Я люблю играть в шахматы. Но играю неважно. Самая главная проблема - плохое знание теории. Когда-то я ходил в шахматный кружок Алма-Атинского дворца пионеров, но этот период не затянулся. Вот так и играю: больше на интуиции, чем на знаниях, а это к добру не приводит. Бывает, что какие-то интересные идеи приходят во время игры, но без теории шансы на выигрыш все-таки небольшие. Поэтому к поражениям отношусь философски, как к чему-то неизбежному. Хотя выигрывать, как и все, люблю.
В шахматы я играю с детства, но уже тогда я знал, что ничего хорошего в этой области мне ждать не приходится. Дело в том, что у меня перед глазами все время был настоящий шахматный вундеркинд - Толя Вайсер. Я в детстве проводил много времени у своих бабушки и дедушки, а Толя и его семья жили с ними на одной лестничной площадке. Уже лет в 5-6 Толя громил нас десятилетних - меня и своего старшего брата Виталика. Да что нас? Он делал замечательную шахматную карьеру, становясь сначала алма-атинской, затем казахстанской, а потом и союзного масштаба звездой. За точность приведенных здесь данных не ручаюсь, но где-то лет в 12 он ездил в составе юношеской сборной Союза, как мне помнится, в Швецию, а одним из игроков той команды был Анатолий Карпов. Так вот, глядя на Толю, я всегда понимал, что в шахматах мне ловить нечего. Поэтому сильно и не усердствовал. И никаких успехов в них не достиг и не расчитывал достичь. Ну, один раз сыграл в сеансе одновременной игры с гроссмейстером Давидом Бронштейном, ну проиграл, хоть и не очень быстро. Так что это была бескорыстная любовь.
Толя Вайсер довольно быстро продвигался по шахматной лестнице, но ему крепко помешало одно обстоятельство. В те времена шахматы, как и все остальные виды спорта, не рассматривались, как профессия. Да, все хоккеисты, футболисты и шахматисты (наши, советские) играли, зарабатывали деньги, но это были относительно небольшие деньги, и каждый старался заиметь еще какую-то специальность, которая как бы будет кормить в старости. Не то сейчас, когда спортсмены зарабатывают сумасшедшие деньги, и им не нужно думать о хлебе насущном.
А тогда Толя пошел учиться, чтобы получить "настоящую" специальность. Он уехал в Новосибирск, закончил физмат университета, но - мало того - он еще и подготовил и защитил кандидатскую диссертацию. Вот это и заняло у него порядочно времени и помешало его шахматной карьере. Другие шахматисты тоже, конечно, учились, но большинство ограничивалось одним вузовским дипломом, а тут - кандидатская по математике! Я, конечно, не говорю о таком гиганте, как Ботвинник, который был доктором технических наук. Он и несколько других (как Эйве, например), видимо, являются исключениями. Хотя и Ботвиннику стоило большого труда возвращаться к шахматам после занятий наукой. Это, как считается, привело, например, к проигрышу первого матча Талю.
А Толю Вайсера, похоже, занятия математикой хорошо выбили из колеи. Когда он вернулся в шахматы, ему понадобился ряд лет, чтобы достичь своего уровня. Поэтому он с некоторым опозданием получил звания международного мастера и международного гроссмейстера. Но он это сделал, а особенно он отметился тем, что был тренером дважды чемпиона СССР Льва Псахиса.
Я любил играть с Толей блицы, в которых он давал мне сумасшедшую фору: ладью или слона плюс брал себе минуту против моих пяти. И все равно он выигрывал. В таких партиях он играл двумя руками, одновременно двигая фигуры и нажимая на кнопку часов. Это было забавно.
В последние годы он живет во Франции, тренируя тамошних игроков и пописывая статьи в шахматные издания. Жизнь, по-видимому, суматошная и непростая, потому что, когда мы встретились последний раз в Алма-Ате году эдак в 1990м, он рассуждал о таком варианте, как проживание в Союзе, например, в Алма-Ате с выездами заграницу на турниры за заработком. Обсуждая эту идею, мы с еще одним нашим приятелем прогуливались по городу и пришли к дому, где прошло наше детство. Из любопытства мы зашли в подъезд и увидели там приклеенное к двери объявление: "Граждане, заходя в свою квартиру, будьте осторожны - в подъезде блохи". Мы пулей вылетели на улицу, а Толя сказал: "Нет, пожалуй, я лучше буду жить в Париже".
Другим моим партнером в Алма-Ате был Игорь Крейнес, который был старше меня лет на восемь. Это был очень своеобразный человек. Начать с того, что в нем была заложена интересная генетическая смесь: его папа был еврей, а мама - узбечка, хотя в Казахстане она представлялась казашкой. Папа Игоря вскоре после его рождения ушел на фронт и там погиб. Его мама была геологом, по моему она была чуть ли не первой казашкой/узбечкой - кандидатом геолого-минералогических наук. Поэтому она проводила много времени в экспедициях, а Игорь все это время жил с отцовской родней в Москве. Там он совсем объевреился со всеми характерными повадками и ужимками. Когда ему исполнилось 16 лет и нужно было получать паспорт, мать начала уговаривать его записаться казахом, чтобы, как многие тогда делали, облегчить свою жизнь. После долгих переговоров он согласился. Когда он пришел в милицию с документами, где было показано, что отец у него еврей, а мать - казашка, сотрудник милиции посмотрел на него и, ничего не спрашивая, записал в графе национальность - еврей. Так он и остался евреем на всю жизнь.
То ли от своих азиатских предков (но не от матери, кстати), то ли еще откуда, но Игорь унаследовал какую-то неимоверную восточную лень. Он, например, категорически не хотел учиться. А мать его была весьма амбициозная женщина, и она не могла видеть сына лицом без определенных занятий. Так она буквально впихнула его учиться в наш политехнический институт, где сама работала доцентом. На протяжении пяти лет его учебы она ходила от преподавателя к преподавателю, выпрашивая оценки для своего сына. В наши времена это действовало вовсю. И он-таки закончил институт, получил диплом, но, по-моему, и дня не работал инженером.
Может быть мать просто толкала его в неправильном направлении, но ей было, конечно, легче "сделать" ему диплом в своем родном институте. Дело в том, что Игорь был феноменально начитанным человеком. В литературе он был настоящим экспертом. Он очень много знал об истории, с ним всегда было интересно и было о чем поговорить. Он был также очень силен в шахматах. Он, конечно, когда-то занимался теорией, но давно забросил эту работу и играл, так сказать, по остаткам своих прошлых знаний и пониманию позиции. И играл здорово, где-то около уровня мастера спорта. Но в турнирах, конечно, не участвовал, т.к. это требовало серьезной постоянной работы, что он не любил. Мне он тоже давал фору, слона или ладью, и, в основном, выигрывал. Помню, он использовал свой шахматный талант для игры в городском парке на деньги. Он никогда не думал о какой-то там карьере, а жил, как придется. Когда его мать умерла, и уже некому было будоражить его и тянуть к каким-то достижениям, он как бы совсем опустился. Я помню его работающим грузчиком в хлебном магазине. Он много пил. И жизнь его закончилась из-за этого. Когда я уже уехал из Алма-Аты навсегда, я узнал, что на какой-то свадьбе его напоили этиловым спиртом. И он умер.
А я всегда помню его как одного из самых приятных в общении и интеллигентных людей, каких я только встречал в жизни.
Мне всегда была интересна психологическая сторона шахмат. Они мне нравились тем, что позволяли видеть партнеров, такими, как они есть. Человек может изображать из себя что-то, представлять себя каким-то образом для окружающих, но когда он садится за доску, он неизбежно становится самим собой. Когда я был в аспирантуре в московском институте Академии наук, там был один научный сотрудник постарше меня лет на восемь, который в жизни был очень мягким человеком, тихим таким и дружелюбным. Но когда он садился за доску, он преображался. Он был агрессивным, напористым, находчивым игроком. И я, играя с ним, думал: "Да, я, пожалуй, знаю, какой ты на самом деле".
Другим примером был муж моей двоюродной сестры Милы Черницкой Слава Горский. Я познакомился с ним, когда Мила вышла за него замуж. Это был не очень высокий, но крупный русский мужчина весьма мощного телосложения, тоже постарше меня. Приезжая в Москву по каким-то делам, я несколько раз встречал его у моих родственников - родителей Милы. Мы даже толком не говорили тогда, и я не знал особых подробностей о его жизни. Знал только, что он был раньше армейским офицером, но из-за каких-то проблем с начальством ушел в отставку. Начав учиться в московской аспирантуре, я как-то шел по коридору своего института и вдруг увидел Славу, курящего в специально отведенном месте в коридоре. Мы оба были поражены этой встречей. Оказалось, что он работает в этом же институте, кажется, в отделе оборудования. С тех пор мы встречались более-менее регулярно: на каких-то семейных встречах и в институте. Мы там с ним также после работы поигрывали в шахматы. Нужно было видеть его игру. Это был страшной силы ураган, навал, напор. Он признавал только атаку. В наших играх он мог в этих атаках либо разгромить меня, либо, когда его атака выдыхалась, тогда уж приходил мой черед выигрывать. Но, в отличие от того научного сотрудника, которого я описал выше, Слава был таким же и в жизни. Это был таран, неистовый борец за правду, что несло ему неисчислимые неприятности. Он не признавал компромиссов и всегда шел до конца. Наша советская жизнь не принимала персонажей типа героя Урбанского из фильма "Коммунист" как некие реалии. Они были только для кино как вывеска этого общества, а в жизни такие люди преследовались. Как я потом понял, Слава сражался за правду в армии и был вынужден уйти оттуда. Он сражался за правду в нашем институте, и у него были неприятности и там. Это была, я бы сказал, трагическая фигура, так сказать, Дон Кихот социализма. Он был продуктом советского общества, настоящим коммунистом, всерьез воспринявшим его декларации, и, в отличие от других, пытавшимся провести их в жизнь. По крайней мере так я его себе представляю.
В литературе такие фигуры обычно не выживают. Вот и Слава ушел. И ушел достаточно необычно. Его жена заболела раком. Он выхаживал ее до последнего момента. Он делал для нее все, что только можно. Буквально носил ее на руках, когда она уже не могла ходить. И когда она умерла, он умер тоже. Этот здоровяк сгорел за несколько месяцев. Это было в первый раз, когда я точно понял, что рак заразен, несмотря на постоянные тогда высказывания в печати противной точки зрения. Я всегда вспоминаю Славу как необычного человека с очень трудной судьбой.
Теперь я тоже играю в шахматы с разными людьми, но, в основном, в интернете. Там теперь есть сайты, где можно в реальном времени играть с реальными людьми. Это здорово, поскольку теперь не нужно искать партнера, т.к. он (она) доступен круглые сутки. Большинство игроков там, как правило, скрываются под псевдонимами. Попадаются и русские, живущие, видимо, в Америке. Их можно узнать по русским кличкам, записанным латинскими буквами. Например: korova, zhopa-s-ruchkoi и т.п. Они думают, что это очень остроумно. Так что с партнерами теперь проблемы нет. Есть проблема с людьми, с которыми хотелось бы поговорить.