Много лет не наблюдала такой бурной, красочной и живой весны, какой выдалась прошлогодняя в Питере. Природа вокруг моего дома будто специально для меня раскрывала каждый день все новые яркие доказательства своего существования: "Я - есть! Есть!" Начиная с первой желтой полянки мать-и-мачехи, появившейся вдруг на солнечном пригорке среди холмиков почерневшего снега, который, думалось, не растает никогда, и продолжаясь в аромате черемуховых кустов, сирени, жасмина и старых яблонь в парке Александрино, напротив моего дома,- она возвращала меня к жизни.
Из Германии я тогда сбежала. Подгоняемая болезнью, разочарованная во всем, что окружало, с не утихающим в ушах визгом бензопилы, уничтожающей все зеленые насаждения в нашем районе на Эрцбергерштрассе, я так стремилась сесть в самолет и избавиться от этого пиления, от пустоты за окном, от бесконечного бетона и выхолощенности немецкого пространства, безжизненность которого почувствовалась мною почему-то сразу по приезде, и чувство это за тринадцать лет никуда не делось. Состояние здоровья прошлым апрелем было столь плохим, что уже в самолете мне вдруг показалось: вернусь ли, и в чем же она на самом деле, "... сила корня жизни, чтобы выйти из себя и себесамому раскрыться в другом?" В природе, в детях, в наличии творческой мысли... Это тоже показалось.
Что в моей жизни хорошо -- так это книги, которые попадаются мне под руку в самый нужный именно для этой книги момент. Вот и эта, рассыпавшаяся в руках, шрифт полустерт, не сразу и одолела его, - выпала из шкафа вовремя. На суперобложке -- в том уголке, где раньше подписывали дареные книги, стояла надпись, сделанная чернильным пером : "г. Янгиюль. 1959 год. Апрель". Подпись витиеватая, выведенная с толком и расстановкой. И это отдельное слово: "Апрель". Будто даривший хотел подчеркнуть значимость месяца для того, кому он эту книгу преподносил. В данном случае -- для меня. Потому что тоже стоял апрель, каждое утро можно было отмечать изменения в березовых почках за окном, в цвете неба, и день уже длился -- светлый, солнечный. По вечерам так уютно было улавливать из дальней комнаты движения и шорохи моих взрослых детей в тихой квартире, забывая о недугах и врачах, осторожно перелистывая ветхие страницы "Корня жизни" Михаила Пришвина.
"...старый Лувен всегда приходит мне на помощь, и не прямо, а как-то больше улыбкой всегда сумеет напомнить мне, что мой корень жизни цел и только замер на время: олень копытцем своим наступил на головку ему; пройдет сколько-то лет, и его цвет на стебле непременно поднимется вверх. Я думаю иногда об этом так упорно и долго, что этот корень жизни превращается в легенду, пульсирует вместе с кровью моей, становится силой моей, и вдруг вместо острой боли является такая же острая радость..."
Мой мир давно сузился, в то же время расширился неимоверно -- внутри. Снаружи он напоминает геометрическую аксиому, в которой через две точки можно провести лишь одну прямую линию. И от этой аксиомы никуда не деться. Ее примитивизм и в то же время фатальная глобальность тихо сводит меня на "нет". А внутренняя Вселенная все расширяется, и совершенно ясно, что никакая жизнь человеческая не может начаться после пяти десятков уже прожитой. Она может только развиваться -- и то, если теплится еще внутри хоть какая-то малюсенькая творческая мысль. И она все-все оберегает, как собака Рафик в нашем старом ташкентском дворе -- погромыхивала цепью в его глубине, если вдруг что...
...Немецкий народ мне понятен только в одном -- они смотрят на нас всех и думают: "И зачем вы нам такие экспонаты сдались?"... Мы -- как народы -- до такой степени разные, что даже не интересны друг другу. Если зачеркнуть мысленно всякую фальшь, реальность подтолкнет к простому выводу: социальный вакуум, в который погружается здесь любой чужеземец, не может исчезнуть никуда по определению. И почему надо обязательно нам всем сначала бежать в чужеземье, потом встраиваться в него любой ценой, побеждать там якобы всех, размахивая своей деревянной сабелькой, непонятно зачем -- и только в этом случае вы будете считаться среди своих таких же бедолаг героем сегодняшнего дня.
Пишу свободно. Для себя на память. И мои сентенции -- всего-навсего прелюдия к фотографиям, сделанным в моем районе. "Ни один порок не пускает столь глубоких корней, как порок сочинительства", - сказал один старый летописец... Все реже поддаюсь этому пороку, стараюсь не злоупотреблять. Возвратившись после полугодового лечения на немецкую землю, мне опять кажется, что люди уже ничего не читают, они только умеют считать и разглядывать картинки... Потребление словесного ряда требует усилий намного больших, чем потребление ряда визуального, сотворенного более техникой, нежели человеческой натурой. Но мои питерские "корни жизни" целы и наверное будут меня ждать. Ведь он, корень, и цвести-то начинает на восьмом-десятом году жизни... А живуч, если раньше срока никто не выкопает, так и вовсе -- до ста.
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/vesna/alek.no.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/vesna/alekno2.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/vesna/golubi1.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/vesna/inej1.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/vesna/saliv1.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/vesna/tuman.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/vesna/v1.jpg)
![[]](/img/s/sokolowa_i_a/vesna/vasochka.jpg)