В тени перемен или воскресные прогулки
В бывшей автобусной остановке Мюльбургер Тор по выходным дням сидит мужчина со всем своим домашним хозяйством - тележкой из супермаркета и несколькими пакетами. Видит прохожего и включается хорошо поставленным песенным голосом: "Меня зовут Рудольф Кунце. Я родился в Берлине. И это был 1955 год..." Дальше он продолжает свой рассказ, но уже спине прохожего, потому как никто не останавливается дослушать его историю.
Истинное свое лицо город показывает лишь в воскресенье, когда все закрыто из заведений, и улицы успели остыть от субботней мессы под именем "шоппинг" - фанатичного, искренне оживляющего здесь всех священнодействия, когда на предельной скорости наполняются не глядя провиантом тележки супермаркетов, уставшие кассирши не разжимая рта произносят свое традиционное "гутен таг" и "чусс", а в самый дешевый одежный магазин Primarkt выстраивается очередь из молодежи, "волевое динамическое начало жизни" простаивает здесь часы. Навстречу из дверей вытекает уже отоваренная толпа - со множеством бумажных пакетов в руках.
В воскресенье много чего вырисовывается само по себе, и можно определить характер этой отдельности и полюбоваться на нее. В городе уже четвертый год царит Комбилозунг, коим названа на самом деле разруха, когда вот так капитально - до основанья все... Она вошла в стадию всеохватности и стала определять стиль и ритм жизни города в самом центре Европы, как, к примеру, война или затянувшаяся революция. В местной газете пишут: "Большие изменения разбрасывают свою тень повсеместно..." И жители подчинились этому коллапсу, хотя дружно ворчат и рассматривают через ограждения огромные экскаваторы, утрамбовщики, небоскребы желтых бочек-бетономешалок. Многие бывшие уютными улицы напоминают теперь чью-то незалеченную челюсть с останками зубов. Транспорт со всей окрестной розы ветров пересекается здесь с историческим центром - небольшим клочком земли. На узких поворотах между стройплощадками громоздится неимоверное количество трамваев, что постоянно попадают в лучшем случае в затор, в худшем - в аварию, сталкиваясь то с автомобилями, то с людьми.
Выходя утром из дому, вам следует сначала ознакомиться с бегущей строкой электронного табло на остановке: "Пробка на Хайде... Строительные работы на Кроненплатц..." Жители расходятся пешим способом по разным направлениям, бросив на ходу - "komisch". Днями на табло появилась строка: "Центр города оцеплен полицией. Трамваев не будет". Оказалось, что на центральной площади - где старинный памятник Карлу Фридриху, через захоронение которого по замыслу современных архитекторов будут проложены рельсы под землей (нет покоя бедному основателю города!), - нашли бесхозный чемодан... Прошло полдня без трамваев...
В воскресенье все выглядит намного лучше! Если конечно тебе лично не надо торопиться на вокзал к поезду. Мне очень нравится бродить по городу ранним воскресным утром. Мы еще застали то время, когда в эти часы очень хорошо одетые и красивые пожилые люди стекались под колокольный бом ко входам в церкви... Ушло явление... Но все равно - можно ходить спокойно и созерцать - никто не мчится по узким тротуарам на велосипедах, и вообще всякая механика застывает молчаливыми рядами у обочин. Нравится ощущать городскую пустынность и думать о том, что это очень даже хорошо, когда жизнь - лично моя - придвинулась вплотную к своей хвостовой части. Становится легко и радостно от сознания того, что ничего больше не ждешь - ни от себя, ни от житейского мира, и ни от кого бы то ни было! Залезаешь себе в третий трамвай и просто едешь до какого-то, все равно какого, пункта.
Ага, контролеры образовались в этот ранний совсем час. Трое мужичков кружат вокруг двух вьетнамских растерянных парней, взяли в оборот безбилетников. А формы на контролерах нет, и бейджиков нет, и мобильная касса не висит на поясе, и морды подозрительные. Бегающие глаза нечестности наткнулись моментом на нас, секут боковым зрением наш к ним интерес. От вьетнамцев отвязались, попрятали штраф в карман, скорей к выходу. В голове сработала сценарная память: "ледяные злые перроны" девяносто третьего года, питерская электричка однажды морозным утром, фальшивые контролеры с такими же бегающими наглыми глазками...
Пустой трамвай повеселел - зашла группа мужичков всех возрастов, да каких цыганистых!, схожих между собой поношенной одеждой, явно недостаточной для осеннего очередного циклона, простуженно-кашляющих, громко обсуждающих что-то на непонятном языке все разом - и очень старый немецкий дедушка, поднявшийся с сиденья на выход - рука не дотягивается до кнопки из-за столпившихся, и они помогают ему нажать на кнопку, и дедушка кланяется им часто седой головой и лепечет: "Vielen Dank! Vielen-vielen Dank!"
И мы тоже вышли вместе с дедушкой на этой ветренной всегда остановке. Мимо несутся реки желтых ноябрьских листьев. Когда заходили в "тройку" полчаса назад - ветер был теплым, тяжелым, влажным и медленным, теперь - ледяной, сбивает с ног, не спрятаться от порывов ни за каким воротником, зато унесет из Рейнского Грабена аммиак, нагоняемый в низину дымом близлежащего за Рейном завода. Евроклимат на самом деле стал экстремальным во все сезоны, язык не поворачивается назвать его мягким, - настоящее испытание для организма, не успевающего подстраиваться под его частые и очень резкие изменения.
Но обо всем этом заставляет забыть несущаяся навстречу нам музыка. Звуки равномерно нарастают, проявляется мелодия, и по Книллинген аллее разносится во всю мощь казачья народная песня: "Не для меня придет весна. Не для меня Дон разольется. И сердце девичье забьется. С восторгом чувств не для меня..." Вместе с хором проявился в сумерках и фонарь. Светил он неестественно высоко - будто велосипед парил над тротуаром под это слаженное пение. Это был бомж с очень выразительными чертами лица, с гордо выпрямленной спиной, с фонарем, прикрепленным на ленте поверх вязанной нордическим узором шапочки. В корзиночке лежали какие-то мешки, на руле сверкала бело-сине-красными полосами матерчатая сумка. Пронесшись мимо, "сооружение" стихло и угасло в конце улицы, но казалось, что хор все еще рядом с нами допевает свою песню: "Сорвешь цветок - а он завянет. Такая жизнь - не для меня..."
Но это еще не все. Как и про чемодан на Марктплаце - в небольшом городе все потом становится известным. Оказалось, что велосипедист, любящий казачьи песни по утрам, никакой не бомж, а эмигрант Миша из Барнаула - с харизмой! Весь этот антураж и образ его жизни - сбор бутылок на улицах, питание с магазинных мусорных бачков, прикид - это просто состояние нашедшей себя на чужеземье таким образом личности. На самом деле у него есть все, и живет он со своими мешками не в остановке. Теперь уже вернее сказать: было у него все. В один из зимних дней этого года Мишу с его велосипедом сбила в полночь на перекрестке Йоркштрассе и Кайзераллее какая-то машина, промчавшись на красный свет. Миша, неторопливо перемещаясь через дорогу, видел перед собой зеленый, но не слышал приближающейся опасности - он был в наушниках, слушал казачий хор.
Куда тем осенним утром уехал Миша... Мы там тоже частенько гуляли по выходным - бывший американский аэродром. Весь этот район хранит память о том далеком времени, когда в первые послевоенные годы отсюда взлетали американские самолеты, и специально строили дома для "американской военщины". Мичиган-штрассе, Нью-Джерси-штрассе, Луизиана-ринг... Дюжину лет назад - вот уже и есть что нам вспомнить в этом городе! - аэродром представлял из себя привлекательный своей дикостью природный уголок без асфальта и бетона - здесь росла ежевика на холмиках, подрастал березово-вязовый подлесок с кустарниками фундука. Теперь здесь абсолютно голое огромное пространство с природоохранными табличками: "На этом поле росли уникальные травы - тимьян, огуречник..." "На этом поле гнездились уникальные птицы... водился редкий вид богомолов..." И только кроликов так до сих пор и не удалось зачистить. Они все равно изрыли норками плоский луг, и отлично видно, как то там, то сям торчат их уши, как они "лапками бьют", скачут, спасаясь от вездесущих ворон, которых, к удивлению, тоже все еще никак не могут истребить до конца.
Больше всего на этом поле мне нравится табличка, повествующая о местном климате: "Вы живете в неповторимом географическом месте - Рейнском Грабене. Здесь происходит редкостный застой воздушных масс, и наблюдаются поэтому очень резкие перепады атмосферного давления и температур, а также часты сильные ураганные ветры. И здесь наблюдалось самое жаркое лето в Баден-Вюртемберге. Здесь тренировали немецких солдат перед отправкой в Африку..."
В то воскресное утро мы начали свою прогулку с осмотра замысловатого трухлявого автографа, что прочертил, падая на стену дома в метре от нашего окна, ствол большого дерева. Вместе с нами над неясностями происходящего вокруг думали наши соседи. Ради этого они покинули свой недавно приобретенный сорокалетний - не меньше - автобус, в котором сидели вместе со своими двумя собаками - розовошерстной кудрявой дворнягой и черным дальним потомком "водолаза"... У наших соседей (кстати, она - учительница) тяга к винтажным вещам, в том числе и в одежде. И ездят они в буднях на полувековой бывшей "Скорой Помощи" - Мерседесе со всеми соответствующими колорами и отличительными знаками, ездят на ней, и в ус себе не дуют... А я почему-то смотрю на нее и машинально складываю в уме - сколько душ покинуло мир в этом небольшом отличительном фургоне...
Старая береза, умертвленная омелой, из списка неясностей. Какой-то ненавистник зеленых насаждений в садово-парковом ведомстве распорядился вырубить в нашей округе, да и по всему городскому периметру, огромное количество молодых красивых буков, раскидистых можжевеловых кустарников, чудесных крепеньких елей. А эта вот высохшая береза стояла до сего дня. В рамках комбилозунга под девизом "Сделаем Карлсруэ настоящим европейским городом" (интересно, каким он раньше-то был?) дяденьки и тетеньки с важными лицами, с папочками в руках сезонно делают обход территории и тыкают щупом под каждое дерево, вероятно, с целью проверить крепость и цельность корней. У этого березового ствола вообще корней нет, наверняка уже давно, у него нет даже веток. И он упал сам, обвитый до раскрошившейся при падении макушки кудрявой омелой. Может быть, это ее сохраняют теперь экологи? Ведьмино гнездо, ведьмина метла - народные ее названия. Может быть эти понятия одерживают победу здесь и сейчас? Хотя французское название омелы отражает верование, что крест Иисуса Христа был сделан именно из ее древесины...
Наши прогулки по городу прошедшей зимой носили далеко не познавательный характер. Подобные периоды своей жизни человек обычно старается поскорее забыть, в том числе и из-за неопределенности надвигающихся как неизбежность перемен. Последняя для нас зима в Карлсруэ выдалась без единого снегопада, безветренная. Вечерние улицы в свете редких фонарей с махинами домов с затемнением, будто так и ждут налетов, - выглядели оцепеневшими вместе с нами, вместе с коротко подстриженными - до стволов - "пластмассовыми" деревьями вдоль тротуаров. Надо было выхаживать, вытаптывать эти радиусы вокруг дома в темноте, чтобы не сверлили голову возникшие в быту новые адреса и фамилии: Винсентиус-клиникум, ухоженный и стройный доктор Дрогниц с его улыбкой: "Природа создала организм человека с большим запасом, в нем вообще много всего лишнего, и если что-то из этих излишков убрать - ничего страшного не произойдет". Вашими бы устами, доктор, вашими устами... Никак не может выпасть из памяти одно раннее зимнее утро - мой маршрут из клиники до института, где надо было постоянно улаживать какую-то мифическую ерунду. Высоко посаженный трамвай бесшумно проплывает мимо городской клиники, а именно ее прачечной - здания со стеклянными стенами, освещенными в этот темный утренний час изнутри. Отчетливо видно, как по потолку сушильного цеха перемещаются гигантские кронштейны с натянутыми на них простынями. Перемещаются они по круговой рельсе, прикрепленной на потолке. Снизу простыни не закреплены, поддуваются мощными вентиляторами, колышутся, раздуваются, медленно проплывая мимо окон. Цех с привидениями, которые не успели завершить свои ночные темные дела, торопятся теперь, паникуют к рассвету.
После выползания из клиники мы сами начали постепенно превращаться в людей по типу привидений - без определенных занятий и места жительства, только харизму не успели создать. Проект нового контракта сгинул где-то в министерских недрах, а про изучение недр земных вполне определенно выразилась консультант в бюро по трудоустройству: "Не будет больше финансирования этих научных направлений. Вам лучше поискать работу за пределами Германии". Да это и без нее уже было очевидно.
И началось сокращение нашего немецкого быта, очередной по жизни квартиры, которую надо было обнулить, то есть выкинуть все, с чем прожили здесь пятнадцать лет. За месяц наших уже оздоровительных прогулок по различным "амтам", из которых мы обязаны были выписываться, вычеркиваться с боями за свою обретаемую от этого государства и компьютерной безжалостной алчности его финансовых организаций свободу. Из квартиры планомерно уплывал наш нехитрый скарб в виде мебели и прочих вроде бы нужных мелочей, пока не ужался до двух чемоданов, перемещенных наконец в гостиницу. И весна в этих краях разгоралась вовсю. На затоптанную лужайку перед окнами нашего дома в одно прекрасное утро прибыл дворник и вырыл большую яму, тщательно обустроив и облагородив ее. "Неужели посадит куст или даже деревцо?" - подумала я с радостью и нетерпеливо стала высматривать процесс копания этой ямы, да вот еще метров через сто еще одной... Дворник посадил в них бетонные столбы. Утоптал и полил вокруг них почву. Позже пришел и приколотил на столбы таблички:"Приватно. Проход запрещен!" Протер таблички тряпочкой. Чтобы блестели!
В день перед отлетом на родину осталась незавершенной лишь одна акция. Как обычно к совокупности многим, спрессованным на коротком отрезке времени событиям, добавляется еще одно, самое нелепое. Таким событием стал приобретенный явно не в самый добрый час, однако по необходимости, новый мобильный телефон. Оказался он сломанным, или дефектно придуманным, или дефектными руками сделанный... Два месяца мы его периодически сдавали обратно в магазин, где его брали якобы на ремонт, потом отдавали, он опять оказывался нерабочим и т. д. В день перед отлетом пошли-таки в этот "Сатурн" уже больше автоматически - ну чтобы поставить все точки - хотя бы для себя. Погоняв нас изрядно с бумажками по этажам и менеджерам разного калибра, наконец разрешили выбрать другую модель, за ту же цену, само собой!
Радостно прихватив уже давно присмотренную "другую" потащили ее оформлять. И тут на сцену вышла она - с вытаращенными бессмысленными глазами, полным экспрессии резким голосом - блюститель интересов фирмы-производителя. Вцепившись в наш новый телефон, она велела нам ждать еще несколько недель, пока с завода не пришлют наш починенный якобы аппарат. В ушах уже звенело от слов: "...вы не имеете права... наш магазин ни за что не отвечает, мы лишь посредники... ждите решения завода... меня не волнует ваш отьезд - это ваши проблемы..." Кто-то куда-то уходил, кто-то приходил, что-то говорил, куда-то звонил. Вдруг фурия исчезла - исполнила функцию! - и нам выдали-таки новую коробочку. Засунули ее в чемодан. "А если и он?" - об этом не хотелось думать в такой день. Потом, потом, дома...
...Серия стоп-кадров прощания с Германией: серое низкое весеннее небо, дождь, теплый ужин с близкими друзьями, общались с ними все долгие пятнадцать лет, последняя прогулка с ними по Нойройту темным вечером вдоль зазеленевшего рапсом поля, растерянные глаза подруги с вопросом в них: "Это что? Навсегда?", блики автомобильных огней на мокром шоссе перед окнами гостиницы вместе с блеском молодых кленовых листочков, и саднящим повтором, далеким внутренним фоном - строки Бунина:
Как только научусь жить заново - на родине.
Карлсруэ, ноябрь 2013 - Санкт-Петербург, июнь 2014
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/3-tram/dscn5019.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/3-tram/dscn5013.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/3-tram/dscn5027.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/3-tram/dscn5035.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/3-tram/dscn5040.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/3-tram/dscn5045.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/3-tram/dscn5050.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/3-tram/dscn5077.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/3-tram/dscn5091.jpg)