Так получилось, что большую часть своей жизни я прошел без особых физических повреждений. Все проносило - и в армии, и на стройке, и в алкашной жизни. То хотели зарезать, да потом как-то расхотели и не зарезали, то что-то тяжелое с подъемного крана обрывалось, но не на меня, а рядом, то поскользнулся на стене девятого этажа, но не до конца. Благодатная Америка и здесь восстановила справедливость...
Прошлый год вообще начался как-то не очень удачно. Один служитель Божий не заплатил мне за большую работу. Я перевел книгу, а ему стало грустно расставаться с тремя тысячами долларов. И смиренный пастырь тихо смылся на Украину, забыв о мелких и суетных мирских расчетах (не заплатил и когда через несколько месяцев вернулся. А зачем платить, если письменного контракта у нас нет?).
Потом вместо ожидаемого в январе разрешения на работу мы получили из Департамента иммиграции скромное уведомление, что нужно будет ждать еще восемь месяцев. При отсутствии денег и работы мы со Светой сидели дома и играли в карты, глядя через окно на заснеженные поля. Дела приняли такой оборот, что я вполне созрел для грабежей на большой дороге, но не на что было купить пистолет. Вместо большой дороги я пошел работать в русскую строительную компанию (только не спрашивайте меня, как устраивается на работу человек, у которого нет разрешения на работу). Компания русская, но девяносто процентов работающих - украинцы с Западной Украины, баптисты и пятидесятники.
Шестнадцатого марта девяносто восьмого года началось очень даже славно: пятница, впереди выходные, солнечный день. Только сильный ветер с самого утра. Мы работали на трехэтажной гостинице. Как всегда в Америке, леса закрыты тарпами. Тарп - это очень плотная непроницаемая синяя пленка, которой укутываются леса. Ветер все сильнее и сильнее. Часов в десять я поднялся на третий ярус к Зенеку Мальскому, и мы мельком поговорили, что, мол, леса ходят ходуном и если так пойдет и дальше, они могут и завалиться. Вообще, конечно, леса полагается крепить к стене дома. Так полагается. Но ведь кампания-то русская. То есть, крепить полагается, но компания русская, а поэтому можно и не крепить.
К обеду ветер уже был такой, что бригадир дал команду снимать тарп. Дурацкая затея. Из-за нее-то весь сыр-бор дальше и разгорелся. Как только открепили одну сторону, весь тарп стал огромным парусом, в который задувал ветер, пытаясь оторвать леса от стены.
Как-то так получилось, что остальная бригада тихо рассеялась по закоулкам, а наверху, под крышей, оказались только мы с Зенеком. То ли самые старые, а поэтому дисциплинированные, то ли самые дурные... Наверху было как в кадрах советского кино: знаете, когда буря хлещет и капитан на фоне парусов, весь волнами избрызганый.
Только я открепил тарп с торца, как прямо из-под руки вылетел брус, которым леса крепятся к крыше. Если бы я на него опирался (а за пару секунд до этого я на него и опирался,)то улетел бы вместе с этим дрыном на асфальт и трансформаторную будку, и волноваться было бы уже совершенно не о чем. На этом этапе стало понятно, что ничего плодотворного наверху уже не сделать - хорошо, если самим удастся унести ноги. Я стал отползать на четырех конечностях по лесам до ближайшей лесенки. Отползать, потому что нормально перемещаться было невозможно - все ходило ходуном.
Успеваю опуститься вниз только по плечи. Смотрю через плечо назад и вижу, как леса отходят от стены. Так это, изгибаясь и довольно плавно. И тут же все рухнуло. Страшно ли было лететь? Да нет, в общем-то. Я почему-то был убежден, что не только не убьюсь, но и не побьюсь сильно. Почему так? Наверное, из другой - глубинной и засевшей на уровне копчика убежденности: ведь вселенная - это я, а значит ничего со мной случиться не может в принципе, так сказать, по дефиниции.
Момент приземления не очень запомнился. Как выяснилось потом, сзади в меня врезалась доска. Одна из тех, по которым на лесах ходят. Толстенная такая.
К разговору о везении (или невезении - с какой стороны посмотреть). Долбануло меня этой доской с правой стороны по лопатке и ребрам. Если бы с левой или по позвоночнику, то все дальнейшие заботы достались бы моей вдове. Ну, по-моему, еще чем-то зацепило и пальцы левой руки. Хотя рентгеном их не просвечивали, но мне кажется, что несколько фаланг я сломал. Чтобы сразу закончить с историческим полетом - Зенек тоже принял в нем активное участие, но зацепился поясом за какую-то штуку, торчавшую из стены. Так и болтался, как игрушечный медвежонок. Правда, ничего не сломал.
В горячке вскакиваю на ноги и чувствовую, что дышать у меня не получается. Кажется, будто душит пояс с навешанными на нем инструментами. Кое-как расстегнул и отбросил в сторону. Подбежал один малый и повел меня в раздевалку. Выяснилось, что я не могу нормально говорить, как, впрочем, и дышать. Тембр голоса очень напоминает утят из диснеевских мультиков. Кое-как ложусь на живот на пол; нет, лежать не могу. С помощью сердобольного коллеги сажусь, сидеть тоже не могу. Встаю, пробую походить - и не ходится, и не дышится.
На этом этапе до бугра доходит, что, может быть, со мной действительно что-то не так. "Давай, - говорит, - я тебя домой отвезу". В машине я умудрился найти удачное положение, боль отпустила, дышать стало легче. На радостях закрыл глаза и вроде задремал. На другой день бугор в бригаде сообщил: "Да москаль придуряется. Всю дорогу в машине проспал".
Света убирала у Дженни (Женьки)[см. опус "Васенька"], и дома никого не было. Доплелся до кресла, сел. Чувствую, дела невеселые. Кое-как, хватаясь за окружающие предметы, встал. Походил. Да, нужно сдаваться... Довлачился до телефона, позвонил Женьке, попросил жену приехать.
Приехала вся бригада: Женька, Света и Яшка. По словам супруги, у меня был очень интересный цвет лица - серо-зеленый. Женька сразу поинтересовалась, почему мои соратники привезли меня домой, а не в больницу. Вот уж эти американцы! Ну как ей объяснить, что раз у человека нет разрешения на работу, значит его, человека, нету в природе вообще, и падать он в принципе ниоткуда не может!
В приемной Женька со Светой занялись моим оформлением. Меня же посадили на диковинную высокую лежанку и оставили ждать дальнейшего развития событий. Посадили, потому что лежать я не мог.
Моим первым помощником был Яшка. Привезли меня в полном трудовом обмундировании и все это облачение пришлось как-то сдирать. Шестилетний сын развязывал шнурки высоких, на рифленой толстой подошве, ботинок, стаскивал их с меня и очень серьезно выслушивал мои тихие повествования за жизнь и за здоровье.
Как только сделали рентген, все встало на свои места: перелом лопатки и четырех ребер, порваны мышцы правого плеча (им-то я и воткнулся в землю после увлекательного полета),пробито сломанным ребром легкое - что сразу объяснило довольно своеобразный тембр моего голоса.
Тут уж за меня взялись всерьез. Я мигом оказался в реанимации, нашпигованый морфием, весь утыканый иголками, обмотаный трубками и облепленый датчиками. И все стало очень даже хорошо. О реанимации остались самые теплые воспоминания. Во-первых, морфий привел меня в тихое расслабленное состояние, во-вторых, исчезла боль (если не пытаться шевелиться). В-третьих, сестры там - высший класс. Стоит нажать кнопку, и тут же возникает сестра с морфием или кофе, или с, извиняюсь за выражение, уткой. Вокруг шипят и пощелкивают какие-то приборы, чего-то там все время автоматически надувается, опускается, измеряется и записывается.
В таком благодушном состоянии проходит ночь, а потом и день. Я засыпаю и просыпаюсь, боли особой нет (спасибо морфию), рядом сидит моя красавица с огромными испуганными глазами, а значит все в порядке, жена меня любит и все хорошо. Куда-то ушли все заботы. Впервые за два года не нужно думать, на что мы будем жить дальше и как выжить. Господи, как хорошо!
Когда выяснилось, что легкое не сложилось и помирать я вроде не собираюсь, меня перевели в обычную палату. И тут начался парад посетителей. Энергичная Женька известила об этом забавном происшествии всех наших общих знакомых. Передо мной мрачной чередой проходили знакомые американцы- рабочие и фермеры, бизнесмены и служители культа, мужчины и женщины, дети и старики. Полное ощущение, что я уже лежу в Колонном зале Дома Союзов и идет церемония прощания. Говорить совсем не хотелось, хотелось спать, а еще хотелось послать их всех подальше.
На следующий день меня из больницы выкинули. Все очень просто - страховки-то у меня нет, а благотворительность - это дело такое.... Посадили на каталку, подвезли к машине и сердечно пожелали всего доброго и счастливого выздоровления. Спасибо, спасибо, большое вам спасибо, заботливые вы мои.
Кое-как с помощью жены, шипя и стеная от боли, я вполз на сиденье и мы двинулись в путь. Скорбным был этот путь! Дороги Иллинойса вообще отличаются ухабами, а Рокфорд так вообще может на равных соперничать с Россией. На каждой ухабине я шипел, а Света чуть не плакала.
Дальше обычная повесть о том, как могучий организм берет свое. Через три дня я начал вставать (как встает, точнее, сползает с кровати человек с четырьмя переломанными ребрами, описать трудно, это больше из жизни насекомых и пресмыкающихся).
Через неделю сел за компьютер переводить и кое-как печатал одной рукой. Остаются только мелкие и скучные подробности. Больничный счет за два дня составил около восьми тысяч долларов, не считая услуг представителей самой гуманной профессии. Врачей, собственно говоря, я особенно и не видел, но счета прислать они не забыли. Вместе с рентгеном это составило еще пару тысяч. Поскольку медицинской страховки у меня, естественно, нет, буду я этот счет платить всю свою жизнь.
А как же родная компания? Мне заплатили шестьсот долларов, а когда я чуть-чуть оклемался, предложили место завсклада и снабженца. С чем я себя сердечно поздравил.
![Я оклемался []](/img/s/skripnikow_j_j/opus06/1.jpg)