Ира! Все Будет Хорошо!

Ира! Ca ira! - Ира! Все будет хорошо!
(отрывок из романа)

От автора:

Разбирая бумаги отца, Сергея Алексеевича, сын Никита нашел его дневник 1999-2000 гг. Все это, записанное день за днем, - очень личное, почти год "разговора с собой" человека, пытающегося понять, что случилось с его смертельно больной женой, что происходит с семьей, обществом и страной.

С разрешения сына публикуется часть этого дневника. Изменены некоторые имена и фамилии. Публикатор добавил несколько примечаний, а также найденное в Интернете поиском на слова "кома" и "стволовые клетки"...

НИ ДНЯ БЕЗ СТРОЧКИ

25 апреля 1999 года. Хаммамет. (Хаммамет - тунисский курорт на берегу Средиземного моря. В это время Сергей Алексеевич работал в Тунисе представителем российского туристического агентства СВЕЕТА, а Ирина Владимировна, директор этого агентства, работала в Москве. Прим. публикатора)

Почему-то мне захотелось снова вести дневник. Может, потому, что время уходит, время моей жизни, и мне кажется, что я так и не успею сделать что-то очень важное в этом мире. А может, просто пришло время подвести итоги...

Говорят, что каждый человек - это ненаписанная книга. И если я уйду, неожиданно и негаданно, как все уходят, то со мной уйдет то, что я мог бы сказать и написать.

Говорят, что мысль о смерти вероломна: захваченные ею, мы забываем жить. Но я очень хочу жить!

И я весь в раздумьях: зачем писать? И для кого?

Но я чувствую, что есть для кого...

Кончается век. Кончается столетие. Кончается тысячелетие. Столько событий в Поднебесной! И, может, наступило время высказаться. Каждому из нас. Откровенно. Оценить свой пройденный путь. И попробовать вступить в новый век, в новое тысячелетие новым человеком. Чистым, искренним, добрым!

Так для чего ты живешь? - спрашиваю я себя.

Мне кажется, что человек рожден для того, чтобы делать добрые дела и помогать своим ближним.

Мне кажется, что есть в этом мире близкий мне человек, который прочитает эти страницы в трудную минуту, когда я не смогу к нему прийти, потому что буду очень далеко - и на сердце ему станет легче и светлее...

Я хочу протянуть тебе руку...

И еще мне кажется, что Свобода, Равенство и Братство - это кредо честного человека. И за них стоит побороться!

Одним словом, ни дня без строчки!

Ca ira! Все будет хорошо!

И еще. Я бы хотел, чтобы ты, мой друг, представил себе место и время, когда появились первые строчки этого дневника. Будто ты случайно включил телевизор, ты не знаешь, на какой программе ты включил, потому что просто захотелось что-то посмотреть, и ты видишь фильм, в нем - белый коттедж на берегу моря, спрятанный в тени зеленых раскидистых пальм, и ты догадываешься, что действие происходит где-то далеко, в неизвестной южной стране. Камера панорамирует по маленькой комнате: скромная мебель, по полу разбросаны какие-то бумаги, в углу - стол, на нем компьютер. Открыта дверь на террасу и доносится шум моря. За компьютером сидит мужчина неопределенных лет, к зрителям он повернут спиной. Мужчина стучит по клавиатуре. Текст, который он печатает, воспроизводится бегущей строчкой внизу экрана. На экране ты видишь надпись: "Год 1999, последний год столетия". Экран превращается в два экрана, которые воспроизводят одновременно: экран слева - события последних десяти лет в России, экран справа - жизнь героя фильма, тоже за последние десять лет.

И, конечно, звук, должен быть звук, еще один, не только шум моря... Да, женский голос... за кадром...

Женщина читает вслух свои письма и стихи. О Любви...

А мужчина печатает свои письма. О Работе...

Женский голос:

Если мужчина и женщина проходят по улицам,

которые только им и видны,

По окраинным улицам, впадающим в сумерки,

в бриз, в океан тишины,

С древним или современным пейзажем,

больше похожим на музыку, чем на пейзаж...

Если там, где ступают они,

вырастают деревья,

И засохший асфальт начинает сверкать

как витраж...

Если при виде мужчины и женщины

Кварталу горластому не до речей,

Замирают дети у дома

И падают на мостовую связки ключей,

И одышки становятся вздохами...

- то все это не от того ль,

Что любовь настолько редка,

Что увидеть ее -

Словно почувствовать сладкую боль?

Обмереть, задохнуться, загрустить,

не поверив глазам,

Словно услышать наречье,

на котором когда-то разговаривал сам,

От которого что-то такое осталось

на кончике языка -

Что-то на шепот похожее, на шепоток,

шорох замерзшего шепотка.

Мужчина печатает:

"Я знаю, зачем я здесь, в Тунисе. Я работаю и зарабатываю. Это спасение. Наше спасение!

Это труд, который дает возможность жить и помогать другим. И в нашей тяжелой жизни будем ценить труд честный, труд скромный, но достойный. Ты не представляешь, как я был потрясен, когда тогда, в девяносто третьем, ты мне сказала о том, что перешиваешь чужое пальто. Мне стало стыдно, стыдно за себя, горько за всех нас, грустно за нашу жизнь, когда люди, далеко не глупые, образованные, по-своему талантливые, вынуждены зарабатывать себе на кусок хлеба, соглашаясь на любую работу, или перешивать старые платья...

Не хотел писать, но я хочу, чтобы ты знала, как трудно подчас и мне достается кусок хлеба... Люди - они очень разные...

А что ты ожидал, спрашиваю я себя? Что все будут умными и интеллигентными, что для них будет интересно слушать твои легенды о Прекрасной Царице Элиссе и Мужественном Герое Ганнибале, для которого Любовь Женщины выше всего на свете?

...И иногда кажется, что нет сил больше. Нет! Не могу больше!

Но утром снова встаешь и говоришь себе: надо работать, надо зарабатывать эти... как их там, баксы...

Вот такое длинное... введение. Зачем я это написал? Почему меня это так мучает?

Неужели я до сих пор так и не понял, как несправедлив этот мир и что нам не от кого ждать помощи?

Нет, неправда, этот мир таков, каким мы сами его создаем. Мы - это ты сам, твои родные и близкие, друзья и товарищи.

Так что все в наших руках!

Поэтому тысячу раз прав Булат Окуджава: "Возьмемся за руки, друзья!"

1 июля. "Ни дня без строчки..." Эту фразу я снова вспомнил на бизертинском кладбище, где рядом с фамильными склепами итальянцев и могилами французов увидел надгробия с русскими фамилиями.

Тунис. Бизерта. Последнее пристанище Русской Черноморской Эскадры. Мы медленно шли по кладбищу, на мою руку опиралась Анастасия Александровна. Она показывала могилы с разбитыми мраморными плитами, могилы без надписей, могилы, знакомые только ей, и рассказывала о судьбах русских морских офицеров и матросов. О судьбах людей, которые сохранились в ее памяти...

И грустное предчувствие кольнуло меня в сердце...

А что останется от меня?

Ира, моя верная подруга, мои дети, что знают они обо мне? Конечно, у нас общая жизнь, и я им дорог, но ведь и мой покойный отец мне дорог, я его вспоминаю часто, он приходит ко мне во снах, но что я знаю о нем? Генерал Советской Армии, коммунист, он прожил такую богатую событиями жизнь, он столько интересного, героического и печального, рассказывал о Революции, о Великой Отечественной, он мог написать такую захватывающую книгу...

Но время ушло, он не успел написать, он замолчал, молчат его товарищи и друзья, а говорят другие, и лгут они без зазрения совести. И о Революции, и о Красной Армии, и о Советском Союзе...

Анастасия Александровна грустно размышляет: "Мы никогда ничего больше не узнаем. Те, кто мог бы ответить, давно уже в могилах. Русские лежат в чужой земле, во Франции, в Тунисе, в Сербии, в Бразилии..."

И запомнилась мне еще одна ее фраза, сказанная перед руинами Карфагена, когда мы вместе с Ирой приехали к ней в гости, а потом поехали в столицу: "Надо уметь видеть и слышать то, что может казаться простой грудой камней".

Милая Анастасия Александровна! А какой трудной была ваша жизнь! Но ведь вы не сломались, не поддались отчаянию!

- Приезжайте ко мне почаще! Я буду всегда вам рада! - сказала она нам с Ирой на прощание.

Много работы с туристами. И какие встречи подарила мне судьба! Какие интересные люди!

Пытаюсь и читать, "читать много, но немногое", как сказал Апулей Пусть урывками, но читаю о древнем Карфагене, о берберах и славянах, и ищу совпадения. Да, да, совпадения, связи, потому что уверен, что даже древний мир был одним огромным сообщающим сосудом, что люди в том древнем мире были тесно связаны между собой. Так что же сказать о нашем современном мире? Только одно: мы все братья и сестры!

И моя мечта: закончить книгу об истории Туниса и написать книгу размышлений об истории России. Я собираю материалы и вношу все свои ценные находки в компьютер.

И еще одна идея для другой книги: сколько русских погибло здесь, в Северной Африке, в годы Второй мировой войны, сражаясь с нацистами! Неужели их судьбы и боевые подвиги останутся неизвестными?!

4 сентября. Вернулся в Хаммамет... Я снова и снова буду возвращаться в лето 1999 года! Какое было трудное лето!

С Ирой обговорил все вопросы. Она в грустном состоянии, все очень трудно, и она просто устала. Это физическая усталость от душевных невзгод, постоянного напряжения и ожидания плохого. Конкуренты используют самые подлые приемы, не гнушаясь анонимными доносами. Да еще наезды всяких... инстанций... с прямым шантажом...

За три дня в Москве я выполнил самый минимум своей программы. Куча досье и проблем, которые нужно было решить, чтобы продолжать работать и жить. И ни одного просвета, ни одной свободной минуты...

Но мы вместе! И это главное!

ТРАНСПЛАНТАЦИЯ

Valenudo est bonum optimum!

Здоровье - высшее благо!

6 июля 2000 года. Москва. Один из врачей, которого я очень уважаю, я не буду упоминать его имя, и который так много сделал для спасения Иры, сказал месяц назад, мне это очень запомнилось:

"Надо делать операцию. Надо вводить Ирине Владимировне стволовые клетки. Мы посоветовались. И буду предельно откровенен: нет другого выхода. В данный момент ситуация безнадежная. Пусть один шанс из тысячи, но... это единственный шанс.

(Зародышевые стволовые клетки человека постоянно находятся в центре внимания с тех пор, как они впервые были выделены учеными в 1998 году. Эти клетки могут превращаться в любые из 200 видов клеток организма и предоставляют огромные потенциальные возможности для лечения человека. Прим. публикатора).

И еще. Даже если операция не удастся, это будет успех. Мы тогда поймем, что этот путь - в никуда. И мы будем искать другие пути лечения. Но если операция удастся, она спасет жизнь и Ирины Владимировны, и жизни многих других.

Простите меня за откровенность! Мне кажется, вы с сыном все понимаете, что происходит... Что надежда только на стволовые клетки. Надежда на то, что они или разбудят те клетки, которые еще живы, или...создадут новый мозг ..."

Я благодарен ему за откровенность. Но я ничего не понимаю. Стволовые - нестволовые? Клетки и спасение жизней других людей?

Она живая! Она чувствует и слышит меня!

Она живая! Ее мозг просто спит!

Но я верю вам, мой доктор! Я буду молиться за вас!

8 июля. Я ждал в кабинете главного врача своего доктора, Александра Константиновича и стал свидетелем спора двух врачей. Я назову их Иваном Петровичем и Владимиром Юрьевичем, потому что боюсь, что мог ошибиться в записи их рассуждений. Но поскольку тема меня очень интересовала, я постарался запомнить их доводы и контрдоводы как можно точнее.

Иван Петрович был уверен в положительной роли стволовых клеток.

- Это же эликсир молодости. Думаю, что лечение стволовыми клетками сделает человека здоровее и продлит ему жизнь. Я предполагаю, что эти клетки проникают именно в заболевшие органы.

Иван Петрович утверждал, что попробовал новый метод на себе.

- Наши светила - Боткин, Пирогов, Мечников, все великие врачи испытывали новые методы на себе, - говорил он. - Так и я сделал. Да не смейся, никакой я не великий, но... Тут главное - принцип: сначала на себе - потом на людях. И мой результат положителен. Вот, смотри: цвет кожи улучшился? Да! Мои седые волосы темнеют? Да, пусть немного, но темнеют! И общее состояние? Значительно улучшилось! Это факт!

Владимир Юрьевич рассмеялся:

- Да это на тебя так новая медсестра повлияла!

- Не спорю, возможно, но я считаю, что стволовые клетки - это кирпичики, из которых можно построить новый организм. Нас ждет революция в медицине. Именно стволовые клетки могут помочь излечить многие заболевания. Наступит революция в медицине!

- Главное - не навредить, - возразил Владимир Юрьевич серьезным тоном. - Мы же не знаем, как идет процесс. Сегодня твои волосы потемнели, а завтра - выпадут. Сегодня женщина тебе улыбнулась, а завтра... ушла с другим...

И опять серьезно добавил:

- Ты пойми, что нам неизвестны долгосрочные последствия. Через год, два, десять... Природа создавала человека десятки тысяч лет! Мы хотим применить стволовые клетки, чтобы они заполнили дефицит и изменили...

- ...или заменили атрофированные клетки...

- Но это изменение может пойти в любую сторону. Вот что опасно! Разве не так? И почему это не может привести, например, к злокачественным образованиям? Например, к раку твоей кожи, цветом которой ты сегодня хвалишься?

Иван Петрович молчал.

- Вот ты ставишь на себе опыты и говоришь, что все хорошо. Но что будет с тобой через несколько лет? Может, ты стимулируешь свой организм, используешь все его резервы, о которых мы так мало знаем - и он быстрее износится! Риск очень высок, - задумчиво добавил Владимир Юрьевич.

- И что ты предлагаешь?

Владимир Юрьевич пожал плечами.

- Не знаю!

- А я знаю! - взорвался Иван Петрович. - Надо идти на риск! И использовать не чужие клетки, а собственные клетки из своей крови, как я это делаю. То есть лечить пациента его же клетками. В нашей больнице лежит один... из "бесперспективных"... мужчина, который попал в автокатастрофу и сломал позвоночник. Вот что мы думаем сделать. Мы введем ему его же стволовые клетки прямо в позвоночник. Надеюсь, что эти клетки помогут восстановить часть его двигательных способностей. И, может быть, он снова начнет ходить.

- А если нет?

- Так ведь этот человек уже несколько лет парализован! Понимаешь? Есть другой метод? Нет! Мужчина сам готов взять риск на себя, дать нам расписку. Или пан - или пропал!

- Мы не можем экспериментировать на живых людях!

- А оставлять их, парализованных, умирать можем? А обрекать их родных на мучения и на огромные расходы можем?

Наступило молчание.

Его нарушил Владимир Юрьевич.

- Не думаю, что надо вводить пациенту его же собственные клетки. Могу предположить, что они свой ресурс... уже выработали. Вводить надо зародышевые стволовые клетки. Зародышевые! Именно в них - огромный потенциал созидания.

Иван Петрович задумался.

В разговор вступил Александр Константинович, который вошел в кабинет в конце разговора, но понял, о чем речь.

- Что это вы тут расшумелись? Нам, дорогие коллеги, предстоит огромная работа. Да, надо понять механизм развития этих клеток и то, как можно использовать их потенциал. Перечислю, что уже можно лечить...

- Да откуда у вас такая уверенность? - возразил Владимир Юрьевич.

- Это мнение и наших, и зарубежных ученых, - резко отрубил Александр Константинович. - Перечислю: стволовые клетки могут быть эффективными при лечении болезней Альцгеймера и Паркинсона, инсульта, инфаркта, диабета, повреждений спинного мозга, как в случае с вашим пациентом. И, конечно, самого мозга...

Он посмотрел на меня.

- Мы думаем ввести Ирине Владимировне стволовые клетки.

Теперь все трое молча смотрели на меня. И в их глазах я читал один вопрос:

- Вы берете риск на себя?

10 июля. Я держу в руках страницу с описанием метода, на основе которого будут делать операцию Ире. Вот выдержки.

Метод лечения носит название биоинженерной пластики мозга и заключается в том, что... проводится реконструкция внутренней структуры ткани патологической зоны мозга. Успешность применения предложенного метода базируется на возможности приживления в мозге пациента трансплантированных ранних предшественников стволовых нейронов и нейроглиальных клеток человека (астроцитов, олигодендроцитов и др.,)...

Стволовые нервные клетки не распознаются мозгом как чужеродные и не вызывают защитную реакцию их отторжения. Огромный генетический потенциал роста этих клеток позволяет им произвести необходимые этапы деления и установить новые связи в мозге хозяина и влиять на механизмы регенерации и восстановления центральной нервной системы (ЦНС). В результате создаются оптимальные условия для выживания нервных донорских клеток...

Опыт показал высокую эффективность данной технологии и открывает новые перспективы лечения пациентов с различными тяжелыми, зачастую считающимися неизлечимыми, заболеваниями и травмами ЦНС...

Мы с Никитой даем "добро".

6 августа. Прошла еще одна вечность. Тунис, Москва, снова Хаммамет. И снова Москва...

...Я почувствовал, как до моей головы дотронулась рука, и я услышал тихий женский голос. Тот же самый голос, знакомый голос, но я так и не мог понять чей. Какая женщина снова пришла ко мне? Кто она?

Лица ее я не вижу.

Кто ты, мой ангел-хранитель?

Она все чаще и чаще приходит ко мне, во сне и наяву, в ночное время, и я разговариваю с ней...

- О чем ты плачешь?

- Мне тяжело без Иры... Всегда и везде, где бы я ни был, скитаясь по миру, я чувствовал ее, она была постоянно рядом...

- Ты надеешься, что она вернется в этот мир и все будет по старому?

- Врачи говорят, что прежней Иры нет... Нет! Нет ее! Вот что меня мучает. Вина мучает, вина перед Ирой. И это больно. Я гляжу на ее последние новогодние фотографии, до ее...

- ... клинической смерти...

- ... осталось меньше трех недель... Ира такая счастливая, такая радостная, она улыбается, и я улыбаюсь...

- Ты снова все это вспоминаешь? Зачем? Тебе же больно...

- Я хочу понять...

- Хорошо, я ухожу...

- Нет! Умоляю, не уходи. Подожди. Выслушай меня... Мне надо выговорится...

- Говори, я буду слушать...

- Мы работали все эти годы, очень много работали, мы все время были духовно вместе, несмотря на расстояние, и ничто не предвещало беду... Только один раз ночью, да, это случилось ночью, я потянулся к ней, обнял, поцеловал, она ответила, я подумал, что у нас снова будет все хорошо, только я был очень усталым, ничего не получилось, она спросила: "Почему?", я сказал, что просто плохо себя чувствую и что это... ничего не значит....

- Ты должен был сделать все для нее! Ты плохо поступил!

- Да, сейчас я это понимаю, но тогда я не мог, не мог... А потом, накануне отъезда Иры, был один вечер, он мне хорошо запомнился, я включил караоке, сначала сам пел для Иры, а Ира слушала, грустно глядя на меня, а потом запела сама... Она никогда не пела сама! Только подпевала мне! А в этот вечер ее голос налился чувством и силой, он звучал уверенно, чисто, она пела одну песню за другой, мы пели вместе, и в эту ночь мы заснули, крепко обнявшись и поцеловав друг друга...

И еще я говорил ей перед ее отъездом, что она едет всего на несколько дней, что 29 января прилетает Николай Федотович, Петр Сергеевич и другие ученые, мы будем работать с ними, прилетит и Николай, наш добрый друг, а пока она слетает в Москву, ведь там дети, их надо повидать, помочь... Она соглашалась со мной, кивала головой, спокойно собралась, и спокойно мы поехали в аэропорт... Почему она согласилась? Почему?

- Я видела вас в эти последние минуты перед расставаньем...

-...Боже мой, если бы я знал, что они последние! Если бы хоть какой-то знак, если бы хоть какое-то предчувствие! Нет, все было как всегда: аэропорт, суета сует, подходили знакомые, прощались, говорили Ире теплые напутственные слова...

И вот мы одни, обнялись, поцеловали друг друга, поцелуй был долгим, а потом я сказал, как всегда говорил: "Сa ira! Все будет хорошо!"...

- и она кивнула и ответила "Ca ira!"...

- да, и вот Ира отходит от меня, ее рука ускользает из моей руки, она отворачивается, я смотрю ей вслед, она оборачивается, грустная улыбка на ее печальном лице, очень грустная... и...

- она исчезает, чтобы остаться навсегда в твоей памяти...

- Да. Я постоянно вижу эту ее грустную улыбку! Теперь ты понимаешь, почему я не могу не плакать! Да будь я из железа и стали, все равно это так больно, вновь и вновь видеть, переживать уход родной, близкой, любимой женщины, это прощание, которое оказалось роковым...

- и теперь тебе остается только вспоминать ее слова, ее жесты, ее лицо, перечитывать ее редкие письма, пытаясь услышать, понять то, что она хотела сказать, но так и не сказала....

- Да. И я знаю, что все сделаю, чтобы она проснулась... Больница, лекарства, операции, все будет сделано....

- Но врачи ведь сказали тебе, что той, прежней Иры уже нет... Нет Иры, которая помнит тебя, которая сможет узнать детей, улыбнуться матери и друзьям.... Ее нет... Нет женщины, которая будет любить тебя, отдаваться тебе...

- Замолчи! Не верю! Не верю! Не могу поверить в это! Я хочу, чтобы она вернулась и была рядом со мной! Невозможно, чтобы она не вернулась...

Женский голос прозвучал раздумчиво и твердо:

- Помнишь слова доктора: "Она уже ушла, ее нет здесь, отпустите ее душу"...

- Помню....

Голос четко выговаривал каждое слово:

- Если она...., если ее мозг проснется, то это будет другой человек...

-...Еще есть надежда, еще есть шанс, никто не знает на свете возможностей мозга, и пока есть шанс, этот единственный шанс, врачи будут бороться.....

- ...они будут бороться, пока ты им будешь платить! - возразил женский голос.

-... Это касается только меня. Все. Точка. Пока у меня есть силы, пока ты мне помогаешь, будем бороться за ее жизнь. И она проснется! Проснется!

Наступило долгое молчание. В комнате было темно.

- Что же ты молчишь, мой добрый и нежный ангел? Я прошу тебя, поддержи меня в этом!

- Хорошо. Я поддержу тебя. Я всегда буду с тобой. Но я никогда не буду молчать, как молчала Ира. Так знай: ты спасешь ее ценой своей жизни. Ты согласен?

- Да!

- Запомни свою клятву, дорогой мой человек!

Я проснулся. Было очень тихо. Москва, усталая и измученная, спала. Я включил настольную лампу и увидел фотографию. На меня смотрела улыбающаяся и радостная Ирочка. И ничто на ее светлом лице не предвещало беды...

Господи! Если бы мы всегда помнили и свято следовали заповеди:

Любите друг друга!

29 августа. Вспомнил встречу в пустыне Сахара с бербером-кочевником. Который спас нас. Да, была такая история, когда я, Ира и Никита заблудились в Сахаре. Около оазиса Дуз. И вывел нас на надежную дорогу бербер, прискакавший на коне к нам на помощь.

Потом мы доехали до его шатра, из которого высыпала куча детей и вышла красивая женщина, берберка, его жена, удивительно похожая на Аксинью из "Тихого Дона": стройная, с голубыми глазами, в расшитом платье с петушками! Она угостила нас своими лепешками, финиками, напоила молоком Иру и Никиту. Потом она долго разговаривала с Ирой. Ну, а мы с нашим спасителем выпили "Столичной" за все, что хорошо кончается. За "Ca ira!" И закусили русскую водку самыми вкусными финиками в мире!

Помню мой вопрос к берберу:

- А все-таки трудно без электричества: холодильника нет, да и телевизор не посмотришь. Как же ты без телевизора?

Бербер посмотрел на меня с удивлением и усмехнулся:

- Телевизор? Зачем мне телевизор? У меня жена есть!

Я был изумлен этим ответом. Так изумлен, что ничего не ответил.

И только теперь, много лет спустя я понял: бербер был прав!

Снова ночь. Снова одиночество. Одно спасение: Добрые Силы на Небесах и мой добрый и нежный ангел, которые мне помогают. Помогают мне помогать Ире. И у Иры медленно, но все-таки идет на поправку. Так говорят врачи.

На столе около компьютера - ее фото в медальоне. И я вспомнил одну сцену, разговор с доктором Н.Н. из Института господина В., в котором Ира лежала целый месяц.

- Вы поймите, что Ирины Владимировны уже нет и не будет. И если произойдет чудо, то это будет другой человек. Другой! Она вас даже не узнает!

Я застыл в оцепенении, чувствуя свое бессилие и понимая, что он говорит то, что равносильно приговору. Через несколько дней он мне скажет, что надо отключать аппаратуру. А еще через несколько дней Петр Сергеевич уговорит морской госпиталь в Купавне взять Ирину Владимировну. Но это будет потом...

А сейчас доктор молча смотрел на меня. И я молчал. И только собравшись с силами, сказал:

- Лишь бы она жила! Лишь бы вернулась! Как бы там ни было, все равно это она! Она! Вы понимаете это? Это самая лучшая женщина в мире!

Я сжал кулаки.

Доктор внимательно, как бы запоминая, долго разглядывал меня:

- Я вас понимаю...

И, отвернувшись, не глядя на меня, добавил: "Зайдите, пожалуйста, в бухгалтерию. Я приготовил счет к оплате..."

30 августа. Вместе с Никитой едем к Ире. Она бодрствует, глаза открыты. Никита берет ее за правую руку, гладит ее, говорит слова:

- Мама, проснись, мама, вставай, мама, милая мама, проснись, я прошу тебя...

Нет, нет реакции...

Снова и снова мы по очереди гладим и говорим Ире нежные слова. Так проходит полчаса.

И вдруг Никита говорит:

- Она сжала мне руку! Она крепко держит мою руку! Папа! Я чувствую маму!

Я беру Иру за другую руку, она подается! Спастика исчезла! Я распрямляю пальцы, сгибаю, намазывая ее руку маслом фараонов, массирую пальцы, кожу руки, плеча, снова сгибаю руку, снова распрямляю, рука подается, я снова сгибаю ее так, что своими пальцами Ира прикасается своего носа, подбородка. Вчера это невозможно было сделать! Невозможно!

Я говорю:

- Открой рот, Ира, прошу тебя, открой рот, скажи "а", Ира, открой рот, открой рот...

Именно это просил делать с ней Александр Константинович...

Проходит минута, вторая...

Ира открывает рот!

- Замедленная реакция! - говорю я Никите. - Но она реагирует.

- Еще раз, открой рот, Ира, открой рот, скажи "а", Ира, открой рот...

Проходит минута, вторая...

Ира снова открывает рот!

И закрывает глаза.

Через минут тридцать, когда она снова открыла глаза, я повторяю просьбу.

Нет "ответа"...

Только глаза ее "смотрят" то в сторону Никиты, то в мою сторону. Ира медленно переводит взгляд, не останавливаясь на нас, ее рука податлива, и ее можно сгибать.

- Ирочка, милая, любимая, дай какой-нибудь знак, пошевели пальцами, умоляю, умоляю...

Ее взгляд спокойный, задумчивый, устремлен куда-то вдаль, мимо нас...

Что она видит?

Что она слышит?

23 сентября. Из записок Иры:

Одна умная женщина записала в своем дневнике: "Полюбить из жалости к слабому мужчине - безумие. Если вы думаете, что с вашей философией "Ах, какой он несчастный!" вы сможете повлиять на такого мужчину, то вы глубоко заблуждаетесь. Верх вашего самомнения - полагать, будто из слабака вы можете сделать настоящего мужчину.

Вашему влиянию может поддаться только сильный человек, а не слабый. Вы просто обязаны полюбить только себе подобного. Это так трудно и на это может даже не хватит вашей жизни. Но только такая любовь спасет и вас, и вашего возлюбленного. Ведь и он, единственный на этом Свете, может состояться, только встретив вас.

Не будьте так категоричны в своих оценках! Особенно когда вы думаете о своем любимом человеке! Это может выдать вашу тайну: вы любите только себя и, как результат, вы считаете себя непогрешимой. И если бы вы решились написать свою автобиографию, то это бы вылилось в описание любовного романа между главной героиней автобиографии и ее автором.

И еще стихи Вероники Тушновой из записок Иры. Я сижу в палате один и читаю ей вслух:

Пускай лучше ты не впустишь меня,

чем я не открою двери.

Пускай лучше ты обманешь меня,

чем я тебе не поверю.

Пускай лучше я в тебе ошибусь,

чем ты ошибешься во мне.

Пускай лучше я на дне окажусь,

чем ты по моей вине.

Пока я жива,

Пока ты живой,

Последнего счастья во имя

Быть солнцем хочу

Над твоей головой,

Землей -

под ногами твоими.

Я склоняюсь над Ирой и шепчу:

- Любимая! Пока я жив, пока ты жива, последнего счастья во имя быть солнцем хочу над твоей головой, Землей - под ногами твоими. Ты слышишь меня?

Читаю Ире другие стихи Вероники. Ира внимательно слушает.

А знаешь, все еще будет!

Южный ветер еще подует,

и весну еще наколдует,

и память перелистает,

и встретиться нас заставит,

и еще меня на рассвете

губы твои разбудят.

Понимаешь, все еще будет

В сто концов убегают рельсы,

самолеты уходят в рейсы,

корабли снимаются с якоря...

Если б помнили это люди,

чаще думали бы о чуде,

реже бы люди плакали.

Счастье - что онo? Та же птица:

упустишь - и не поймаешь.

А в клетке ему томиться

тоже ведь не годиться,

трудно с ним, понимаешь?

Я его не запру безжалостно,

крыльев не искалечу.

Улетаешь?

Лети, пожалуйста...

Знаешь, как отпразднуем

Встречу!

- Ирочка, и будет чудо, и все еще будет, и как мы с тобой отпразднует встречу! Все будет! Держись!

Я нежно дотрагиваюсь до ее губ и чувствую, как они начинают дрожать...

9 октября. Хаммамет. Снова перечитываю книгу Анастасии Александровны:

"В июне 1900 года российский броненосец "Александр II" под флагом контр-адмирала Бирилева, в сопровождении миноносца "Абрек", стал на якорь на рейде Бизерты. Адмирал по приглашению губернатора Мармье посетил новый форт Джебель-Кебир в окрестностях города.

Блестящий морской офицер, весьма честолюбивый, Бирилев вскоре станет морским министром России. Мог ли он на пороге XX века предугадать, что через 20 лет этот же рейд станет последней якорной стоянкой последней российской эскадры, что эти же казематы Джебель-Кебира станут последним убежищем для последнего русского морского корпуса!

Мог ли он предполагать, что члены его семьи будут доживать свой век в изгнании и умрут на этой африканской земле!

В декабре 1983 года в Тунисе в одиночестве умирала последняя из Бирилевых - вдова капитана II ранга Вадима Андреевича Бирилева, племянника адмирала.

Я поехала навестить ее незадолго до ее кончины. Когда я вошла в слабо освещенную комнату, мне показалось, что она в бессознательном состоянии: столько безразличия было в ее отрешенности. Возможно, случайно ее усталый взгляд встретился с моим. Она меня тотчас узнала. Она знала, что я приехала из Бизерты, но для нее это была Бизерта двадцатых годов, а я - восьмилетней девочкой.

- Ты приехала из Севастополя?! - воскликнула она радостно. Я не пыталась ее поправить. Для нее "Севастополь-Бизерта" было одним целым: два города, навсегда слившиеся воедино...

И она добавила с какой-то неожиданной сдержанной страстью:

- Если бы ты знала, как мне туда хочется!"

14 октября. "Я не умею жить вне любви. Я всегда говорил, действовал, писал, только движимый любовью". Я подписываюсь под этими прекрасными словами Сент-Экзюпери.

Никогда ничего не поздно! Это я понял неожиданно для себя утром. Было прекрасное, тихое, теплое ноябрьское утро, каким начинается день только в Хаммамете. И захотелось мне написать книгу...

Судьба одной женщины. Судьба одного мужчины. Долгожданная встреча, невольным свидетелем которой я стал. "Тайны человеческой жизни велики, а любовь - самая недоступная из этих тайн". Кажется, именно так сказал Тургенев.

27 октября. Из-за поворота вылетает на огромной скорости серый "Мерседес", водитель явно не справляется с управлением, и "Мерседес" летит на такси, идущее впереди нас. Такси, виляя, уходит на обочину, открывая нас, я тоже резко беру вправо, "Мерседес" уходит юзом на свою сторону, перелетает через кювет и исчезает в клубах пыли в оливковой роще. Останавливаюсь. Смотрю на Мишу. Он молча смотрит на меня. На заднем сиденье тихо сжались туристки Руфина и Анна.

Выхожу из машины. Пыль рассеивается. Из других остановившихся машин люди бегут к перевернувшемуся "Мерседесу". Я протягиваю обалдевшему водителю такси свой мобильный телефон.

- Звони в полицию.

Он звонит.

Возвращаюсь к машине. Прикидываю, что какие-то доли секунды спасли нас и таксиста от лобового столкновения с "Мерседесом".

- Слава Богу! - тихо шепчу я. Ехать дальше совсем не хочется. Но через час мы смотрели славный мусульманский город Кайруан, и я спокойно рассказывал туристам легенды о великом арабском полководце Окбе, построившем в 7 веке нашей эры знаменитую мечеть.

ПРОБУЖДЕНИЕ

8 ноября 2000 года. Москва. Провожу у Иры целый день. Делаю ей массаж, ласкаю руки, рассказываю новости, десятки раз повторяю "открой рот" и надавливаю пальцами на подбородок.

Нет ответной реакции.

Десятки раз сжимаю ее пальцы и повторяю слова "сожми пальцы".

Безрезультатно. Но ведь было, ее ответное движение месяц назад. Или я все придумал?

И снова горькие слезы отчаяния. Неужели я бессилен? Неужели врачи ничего не могут? Ведь были случаи, когда возвращались из глубокой комы к жизни, пусть инвалидами, пусть больными, но возвращались к жизни!

Александр Константинович настроен оптимистично и успокаивает меня.

- Введенные нейроны прижились, но им нужно время. Месяцев шесть. Думаю взять ее к себе в отделение. Отдельная палата, постоянное дежурство медсестры...

Он подробно говорит, что думает делать. Я соглашаюсь. Он приглашает старшую медсестру. Мы обо всем договариваемся, в том числе и об оплате. В ближайшие дни Ира будет переведена в отделение Александра Константиновича.

10 ноября. Взволнованный голос Лены:

- Сергей Алексеевич, звонили, вам надо срочно приехать в Госпиталь.

В полной растерянности я закончил срочное письмо в Тунис, отправил его. И только тогда, страшась неизбежного, позвонил Андрею Алексеевичу. Его телефон не отвечал. Звоню Александру Константиновичу.

- Случилось беда. Срочно приезжайте.

У меня все оборвалось. Я не мог сказать ни слова.

Александр Константинович продолжал:

- У нее инфаркт миокарда. Обширный. Состояние критическое.

- Выезжаю, - только и смог я сказать.

Звоню Никите:

- Маме плохо. Я выезжаю в Купавну. Без меня ничего не меняй в своих планах. Позвоню оттуда.

Ночью выпал первый снег. На дороге - сплошной гололед. Когда я выехал на Кольцевую, началась метель.

Александр Константинович, огорченный, печальный, ждет меня в своем кабинете. Он рассказывает о бессонной ночи, которую провел у постели Иры.

- В 22.00, во время обхода Мальвина заметила, что у Ирины Владимировны снижается давление. Она вызвала Андрея Алексеевича, тот поднял других врачей. Общее мнение: обширный инфаркт миокарда. Принимаются все меры, вводятся лекарства, поднимается давление. До 100. Что дальше? Этого никто не знает. Все возможное сделано.

Идем к Андрею Алексеевичу.

- Состояние критическое... Очень критическое, - говорит Андрей Алексеевич, глядя в окно, за которым бушевала метель. - Ей нужен абсолютный покой. Нет, и вам нельзя к ней. Ирине Владимировне не нужны сейчас эмоциональные переживания. Внешне ничего не изменилось, она все та же. Но приборы показывают инфаркт. Мы не можем не верить приборам... Позвоните в десять часов вечера.

Звоню Петру Сергеевичу. Он уже в курсе, ничего от меня не скрывает, говорит откровенно. И вот что я понимаю из его объяснения: длительное пребывание в коме, тем более глубокой, представляет прямую угрозу сердечной деятельности. Что чаще всего происходит, когда человек выходит из комы? Не выдерживает сердце, когда мозг просыпается. Ведь сердцу тоже нанесен ущерб. И когда мозг, проснувшись, дает большую нагрузку на сердце, оно не выдерживает. Оно перестает биться. Оно останавливается! И тогда наступает непоправимая физическая смерть!

Господи! Помоги! Дай мне силы - и я передам эти силы Ирочке!

Еду к Нине Дмитриевне в Храпуново. Шоссе - сплошной каток. Разбитые машины на обочине. Первый день зимы.

13 ноября. Ровно в три часа я на Петровке, в Институте реанимации. Галина Владимировна и Владимир, ее сотрудник, ждут меня. Едем в Купавну.

Когда подъехали и остановились у Госпиталя, в машине отвалилось зеркало заднего вида... и не разбилось. Это хороший знак, таково было единое мнение.

Сергей Михайлович показал Галине Владимировне записи из истории болезни Иры, кардиограммы, рассказал, что делали врачи. Потом он, Галина Владимировна и Владимир ушли к Ире. Я сидел в кабинете, читал "Анатомию человека" и размышлял о том, как сложно устроен человек и что мы ничего о себе не знаем.

Вернулись в кабинет все трое, сосредоточенные и задумчивые.

- Она перенесла минимиокард, - только и сказала Галина Владимировна.

- Что дальше делать? - спросил я ее по дороге в Москву.

- Вы знаете, ее состояние сейчас такое же, что и четыре месяца назад, когда я ее видела в Первой Инфекционной. Сергей Михайлович сказал, что ее состояние сейчас лучше, что из Института господина В. ее привезли совсем плохой.

Я еле сдерживался, чтобы не сказать то, что стучало в голове. Это значит, что в Институте ее не лечили, а губили? И стимулировали.... процесс распада и гибели мозга?

Ведь анализы Института Сербского, которые сделали после того, как Ира побывала в Институте господина В., и на которых настоял Александр Константинович, показали высокий уровень антител...

Это значит, что в Институте господина B. меня обманули и не удосужились сделать эти анализы. По мнению Александра Константиновича, именно эти анализы, которые делают только в Институте Сербского, могли показать, что происходит в мозгу, и могли подсказать, как остановить негативное воздействие!

Но с меня-то они сорвали сумасшедшие деньги, в том числе и на эти анализы....

Да черт с ними, с деньгами, если б они только пошли на пользу Ире. А то ведь оказалось, что "лечение" в кавычках у господина B. пошло только во вред. И к тому же это была потеря времени, когда каждый день - на вес золота. Боже мой!

Вот какие мысли пронеслись в голове. Но произнес я другое.

- А господин Х. из известного вам Института мне сказал на прощание: "Отпустите ее, не мучайте больше..." Я ответил ему: "Ира будет жить!"

- Он не имел права так говорить. Врач должен все делать, чтобы спасти больного. Все!

-- И еще я слышал, как врачи Института говорили о ней как о... бесперспективной.... Вот такой термин... медицинский... пришлось... услышать...

Я не удержался и спросил с горечью:

- У вас тоже такой термин используют?

- Держитесь. Многое зависит от вас, - сказала печально, не ответив на мой вопрос, Галина Владимировна. И она рассказала историю Маргариты, которая впала в глубокую кому в результате черепно-мозговой травмы во время столкновения машин, пролечилась у Галины Владимировны шесть месяцев, потом ее муж забрал, а спустя шесть лет муж прилетел в Москву и сказал:

- Я за вами, Галина Владимировна, Маргарита хочет вас видеть.

И Маргарита, парализованная, говорившая с большим трудом, рассказала ей, что она, находясь в коме, все слышала и видела, как за ней ухаживали, как ее спасали и возвращали к жизни, и что она благодарна Галине Владимировне за все то, что она делала с ней все эти долгие шесть месяцев.

- Конечно, - сказала Галина Владимировна, - у мужа уже другая семья, другой ребенок. Маргарита все это понимает, говорит, что она научится и ходить, и говорить как все, и что она вылечится и сама всему научится снова...

- Вот такая история. А ее тоже называли бесперспективной, - добавила задумчиво Галина Владимировна и посмотрела на меня. Ее взгляд был добрым, материнским...

14 ноября. Ко мне во сне снова прилетел ангел-хранитель, и мы с ним долго разговаривали.

- Что это за стены и барьеры, которые я должен преодолеть?

- Познай себя. Ты думаешь, что знаешь себя, но ты совсем себя не знаешь. Ты не знаешь о силах, в тебе заключенных. Ты не знаешь безбрежности любви...

20 ноября. Каждый день - дорога к Ире. Новые лекарства и специальное питание. Ее состояние стабилизировалось. Врачи сказали, что я могу лететь в Тунис. Там меня ждала работа. Работа, которая давала возможность заработать.

Я склоняюсь к Ире и шепчу:

- Ира, милая Ира! Ты с нами. Одиннадцать месяцев мы делаем все, чтобы спасти тебя. Милая! Что происходит с тобой? Что ты чувствуешь? О чем ты думаешь?

Есть шанс! Мы еще поборемся. Сегодня Сергей Михайлович сказал мне, что ты вернулась наконец-то к прошлому состоянию. До инфаркта! И что ты молодец! Ты держишься!

Я умоляю тебя! Не сомневайся! Не сомневайся в том, что я сделаю все для того, чтобы тебя спасти, чтобы ты вернулась, действительно вернулась на нашу землю. Я все сделаю, клянусь!

И когда ты очнешься, когда ты придешь в себя, я готов выслушать все твои слова, и сделаю так, как ты скажешь.

Господи! Вернись, Ирочка!

Если же ты, милая, меня не узнаешь, если я для тебя чужой, незнакомый человек, то знай, что я все равно буду ухаживать за тобой, как и раньше.

Я все сделаю для тебя!

Я все сделаю, в Тунисе я заработаю деньги, оплачу все врачам и медсестрам, Госпиталю, всем и за все, за питание, за лекарства, достану все, что надо, только живи, только живи, Ирочка!

22 ноября. Хаммамет. Позвонил Илье.

- Как мама?

- Не знаю, я не звонил, у меня столько дел, я на грани нервного срыва. Не могу больше. И об этом говорю только тебе.

- Держись. Я сам позвоню.

Звоню Александру Константиновичу.

- Как Ирина Владимировна?

- Не волнуйтесь, она молодцом! - ответил он, и в голосе его я услышал надежду.

- Дай Бог вам здоровья, Александр Константинович...

- Не волнуйтесь. Работайте спокойно. Мы делаем все возможное...

Посетил церковь Воскресения Христова на авеню Мухамеда Пятого, в центре Туниса. Вместе с батюшкой Дмитрием молил Бога и Святых помочь Ире.

24 ноября. Вчера вечером я отвез туристов в аэропорт и возвращался домой один поздно ночью. И заснул за рулем. От всех этих бессонных дней и постоянной работы. Проснулся в последний миг, когда машина уже неслась на бетонную опору моста.

- Живой, живой, - приговаривал я, когда все-таки доехал домой и упал в постель как убитый. Засыпал улыбаясь:

- Живой, живой! Спасибо тебе, ангел-хранитель! И Ирочка живая, живая! Спасибо! Ca ira!

25 ноября. Бизерта. Был у Анастасии Александровны. Она долго расспрашивала об Ире, а потом я включил магнитофон и попросил ее рассказать о ноябре 1920 года. Она, как всегда, начала немного издалека

- В 18 году мы уехали на юг. В Новороссийске весной 19 года возрождался Черноморский флот. Папа ремонтировал миноносец "Жаркий". О Новороссийске у меня осталось одно воспоминание: ветер! Ветер сумасшедшей силы и улицы, запруженные беженцами... Помню такой же ветер в ноябре 1920-го в Севастополе, когда начался исход из Крыма Белой армии... Я и сейчас вижу толпы людей, куда-то спешащих, в руках узлы, чемоданы, баулы...

В ноябре 20 года "Жаркий" стал одним из кораблей Императорской эскадры, которая ушла с тысячами жителей Крыма на борту кораблей в Константинополь. Все моряки считали, что они вернутся в Севастополь, как только перевезут людей...

Мне было тогда 8 лет, но я все помню. И особенно последний день - утро 14 ноября 1920 года. Накануне уже большинство кораблей находились в море, а люди еще грузились. Помню, как колокола церквей Севастополя начали погребальный звон.

Миноносец "Жаркий" стоял пришвартованный недалеко от Графской пристани. Папа с матросами продолжал его ремонтировать, собирал машину. Кто-то сказал: "Манштейн - сумасшедший!" А отец ответил: "Моряк не оставит свой корабль!" Корабли уходили один за другим, а его миноносец все еще стоял у пристани. Так и не получилось у отца завести машину. И тогда к нам подошел буксир, нас прицепили к нему, и корабль двинулся от причала туда, где на рейде стоял огромный корабль "Кронштадт", плавучий завод с мастерскими.

Мы вышли в море, и начался шторм! Буря! Тросы начали лопаться. Старый боцман, звали его Демиян Чмель, на вопрос: "Тросы будут держаться?" ответил: "Может, будут, а может, не будут". Он хорошо знал: с морем ничего заранее неизвестно...

Командиром "Кронштадта", на борту которого было около трех тысяч человек, был Мордвинов. Он видел, как лопались тросы, как "Жаркий", тоже с людьми на борту, исчезал в темных волнах, но он также знал, что на "Кронштадте" мало угля, и его может не хватить до Константинополя. Но снова и снова "Кронштадт" разворачивался, искал "Жаркого", находил, снова матросы крепили тросы, и снова огромный "Кронштадт" тащил маленького "Жаркого" на буксире...

Вот что пишет об этих днях и ночах Анастасия Александровна в своей книге:

"Вечером мы вышли в море - огромный "Кронштадт", тащивший "Жаркий", а за ним два подводных истребителя и парусную яхту; эти последние без экипажа. "Жаркий" без командира и без старшего офицера оказался под командованием инженер-механика Бунчак-Калинского. С самого начала чувствовалось, что трудностей не избежать. Ночь была темная - на "Жарком" не было электричества, и бумажные бело-красно-зеленые фонари не могли заменить бортовые огни. Еще потеряннее казались мы в сравнении с огромной освещенной массой "Кронштадта" перед нами.

Пассажиры, измученные этим бесконечным днем, устраивались на ночь. В нашей каюте, прижимая Бусю к себе, я начала засыпать. Мама все время наклонялась к Люше и Шуре, изнемогавшим от приступов кашля. Вдруг страшный удар, от которого весь корабль, казалось, встал на дыбы, разбудил всех. В одну минуту все вскочили. Через открытую дверь на верху трапа я увидела море в огнях, обметаемое лучами прожекторов; доносились крики утопающих и резкие приказы.

Как произошло столкновение, никто точно никогда не узнает. Болгарское судно "Борис", водоизмещением около двух тысяч тонн, рискнув на неожиданный маневр, в последнюю минуту встало прямо перед носом "Кронштадта". Как эти хорошо освещенные корабли не увидели друг друга?

Теперь "Борис" тонул. Моряки с "Жаркого" тщетно старались предупредить "Кронштадт", который, дав задний ход, наседал на "Жаркий", продолжавший свой бег вперед... Матросы старались сдержать удар чем могли... В несколько мгновений радиоантенна и рея большой мачты рухнули, шлюпки были раздавлены, рубка помята.

... Наша первая ночь в море чуть не стала для нас последней, как и для "Жаркого". Но наши мыканья на этом не кончились. Погода портилась. На другой день разразилась буря....

С восходом солнца заметили, что парусная яхта исчезла. Шторм оторвал и истребителей, но так как людей на них не было, их и не стали искать. Но самое страшное ожидало нас впереди. Старый боцман Демиан Логинович Чмель первым заметил, что один из двух буксирных тросов лопнул...

...Второй трос лопнул! Мы это сразу почувствовали. Невозможно было стоять. Мебель, вещи катались в беспорядочной качке... Мама пережила это со своими тремя детьми, лежа на полу каюты со стальными серыми переборками. А "Жаркий", без действующих машин, без света, беспомощный, остался один в разбушевавшемся море, в то время как громада "Кронштадта" удалялась в темноте ночи... Когда он заметит, что мы потеряны? Моряки, стараясь удержаться на скользкой палубе, кричали "Кронштадту" вслед. Старший гардемарин Хович звал на помощь, с трудом удерживая рупор. Ветер уносил их отчаянные крики...

И - о чудо! "Кронштадт" нас заметил!

Он возвращался медленно, грузно, разыскивая в бушующих волнах суденышко - маленький миноносец, освещенный только полудюжиной свечек: трудный маневр в штормовую темную ночь, особенно для транспорта его размеров. Старому боцману потребовалось много умения и терпения, чтобы снова завести концы. Несмотря на свой возраст - 70 лет, крепко и прямо держась на ногах, исчезая иногда из глаз в пенистых брызгах, он упорно снова и снова заводил буксирные тросы.

Четыре раза рвались концы, и каждый раз надо было снова искать тонувший "Жаркий".

- И наступил момент, - продолжала вспоминать Анастасия Александровна, - когда Мордвинов отдал приказ пересаживаться, и нас поднимали по веревочным лестницам на борт "Кронштадта"... над волнами... Мама спрятала на груди нашу маленькую собачку Бусю, начала подниматься с нею, представляете, шторм, лестница, хрупкая женщина и эта маленькая собаченка, которая сидела тихо-тихо....

Навсегда запомнилась мне эта пересадка.

Малюсенький "Жаркий", пришвартованный к огромному "Кронштадту". Веревочные штормтрапы, болтающиеся над бушующим морем. Казалось, буря все сорвет, все унесет. Женщины и дети с трудом удерживались на качающейся, залитой водой палубе. Надо было подниматься по высокой вертикальной поверхности борта "Кронштадта".

Ясно вижу еще лица и руки людей, которые сверху, низко склонясь через фальшборт, тянулись, чтобы принять детей из рук поднимавших их моряков. Чудо, что никто из ребят не упал в воду! Зато узлы с последними пожитками исчезли в волнах. Но кто мог о них думать в такой момент?

Мы были живы и здоровы на устойчивой палубе "Кронштадта", забыв уже пережитое около мамы, которая прятала в своей меховой муфте маленькую, тихонькую Бусю...

Анастасия Александровна замолчала. Наступила тишина. И только было слышно, как завывал холодный ноябрьский ветер за окном ее бизертинского дома. Как тот ветер, столько лет назад, в бушующем Черном море...

Я посмотрел на Анастасию Александровну, на ее сухие глаза и строгое выражение ее лица. Я увидел женское лицо с русской иконы и опустил голову... Что стоят мои переживания по сравнению с теми слезами, которые выплакала маленькая Настя, ее мама и тысячи-тысячи людей, попав в бешеный водоворот гражданской войны, которая развела их по разные стороны баррикад?

Что стоят они по сравнению с теми страданиями, которые перенес старший лейтенант Императорского флота Александр Манштейн?

- А что случилось с "Жарким"?

- Снова "Кронштадт" тащил его на буксире, но Мордвинов сказал: "Если оторвется, больше искать не будем!" И тогда Демиян Чмель прибег к последней мере: - Анастасия Александровна улыбнулась - он привязал икону Николая Угодника с миноносца "Жаркий" к веревке и спустил ее в воду. И "Кронштадт" шел вперед, таща за собой "Жаркого", беспомощного, без машин, без матросов на борту, до самого Константинополя, на буксире и с верой старого боцмана в Николая Угодника...

Анастасия Александровна повернулась и посмотрела в угол комнаты. На икону Христа Спасителя.

- Эта икона тоже была на "Жарком". Папа спас ее в 19 году во время эвакуации из Одессы, вырвал из рук грабителей Храма. А в 24 году папа взял ее домой. Когда кончилась судьба "Жаркого" и других кораблей... Папа часто молился перед этой иконой. И я тоже. И чаще всего не за себя. А за других...

Из книги Анастасии Александровны: "Полутемная церковная палуба старого броненосца, золото икон в колыхающемся мерцании свечей и чистая красота в обретенном покое вечерней молитвы "Свете тихий"! Она летит через открытый полупортик над темными водами канала, над гортанными голосами лодочников, летит все дальше, все выше к другому берегу, к холмам Зарзуны, где ее унесут к небу морские ветры..."

26 ноября. Хаммамет. Вечереет. Я сижу на веранде дома, африканское солнце освещает оливковые деревья и цветущие бугенвильи, около которых любила сидеть Ира.

Есть слова, которые я говорю только самому себе. С ужасом думаю, что произойдет, если я не смогу заработать денег. И гоню прочь эту слабость.

Я спрашиваю себя, когда невозможно не спрашивать.

Я жду ответов, когда невозможно не ждать ответов.

Господи, нет, только нет, это не безнадежность! Есть шанс!

И снова я обращаюсь к Ире. И уверен, что она меня слышит, несмотря на огромное расстояние.

- Только ты держись! Умоляю тебя, Ирочка, милая, держись! И я надеюсь, придет день, ты проснешься, выйдешь из долгого сна и улыбнешься мне!

28 ноября. Как-то зашел у нас с Анастасией Александровной разговор об Александре Рубцове. Я спросил ее мнение об этом русском художнике, который всю жизнь прожил в Тунисе. В 1914 году Александр Рубцов прибыл в эту страну и после начала первой мировой войны оказался отрезанным от России. 11 ноября 1915 года он поселился в квартире-мастерской на улице Аль-Джазира. Здесь художник прожил 34 года, до конца своих дней, создав десятки картин, запечатлевших яркие краски Туниса и женскую красоту. Тунисцы его называют "великим тунисским" художником, а в России его не знают...

Александр похоронен в "русском каре" христианского кладбища Боржель в столице. В последний путь его провожали соотечественники из Бизерты: его гроб был покрыт Андреевским флагом с Русской эскадры.

Анастасия Александровна задумалась и начала отвечать издалека.

- Мне Оленька Вербицкая оставила стихотворение Бунина...

"И цветы, и шмели, и трава, и колосья...

Час настанет! Был счастлив ли ты в жизни земной? "

А Рубцов? Вот он пишет в своем дневнике:

"Почему я не покидаю Тунис?" - задаю я себе вопрос и сам отвечаю: "Я мог бы оставить Тунис, но я всегда бы испытывал ностальгию по краскам и цветам"...

Так вот. Я очень хорошо знаю эту улицу Аль-Джазира... И вот что я скажу... Свою Родину не покидают из-за красоты и цветов!

Анастасия Александровна стукнула своим маленьким кулачком по столу.

- Он не русский для меня, а Бунин - русский. Я чувствую, что Бунин - русский. А Рубцова - не чувствую... Он в Петербурге получил прекрасное образование, ему дали стипендию, ему предоставили возможность ездить по Европе...И вот... когда русские мальчики умирали на войне ...

Она смотрела на меня, и в глазах ее сверкали искры гнева.

"А что бы ты делал? Где бы ты был тогда?" - спросил я самого себя.

- А когда русские, офицеры и матросы, искали работу в Тунисе, - с болью в голосе говорила Анастасия Александровна, - у Рубцова было много знакомых, он мог помочь, но он русских чурался!

Анастасия Александровна опустила голову и замолчала. Мне стало стыдно для Рубцова. "Как так можно, в трудную минуту не протянуть руку помощи соотечественнику, попавшему в беду? Права Анастасия Александровна, так русские не поступают", думал я, пытаясь понять ее молчание.

Но она думала о другом. Может ли она осуждать другого человека? Имеет ли она на это право?

- Может быть, я совсем ошибаюсь... Может быть, но я не почувствовала его как русского. Бунина выгнали из страны, но он русский. Только русский может так написать: "И цветы, и шмели, и трава, и колосья..." Это моя Россия. Это так верно написано, что я вижу цветы русских лугов, вижу, как колышется трава, как наливаются золотые колосья, и как неустанно трудятся шмели. Все мои воспоминания раннего детства в этих словах. Я вспоминаю тропу к Донцу, цветы, до которых я дотрагивалась руками. Когда я была в Лисичанске, то увидела бурьян. Какие краски! Как чудно пахнет трава! Это все мое. Оно всегда со мной.

И какие прекрасные люди в России! Я о них тоже хочу написать... О боцмане Демиане Логиновиче, о капитане Мордвинове, о всех тех, кого мне посчастливилось узнать и чья судьба стала и моей судьбою.

Анастасия Александровна спокойно смотрела мне в глаза оценивающим взглядом. И не только ее глаза увидел я. Глаза всех тех, которых она знала и помнила. Они смотрели молча, каждый по своему, но никто - с укором или с презрением или с ненавистью...

И всегда с добротой и надеждой.

- Почему я вспоминаю обо всем этом? Почему мне хочется так много рассказать вам, дорогой Сергей Алексеевич? Я хочу сказать вам и вашим друзьям, что есть моральные стоимости, которые мне дороги. Я принадлежала к сплоченной, дружной морской среде. И я храню традиции этой среды. И я надеюсь, что мои внуки их сохранят. И что другие тоже их сохранят...

... В своей книге Анастасия Александровна пишет о двадцатых годах: "Нас волновал оставшийся навеки без ответа вопрос: "Что есть истина?"

Этот же вопрос волнует и меня, и то, что происходит в мире сегодня, в начале нового столетия, оптимизма не прибавляет. Все тот же диктат сильных и богатых, все тот же фанатизм и экстремизм, все те же войны и гибель ни в чем неповинных людей...

Как противостоять всему этому? Что делать человеку, попавшему в водоворот трагических событий?

Вот почему я еду к Анастасии Александровне. Чтобы в ее словах найти ответы на свои вопросы.

И давайте придем вместе с ней на русские кладбища в Бизерте и Тунисе и молча поклонимся и положим цветы на могилы с фамилиями, выбитыми русским буквами на холодных мраморных плитах под жарким африканским небом.

Они, наши дедушки и бабушки, верили, что они вернутся в Россию. Они не смогли! И тогда Россия сама приходит к ним...

И я встаю на колени перед русскими могилами и молю Бога, чтобы в России был мир и восторжествовала справедливость.

14 декабря. Прошу Александра Константиновича разрешения побыть с Ирой.

- Я не советую вам, подумайте о себе. Она в очень тяжелом состоянии.

- Я хочу ее видеть.

- Это ваше право. Но только на пять минут.

- Нет! На столько, на сколько...

Александр Константинович кладет мне руку на плечо и долго смотрит в глаза. Что он в них прочел, не знаю. Но мы поняли друг друга. Он кивнул, и мы пошли в палату.

Подхожу к Ирочке, рядом с ней сидит медсестра Люся, беру Ирочку за руку, рука начинает дрожать. Она опять подключена к аппаратам. Дыхание - искусственное. Ира вся в проводах. Рядом с постелью - несколько новых приборов, которых я не видел раньше. До меня доходит смысл слов доктора: "Теперь мы знаем что делать!" В вену подаются лекарства и глюкоза. Глаза Иры открыты. Под кожей на груди, на руках, на лице видны синие пятна! Синие пятна!

И ее глаз...

- Это лопнули сосуды, - говорит медсестра, - в левом глазу - кровоизлияние.

Шепчу:

- Ира, милая, я люблю тебя....

Александр Константинович и медсестра уходят. Смачиваю ее лоб, щеки, руки святой водой, которую Аня привезла из Греции.

- Ира, открой рот, открой рот, открой рот....

Без реакции.

- Ира, закрой и открой глаза...... закрой и открой глаза..... закрой и открой глаза...

Нет реакции.

Беру ее снова за руку. Чувствую, что рука Ирочки начинает дрожать. Продолжаю говорить ласковые теплые слова... Так проходит час... Дрожь исчезает... Лицо успокаивается...

Говорю:

- Ирочка! Мне пора на работу. Я поеду.

В руке Иры появляется снова дрожь.

- Ирочка, хорошо, я не уезжаю. Я остаюсь.

Дрожь исчезает. Я снова продолжаю говорить ей ласковые слова, успокаивать. Но когда я медленно начинаю убирать правую руку, то снова появляется дрожь. Я снова ее успокаиваю, глажу левой рукой ее голову, целую ее в лоб - дрожь исчезает.

Так повторяется несколько раз.

Входит доктор Мальвина:

- Я вас умоляю, уходите, придет главный, будет ругаться...

Я наклоняюсь и целую Иру в губы. Ее рука вздрагивает и начинает сжимать мою. Ее глаза приходят в движение и, сделав круг, смотрят на меня. Губы сжимаются и открываются. Она хочет что-то сказать. По ее лицу видно, что она прилагает усилия...

Я снова целую ее в губы и чувствую, как она отвечает мне.

Я застываю ошеломленный и не верящий, что ТАКОЕ ВОЗМОЖНО!

Доктор Мальвина видит, что происходит между нами, видит реакцию Иры и, потрясенная, берет меня за плечо:

- Это может отнять ее последние силы...

- Ирочка, я люблю тебя! - шепчу я, гладя ее волосы.

Ира сжимает мою руку, легкая улыбка появляется на мгновенье на ее лице, впервые за эти долгие месяцы! Впервые!

...И она отпускает меня...

- Я вернусь завтра, милая Ира! Ca ira, mon amour! - и целую нежно ее снова ослабевшую руку.

У дверей палаты останавливаюсь и поворачиваюсь в ее сторону. Встречаю ее взгляд, в них читаю мольбу...

Не уходи!

НЕ УХОДИ!

Почему, почему мы уходим в трудную минуту, когда мы так нужны друг другу?

15 декабря. Какой длинный день был вчера! Как жить дальше? Пусть я многого не понимаю в этом Огромном, Бесконечном Мире, в этой Вселенной, в котором мы все живем. Но если когда-нибудь, уходя в другую часть Вселенной, я смогу сказать, что делал добрые дела, то, значит, жил не зря.

Finis vitae, sed non amoris!

Жизнь может кончиться, но любовь - никогда!

- Милая, Ирочка, хорошая моя, прости меня, прости... Я храню нашу любовь. Она одна и неделима!

- Она простила тебя! - я слышу голос своего ангела. - Она передает тебе, что любит тебя. И поэтому все прощает.

- Спасибо тебе, мой ангел!

- Только одно тебе будет приносить избавление от мучений. Теперь ты знаешь это...думай о тех, кто тебе дорог... ты нужен... приди на помощь... не опоздай!

- Не опоздаю. Теперь никогда не опоздаю!

Комментарии: 2, последний от 28/04/2010. © Copyright Сологубовский Николай (sweeta45@mail.ru) Обновлено: 17/02/2009. 67k. Статистика. Повесть: Россия Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Разбирая бумаги отца, Сергея Алексеевича, сын Никита нашел его дневник 1999-2000 гг. Все это, записанное день за днем, - очень личное, почти год разговора с собой человека, пытающегося понять, что случилось с его смертельно больной женой, что происходит с семьей, обществом и страной.

Сологубовский Николай: другие произведения.

Ира! Все Будет Хорошо!