Соколова Ирина Арнольдовна: другие произведения.

Размечталась, дура!

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 7, последний от 05/12/2013.
  • © Copyright Соколова Ирина Арнольдовна
  • Обновлено: 16/08/2014. 13k. Статистика.
  • Эссе: Россия
  • Иллюстрации: 4 штук.
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Отец моего мужа провел в окопах девять лет. Несколько дней назад - как раз на день Святого Георгия Победоносца - его не стало – не дожил до своего любимого праздника Победы. Его жизнь – уже память. Единственный сын - смысл и цель его тогдашней борьбы за родину - работает в другом государстве – слишком далеко от того места, где ушел из жизни его отец. То, что было написано мною и опубликовано в мае 1995 года в питерской газете "Добрый день" - тоже уже память... Только уж очень все связано на человеческом жизненном пути, и круг вдруг замыкается.
    • "Общая обстановка"
    Почему у людей, едущих в вечерних электричках из города , такие одинаково-серые, усталые лица? То ли тусклое освещение промороженного вагона создает столь удручающий эффект? То ли общая обстановка: ободранные сиденья, мокрый пол, дурацкие надписи на стенах, а за окном - тьма. Огни большого города быстро исчезают из поля зрения, буквально несколько станций от вокзала - и их нет. По утрам обстановка оживленнее. И движение - к огонькам, и начало дня, дарящее надежду.
    Семь часов тринадцать минут - время, когда на "нашу" станцию Ивановская подходит "наша" электричка. Народу уже полно в вагоне, да еще столько же впихивается. Отряхивают налипший на одежду снег, греют руки, большинство сидящих - спит. Досматривайте свои сны поскорее - сейчас вас разбудят: контролеры обожают совершать набеги на этот, по-утреннему набитый поезд. Вот, пожалуйста. Распахивается дверь, и они влетают в нее, свирепые. Родились они такими, что ли, или это специально культивированные для работы в электричках "экземпляры"? И ведь все больше женщины. Особенно одна привлекательна. Она еще далеко от меня, а я ее уже боюсь, хотя и билет у меня есть. Сейчас она нервно дернется при виде проездного и резким голосом крикнет: "Чего суете? Числом надо показывать!".
    Все чаще за последнее время, совершая утренний и вечерний маршруты дом-работа-дом, я задаю себе вопрос: "Что представляет из себя моя сегодняшняя жизнь?" Достаточно определенно отвечаю: "Трудовые исправительные работы", за которые, сколько бы ни старался, мало чего получишь взамен, которые уничтожают организм, иссушают душу и дают лишь надежду на освобождение после истечения срока наказания. Но и надежда становится все более зыбкой. Заключение превращается в пожизненное.
    В чем смысл лишения человека свободы? В самом страшном для него - в невозможности жить в своем доме и в принудительном, навязанном режиме существования. Когда делать можно только то, что нужно для того, чтобы просто выжить.
    Славный город Отрадное
    Город Отрадное Ленинградской области назван по имени инженера, спроектировавшего его. Находится в шести километрах от границы Санкт-Петербурга и представляет собой хаотичное нагромождение домов, не соединенных между собой тротуарами и растянутых на много километров вдоль красавицы-Невы. Раз нет тротуаров и дорог, значит, их никто не чистит зимой и не посыпает песком, а раз обьявлена всеобщая разруха и связанная с ней строгая экономия электроэнергии и горючего, то в городе не светят косо поставленные фонари и не ходит внутригородской транспорт.
    Одна четвертая часть населения этого славного города, как-то: служащие, инженеры, научные работники - таскается утрами "по этому всему" на станцию Ивановская, чтобы провести в электричке два-три десятка приятных минут. Вечером то же самое в обратном порядке. Нам, например, надо топать тридцать минут до станции, кому-то более везучему - ближе, в зависимости от того, в каком месте этой многокилометровой зоны был поставлен дом. Счастливчики - так те вообще на станции живут, но у них другие проблемы, покруче наших, с отоплением, например, которого зачастую нет зимой.
    И еще вот о чем думаю утром, скользя вместе с дружно шагающей рядом со мной толпой: "Каким образом эти люди оказались здесь, откуда понаехали?" С нами-то все понятно: мой отец пятнадцать лет заслуживал право здесь жить добровольными мытарствами по северным стройкам. Вот и разрешили-таки купить кооператив в Отрадном. В Питере хотел? На Ленинском проспекте? Что вы! Там квартиры - для молодых, подающих надежды монтажников и электриков, а вам - стареющему инженеру-изобретателю - свежий воздух. Что? Вы подали заявление на покупку трехкомнатной, вы - изобретатель и у вас семья большая? Вот и придумаете что-нибудь на досуге в двухкомнатной, и будет с вас. Тем более - времени более чем достаточно: после двух инфарктов пенсия досрочная...
    Мои родители
    Долгие годы мои родители искренно верили в светлое коммунистическое будущее, в победу совести, чести и доблестного труда у нас в стране. Это люди, которые за всю свою жизнь так и не приспособились к режиму социализма, не научились использовать его в своих интересах, а просто следовали заповедям социалистов-утопистов, строили свой Город Солнца и были уверены в том, что окружающие его строят с таким же рвением. И при этом они Никогда Никого Ни о чем Не просили!
    ...В двух комнатах вшестером поместиться невозможно просто физически. Чтобы внуки росли дома, а не по чужим углам, отец сам ушел в общежитие. Пристрастился читать там А.И.Герцена: "Коммунизм - как смрадный воздух над тлеющим трупом..." И чего эта книга столько лет пылилась у нас в шкафу? Кстати, он сам пишет роман. Например, такими вот словами: "Черты, воспринятые нами от родителей, - наше неделимое наследие. В том наследии - осанка и облик, мир наших чувств, тревог и мыслей, - все, что сотворяет нас разными. Лишь единая и неизменяемая из поколения в поколение державная судьба роднит нас, детей казенного приюта, и наделяет всех непутевой, рваной и мятой жизнью в вечных скитаниях по чужим землям. Обезумевшая Судьба-мачеха взьярилась одним нескончаемым проклятием на всех сразу, наняв к себе прислуживать людское общество. Вот и лепится тем ваятелем судьба каждого отпрыска. Лепится лишь по мрачной памяти, вслепую и наощупь, неотвязчиво и прилипчиво, злонравно и уродливо..."
    Отец пытается воссоздать в романе историю своей семьи, предков. И делает он это в основном для того, чтобы ответить себе самому на вопрос: "А есть ли где-то место для нас, его детей и внуков?" Ведь мы - уже четвертое поколение, которому выпало на долю начинать жизнь с нуля. Каша-то заварилась давно.
    Корни
    После революции семья сельских интеллигентов Ковалевых не эмигрировала, а смогла заново отстроить дом в родном Красном Яру, в НЭП - открыть свою лавку помимо учительствования. Но не надолго. В тридцатые в одночасье лавку закрывают власти, дом передают правлению колхоза, главу большого семейства - по этапу в неизвестном направлении, а жену и детей - в Среднюю Азию пешим ходом. Дошли не все, но семья сохранилась, хоть и обезглавленная, заново начала пускать корешки в чужую землю. Там и отец родился, и я.
    Мы жили в центре города Ташкента, в самой его старой русской части, недалеко от сквера Революции и улицы Карла Маркса. И переулок наш назывался сначала Первый Коларовский, потом Первый Жуковский проезд. Дом у нас был большой, старинный, комнаты с высокими потолками, украшенными лепниной, массивные двери с резными медными ручками, терраса, выходящая в сад. Смена времен года в этом саду, ход солнечных бликов в комнатах в течение дня, звуки дома, его запахи и шорохи - свято для меня на всю оставшуюся жизнь. Это - ее основа. Овеществленная, она потеряна навсегда, но ее влияние на душу - вечно. А все потому, что уклад жизни в этом доме, хозяином которого был мой дед - известный в свое время адвокат, уклад жизни можно смело считать здоровым и естественным, без всякой тени юродства. С ним, с юродством, я впервые столкнулась уже здесь, в России, и оно потрясает меня своей всеобьемлемостью.
    Живу и не верую
    Я не верю более в свою страну, и своему народу не верю. Как много все вокруг говорят! Обсуждение любого дела длится до бесконечности, а после обсуждения кажется, что уже все сделано. Жизнь проходит в деловых фантазиях, результат же вымучивается по минимальному. И даже при такой фикции люди стараются друг друга обмануть, обхитрить. А к мужчинам если приглядеться? Опора нации в большинстве своем закомплексована, ленива, лица равнодушно-импотентные, с рыбьими глазами. А отношения между братьями по разуму? Отсутствие интереса друг к другу, злоба... зато стало процветать ставшее просто маразматическим всеобщее собачье-кошачье сюсюканье. Они, мол, единственно хорошие, нуждающиеся в нашей любви. Перестали показывать передачи как ухаживать за младенцами, заменив их еженедельными восторженными рассказами о том, как стричь и холить собак..
    ...Наследников от многочисленного семейства Ковалевых осталось мало, но они есть. И сохранились именно благодаря тому, что и на чужих землях обрели себе со временем достойный людей кров - основу жизни человеческой.
    Но не судьба, видно, успокаиваться на насиженном месте, созидая на благо Отечества. Все опять пришло в движение. Перевернулось с ног на голову, кончилось будущее для русских людей в Средней Азии, и покинули мы свой дом, свои солнечные блики на стенах, родной скрип дубового паркета, розовый бархат цветущих весной урюковых деревьев, приклеенные к мокрому асфальту желто-охровые кленовые листья осенью. И устремились в Россию - на родину предков с надеждой, что уж теперь-то навсегда, на веки-вечные обретем ее - родину, и все-все будет хорошо!
    Неизбежные при любом переселении трудности воспринимались как временные, потому как глава уже моей семьи - кандидат физ-мат наук, у него - достойная должность в большом богатом институте, перспектива покупки четырехкомнатного кооператива, который строил этот институт, и средства на него, и белые "Жигули" - все было! И все превратилось в прах, в труху, как в тридцатых у моего прадеда: "Жигули" украдены, институт влачит жалкое существование, конечно, ничего уже не строит, его сотрудники - на минимальном пайке (как в том анекдоте - а давайте-ка мы с наших инженеров будем деньги брать за то, что они все равно ходят в институт!), и вынуждены трудиться еще на повинности. Средства на кооператив превратились лишь в возможность для приобретения двух единых проездных билетов на месяц. А у кандидата наук, далекого отпрыска выпускницы Смольного института, начались поиски дополнительной работы. В тех местах, где труд не требует каких-либо умственных усилий, отвергали сразу: кожей не вышел, так чего же лезть? Главным же аргументом в местах, где требуются умственные усилия, выдвигали при отказе такой: "Возраст слишком велик". Ему - 36 лет...
    Мы, которые "выпали"
    Свою трудовую деятельность я начинала корреспондентом газеты на одном из крупнейших предприятий Санкт-Петербурга. Когда так называемая перестройка пошла полным ходом, среди ИТР стали раздаваться робкие возгласы недоумения по поводу катастрофического уменьшения зарплаты. Директор нашего предприятия болезненно относилась к подобным возгласам и однажды раз и навсегда закрыла эту тему на одном из совещаний: "Вы - люди сознательные, - крикнула она присутствующим, - должны все понимать и терпеть, а кто не согласен со мной и хочет много зарабатывать - идите, я не держу, - торгуйте сосисками!" Тогда все возмутились, и только позже убедились в правоте ее горьких слов.
    Как быстро все кончилось. И одно из крупнейших предприятий в России - на дне, и мы - там же, если не глубже. И время странное - нельзя ни рождаться, ни умирать. Потому что негде и не на что. И все, куда ни посмотри - парадокс, дурь и похмелье. Однажды ехала рано утром в трамвае. Был он темен и крайне набит. Люди молчаливы и насуплены. И вдруг раздается ну очень грубый девичий голос: "Убери сзади лапы, дурак!" Встрепенулись все разом. Ждут. Мужской голос отвечает растерянно: "Да я портфель здесь держу, не сдвинуться мне". Остановка, все выходят толпой, тот же мужчина кричит, опомнившись как бы: "Размечталась, дура!"
    Вот и вывел средний показатель всеобщего разрушения. Времени потерь. И близкий человек под старость лет эмигрирует в совсем чужую ему страну. Как страшно расставаться со Всем! Вот он еще стоит рядом со мной в вагоне метро, из которого сейчас навсегда выйдет. Вот он протягивает в прощании руку, пятится к выходу, продолжая смотреть на меня до последней возможной секунды. Захлопнулись двери, и в вагоне остались лишь люди, которые его видели. Но вот выходят постепенно и они. Я остаюсь одна там, где недавно стоял он, и меня окружает пустое пространство, еще хранящее частицу его энергии. Поезд прибыл на конечную станцию. Все. Ничего не осталось. Впереди - Отрадное без тротуаров.
    Где ты, ковчег?
    Не понимаю, о каком процветании в Державе можно говорить, если многое сведено к пустому пространству. Дорушено, доизгнано. Разве подобные перемены можно назвать созидательным началом? Все-таки прав Монтень в своем высказывании: "У кого нейдет дело с началом, у того ничего не получится с концом". А у нас растут дети. Они учатся: один - на врача, другая - еще не знаем на кого. Они должны иметь свой дом и свои блики на его стенах, они должны иметь свой сад и заниматься любимым делом. В течение стольких десятилетий - такое количество потерь! Кто-то ведь должен спастись, если по Божьим-то законам?
    Мой муж часто слушает одну песню с плывущей мелодией в исполнении Барбры Стрейзанд. И я спросила, о чем она поет. И он перевел мне:
    Есть где-то место для нас.
    Я знаю, оно должно быть.
    Прошу тебя, Господи, найди его для нас...
    Будет день, и оно придет,
    Время для любви и надежд.
    Однажды где-нибудь мы найдем
    Новый путь в жизни
    И забудем все, что было до этого.
    Однажды, где-нибудь...
    Cанкт-Петербург, 1995 год, май.
  • Комментарии: 7, последний от 05/12/2013.
  • © Copyright Соколова Ирина Арнольдовна
  • Обновлено: 16/08/2014. 13k. Статистика.
  • Эссе: Россия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка