Захожу в подъезд. Поднимаюсь по лестнице. Первый, второй, третий этаж. Старенькая потрёпанная дверь. Звонок. Нажимаю. Слышны шаги. Шорох ключей. Открыл. Вхожу. Узенький коридорчик. В квартире полумрак. Обстановка здесь можно сказать ближе к древней. Две небольших комнаты обставлены мебелью начала прошлого века. Ванная и туалет сохранились в их исконно начальном виде. На кухне ветхая плита, старенький чайник и новый, совершенно выходящий из общей картины, холодильник. На столе, поцарапанном от времени, стоит она. Вечная пол-литра по дешевле.
- Ты опять?
- Да не, это я просто...
Так происходит уже много лет. Он - мой старый знакомый. Жены нет. Детей нет. Но он прожил, в принципе, не плохую жизнь. Недавно ушел на пенсию и ...спился. Жить ради чего-то, конечно же, можно, но ради чего? Поэтому он тихо ждёт конца. Я пытаюсь поговорить с ним. На самом деле я это делаю при каждой нашей встрече. И больше всего я пытаюсь понять, как человек, понимая всё происходящее с ним, всё равно находит оправдание себе и своим поступкам.
Разговор обычно длиться часами и, заходя в тупик, всегда заканчивается одинаково. Кивание головой, сопли-слюни, слёзы раскаяния и ...ещё сто грамм. Ведь на душе тяжело.
Он знает, что я единственный человек в его жизни, который никогда жалеть не станет. Но я ведь не изверг какой-то. И он всегда ждет от меня этой самой жалости. Ему она нужна, как воздух и водка. Эта самая его паскудная жалость к себе помогает ему оправдываться.
В какой-то момент мне кажется, что мы все в своих привычках одинаковы. Мы все ищем себе оправдание. И, что самое поразительное в таких вот ситуациях, мы всегда его находим как для себя, так и для других. Правда, с одной маленькой разницей: мы ломаем жизнь себе, а вот другие - живут дальше.
- Что ты с собой делаешь? Ты же взрослый мужик. Я тебе в дочери гожусь, а скорее внучки.
- Мне плохо, вот я и набрался.
- А что, завтра с похмелья легче станет?
Молчит. Смотрит мне в глаза. Вздыхает и отводит взгляд. Он знает, что я не упрекаю, не сужу, не буду орать или читать мораль. Он рад мне, потому что я могу с ним поговорить. А это не так часто с ним происходит. Он знает, что каждое моё слово - правда. Простая и жестокая, доводящая его до слёз. Он и плачет то наверно только рядом со мной, да ночью тихо в подушку.
- У тебя обновка, - говорю я, отводя взгляд на холодильник.
- Да, друзья заставили купить. И зачем он мне нужен. У меня же есть прекрасный холодильник.
Его "прекрасному" холодильнику больше, чем ему. Он берег его всю свою жизнь, как память. Его покойные родители копили на него долго и мучительно. Он бережет память о них в каждой вещичке, в каждой мелочи, что стоит в доме.
- Это мама с папой покупали.
- Но ведь это было давно.
- Но ведь это часть их жизни!
Я соглашаюсь, молча кивая головой. В чем-то он прав, возможно. Но есть еще что-то, с чем я согласиться не могу.
- Будешь?
Он протягивает мне стакан в котором сверкает белая жидкость. Для него она - всё. Для меня - вонючая жижа, ломающая человеческие судьбы.
- Ты же знаешь ответ.
- Да, извини... а я выпью.
Он залпом опрокидывает 150 и закуривает сигарету.
Молчим. Казалось бы целую вечность. Я рассматриваю его лицо. У него умный, мудрый взгляд. Морщинки почти не коснулись голубых глаз, которые, казалось, проникают в душу. Всегда приподнятое весёлое настроение, шутки всегда уместны и заразительны. Ему и не даш шестьдесят. Так - сорок восемь-пятьдесят. Телосложение можно назвать спортивным. Это потому, что он по утрам ходит на пробежку. Нет, не пробежку по парку. Пробежку по пивным. Утренняя пробежка обходиться ему в пять гривен и состоит из 150 гр. водки и бокала пива. После такого не грех и вернуться домой, чтобы позавтракать и начать свой обычный день. День выпитого и забытого. Но я так больше не могу.
- Может хватит уже себя жалеть? Ты ценишь старый холодильник, бережешь в запылившихся коробках вещи покойных родителей, хранишь память о них везде и во всем, а почему ты не ценишь себя? Ты думаешь, твои родители затратили силы и прожили жизнь для того, чтобы накопить это барахло? А я думаю, что их целью было вырастить тебя, оболтуса, поставить тебя на ноги и гордиться тобой. Самой большой памятью о них есть ты, твоя жизнь и твои поступки. Кто вспомнит о них, если ты сопьешься и умрешь. Кому нужны будут их старые вещи, которые ждет мусорный бак?..
Он молча слушал меня. В глазах читалась боль и бессилие. Но самое страшное, что сквозь понимание сочилась просьба: "Пожалей меня". Он заплакал. Я уже не верю его слезам. Я знаю, что он опять нальет себе и выпьет. Он так прячет себя от себя. Он думает, так будет легче. Из каждого слова сочится оправдание. Он знает, что это ложь, но ему так проще.
Но я пожалеть его не могу. Не вижу причины. И другие пожалеть не хотят, своих проблем хватает. А он - просто пьет. Стоит ли мне осуждать его, ведь я осуждаю в глубине души и себя. И почему я могу поговорить о чужих недостатках, вижу насквозь причину самоуничтожения личности, а сама при этом даже бросить курить не в состоянии. Я даже говорить о возможности не курить не хочу. Мне это кажется глупым и пустым разговором. И никакие доводы, уговоры и убеждения не смогут повлиять на то, чтобы я перестала курить. Потому что...
А собственно, почему? Может мне просто удобно так. Возможно, мне моя пагубная привычка не так уж и мешает в жизни. Или я прячусь за сигаретой от всего, что меня не устраивает в этой жизни и в этом обществе. И мой старый друг также прячется за своим вечным пьянством. И все сказанное выше все равно - оправдание. А это жалости не заслуживает.