомым в наш двор, но ответа не получила. Вот уже середина января, и вдруг - письмо из Ашхабада, Антонина описывает новости в нашем дворе, куда ездила по работе, пишет о своих делах и поздравляет меня с днем рождения! Мама очень удивилась, что Тоня знает и помнит эту дату. Так и шла у них неспешная переписка, и в каждом письме Тоня задавала много вопросов обо мне, и каждый раз маму это удивляло. Милая мама, как же так получилось, что ты, пожалуй, одна во всем дворе не знала, что происходит с твоим сыном? Ты, конечно, видела, как мы с Тоней часто сидели вдвоем, но у тебя и в мыслях не могло быть, что твой четырехлетний сын думал и говорил 18-летней девушке, что он подрастет немного, и они поженятся. А эта девушка не отрицала такую возможность и подтверждала, что им хорошо вдвоем и ей никто больше не нужен. Теперь я стал просить Эмму, чтобы она научила меня писать (именно, не читать, а писать, чтобы я мог ответить моей Тоне...) Но я не успел этому научиться, не успел написать ни одного письма, потому, что произошло это страшное Ашхабадское землетрясение, и писем от Тони больше не было.