Моя жизнь состоит из трех разных и неравных кусков. Первый и самый большой из них - это, естественно, СССР. Здесь прожито так много и видено столько всякого!
Израиль был моей страной около 5 лет. Это было трудное время, но, оглядываясь назад, я теперь вижу, что это было хорошее время.
И, наконец, Канада. Уже более 10 лет я живу здесь. Канада оказалась для меня не тем, на что я рассчитывал, но - грех жаловаться - в ней все получилось неплохо.
Каждый из этих кусков представляет собой совершенно отдельный пласт и, я бы сказал, отдельную жизнь. Поэтому я могу считать, что прожил как бы 3 разных жизни. А последнюю из них я так и живу. Пустячок, а приятно.
Я здесь рассказываю только отдельные эпизоды этих жизней, даю как бы их штрихи, обрисовывающие контуры того, что было. Разные прочие события описаны в моих других материалах.
Жизнь #1
Моя мама всегда любила (и любит) повторять фразу: "Мы - дети войны". Не знаю, почему она себя зачислила в дети, ведь к началу войны ей было 20 лет. Но так она все это ощущала. А мои дети из этого изречения сделали семейную хохму, вычислив, что если моя мама - из детей войны, то я - это внук войны, а они - правнуки войны.
Но, на самом деле, жизнь у моих родителей начиналась сложно. У отца родители погибли еще в начале войны, когда немцы высадили десант в городе Лубны Полтавской области и расстреляли там всех евреев. Отец к тому времени учился в Донецке и вместе со своим институтом был эвакуирован в Алма-Ату. Туда же после всяких приключений и тоже с Украины (г. Кременчуг) прибыла и семья моей матери. Они приехали практически с пустыми руками, т.к. все было брошено в спешке эвакуации. Здесь родители и познакомились. А потом родился я. Мать сказала мне, что когда она принесла меня из роддома, в доме не было даже пеленок, чтобы завернуть меня. Так ее мать - моя бабушка - принесла свою ночную рубашку, они порвали ее на куски и стали использовать их как пеленки. Хорошо, что моя бабушка была крупная женщина, так этих пеленок хватило на первое время.
Я рос спокойным ребенком, моя мать говорила мне, что в детстве она не имела со мной проблем. Наверное, был не особенно сообразительным, что подтверждает один случай. Когда мне было, примерно, четыре-пять лет, родители были со мной в доме отдыха, в горах под Алма-Атой. Там были какие-то развлечения для отдыхающих: танцы, качели, волейбол - стандартный советский набор. Как-то ранним вечером я находился на этой площадке развлечений. Вокруг было много людей, но где были мои родители в то время - я не знаю. В один прекрасный момент мне зачем-то понадобилось перейти с одной стороны качелей на другую. Я попытался как-то вычислить, как это сделать. Я дождался, когда качели дошли до верхней точки сврей траектории, и начал свой переход. Но, вместо того, чтобы стремглав перебежать на другую сторону, я шел медленно, глядя, как качели начали свой путь вниз. А я все шел и смотрел на них, как кролик не может отвести глаз от удава. В конце концов наши траектории пересеклись, и тяжелая деревянная качеля ударила меня по лбу.
Очнулся я автомашине, которую дом отдыха выделил, чтобы доставить меня в город. Я был без сознания несколько часов, и уже было темно. У меня было сотрясение мозга, и я еще долго приходил в себя. Но, возможно, этот удар что-то привел в порядок в моей голове, потому что с тех пор я, вроде, не имею проблем с глазомером, просчитываю траектории неплохо, особенно, когда вожу машину.
Там же в Алма-Ате я закончил школу, потом политехнический институт. В нем же начал работать инженером по науке. Хотел там же поступить в очную аспирантуру, но не получилось. Как во всем в наши советские времена, для этого нужен был большой блат, а у меня оказался явно недостаточный. Предлагали мне идти в аспирантуру в Академию наук Казахстана, но мне там тема не понравилась. И тогда я начал думать об аспирантуре в других местах. И как раз в это время на нашу кафедру в политехе приехал читать лекции молодой профессор из Москвы, из Академии Наук. Я никогда и не слышал раньше о том Институте Машиноведения (ИМАШ), где он работал. Но я с ним поговорил пару раз, и он рассказал, что, в принципе, к ним в институт можно поступить в аспирантуру. От него я узнал имя человека, который стал позднее моим научным руководителем.
И я начал пробивать свою московскую аспирантуру. Несколько раз пришлось слетать в Москву на всяческие собеседования. Выяснилось, что мне было проще сдать экзамены кандидатского минимума, чтобы подать документы на аспирантуру. Два экзамена я уже сдал в Алма-Ате. Но самая большая сложность была с кандидатским экзаменом по специальности. Мне просто не дали бы сдать его в Алма-Ате. Там уже была своего рода политика. И я начал узнавать о возможности сдать его в Москве. Это была эпопея. В ИМАШе не было экзамена по моей тогдашней специальности "Автоматика и Телемеханика". Мне нужно было сдавать экзамен в другом месте. Каким-то образом возник вариант сдачи экзамена в Институте проблем управления (ИПУ) АН СССР - главном советском центре науки по управлению. Но прийти туда на экзамен с улицы было просто невозможным. Я стал искать какие-то связи в этом институте и таки нашел. Через моих московских родственников я познакомился с сотрудником этого института Евгением Петровичем Масловым. Вот - столько лет прошло, а я все помню об этом человеке. Он, наверное, уже давным-давно забыл об этом эпизоде чуть ли не сорокалетней давности. А я помню и очень благодарен ему за помощь в очень важный для меня момент, т.к. Евгений Петрович (позднее доктор наук в этом институте) помог сделать мою сказку былью. Но получилось это тоже не просто.
По моей просьбе Евгений Петрович начал узнавать о возможности сдачи мною кандидатского экзамена в их институте. Сидя в Алма-Ате, я периодически названивал ему и спрашивал его о его результатах. В какой-то момент я позвонил ему, и он выдал мне окончательный ответ. Он сказал, что все выяснил, и я не могу сдать экзамен в их институте. Я по натуре довольно мягкий, вежливый человек, и, услышав этот ответ, я собирался сделать то, что делал всю жизнь, а именно поблагодарить его за хлопоты и повесить трубку. Однако в одну секунду я также осознал, что если я сделаю это, все мои мечты об аспирантуре, а вместе с ними и мое будущее пойдут прахом. И я набрался духа и сказал в трубку, что это довольно странный результат, что такого не может быть и что я знаю от разных людей, что они все-таки сдавали экзамен в этом институте. Евгений Петрович, похоже, подивился моей наглости, но, будучи сам совершенно интеллигентным человеком, ничего такого мне не сказал, только вздохнул и сказал, что, ладно, он узнает еще раз. Вот так мне приходилось ломать себя, чтобы пробиться к своей мечте.
И еще через неделю я очередной раз позвонил Евгению Петровичу, и он сказал мне, что оказалось, что я действительно могу сдать этот злополучный экзамен у них в институте. Что я и сделал через некоторое время. И после этого с сентября 1969 года я начал учиться в аспирантуре ИМАШа.
Там прошло три очень приятных и важных года моей жизни. Институт был очень заметным научным учреждением того времени. Его директором был академик и генерал Анатолий Аркадьевич Благонравов, руководивший в то время космической отраслью страны. Заведующим нашим отделом был академик Иван Иванович Артоболевский - основатель советской науки о теории механизмов и машин. Моим научным руководителем был очень известный ученый профессор Арон Ефимович Кобринский. Он был очень сильным специалистом, но он также еще и быстро ориентировался в современных научных тенденциях. Он был одним из самых активных исследователей в таких новых в то время областях как цифровое управление станками, протезы с биоуправлением, одним из первых в Союзе он начал работать в области робототехники.
Когда я пришел в лабораторию Кобринского, он предложил мне тему, которая мне сразу понравилась. Она была из области взаимодействия человека и машины в системе управления. Одним из приложений этой темы были очень начинавшие тогда развиваться системы оператор-манипулятор. Мне посчастливилось наблюдать тогда первые шаги советской робототехники.
Через много лет мне на глаза попалась какая-то моя записная книжка времен моей учебы в Казахском политехническом институте. Я вдруг нашел в ней запись о какой-то статье, которая меня, видимо, в то время интересовала. Оказалось, что эта статья была точно по теме моей кандидатской диссертации. Т.е., действительно, тема моей научной работы была мне близка с давних пор.
Над диссертацией я работал очень интенсивно и сделал ее - и даже защитил - в отведенные для этого 3 года. Хотя с защитой диссертации чуть было не получилась большая проблема. Дело в том, что одна ее глава была практически полностью математической. И когда встал вопрос о выборе официальных оппонентов, Арон Ефимович предложил в качестве первого оппонента пригласить профессора МГУ Сергея Васильевича Фомина. Сергей Васильевич вообще был очень известным математиком, но как раз в это время проявлял определенный интерес к робототехнике. Он участвовал в каких-то научных работах, приходил на разные семинары по робототехнике и т.д. Для него это было в русле приложения матметодов к задачам робототехники. Ну я и согласился - почему нет. Когда диссертация была готова, я завез ее в МГУ и передал Сергею Васильевичу. До защиты оставалось недели две, я подождал неделю, от Фомина ничего не было слышно. Тогда я позвонил ему, чтобы спросить, когда можно приехать за отзывом. И тут он сказал мне, что он прочел диссертацию, и у него нет с ней особых проблем за исключением той самой математической главы. Фомин сказал, что она содержит совершенно неправильные результаты, и в таком виде диссертация не может быть защищена. Он предложил мне вообще выкинуть эту главу из диссертации. А нужно сказать, что этот материал к тому времени был уже принят к публикации в очень серьезный академический журнал. Это значит, что он прошел несколько рецензий, и все они были положительными. Поэтому я был как бы уверен, что с этим материалом все в порядке. Кроме того я сознавал, что без этой главы моя диссертация будет явно проигрывать.
Так что я попытался узнать у Фомина, что же все таки неправильно в той главе. Но он наотрез отказывался даже обсуждать ее со мной. Он просто отрезал, что ее конечный результат абсолютно неправилен с точки зрения математики, поэтому он даже не хочет копаться в этом материале. Может быть сыграло роль то, что я был инженером - не математиком, и, зная это, Фомин даже и не собирался обсуждать со мной высокие материи.
Я кинулся к Арону Ефимовичу. Он тоже не знал, что делать в этой необычной ситуации. Но в конце концов он предложил привлечь в качестве эксперта другого математика - в то время кандидата, а позднее доктора физико-математических наук Александра Константиновича Платонова из Института прикладной математики АН СССР. А.К.Платонов тоже в то время занимался робототехникой, и мы с ним встречались на разных семинарах и совещаниях. А.Е. позвонил ему и сказал, что вот Слуцкий и Фомин не могут найти общий язык, и не мог бы он помочь в разрешении проблемы. А.К. любезно согласился. Хотя сложность была в том, что он находился дома с загипсованной ногой, которую он поломал, катаясь на лыжах. Но он предложил мне приехать к нему домой с диссертацией. В назначенное время я явился к нему. Он просмотрел мою злополучную главу, и сказал, что Сергей Васильевич абсолютно прав, и результат этой главы является неверным. Но тут я приступил к нему со своим главным аргументом. Я сказал ему, что если окончательный результат неверен, то должна быть какая-то ошибка в его выводе. "Покажите мне эту ошибку, - сказал я ему, - и я тут же ухожу, чтобы не беспокоить вас более." Платонов согласился с моим предложением.
И мы стали проходить вывод конечной формулы строчка за строчкой. На каждой линии я спрашивал Платонова: "Правильно?" И он отвечал: "Правильно." Так мы дошли до последней строчки, и Платонов сказал: "Неправильно." Но тут я буквально взмолился: "Александр Константинович, ну так ведь не бывает! Если весь вывод правильный, как может результат быть неправильным?" А.К. согласился со мной, что должна быть какая-то ошибка, и мы начали весь процесс сначала: "Правильно?", "Правильно" и так до "Неправильно" в конце. Потом мы повторили процесс еще несколько раз. Чувствовалось, что А.К. был озадачен. В конце концов он сказал мне: "Знаете что, оставьте мне свою диссертацию, я над этим еще подумаю." Я оставил диссертацию и ушел. До защиты оставалось 5 дней.
Через два дня я, как договорились, позвонил Платонову. Помню, звонил ему из своего аспирантского общежития, из телефона-автомата, прикрепленного к стене на нашем этаже. И услышал голос Платонова: "Знаете, я понял, что ваш результат правильный. У вас там все в порядке." У меня подкосились ноги, и я рухнул на батарею центрального отопления, прикрепленную к стене рядом с телефоном. Я возопил: "Так скажите же об этом Фомину! Он ведь даже не хочет со мной разговаривать." И Платонов сказал: "Да, конечно. Я ему все объясню. Позвоните ему завтра."
На следующий день я позвонил Фомину, и он сказал, что завтра я могу получить отзыв на его кафедре в МГУ. Так за два дня до защиты, наконец, закончилось это испытание.
А на защите Фомин в своем выступлении коснулся и этой самой главы и показал, что ее результат как бы и тривиален. Он даже дал свой собственный вывод этого результата, по-видимому, вытекающий из его беседы с Платоновым. Его вывод был весьма оригинален, все-таки он был великий математик.
А приятным аспирантское время было, потому что кроме работы это было время интересного отдыха, посещения московских театров, концертов, стадионов. Во время аспирантуры я жил в общежитии аспирантов Академии Наук СССР на улице Вавилова. У нас была там очень хорошая компания аспирантов из разных институтов Академии. Мы все поступили в аспирантуру примерно в одно время. Ребята были из разных республик: Украины, России, Азербайджана и т.д. Кое с кем я поддерживаю отношения до сих пор. Несколько человек уже ушли. Расскажу о них подробнее, т.к. их истории могут представлять интерес.
Вадим Берлин был одним из самых старших в нашей компании. К моменту поступления в аспирантуру у него уже даже была опубликована статья в толстом сборнике. Это было необычно. Он, конечно, был очень хорошо подготовлен профессионально. Дима также был парень с твердым характером, поэтому его работа в аспирантуре шла очень успешно. Он сам был с Украины, и там жила его жена, к которой он регулярно ездил в гости. Необычным было то, что он женился очень рано, кажется, в 17 лет, поэтому они с женой прожили к тому времени уже довольно много лет. По его рассказам можно было понять, что они с женой любили друг друга. Все шло без проблем до самого окончания аспирантуры, а потом закрутились необычные события.
Нужно сказать, что наше общежитие напоминало мне Ноев ковчег. Там были представители буквально всех наций и народностей нашего бывшего Советского Союза. И подавляющее большинство всех этих людей никак не горело желанием вернуться после окончания аспирантуры в родные края, чтобы сеять "разумное, доброе, вечное". Все они хотели после аспирантуры остаться в Москве. И пускались во все тяжкие, чтобы добиться этой цели. В ход шло все: работа с возможностью московской или подмосковной прописки, фиктивные браки и т.п. Вот и наш Дима Берлин старался сделать все возможное, чтобы зацепиться в Москве. Но задача это была непростая, и что-то у него не получалось. И вот ближе к концу аспирантуры мы узнали, что он развелся с женой и женился на москвичке. Мы все думали, что это тоже был фиктивный брак, но мы ошибались. В том браке у него позднее родилась дочь, и, видимо, это было всерьез и надолго. Но не очень надолго, к сожалению. Я с Димой после окончания аспирантуры уже не встречался, но от наших общих знакомых знал, что через какое-то время он уехал на жительство в Израиль. Там он вскоре и умер, что было очень трудно себе представить. Дело в том, что он был очень спортивный парень, бывалый турист, без каких-либо признаков болезней. Был у него то ли инсульт, то ли инфаркт, но однажды, знаю, он зашел за чем-то в ванную комнату и уже оттуда не вышел. Может, все дело в каких-то переживаниях, о которых мы можем только гадать.
Другим корифеем в нашей общажной компании был Женя Малкин. Он был примерно одного возраста с Димой, тоже очень сильный инженер. Помню, у него было два высших образования: инженерное и математическое - хорошее сочетание. Они с Димой оба были с Украины, учились в одном институте - том самом ИПУ, где я сдавал мой кандидатский экзамен - и жили все время в одной комнате. Правда, характеры у них были разные. Дима был довольно жестким человеком, крутой парень, а Женя был помягче.
Женя чувствовал в себе очень большой потенциал и хотел воплотить его в своей диссертации. Чувствовалось, что он хотел создать что-то необычное. Он работал очень много, занимался какой-то теорией в области науки об управлении. Так прошло больше двух лет. В нашей компании начались разговоры о защите диссертаций. Все спрашивали друг друга, кто когда собирается их защищать. И тут вдруг оказалось, что у Жени даже близко нет никакой диссертации для защиты. Занимаясь своими теориями, он, видимо, забыл о всяких временных рамках и о конечной цели своего пребывания в аспирантуре. Женя этим был очень обеспокоен. Даже я, например, салага по сравнению с ним - и по возрасту и по образованию - и то уже планировал защиту в обозримом будущем. Также и остальные. И Женя принялся работать еще больше. Он занимался буквально дни и ночи.
Кончилось это плохо. От чрезмерных психологических нагрузок у него произошел нервный срыв. Он попал в психиатрическую больницу. Там он лечился, по-моему, почти пол-года. Когда он выписался, ему, конечно, продлили аспирантуру. Мы к тому времени уже все разъехались из общежития. Он продолжал свою работу, но уже ничего не мог сделать. Словом, он единственный из нашей компании уехал в свой Днепропетровск без ученой степени. Там он проработал инженером какое-то время, а потом уехал на жительство в Германию. Там он вскоре и умер. Печальная история.
Я, как и все другие "дети братских народов" в нашем общежитии, тоже мечтал остаться работать в Москве. Но я видел только один путь для себя. Я искал работу в Москве и области. И практически нашел ее в одном "почтовом ящике" в Подмосковье. Там были согласны взять меня, уже были встречи с руководством НИИ. Но они должны были получить согласие на мой прием от своего министерства. И там-то это все в самый последний момент и зарубили. Как мне потом передали, в министерстве сказали про директора НИИ, ходатайствовавшего о моем приеме на работу: "Он что там, совсем охренел? Не хватает ему жидов в институте, он еще одного хочет брать!"
Все, что ни делается, все к лучшему. После окончания аспирантуры и защиты диссертации я вынужден был вернуться обратно в Алма-Ату и через несколько лет начал работать в Казахском госуниверситете. Там все шло неплохо. Меня очень поддерживал ректор университета Умирбек Арисланович Джолдасбеков, на кафедре прикладной механики которого я работал. Я всегда чувствовал, что ему нравилось то, чем я занимался и как я занимался. При его поддержке я сначала организовал при кафедре лабораторию робототехники, а позднее - Республиканский центр по робототехнике при университете. Позже я стал директором этого центра. Это был период моей очень активной работы. За время моего пребывания в КазГУ я получил больше 60 авторских свидетельств на изобретения, опубликовал очень большое количество статей.
В конце моей казахстанской карьеры тот же У.А.Джолдасбеков пригласил меня на работу завлабом в институт Академии Наук Казахстана, директором которого он стал. И уже оттуда я уволился, чтобы уехать на ПМЖ в Израиль.
Жизнь #2
Она началась, когда в декабре 1992 года самолет, на котором мы прилетели из Ташкента (из Алма-Аты тогда не было рейсов на Израиль), приземлился в аэропорту Тель-Авива. Из ташкентской зимы мы попали в теплый дождик, а особенно нас поразило апельсиновое деревце с маленькими апельсинчиками на нем, которое росло прямо перед зданием аэропорта.
Жить в Израиле было трудно. Денег вечно не хватало. Нас буквально спасло то, что удалось перед отъездом продать мою однокомнатную квартиру и провезти деньги с собой (когда это не разрешалось). Эти деньги помогли нам протянуть до того момента, когда я начал получать свою зарплату.
В Израиле я был настроен по-рабочему. Я сразу отбросил всякие амбиции и решил начинать все с нуля. Я закончил несколько ульпанов, где изучал иврит. Это было волнительное время, т.к. я приехал в Израиль, не имея там практически ни друзей, ни знакомых. Всего приходилось добиваться самому, без всякой помощи (впрочем, как и всегда). Уже в первом ульпане, помню, некоторые люди стали находить себе работу, пробивать научные стипендии. А у меня еще не было даже никаких наметок. Но - упорство и труд все перетрут. Мне удалось добиться, чтобы меня взяли на научную стипендию в Беер-Шевский университет имени Бен-Гуриона. Я работал там, как сумасшедший. Обычно я уходил на работу в 8 утра, потом приезжал домой часа в 2-3, обедал, ложился отдохнуть на час, а потом опять уезжал на работу и был там часов до 10-11 вечера.
Зато эта моя работа там была одной из самых плодотворных в моей жизни. Уже через год я начал преподавать в университете. Через 3-4 года я читал уже 3 курса, практически столько же, сколько штатные преподаватели. А с наукой все шло еще лучше. Я, наконец, получил доступ к оборудованию, о котором в Союзе мог только мечтать. Я работал с очень хорошо подготовленными студентами. Поэтому сделано было очень много.
Как у всякого нового репатрианта-ученого у меня был как бы формальный руководитель. В моем случае это была довольно молодая женщина Яэль Эдан. Она сама - канадская еврейка, но ее родители еще в ее детстве переехали в Израиль, и там она и живет с тех пор. Докторат она делала в Штатах, и у нее два родных языка: иврит и английский. Она - весьма образованная и чрезвычайно энергичная женщина и делает в университете замечательную карьеру. Несколько лет назад она стала вице-президентом университета. Мы с ней очень хорошо сотрудничали в науке. Несмотря на то, что она была как бы моим руководителем, она никогда не важничала со мной. Она всегда осознавала, что я гораздо старше ее и опытнее в научной работе. И мы были с ней всегда абсолютно на-равных. Когда я уже уехал из Израиля в Канаду, она прислала мне по электронной почте сообщение, что она должна как бы официально закрыть мое личное дело, а для этого ей нужен список моих трудов, опубликованных за время работы в университете Бен-Гуриона. Я подготовил этот список и послал ей. В ответ она написала мне: "Я, конечно, знала, что ты много работал, будучи здесь, но только из твоего списка публикаций я осознала, как много ты работал и как много ты сделал." Например, я в это время подготовил и опубликовал в Европе и США мою монографию по управлению роботами.
Жизнь в Израиле налаживалась очень трудно. Я все был на разных стипендиях для новых репатриантов-ученых плюс к этому начал понемногу преподавать. Поэтому зарабатывал, вроде, неплохо, но стабильности не было. Жена долгое время не могла найти работу. И в это время мы случайно узнали, что одна бывшая алма-атинская семья уезжает из Израиля в Канаду. Мы и не представляли тогда, что такое возможно. Мы встретились с ними и немного их порасспрашивали. И позже тоже решили попробовать пробиться в Канаду. И у нас это получилось. Весь процесс занял долгое время - порядка двух лет. А за эти два года много вещей изменилось. Мое положение на кафедре укрепилось, хотя в штат меня упорно не брали. У меня уже было много поездок за границу на международные конференции. Жена работала на временной позиции, но на хорошей работе в очень солидной компании, и у нее была реальная перспектива перейти в штат (что в Израиле равносильно попаданию в рай). Но когда мы, в конце концов, получили канадские въездные визы, мы не смогли отказаться. Мы собрались и поехали в новую неизвестность.
Яэль Эдан до сих пор не может успокоиться, что я ушел из университета Бен-Гуриона. Она часто говорит мне, когда мы встречаемся, что, возможно, я бы не уехал, если бы меня своевременно взяли в штат кафедры. Может, так оно и есть.
Жизнь #3
И опять все начиналось сначала. Мы приехали на жительство в самый большой город франкоязычной провинции Квебек Монреаль. Все начали учить французский и английский языки. Я опять выкинул все свои амбиции прочь и постарался забыть о своих бывших должностях, достижениях, публикациях. Хотя все это, конечно, срабатывает: уже через месяц после приезда я получил работу по науке в ведущем университете Монреаля МакГилл. Можно сказать, естественно, что мне крупно повезло, но должна же быть какая-то логика в жизни. Зарплата в МакГилл была небольшая, но место работы было очень престижное, а сама работа - интересная. Там я проработал около пяти лет, а потом нашел другую лучше оплачиваемую работу, и мы переехали в англоязычную провинцию Онтарио. Здесь так и живем. Я так и преподаю свою механику, автоматику и робототехнику. Но теперь преподаю на английском. Раньше это были русский и иврит. Занимаюсь по мере возможности наукой. Пишу статейки в русскую прессу Торонто. Обычная канадская жизнь русскоязычного человека.