Зимой восемьдесят третьего года я переехал из Москвы в Краснодар, обменяв комнату на Варшавке на однокомнатную квартиру. Впервые в жизни живу в отдельной квартире. Только представьте себе - комната семнадцать квадратных метров, кухня, ванная, балкон... ошалеть можно. Одно слово - хоромы.
И все мое!
Никаких соседей. Хочешь в трусах ходить целый день, ходи в трусах; как хошь, так и ходи - вот она, свобода-то! И холодильник на кухне стоит, "Саратов". Мы с Мишей Чевским его купили с рук спъяну во время отгулов, чтобы было, куда пиво ставить. По-моему, за пятнадцать рублей купили, а может за двадцать. С шиком, на пролётке провезли этот обшарпаный агрегат по городу, восседая рядом с ним, как буденовцы в тачанке.
И, представьте себе, работает, как зверь - было бы что холодить!
А вообще обстановка осталась спартанской, те же дрова, доставленные из Москвы. Моя заслуженная тахта, шкаф с оторванной дверцей, ободранный стол, купленный зимой 1973 года и почему-то до сих пор не пропитый приемник ВЭФ (этот непорядок я исправлю через год)...
Квартира находится на Славянской. Так называется один из самых отдаленных районов Краснодара. Из центра туда удобнее всего добираться на трамвае, который около сорока минут неторопливо ползет по длинным кварталам старой краснодарской окраины. Проплывают защищенные крепкими заборами кирпичные ухоженные частные дома. Вдоль тротуара деревья: тополя, алыча, слива, шелковица.
В самом конце пути неожиданно возникает небольшой микрорайон. Прямо у трамвайной остановки базарчик. Здесь торгуют вяленой рыбой, семечками, овощами, зеленью, аджикой...
За пятиэтажными хрущевками гаражи. Дальше раскинулось гигантское городское кладбище. Сразу за ним военный аэродром Краснодарского летного училища.
Аэродром отделяет от кладбища невысокая насыпь, поросшая травой и кустами. За ней колючая проволока - для проформы, потому что через нее проходят многочисленные тропки, протоптанные солдатами и работающими на аэродроме гражданскими. Сразу за проволокой рулежная полоса. Чуть подальше - вышка управления полетами и взлетная полоса.
Я подолгу, часами сижу здесь и смотрю, как летают самолеты. Когда есть, что выпить, прихожу с выпивкой. Часто провожу здесь похмельные дни, когда дома невмоготу, а идти некуда да и незачем.
С аэродрома летают истребители. Их стоянку смутно видно с моего места на насыпи. Сначала доносится раскатистый грохот турбин, переходящий через какое-то время в свист. Потом на полосе один за другим возникают неясные силуэты самолетов.
Мягкий свист нарастает. Уже видно, что первый - МИГ-21, а за ним две "сушки", СУ-20. МИГ старенький, обшарпаный, серебристого цвета.
Чуть правее от меня, рядом с рулежкой небольшая будка, из которой возникает солдат в шапке и черной куртке.
МИГ тормозит и, клюнув носом, останавливается. Солдат нагибается, что-то проверяет под крылом, потом переходит на другую сторону, присев, тянется рукой к стойке шасси другого крыла. Отходит в сторону, буднично, лениво и как бы нехотя отмахивает летчику рукой.
МИГ медленно прокатывается мимо меня и, блеснув аллюминиевым боком, поворачивает к взлетной.
На его месте "сушка" в нарядном камуфляже. Тигровая окраска из желтых, коричневых и зеленых вертикальных полос, большие темно-синие номера на носу, окантованная белым красная звезда на киле - все это придает самолету праздничный вид. Вторая "сушка" тоже в камуфляжной окраске, но более скромной - в темно-зеленых и коричневых пятнах. На пилонах под крылом у обоих учебные бомбы.
Это "спарки", двухместный учебно-тренировочный вариант боевого самолета. Хорошо вижу в передней кабине летчика в кислородной маске и белом шлеме с черным забралом. Во второй кабине инструктор. Возится, пристегивает маску.
Инструктор во второй "сушке" поворачивает голову и смотрит в мою сторону. Лицо закрыто кислородной маской, видны только глаза. Машу ему рукой. В ответ он поднимает руку в черной перчатке.
Все три самолета выстроились друг за другом перед взлетной полосой. От работающих турбин на меня несет керосиновую гарь. Раз не выруливают, значит кто-то идет на посадку. Поднимаю голову и смотрю влево, в небо.
Ага, вот он - точка с дымным следом за ней.
Ближе, ближе. Видны огни посадочных фар, как два глаза под фюзеляжем.
Это МИГ-25. Серого цвета красавец, снижаясь, на скорости проносится мимо вышки над краем полосы. Взметнулось облачко бетонной пыли.
Здоровенный истребитель несется по полосе, медленно опуская задранный вверх острый нос. Сзади вспыхивают два больших красно-белых тормозных парашюта. Бежит все медленнее и медленнее.
Парашюты отделяются и, рванувшись вверх, падают на землю.
На дальнем конце аэродрома еле видимый отсюда "двадцать пятый" сворачивает на рулежку.
"Двадцать первый" уже вырулил на взлетную. Трогается с места и тут же врубает форсаж.
С мощным, не соответствующим размерам и ободранному виду самолета грохотом, наклонив к земле нос, бежит все быстрее и быстрее. Отрывается от полосы переднее колесо. Пош-ш-шел "мигарь"!
За ним выруливают "сушки". Первый истребитель выкатывается далеко вперед. Второй сбоку от него и чуть сзади. Одновременно включают форсаж и с шелестящим упругим грохотом взлетают.
Отвлекаюсь от полосы и делаю два быстрых глотка из бутылки. Вытаскиваю из красной пачки "Приму", разминаю в пальцах, закуриваю.
На рулежке уже стоит МИГ-25. Я и не видел, когда он подкатил. Пока все тот же замурзанный солдат пролезает под его брюхом, проверяя что-то в механизме шасси, я разглядываю огромные воздухозаборники, высоко поставленные скошенные вниз крылья с мощными пилонами и два больших, растопыренных в стороны киля. До чего же хорош!
Сверкнув на повороте фонарем, выкатывается на взлетную полосу и на несколько секунд застывает неподвижно. Форсаж.
Клюнув носом, истребитель с обвальным грохотом трогается с места.
Это не тот рев, который бьет по ушам. Это даже не шум, а, скорее, вибрация, которую я ощущаю всем телом, пока МИГ, сначала медленно, а потом все стремительнее и стремительнее разгоняется по полосе.
Волоча за собой дымные следы сгоревшего керосина, резко идет вверх. Выключил форсаж и ушел в облака.
Над аэродромом повисает тишина. Слышно только жужжание стоящего неподалеку за капониром локатора.
Раза два в неделю на аэродроме ночные полеты. У меня дома слышно, как на стоянках запускают и гоняют двигатели.
Если я хорошо поддатый, то иду через кладбище смотреть. Трезвого меня на такие подвиги не тянет. Дело не в привидениях - есть особи куда опаснее. На гигантской территории кладбища идет своя, не очень-то заметная и не безопасная для одинокого путника жизнь. Там бродят стаи одичавших собак. Там можно нарваться на одичавших бичей. Для одиночки встреча с ними в отдаленном уголке кладбища даже днем чревата неприятностями. Однажды меня чуть не зарезали там, как раз в районе аэродрома.
Есть и другие, более прозаические опасности. На кладбище ведут две дороги. Самая близкая от моего дома проходит мимо трамвайного кольца. Там, за темным зданием депо часто прячется милицейская машина.
Менты подкарауливают поздних подгулявших пассажиров - так сказать, легкий способ выполнить план по отлову. Естественно, что фигура человека, направляющегося на кладбище в одиннадцать часов вечера вызывает у них профессиональное любопытство. А мне и свернуть некуда чуть ли не целых пол-километра.
Однажды меня догнали на патрульной машине, остановили и обыскали. Кроме начатой бутылки "Кавказа" и сигарет ничего в карманах не обнаружили. Я честно пояснил, куда и зачем направляюсь. Само-собой, менты приняли меня за долбанутого. Спросили, где живу.
"Да вон он, мой дом, на Толбухина. Отсюда видно".
Смотрят друг на друга, пожимают плечами. На грабителя могил вроде не похож. Но, с другой стороны, какой идиот полезет на кладбище ночью?
Тут же такое дело. Если я просто алкаш, значит их клиент, и нужно кидать меня в луноход, сдавать, рапортовать - иными словами, тогда я желанное пополнение и палочка в отчете. А вот если я сумасшедший, то им же столько возни будет.... Решают не рисковать....
-- "Уе ....й отсюда, пока цел, алкаш долбаный".
С готовностью следую дружескому совету.
Обычно, все же, я без приключений преодолеваю последние очаги цивилизации и добираюсь до аллеи, где можно свернуть в лабиринт кладбищенских дорожек. Маршрут знаю наизусть.
Я вообще часто брожу по кладбищу часами. Если нужно спокойно выпить или хочется просто так побродить, то лучше места нет.
У меня есть свои заветные уголки и излюбленные тропки. Знаю наизусть все памятники, все фотографии, фамилии и эпитафии на своем маршруте.
Ступаю мягко и бесшумно. Знаю, что здесь и ночью есть живые существа, встреча с которыми мне совсем ни к чему.
Все ближе и ближе до насыпи. Для меня она как граница Зоны для сталкера. Там уже безопасно, там люди меня не достанут.
Останавливаюсь перед последней дорожкой, всматриваюсь в темноту аллей. Быстро прохожу мимо последних жестяных пирамидок и поднимаюсь на насыпь. Чуть спускаюсь на обратном склоне, чтобы меня не было видно со стороны кладбища.
Сажусь рядом с кустом на свое излюбленное место. Поднял меховой воротник куртки. Достаю угревшуюся за пазухой бутылку, делаю длинный глоток. Бутылку ставлю рядом, чуть вдавив донышко в землю, чтобы не опрокинулась. Закуриваю, пряча огонек сигареты в кулаке. Я на месте, можно расслабиться.
Слева включается посадочный прожектор.
Из темноты в его свет с мягким свистом выныривает истребитель. Низко проносится над обозначающими начало полосы огнями.
Касается земли, подпрыгивает, касается вновь. Катится. Прожектор гаснет.
Жду, прислушиваясь к отдаленным раскатам турбин.
Думаю. Напеваю про себя, потягивая из горлышка вино.
Мне здесь уютно.
Вон от стоянки навстречу мне катятся огни. По их расположению определяю - "сушка". С приглушенным свистом темный силуэт прокатывает мимо и, обдав меня керосиновой гарью, поворачивает на взлетную. С минуту стоит, как бы в раздумье.
Неожиданно (это почему-то всегда неожиданно) включает форсаж. За "сушкой" бьется многометровый горизонтальный сноп белого пламени.
В тяжком грохоте струя огня гонит истребитель вперед. Огонь уходит в небо и где-то там резко обрывается вместе с грохотом, когда летчик выключает форсаж.
Сижу, пока не замерзаю.
Бутылка допита. Пора возвращаться.
Опять я в паутине аллей и тропинок. Справа и слева темные памятники, кресты, жестяные звезды, ветки деревьев, какие-то неясные тени. Очень неприятное ощущение. Время от времени невольно оглядываюсь.
Несмотря на близкий рев турбин кажется, что я перешел в совсем другой мир. Заставляю себя идти не торопясь и бесшумно. Останавливаюсь, прислушиваюсь.
Вот и аллея, которая ведет к выходу - дальнему, не тому, через который я вошел на кладбище.
Где-то здесь с правой стороны могила Наташки Остапенко. Она так и осталась двадцатипятилетней. Вот уже тринадцать лет и на веки-вечные.
НАТАШКА
Кроме нас в коммуналке на улице Пушкина жила еще одна постоянная семья - тюремный врач, майор милиции и горькая пьяница Раиса Марковна Остапенко и ее дочь, Наташка.
В войну Марковна была врачом в партизанском отряде. Наташка родилась в сорок пятом году. Без отца.
Жили мы в коммуналке дружно и без скандалов. Раиса Марковна часто и подолгу уезжала в командировки. Наташка росла сама по себе. Закончила медучилище. По ходу учебы потихоньку пристрастилась к выпивке и наркотикам. Само собой, через какое-то время красивая Наташка пошла по рукам.
Наша мама с большим неодобрением относилась к такому соседству, хотя внешне этого не показывала.
Для меня же Наташка всегда была товарищем. Лет с шестнадцати я уже с удовольствием забегал в их комнату выпить винца в веселой кампании Наташкиных друзей и подруг. Иногда на лестничной площадке возникали шумные разборки между кавалерами. Но, как бы по неписаному уговору, нас, соседей, эти разборки не затрагивали и, как ни странно, не влияли на добрые соседские отношения.
Мне было шестнадцать лет, когда Наташка повесилась. Ее снял мой отец, выбив дверь. Наташку откачали и как неудавшуюся самоубийцу отправили в психбольницу на обследование. Вернувшись она очень смешно рассказывала, как однажды туда привели с учебным визитом группу студентов из ее медучилища и как она пряталась от них чуть ли не в шкафу.
Меня Наташка воспринимала, как младшего товарища. а, может быть, отчасти и как младшего брата, не знаю.
Шло время. Я уже учился в институте. Наташка опускалась все ниже и ниже. Ее выгоняли с одной работы за другой. Все реже и реже ее можно застать в нормальном состоянии.
Я знаю, что в грелке, что висит на гвоздике в ванной комнате, Наташка держит шприц.
Иногда она просит меня сходить в аптеку за нембуталом. Рецепт выписывает сама же. Расчет за услуги прост - две упаковки Наташке, одна мне. Я просто объясняю в аптеке, что это снотворное для бабушки. В те простодушные времена ко всем этим делам относятся проще. К тому же моя детская мордашка не вызывает подозрений.
Как-то ночью просыпаюсь от шороха в комнате. В лунном свете стоит Наташка - в ночной рубашке, с открытыми глазами.
"Наташка! Ты чего тут делаешь!"-
Она медленно обходит вокруг стола и выходит, прикрыв за собой дверь.
На другой день, вернувшись из института, вижу Наташку на кухне. С красными глазами, распатланная, закинув ногу за ногу, она сидит на табуретке. В дрожащей руке "Прима", из которой просыпается табак.
- "Ты чего ночью к нам в комнату заходила?"
- "Как это, к вам в комнату?" - хрипло переспрашивает Наташка.
- "Да вот так", - рассказываю ей про ночной визит.
- "Да ладно тебе выдумывать. Лучше сходи в магазин. Видишь, колотит меня".-
Осенью шестьдесят девятого меня призвали в армию. Через два месяца мама написала, что Наташка умерла. То ли случайно смертельную дозу себе загнала, то ли специально.
Марковну это сломало. Она запила беспробудно, бросила милицейскую службу и пропала бы окончательно, если бы ее не взяла к себе жить Ветка, одна из развеселых Наташкиных подруг. Так и ходила за ней много лет, пока в 80-х Марковна не умерла.
Я иногда думаю: не Наташка ли стала как бы исходной причиной того, что я спился? Все-таки, именно в ее команде я приобщился к зелью.
Хотя, вряд ли. вряд ли. Просто так уж должно было случиться. А почему и отчего, кто его знает? Остался же я совершенно равнодушным к наркотикам, хотя через ту же Наташку попробовал и это дело.
Прошли уже десятки лет, точнее, тридцать лет прошло с тех пор. Многие люди побывали в моей жизни и ушли. И шестидесятые уже почти как времена Киевской Руси.
А вот Наташка не забывается - бесшабашная, готовая отдать последнюю копейку и поделиться последним куском, белокурая несчастная Наташка.
![Садится Миг-25 []](/img/s/skripnikow_j_j/opus27/posadka.jpg)
Бежит все медленнее и медленнее.
![Су-17 на взлете []](/img/s/skripnikow_j_j/opus27/su17_1.jpg)