В час дня 11 января 2002 года чиновник паспортного контроля чикагского аэропорта О'Хара проверил наши грин-карты, задал пару вопросов и, возвращая документы, сказал: 'Welcome back home!' ("С возвращением домой. Добро пожаловать!"). Странно, почему не в своей, а в чужой стране нас приветствуют, как родных?....
Началось путешествие 24 декабря, в день перед Рождеством по западному стилю (в России его почему-то называют католическим Рождеством). Еще летом созрело ощущение, что пора, пора навестить Россию всей семьей - впервые за шесть лет. Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Выбрались только под Новый год.
..... Ну, вот и все - наш "Боинг" снижается на посадку в России. Полет получился забавным. Забавным, потому что Америка все еще не отошла от шока 11 сентября. В Чикаго, когда пассажиры нашего рейса выстроились в очередь на посадку в самолет, выясняется, что не меньше половины из них (а может быть и больше) составляют террористы. Вокруг толкутся арабы, индусы и малоприятные личности неведомых, но внушающих серьезные опасения национальностей - смуглые, с бегающими черными глазками и затаенной угрозой во взоре. Вот, например, здоровенный мужик, заросший лохматой черной бородой. Замотан в диковинное покрывало, а на голове круглая шапочка. Еврей не еврей, араб не араб, террорист, одно слово - достаточно на морду посмотреть. В самолете они совсем распоясались. Подозрительные люди шляются по проходам и занимают стратегически важные позиции у туалетов. Справа от нас целое змеиное гнездо - аж целых шесть арабов. Двое из них непременно стоят в проходе (очень подозрительно). Весь полет подозреваемые оживленно болтают с сидящими сообщниками и мешают проходящим.
В отношении сервиса я ожидал от швейцарской авиакомпании большего. В апреле я летал в Россию "Аэрофлотом". В свое время сервис на наших воздушных лайнерах заслуженно принес им прозвище "летающий ГУЛАГ". Но времена изменились. И сервис нормальный, и нету тесноты, и ноги можно свободно вытянуть. Даже стюардессы улыбаются.
В нашем же самолете, мягко говоря, тесновато. Вскоре после взлета сидящий на переднем ряду черный джентльмен вольготно откидывает назад спинку сиденья, чуть не придавив мою жену. Господи, она и так уже запугана до невозможности международными террористами! Мне тоже невесело. С собой я взял Паустовского, но выяснилось, что "Мещерскую сторону" я читал столько раз, что перечитывать просто не могу, не в силах. А впереди девять часов полета! Единственное занятие - смотреть на встроенный в спинку переднего сиденья дисплей компьютера, по которому можно следить, как проходит наш полет. На карте жирной красной полосой прочерчен уже пройденный, нет, пролетенный, нет, тоже что-то не то - одним словом, участок маршрута, который мы уже пролетели. Интересное это дело, рассматривать карту, но не девять же часов подряд! Переключаю каналы. Какой-то совершенно идиотский фильм, дурацкие музыкальные программы, еще чего-то. Тоска. У Светы есть книга, которую она еще не читала. Но ей не до книги: во-первых, ее прижал спинкой кресла черный господин, во-вторых, жена боится террористов и опасливо следит за их перемещениями. Ну, что ж, тоже занятие, в конце-концов.
В монотонном свисте уныло тянется время. Вот и Гренландия позади, и Исландия. Красная полоса подползает все ближе и ближе к Ирландии. В салоне только тусклое ночное освещение. Пытаюсь уснуть, но не получается. Сижу в полудреме, прикрыв глаза и слушая ровный шелест турбин. На несколько минут проваливаюсь в сон, потом открываю глаза. На экране компьютера высота и скорость полета. Сейчас на немецком языке, а вот уже и на английском. Опять карта с красной полосой, которая никак не дотянется до Ирландии.
Ночь прошла - очень быстро, по сокращенной программе, потому что мы летим навстречу времени. Под нами Европа. Ярко светит солнце. Полоса маршрута ползет вроде даже быстрее через Францию, а теперь прямо через Париж. Говорю Свете: "Пролетаем, как фанера над Парижем".
В Цюрихе, как и в Чикаго внимание службы безопасности было обращено на Алиску. Всякая ее попытка пройти через контроль завершалась верещанием тревожного сигнала. Что немудрено, учитывая количество навешанных на ней скобяных изделий. Кольца, цепи, шипы, перстни, шурупы какие-то. Нет, шурупов, кажется, не было. Зато были замшевые сапоги на гигантской платформе, которые Алиску заставили снять и в Чикаго, и в Цюрихе. Подростковая мода явно не вписывается в суровые правила безопасности.
В цюрихском аэропорту я, наконец, накурился до одури. В самолете курить запрещено. А еще толкуют о правах человека! Представляете - девять часов без курева! Курильщики меня поймут.
Чтобы отметить свое пребывание в Швейцарии хоть чем-нибудь кроме сизых клубов табачного дыма, беру чашку кофе. Кофе хорош и цена впечатляет добротной солидностью - два доллара пятьдесят центов.
До Москвы лететь спокойней - самолет швейцарский, но вместо террористов со всех сторон безошибочно русские носы картошкой и родная речь. Даже поддатые среди пассажиров есть.
Все - идем на посадку. Компьютер попеременно на немецком и английском языках высвечивает информацию о высоте и скорости, а также всякие-всякости: температуру за бортом, температуру в аэропорту прибытия, местное время.... Высота и скорость уменьшаются. Уже выползли из-под крыльев и загнулись вниз уродливые закрылки, уже сдвоенно стукнули выпускаемые колеса шасси, а земли все не видно. Всматриваюсь в серую пелену за иллюминатором и думаю о том, как воспримут Россию наши дети. Мы их вывезли в Америку без малого шесть лет тому назад. У Алиски какие-то воспоминания сохранились, а у Яшки... не уверен. Я несколько раз расспрашивал сына о России, но трудно понять, что из его ответов основано на собственной памяти, а что на наших рассказах. Да, интересно....
Земля появилась в разрывах облаков внезапно и близко. Вглядываясь в проплывающие под нами заснеженные лесочки Подмосковья, Яшка вдруг спрашивает: "Это что, фармы?" Заинтригованный, слежу за его взглядом и вижу внизу строящийся поселок из красных кирпичных домов.
"Нет сынок, это не фермы, это просто поселок"
"А что такое поселок?"
Задумываюсь: "Ну, это маленький город".
"Так это что, уже Москва?"
"Да что ты, сынок, Москва огромная. Нет, это рядом, но не Москва"
Подрагивая крыльями, "Боинг" несется над полосой аэродрома Домодедово. В полном соответствии со всеми мыслимыми и немыслимыми стереотипами справа за забором замелькали белые березки.
Выстроившись у выхода из самолета, улыбающиеся швейцарские стюардессы желают нам всего доброго на трех языках.
По тесной, освещенной электрическим светом "кишке" проходим от самолета в зал аэропорта, где нас встречают первые официальные представители Родины - сумрачные пограничники в пятнистых камуфляжных куртках. Наследники старшины Курацупы смотрят неодобрительно и вроде как, даже, обиженно.
Спрашиваю у таможенника, нужно ли декларировать деньги, с которыми мы прилетели.
"Сколько вас?" -
"Четверо" -
"А денег?" -
"Тысяча пятьсот долларов" -
"Такую сумму можно не декларировать". -
Естественно, что при получении багажа выясняется, что тележек нет. На наивный вопрос Светы, куда они подевались, таможенница отвечает спокойно, но твердо: "Меньше чемоданов везти надо". Добро пожаловать!
Это хорошо, это сразу помогает переключиться с западного настроя на российский. Здесь кроется некий любопытный феномен. Потолкавшись в аэропорту каких-то полчаса, я вновь обрел русское восприятие действительности. Будто никуда и не улетал. Как само собой разумеющееся воспринимаю, что все вокруг говорят по-русски. Без эмоций смотрю на окутанные вонючими клубами синего дыма обшарпанные "Жигули". Курю и рассеяно смотрю через стекло на установленный перед аэропортом мемориальный Ту-114. Лет двадцать тому назад я ожидал здесь, в Домодедово, маму. Стояла жара и я коротал время в тени под крыльями этого огромного ТУ, а вокруг все было забито стоящими, сидящими и спешащими людьми с сумками и чемоданами. Сейчас вместо людей все забито машинами.
Ничему не удивляясь, запихиваю наши многочисленные чемоданы в высокий милицейский "уазик". Не надеясь на свою старенькую, уже в почтенном возрасте пригнанную из Англии семь лет тому назад "Вольво", Светин брат, Сашка, попросил поехать в аэропорт своего приятеля - милицейского сержанта из Заокска. Сейчас, выехав из аэропорта, они оживленно обсуждают, где нужный нам поворот дороги - этот или следующий.
В сгущающейся темноте по разбитой дороге попадаем, наконец, на трассу Москва-Тула. Больше шестидесяти километров в час "уазик" не едет, что дает мне возможность спокойно разглядывать когда-то хорошо знакомую дорогу. Знакомы все названия, пересечения дорог и даже посты ГАИ. Впрочем, оказывается, они теперь не ГАИ, а что-то другое. Хотя гаишники те же самые - ну, может одеты получше, чем в былые времена. Вместо дурацких неуклюжих валенок щеголеватые утепленные ботинки, а вместо полушубков куртки.
Вот поворот на Заокский. Еще пол-часа и знакомый железнодорожный переезд, а за ним водонапорная башня с нетленной надписью "Слава труду". Теперь можно сказать, что мы приехали.
Из-за разницы во времени просыпаюсь в четыре утра. Какое-то время лежу, вспоминая вчерашний праздник. Все-таки хорошо, когда тебе искренне рады!
Наконец вылезаю из-под толстого одеяла. В квартире холодно. Просто холодрыга, градусов пятнадцать, не больше.
Подзабыл я самые пикантные нюансы российской жизни. Вода течет тоненькой струйкой нехорошего цвета и совсем уж похабного запаха.
В ванной все заставлено какими-то баками и ведрами. Пытаясь рассмотреть свой лик в тусклом освещении, неудачно поворачиваюсь и одно из ведер с грохотом летит на пол. Теперь прежде, чем взмахнуть бритвой, осторожно осматриваюсь и вообще стараюсь не делать резких движений.
С кружкой кофе устраиваюсь читать на кухне. Лампочка тусклая и приходится напрягать зрение. Время от времени, чтобы дать глазам отдохнуть, подхожу к окну. Там снежная мгла. Одна кружка кофе, вторая, третья. Посматриваю на часы. Шесть часов - темнота. Семь часов - темнота. Восемь часов - темнота. Темнота снаружи, тусклый свет внутри. Когда-нибудь эта арктическая ночь кончится?
Наконец медленно рассветает. Наконец просыпаются как ни в чем ни бывало Света и дети. Похоже, что разница во времени им никаких неудобств не доставляет. Я же чувствую себя совершенно разбитым. По своему опыту знаю, что это похмелье без пьянки, наказание без преступления продлится несколько дней. Поэтому полет в Краснодар я запланировал не сразу, а через день, чтобы хоть чуть-чуть оклематься. Зато когда мы прилетим в Америку, мне будет хорошо. Смену времени с востока на запад я переношу безболезненно.
Выходим прогуляться. Люди не изменились - большинство встречных мужиков со следами привычного похмелья на лице, большинство женщин в меховых шубах и высоких боярских шапках. Обшарпанные двухэтажные дома. Ленин у райисполкома. Напротив, прямо на площади громоздится гигантская гора снега, с ее вершины мальчишки бросают в монумент снежками, стараясь попасть Ильичу в нос.
Ощущение, будто в Заокском время остановилось. Зато у Яшки впечатлений хватает.
"Смотри, сколько собак!" - взволнованно кричит он.
"Не вздумай их трогать, укусят", - вопим мы хором в ответ. Привык сын к цивилизованным американским собакам. Ему и в голову не приходит, что нормальная русская дворняга в ответ на проявление дружеских чувств может запросто тяпнуть за руку.
"Смотри, птицы вокруг прыгают!" - это опять Яшка.
Как-то никогда не обращал внимания, что в Америке нет привычных нам воробьев. Вообще-то, они есть, но не в таких количествах.
На рынке Света с азартом погружается в любимое женское занятие - изучение и сравнение цен. Вывод парадоксальный: цены почти такие же, как в Америке. Еще вчера, когда мы ехали из аэропорта, я проделал те же вычисления с ценами на бензин на придорожных заправках и получил тот же результат. Что-то здесь не вяжется. Как можно зарабатывать в месяц, ну, скажем, 3000 рублей (эквивалент 100 долларов), при этом ходить в шубе из натурального меха и покупать продукты по американским ценам? Непосильна тайна эта для моего разума.
В целом атмосфера тягучей унылой безнадеги. В Заокском работы нет, поэтому работают кто где. А может и вообще не работают, кто их знает? Самое дешевое, что есть в продаже - это водка. В изобилии и всех видов и сортов. Продавщицы в магазинах смотрят неприветливо. А чего им, собственно, мне улыбаться? Я бы тоже стал хмурым и задумчивым, если бы знал, что заточен сюда на всю жизнь, что и завтра, и послезавтра, и через пять лет буду жить в железобетонной коробке с треснувшим потолком и мокрыми стенами с подтеками на обоях.
Дома, как беспризорные кошки - грязные и неухоженные. В темных подъездах вонь. Все завалено снегом. Холодно на улице, холодно в квартирах.
Завтра лечу на юг - греться.
.........
Краснодар встречает невероятными сугробами. В аэропорту таксисты заламывают совершенно несуразные цены. Не то, чтобы я не мог позволить себе заплатить эквивалент восьми долларов, но в апреле поездка стоила в четыре раза меньше. Вот же гадюки габонские! Чувство справедливости бушует во мне, заглушая голос разума. Поэтому из принципа трясусь на маршрутном такси, хотя в результате потом тащусь со своими сумками чуть ли ни километр по талой воде и снежной каше. По пути с удивлением рассматриваю необычное для Краснодара зрелище - метровые сугробы вдоль дороги. На проезжей части сплошное месиво
На этот раз останавливаюсь у брата. Маму мы перевезли к нему еще в апреле. Какое-то время ее квартиру брат сдавал неудачливому бизнесмену, но потом, в конце-концов, изгнал негоцианта за неуплату.
Мама плоха. Встает редко и ненадолго. Когда ей получше, сижу у нее в комнате и мы разговариваем, вспоминаем одно и другое.
У брата мне не то, чтобы тесно, но... не знаю, как сказать. Не могу уберечь от вторжения свое приватное пространство. Я имею в виду то незанятое пространство вокруг себя, которое необходимо человеку, чтобы чувствовать себя комфортно.
Допустим, наливаю кружку кофе и устраиваюсь на полу - так удобнее смотреть телевизор. Меня тут же спросят: "Юра, а почему на полу? Садись за стол". Объясняю, что мне так удобнее. Кажется, все - исчерпан вопрос. Не тут-то было, начинается дискуссия. Понимаю, что это делается без задней мысли. Ну, действительно, почему я не одеваю тапочки? Почему не ем курицу на завтрак? Почему сижу на полу? Почему желаю ехать в центр, когда идет снег?
Наконец не выдерживаю, беру ключ от маминой квартиры, сую в сумку биографию "Битлз", в темном вонючем лифте спускаюсь с седьмого этажа и выхожу на волю. На улице снег, талая вода и предновогоднее настроение в воздухе. Не дождавшись маршрутки, ловлю частника. Он испепеляет меня взглядом василиска и запрашивает дикую цену. Ладно, не пешком же мне идти? Похоже, что транспорт просто парализован вчерашним снегопадом.
В маминой квартире пусто и странно. В свое время мама обменяла наши две комнаты в коммуналке на улице Пушкина на отдельную двухкомнатную квартиру. Я тогда служил в армии и возвращаться в Краснодар после службы не собирался. Потом приезжал сюда в отпуск из Москвы, жил здесь какое-то время во время своих скитаний и метаний, но, все равно, домом эту квартиру никогда не считал. И двор за окном всегда был для меня чужим и неприятным.
Сейчас вместо привычной за много лет обстановки жалко и беспорядочно стоят кресло-диван, сервант, журнальный столик. Пыльный телефон на пыльном полу. Во второй комнате остались платяной шкаф и сиротливое, никому уже не нужное зеркало-трельяж. На стенах идиотские рекламные плакаты, которыми поднимал себе настроение негоциант-неудачник.
За окном опять пошел снег. Основательно обшарив пустую квартиру, нахожу железную крышку. Она будет мне пепельницей. Сворачиваюсь клубком на кресле-диване, не раскладывая его. Подушкой служит моя сумка, а сверху для уюта накрываюсь курткой. Читаю биографию "Битлз", курю, наслаждаюсь тишиной и, наконец, погружаюсь в желанное комфортное ощущение покоя. Время от времени поднимаюсь и смотрю в окно, где густыми хлопьями тихо падает снег.
Странно - сейчас, в сиротском и ободранном виде, квартира меня греет. Уходить не хочется. Хочется читать, вспоминать, думать, рассматривать дурацкие плакаты, радоваться тишине.
Пытаюсь разобраться в одном вопросе, который не дает мне покоя. В Америке все эти годы я считал, что там я просто обитаю, так сказать, физически присутствую, а настоящее бытие мое здесь, в России. Теперь ловлю себя на том, что мыслями возвращаюсь к Америке: как там наш дом, не разрядится ли от морозов аккумулятор у ожидающей нас в Рокфорде машины, в порядке ли машина жены, оставленная в гараже? Прокручиваю в голове, все ли платежи я зарядил в компьютер перед отъездом, как там моя клиентура, как будут дети нагонять пропущенное за эти дни в школе. Просто вспоминаю Твин-Ситиз, Миннесоту, озера, перебегающих от дерева к дереву белок, важно разгуливающих по городским газонам диких гусей..... И вспоминаю не как чужое.... Так что же получается? Где же, все-таки, для меня "у нас", а где "у них"? Если, как я считал все эти годы, я просто русский, который живет в Америке, значит "у нас" - это в России. Но нет, не совсем, иначе с чего бы скучать по Америке? Ведь заранее знаю, что буквально через две недели после возвращения в Америку начну тосковать по России. Какое-то время размышляю об этой путанице, потом, вздохнув, опять обращаюсь к книге. Опять откладываю книгу, смотрю на плакатную красавицу, насвистываю, о чем-то думаю и опять читаю, курю, слушаю тишину и поглядываю в окно.
После обеда с неохотой собираюсь и выхожу. Пора возвращаться. Нельзя, когда человеку хорошо слишком долго.
Не пойму, то ли в апреле я очень уж был охвачен эйфорией возвращения, то ли весной все лучше функционирует, но тогда передвигаться по городу и делать все дела было куда легче. Сейчас же спотыкаюсь на каждом шагу. Все время путаюсь, где нужно улыбаться, а где от меня ожидают хмурого взгляда и сурово выдвинутой вперед челюсти. Как все это сложно!
.............
Выбираясь с книжной ярмарки, легкомысленно решаю, что трамваем будет удобнее всего. Трамваи идут переполненные. Топчусь у мокрого столба под табличкой с номерами маршрутов. Сумка с книгами оттягивает плечо, но ставить на землю не хочется - очень уж там заплевано. Сверху срывается не дождь и не снег, а что-то мелкое и противное, покрывающее стекла очков гнусной, похожей на слизь пленкой.
С полчаса стою на остановке, наивно рассчитывая, что вот сейчас после этих, грязных и шумных, придет мой, праздничный трамвай - пустой, чистенький, гостеприимный и яркий. В конце-концов, осознав тщетность и неразумность своих ожиданий, решаю тряхнуть стариной. Быстро и умело втискиваюсь на площадку, одновременно нащупывая рукой металлический поручень над головой. Как говорится, не стареют душой ветераны. Раз обретенные, навыки проезда сохраняются на всю жизнь.
В трамвае делаю любопытное наблюдение. В толпе стиснутых со всех сторон пассажиров на разные голоса заливаются звонки сотовых телефонов. Сами телефоны имеют вид шикарный - лучше тех, которыми мы пользуемся в Америке. Нужно спросить племянника, Саньку, сколько стоит такой телефон и сколько стоят звонки. Интересные, интересные получаются пироги!
Никак не могу связать фрагменты в единую картину - битком-набитые, дребезжащие драные трамваи, модно одетые люди, мобильники. Сквозь заляпанное трамвайное окно смотрю на остановку через дорогу. Мимо нее, не притормаживая перед огромной лужей, проносятся "Жигули". Волна грязной талой воды накрывает стоящих. Люди деловито и без особых эмоций отряхиваются, будто так и нужно, будто "Жугули" эти есть проявление стихийной, не подвластной человеку силы.
Оборзел я в Америке. Все мне не так. Трамваи не ходят - плохо; частники не останавливаются - плохо; медленно машины едут - плохо; быстро едут - тоже плохо. Выпадаю я из устройства этой жизни, не пойму его. Раньше понимал, а теперь нет. Точнее, так: раньше я со всем этим внутренне соглашался, а сейчас протестую (про себя, естественно). Внутренне, не внутренне, но в чем-то я себя не так веду, и это неуловимое нечто вызывает моментальную настороженность у продавщиц и чиновников. В апреле я все больше выгуливался, задумчиво обозревая памятные места, может поэтому было все так расчудесно.
..............
Возвращение из Краснодара в Заокский еще больше усугубило общее подавленное настроение. Началось с того, что утром не пришло заказанное накануне по телефону такси. Хотя теоретически день уже не праздничный, а рабочий, транспорт так и не ходит - ни троллейбусы, ни маршрутки. Время около половины седьмого утра. Даже частников не видно на пустых темных улицах. Мы с братом уже всерьез вознамерились идти до аэропорта пешком - что-то около шести километров - когда появляется желающий заработать частник на драных "Жигулях". Наскоро распрощавшись с братом, ныряю в воняющую бензином машину, посматривая на часы. В аэропорту выясняется, что можно было не торопиться - не отправлены рейсы даже за вчерашний день, за 1 января. В холодном аэровокзале безмятежно убивают время около ста пьяных мужиков. Это очередная вахта нефтяников на пути в Нижневартовск. Буровиков задержка не беспокоит - деньги идут, а выпивать в Краснодарском аэропорту им больше нравится, чем в Сибири. Далеко ходить не нужно, прямо перед зданием аэропорта ряды киосков со всеми видами и горячительного и прохладительного.
Кроме пьяненьких нефтяников по аэровокзалу мечутся обезумевшие артисты. Они летят на гастроли в Америку. Точнее, не летят, сидят со вчерашнего дня, а сегодня у них уже отлет из Москвы в Америку, - во всяком случае, должен был быть. Вчера все рейсы зависли из-за снегопада. Ну, а сегодня не летают просто так, по инерции. Как-никак Новый год был позавчера, какие тут еще полеты? Дежурный по аэровокзалу лениво и спокойно врет напирающим. Врет, потому что сказать нечего. Те, кому он врет, тоже прекрасно это понимают, но нужно же им совершать какие-то действия? Особенно горячится полный мужчина в толстом вязаном белом свитере. Громким голосом требует начальника аэропорта. Среди ожидающих с невероятной быстротой распространяется весть, что начальник в Объединенных Эмиратах. Отдыхает. Мне, собственно, безразлично, просто стоять надоело, а сидеть холодно, да и пластиковые стулья заняты отдыхающими пьяными нефтяниками. И вообще, все это чем-то неуловимо напоминает отделение милиции.
Вскоре с удивлением обнаруживаю, что закрытый грязными фанерными щитами второй этаж представляет собой оазис тепла и цивилизации. Я думал, что там идет ремонт, а оказывается это зона "улучшенного сервиса". Но чтобы попасть в этот оазис нужно заплатить двести рублей. Еще одна тайна. Во всем мире, если я приобретаю билет на самолет, то автоматически покупаю право на пользование сервисом всего аэропорта. Здесь же мне предоставляют возможность наслаждаться ожиданием на заплеванном и нетопленом первом этаже, а за право обогреться нужно заплатить отдельно. Впрочем, все это чисто теоретические рассуждения, потому что мест там нет. На втором этаже со вчерашнего дня сидят в унылом ожидании две прошедшие регистрацию туристические группы, которые тоже должны были вчера улететь в Москву, а сегодня в Америку. Туристы пролетели еще круче, чем артисты, поскольку теряют свои личные деньги, но чувства выражают менее решительно - во всяком случае они почти не принимают участия в бурных дискуссиях с дежурным по аэровокзалу.
Наконец, в два тридцать пополудни первым поднимается в серое небо самолет, в который запихнули пассажиров двух рейсов - и несчастных туристов и несчастных артистов (которым, по-моему, уже и в Москву-то лететь незачем). Через полчаса и мы выруливаем на взлетную полосу между рядами заваленных снегом самолетов, вокруг которых неспешно бродят черные фигуры с лопатами.
Во Внуково меня никто не встречает (оказывается, Света с Сашкой протоптались там полдня и за все это время никакой внятной информации о рейсах из Краснодара не было - даже когда самолеты уже вылетели. И они уехали буквально за сорок минут до моего прилета).
Битва со временем продолжается на Курском вокзале. Два раза объявляют прибытие электрички на Тулу и два раза через несколько минут сообщают о задержке по техническим причинам. Странно - ведь она идет из депо на Каланчевке, а оттуда до Курского пять минут. В конце-концов, с опозданием на час электропоезд вползает под навес вокзала - белый от инея, как вмерзшее в лед бревно. Я к этому времени тоже промерз до костей на двадцатиградусном морозе в своей кожаной куртке. Очевидно кто-то из пассажиров взывает к машинисту во внутренней связи, потому что вскоре после отправления из динамика доносится несколько сварливое: "Включено, включено отопление, скоро нагреются вагоны". "Скоро" - понятие относительное. Минут через двадцать начинаю откровенно и неудержимо стучать зубами. Все, ребята, шутки в сторону! Что я вам, генерал Карбышев, что ли? Вытаскиваю из сумки еще один свитер и натягиваю поверх того, что уже на мне. Пассажиров для позднего времени довольно много. В передней части вагона кто-то начинает петь нарочито дурным пьяным голосом:
"А я остаюся с тобою,
Родн-а-а-я навеки земля.
Не нужен мне берег турецки-и-й
И Африка мне не нужна-а-а".
С вокалом у исполнителя не ладится, но настойчивости хватает. Путаясь, он забывает слова, потом вспоминает, возвращается назад, победно допевает про берег турецкий и тут же, еще громче, заводит следующий шлягер - про ребят семидесятой широты. Электричка тем временем, громыхая, подходит к Подольску. Покачиваясь, пьяненький мужик выходит в тамбур. Потом откатывает дверь и заглядывает в вагон.
Монгольское лицо - то ли киргиз, то ли калмык. Хмельной, доброжелательный взгляд. Широкая улыбка. На весь вагон провозглашает: "Люди, будьте счастливы! С Новым годом вас! Люди, все будет хорошо!"
Гривна, Столбовая, Чехов - с каждой остановкой народу в вагоне все меньше и меньше. За окном мороз и темнота. Сумрачно и холодно в вагоне. На соседней скамейке, нахохлившись и втянув руки в рукава куртки, спит солдатик. Я знаю, что парнишка добирается до Орла - он спрашивал меня, можно ли туда доехать на электричках. Дальше группа приблатненных дебилов при тусклом освещении играет в карты. Ближе к выходу две пьяные тетки и орущий ребенок, на которого одна из них время от времени визгливо орет. Холодно. Снизу вроде что-то греет, но все равно холодно.
В первом часу ночи выхожу в Заокском. Мороз лютый, градусов тридцать с ветерком.
Уже дома, угревшись, шепчу Свете на ухо: "Знаешь, по-моему, у меня уже ностальгия по Америке...."
Сильные морозы мешают показать детям Москву. Морозов зимой хватает и в Миннесоте. Но там твое личное участие в борьбе со стихией заключается в том, чтобы добежать от двери до машины или от машины до требуемого здания. Ходить, в общем-то, не нужно - ну, разве что появилось желание ощутить себя первопроходцем. Алиска совершенно искренне рассматривает десятиминутную пешую прогулку по морозцу, как подвиг.
Расслабившись в Америке, Света и дети теперь не приспособлены к безавтомобильному существованию в условиях планеты Земля. Мы еще не успели дойти до Красной площади от метро "Площадь Революции", как из-под шарфов и капюшонов послышались стенания. С помощью жутких угроз удается продержать любимых на Красной площади пять минут - как раз, чтобы сделать пару фотоснимков. Ныряем в метро, чтобы отогреться. Исполнившись решимости перебороть изнеженность семьи, вывожу свою бригаду из метро перед самым Кремлем и покупаю билеты на посещение соборов. Быстрым шагом, почти бегом, посещаем Кремль. Для утешения замерзших родных показываю им на коллектив из пяти синих индивидуумов явно иностранного облика. Горемыки облачены в свитера и курточки - без головных уборов. Странная группа дробной рысью бежит по направлению к Успенскому собору.
Теперь душа моя спокойна и мы вновь ныряем в метро. Нам ехать до конечной станции, "Улица академика Янгеля", где оставлена Сашкина машина. У меня не хватило смелости везти детей из Заокска два с половиной часа в холодной электричке.
В пенистом море перманентного русского бардака метро остается единственным островком, где все работает.
Спускаясь на эскалаторе, с огромным удовольствием читаю расклееную по стенам рекламу. Тексты пелевинские, прямо-таки из Generation "П".
Американскую рекламу воспринимаешь, как элемент пейзажа или с раздражением. Русская хватает за душу - то ли возвышенно-идиотским стилем, которым рекламируются презервативы, то ли вселенским размахом подачи марки сигарет. А может быть копирайтеры просто веселые ребята и это образцы их согревающего юмора. Во всяком случае, настроение поднимают.
На Яшку метро производит самое сильное впечатление. Он в восторге млеет от эскалаторов, от грохота вылетающего из черного тоннеля поезда и незабвенного: "Осторожно, двери закрываются, следующая станция....". Я тоже млею - только от сладкой ностальгии по своему московскому прошлому. Если закрыть глаза, то не изменилось ничего: тот же характерный гул мчащегося в тоннеле поезда, то же покачивание, те же запахи. Сейчас открою глаза, а напротив меня кто-то читает "Правду" или "Известия".
"Станция "Щербаковская". Осторожно, двери закрываются, следующая станция - "ВДНХ"!".
Что это я? Мы же на другой линии. Это бы полбеды, но ведь и станции такой давно уже нет.
Нет, нет, я просто замечтался, объявлялась станция "Ногатинская". Это совсем рядом с домом в начале Варшавского шоссе, где я жил с семьдесят девятого по восемьдесят третий. Правда, тогда эта ветка только строилась и до ближайшей станции метро нужно было добираться на троллейбусе. Больше десяти лет станции метро были миром, в котором я жил. Теперь стали воспоминанием.
............
Заканчивается наше сентиментальное путешествие. Честно говоря, хочется обратно, туда где светло и чисто. Опять Домодедово, паспортный контроль, пограничники. Таможенник спрашивает про валюту.
"Да вот, - говорю, - сто пятьдесят долларов". -
"Почему так мало?" -
"Потому что мы живем в США, а здесь гостили" -
"А где ваша декларация?" -
"Я спрашивал, мне сказали, что можно не заполнять" -
"Кто вам сказал?"
"Таможенник здесь же, в аэропорту, когда мы прилетели". -
"Он, наверное вас не понял. Вы знаете, что я могу сейчас конфисковать ваши деньги?"
Началось. Подспудно чего-то такого я ожидал все эти три недели - что кто-то будет конфисковывать наши паспорта, грин-карты, авиабилеты, деньги. В принципе, если уж мужчине в мятом форменном пиджаке так приспичило что-то у нас отнять, пусть удовлетворится этими долларами. Где только я буду снимать наличные с кредитной карточки до Америки? Мало ли, на что могут понадобиться деньги в пути.
Пожимаю плечами и выжидательно смотрю на мордастого мужика. Я забыл, что нужно говорить в подобных ситуациях.
"Ладно, тут у вас немного, поэтому на этот раз пропускаю", - расслабленно-величественно отпускает нас таможенник.
Проходим в самолет, где у границы другого мира нас встречают улыбчивые швейцарские стюардессы. "Боинг" выруливает на взлетную полосу. Доберемся до гостиницы в Цюрихе, час не буду из-под душа вылезать!
![[]](/img/s/skripnikow_j_j/opus18/rus.jpg)
Завтра лечу на юг - греться.
![[]](/img/s/skripnikow_j_j/opus18/polenvo.jpg)
![[]](/img/s/skripnikow_j_j/opus18/sveta.jpg)
![[]](/img/s/skripnikow_j_j/opus18/metro.jpg)
![[]](/img/s/skripnikow_j_j/opus18/sveta2.jpg)